Уже потом она все обдумала хорошенько. Все-таки она была права: у Паши есть темница, где он держит женщин в плену. Ужасный человек, пристанет как банный лист и изводит, и изводит. У Филиппа совета требовал, привязывался, но Светкин красавчик вывернулся и уехал подобру-поздорову, медсестру хотел перевоспитать, но не сумел, довел до злобы и прогнал. А эту Галочку мучает своей любовью. Ее-то он точно не выпустит, затуркает до смерти. Надо помочь ей выбраться. Прийти, когда его нет, повернуть ручку и выпустить. Как ужа, за которого ей тогда от Бондарчука влетело. Любят же они тут всех в клетки сажать, в этом своем замке.
Внизу снова послышались звуки. Дина поднялась и выскользнула из часовни, обдумывая план спасения Галочки. По пути она заглянула в кухонное окно. Там Бондарчук запивал рыбу пивом и распекал Мишу за то, что он расстрелял автомобиль из пушки. Дина остановилась послушать, как ругают Мишу:
– Ты их тачку разнес вдребезги, а они вернутся и нас бомбанут, как будем?
Миша глядел на Бондарчука со все возрастающим изумлением, но молчал. За него вступилась Люба:
– Что ты говоришь-то? – укорила она. – Как он мог из гранатомета стрельнуть, если тут сидел неотлучно. Вот на этом стуле сидел, я как свидетель могу...
– А ты сама что ли не выходила? – прикрикнул Бондарчук. – Вечно шастаешь туда- сюда!
Люба недовольно замолчала, Миша поерзал на стуле, пытаясь что-то сказать, но Бондарчук ему не дал, продолжив свою мысль:
– Вернутся, бомбанут, руины останутся. Ни парка, ни огорода, ни псарни не будет, – он удовлетворенно откинулся на стуле и закинул ногу на ногу. Сделал огромный глоток пива, поставил кружку, сцепил руки пониже колена и продолжил: – Все без работы останемся, Паша по миру, конечно, не пойдет, но убиваться будет сильно. И Галина от него сбежит, – поставил точку охранник.
– Ты-то чему радуешься? – возмутилась Люба.
– О перспективе думаю. М-да, натворил ты дел, Миша.
Таджик испуганно съежился на стуле.
– Я не стрелял, – буркнул он.
– Ясно. Мышка пробежала, хвостиком махнула, – съязвил Бондарчук.
– Чего ты измываешься-то над ним? Сказано тебе сколько раз: не пулял он, – стояла на своем Люба.
– Тебе голоса не давали, – осек ее Бондарчук и повернулся к Мише. – Что делать будем?
– Что? – удивился Миша.
– Выйдем-ка побалакаем.
Миша, послушно вышел, а Бондарчук, опрокинув остатки пива и вытерев рукавом рот, последовал за ним.
Люба недовольно пробурчала вслед:
– Завиноватил уже совсем. Чего навязался, спрашивается...
Но вопрос повис в воздухе. Бондарчук не удостоил ее ответом. У него были свои планы.
Дина, обдумав услышанное, решила, что раз замок собираются бомбить, лучше вовремя его покинуть. Дорогу до Брусян она помнила, Светку она найдет, но перед побегом надо еще освободить Галину. Людоедской крепости конец, но зачем нужно, чтобы люди страдали?
Она двинулась к часовне, обогнула ее справа и спряталась неподалеку в парке так, чтобы был виден вход. Когда Паша выйдет, она выпустит его пленницу, решила Дина.
План оказался не слишком удачным, во всяком случае, под занавес ее ждал сюрприз. Вначале все шло хорошо: Паша покинул часовню, Дине удалось поднять ковер и повернуть ручку люка. Когда она свесила туда голову, картина открылась совершенно сказочная. В подвале оказалась большая комната с коврами, диванами, красивой мебелью, только без окон. Под желтым светильником-тюльпаном черноволосая девушка читала книгу. Рядом с ней стояло круглое зеркало, вокруг него множество блестящих флаконов с духами, коробочки с драгоценностями, фотографии в рамках. Когда Галочка подняла голову, волосы и глаза ее ярко заблестели.
– Ты кто? – спросила она.
– Можно мне спуститься? – спросила Дина, заметив внизу лестницу.
– Давай.
Дина слезла, оглядела красивую комнату с картинами на стенах, изображавшими цветы и фрукты, и вежливо присела на край дивана.
– Я Дина, – ответила она. – Я тут временно живу, но сегодня хочу убежать. Бондарчук сказал, замок бомбанут. – Видя, что собеседница ее не понимает, Дина решила уточнить: – Из-за того, что Миша пальнул из гранатомета по бандитам, они вернутся и всех взорвут. Пора, наверное, нам спасаться. Или вы так не думаете?
Дина поглядела прямо в красивые блестящие глаза девушки и заметила, что один из них слегка косит. Дине стало ее жаль. Надо же, такая красавица, и косоглазие.
– Кому он это говорил? Ну, Бондарчук? – уточнила та.
– Я у кухни подслушала. Он Мишу виноватил, что тот стрелял из гранатомета, а за это всем будет месть. А Миша говорил, что он не стрелял, и Люба тоже.
Дина округлила глаза. Собеседница, ни слова ни говоря, взяла телефонную трубку и нажала кнопку.
– Паш, – сказала она трубке, – Бондарчук хочет все взорвать к едрене фене. Весь дом. Зачем? – удивилась она. – Что, не понимаешь? Страховка-то на нем. Забыл, как оформлял? Хотел сделать мне назло, показать, что веришь мне меньше, чем охраннику. Теперь расхлебывай.
Дина вздрогнула. Совсем рядом раздался ужасный Пашин рев:
– Клубок змей! – орала трубка. – Санта- Барбара! Все стучат друг на друга, никому нельзя верить!
Связь оборвалась, Галина повертела трубку, посмотрела на нее задумчиво, положила и повернулась к Дине.
– Ты славная девочка. Пришла меня предупредить, да? Славная. Но я без Паши не уйду. Только с ним.
– Почему? – спросила Дина. – Любите его?
– Нет, не люблю, жить без него не могу, – последовал ответ.
Дина не поняла, как это. Не любит, а жить не может. Что бы это значило? Наверное, что так сильно любит, что уже срослась. Надо же... И как такого толстого и страшного можно любить?
– Он же всех изводит, – заметила она. – Паша этот.
– Да, – равнодушно отозвалась та. – Я сколько раз от него уходила, столько и возвращалась. Больше таких нет. После него уже никто не нравится. Или одна буду жить, или с ним.
Дина вздохнула. Понять это, конечно, было трудно. Но мало ли что. И не такое бывает. Ведь убивалась же Зина из-за карлика Колюни. Каждого кто-нибудь да любит. Вон и Светка тоже с ума сошла из-за джокера. Ничего. Поскорее бы вырасти, тогда можно будет найти себе даже получше этого конника. Который, кстати, тут ее бросил... В замке этом людоедском, который собираются взорвать.
– Так не пойдете? – спросила она Галину. Та упрямо качнула головой. – Ладно. Тогда я одна пошла.
– Счастливо, – напутствовала та.
Напоследок Дина задержалась перед картиной. Издалека ей показалось, что это то ли букет цветов, то ли дерево. На самом деле там изображен рыцарь в шляпе, но только на шляпе располагалась ваза с фруктами, вместо глаз у рыцаря были вставлены вишни, под глазами – стручки гороха, брови напоминали бананы, а щеки – персики. Так бы и съела этого мужчину.
С сожалением оставив красивую комнату, Дина выбралась по лестнице наверх, повернула ручку и, покинув часовню, направилась в дом, чтобы забрать Бритни Спирс, которую оставлять было жалко. Под окном кухни она остановилась послушать. Любы внутри не было, Только Бондарчук с Мишей. Бондарчук негромко рассказывал Мише свою задушевную историю.
В деревне Шурала, где он родился и вырос, парням, вернувшимся из армии родители всегда покупали мотоцикл. Традиция такая была. И ему, то есть Бондарчуку, когда он вернулся со службы во флоте, мать с отцом тоже купили новенький «Вихрь». Деньги мотоцикл стоил по тем временам атомные, и все семейные сбережения на него ушли. Но мать его, Пелагея Борисовна, мотоцикл махратить не позволила, а обвернула в старые одеяла и поставила в сарайку. Вещь новая, дорогая, ездить на ней сын не умел, а поломать и испортить мог запросто. И сколько владелец «Вихря» ни упрашивал мать, покататься ему не позволили ни разу. Так и стоял транспорт в сарайке, а ведь Шурала – не юг, зимой морозы, весной – перепады температур, сарайка сырая. Простоял «Вихрь» тринадцать с лишним лет. Потом на семейном совете решено было его продать. Развернули, осмотрели – вещь новая, как игрушка, краска блестит. Нашли охотника его купить, но тот, забравшись в нутро, только засвистел: мол, все, капут машине. Двигатель, поршни, бак – все проржавело. «Можешь, мать, выкинуть его на помойку». Мать, Пелагея Борисовна, естественно, от такого дурацкого совета отмахнулась. Вещь-то совсем новенькая! В общем, завернули обратно в одеяла и на место поставили. Нового покупателя ждать, который с пониманием...
Бондарчук, закончив рассказ, глубоко вздохнул, затянулся сигаретой и обратился к Мише:
– В чем тут смысл?
– В чем? – не понял таджик.
– Чтобы всякое имущество имело настоящего владельца...
Тут над ухом у Дины раздался знакомый рев:
– Ты, Бондарчук, про какое имущество толкуешь? Не про мое ли?
Пашина фигура с неожиданной ловкостью до половины протиснулась в окно. Дина испуганно отскочила. Вообще откуда он тут взялся? Паша лезть дальше передумал, а наоборот, спрыгнул обратно и зашел в кухню через дверь. Разговор там случился невнятный и короткий. Дина, во всяком случае, много чего не поняла. Поняла только, что нецензурно ругались, что-то падало, стучало, кто-то жалобно вскрикнул, а потом в дверях показался всклокоченный Бондарчук. Глаза его ужасно вращались, а руки были растопырены, точно он собирался кого-то ловить. Дина, на всякий случай, решила не ждать и быстро скрылась за углом. Кто там кого победил, она выяснит потом, а теперь надо сбегать в часовню к рассудительной Галочке. Та, наверное, знает, что к чему и как поступать.
Галочке Динин рассказ совершенно не понравился. Даже очень обеспокоил. Другое дело, что бежать из плена она по-прежнему отказывалась, но теперь к ее проблемам прибавился еще и Паша, с которым что-то произошло, а что, неизвестно. Дина вызвалась сходить на разведку, но близко к кухне старалась не подходить. Хотелось бы отыскать повариху Любу или Мишу, но замок точно вымер. Сколько она ни бродила – нигде не оказалось ни одной живой души. Сами попрятались куда-то или Бондарчук всех разогнал, было неясно.
Уже начало смеркаться, свет горел только в сторожке Бондарчука, кухня пустовала, обитатели исчезли, точно под землю провалились. Покрутившись немного возле сторожки охранника, Дина решила проведать собаку Шурку, но пес при виде ее жалобно заскулил и стал куда-то приглашать, точно звал с собой. Вместе с Шуркой они выбрались за ворота через подкоп и какое-то время лезли в горку, пока не наткнулись на овраг. На дне его горел костер, а повариха Люба, грустно подперев щеку, смотрела на закопченный котелок с варевом. Рядом с ней сидел Миша и зашивал порванные штаны.
– Дина пришла! – обрадовалась Люба. – Шурка тебя вывела?
– Ага. А что там случилось-то?
– Дворцовый переворот, – сообщила Люба. – Бондарчук взял Пашу в заложники. Ой, что творится, гос-споди, передел начался, а мы тут в лесу укрываемся, чтоб под горячую руку не попасть. Думаешь, Миш, кончит он хозяина или как?
– Ну... – Миша надолго замолчал, а Люба мелко перекрестилась.
– Хоть бы Галина объявилась что ли... А то командовать-то горазда, а в нужный момент и нету ее. Мужу помочь.
– Я знаю, где она прячется. В часовне, – заявила Дина.
– Знаешь, так зови на подмогу.
Люба снова перекрестилась и зашептала:
– Если он хозяина не жалеет, которому столько лет служит, то об нас и речи нет. Не помилосердствует. Свидетели-то ему зачем? Разбойник он настоящий.
Дина присела на корточки и посмотрела сначала на Любу, потом на котелок. Есть хотелось страшно, но мешали тревожные мысли. В лесу становилось все темней и прохладней. Ей вспомнились недавние скитанья по деревням, разрушенный дом Колюни, проваленная кровать Семена, спичечная коробка Марины на кладбище... Стало жалко роскошного замка с розовой ванной, новеньких лаковых туфель. Дина тяжело вздохнула:
– А ночевать где будем? Тут что ли?
– Дитя совсем несмышленое, – покачала головой Люба. – Смерть рядом ходит, а ты «спать». Душегуб поблизости. Никого он не пожалеет, злодей этот... – Повариха подняла голову, закатила глаза и начала тихонько подвывать: «Господи Боже, спаси и сохрани нас несчастных и сирых, не дай злодею надругаться над малым дитятком и безвинными людьми...»
Дине стало не по себе от вида закачавшейся женщины. «С ума сошла...» – подумалось ей. Она встала, топнула ногой и уже сердито спросила:
– Спать где будем? На земле что ли?
Люба не обратила на ее слова никакого внимания, а все упорней качалась и подвывала. Миша опасливо покосился на нее и покрутил пальцем у виска.
– В землянка, – успокоил он Дину. – Близко тут есть для охота.
– А он и землянку ту найдет! – запричитала Люба. – Он все знает лучше хозяина. Нет такого места, чтоб он его не знал!
– Ты, Люба, тихо молчи, – укорил женщину таджик. – А то услышит еще. Пошли. Ночлег идти надо.
Он почти неслышно закидал костер, прихватил горячий котелок, взял Дину за руку, и они молча вошли в темную чащобу. Люба плелась следом и, не обращая вниманья на шиканья таджика, тихо причитала. Дина морщилась: Мишина рука казалась грубой, как наждак, но она все равно держалась за нее крепко, боясь оступиться в полной темноте. Шурка брела впереди, едва заметным светлым пятном то появляясь, то исчезая из виду. Дине было страшно. То ухала птица, то хрустел под ногой сучок, и каждый звук отдавался, как в колокол в голове. Рука ее вздрагивала, а Миша в ответ сжимал ее все больней и крепче.
Дине стало себя жалко. Такую маленькую, такую красивую девочку тащат ночью по лесу, чтобы поселить в землянке. Новые туфли испортятся, платье запачкается, и вид опять станет такой, чтоб жалостно играть на цыганской скрипке. А где эта скрипка, интересно? Осталась в доме Василия, а цыганский мальчишка, наверное, ее потерял и злится. И вообще, время идет, а спасенья нет. Так ведь можно и состариться, пока лазаешь по чащобам и живешь по деревням. Наверное, морщины скоро полезут от трудностей жизни.
Наконец Миша остановился, чиркнул зажигалкой, оглядел место и принялся снова разводить костер. Поев из горячего котелка картошки с тушенкой, они улеглись в тесной землянке, постелив старую полусгоревшую телогрейку, завалявшуюся в углу.
Такой ужасной ночи у Дины еще не было. Ночью разразилась гроза. Вначале стреляло почище гранатомета Бондарчука. Лес трещал, сучья отламывались и падали, все ходило ходуном, на небе вспыхивали молнии, а Шурка страшно выла. Миша привязал ее к дереву, чтобы со страху не сбежала, но Шурка рвалась с привязи, скакала и лаяла как безумная. Временами становилось совершенно светло, грохот стоял нечеловеческий, и поспать им не удалось. Потом начался ливень, и пол принялся медленно намокать. Потом образовалась лужа. Они вылезли на поверхность, Люба снова принялась выть, спрятавшись под густой елкой. Хотя Миша пытался вытащить ее оттуда на открытое место, Люба сопротивлялась и снова забивалась поглубже. Вымокнув, Дина к ней присоединилась и сидела под мышкой у поварихи, клацая зубами от холода. Снова раздался страшный раскат грома, Шурка вдруг высоко подпрыгнула и упала набок. Миша бросился к собаке. Оказывается, Шурку не убило, она просто не выдержала и упала в обморок от страха.
Через час, когда ливень схлынул, пол в землянке был залит водой, а утро еще только занималось, Миша решил переместиться в глубь леса, дальше, в заброшенную избушку егеря, дорогу к которой он помнил. Шурка брела рядом, полностью безучастная, да и Люба смолкла. Миша больше не держал Дину за руку, а лишь иногда помогал перебраться через поваленный ствол или сочувственно поглаживал по голове. В полном изнеможении они добрались до избушки на пригорке, оказавшейся сухой и сравнительно теплой, и свалились от усталости и страхов бессонной ночи. Люба с Диной устроились на печи, укрывшись куртками и пальто неопределенных цветов. Такими они были лежалыми и грязными, что даже пахли, как тряпка для мытья полов.
Под утро, когда уже рассветало и на небе появилась светлая серая полоска, в окно громко постучали. Дина испуганно села. В окне показалось старушечье лицо с огромным носом и узким злым ртом.
– Миша, – позвала Дина. – Тут бабка какая-то! Ей лет двести.
Миша покорно встал с пола, где у него был постелен ватник, и открыл окно:
– Ты кто? Чего надо?
– Пава я. Павлина. Денег дай!
– Нету денег. Сами беда, нету ничего.
Миша потянул к себе створку окна, но старуха с неожиданной силой ее удержала.
– Ты зачем сказала? – голова ее, страшная и лохматая, высунулась из-за таджика. Она гневно уставилась прямо-на Дину: – Зачем сказала, что мне двести лет! У-у, гадина!
Старуха размахнулась и погрозила палкой. Тут проснулась Люба, вскочила, завыла и принялась крестить окно. Злая старуха исчезла, но раздался страшный удар по стене избушки. Залаяла Шурка и тут же стихла.
– Убили, Шурку убили! – запричитала Люба, но тут ударило по противоположной стене. Шурка снова тявкнула. Дина забилась в глубь печки и закрылась с головой рваным одеялом.
Она вспомнила, кто это! Это же Баба Яга! Та, что за Колюню вступалась и молитвы читала про Никиту бесогона. Зина ее боялась, говорила, что не надо намекать, что старуха бессмертная. А то она начнет горе мыкать с места на место, тут пропадать, в другом месте появляться, если ее заподозрить в бессмертии. Дина, подражая Любе, тихонько перекрестилась под одеялом. Может, отвяжется. Все стихло, минут через десять Дина высунула нос из-под одеяла: за окном было совсем светло. И вдруг откуда-то раздался петушиный крик. «Откуда тут петух? – подумала Дина. – Тут же лес».
– Деревня недалеко, – словно отвечая на ее вопрос, произнесла Люба. – Вот и забредают какие-то... ведьмы.
Дина вздохнула и с облегчением перевернулась на другой бок. Сильно хотелось спать, а поспать этой ночью все никак не удавалось.
Когда она проснулась, вовсю светило солнце и пели птицы. Она слезла с печки и вышла из дома. На пригорке сидела Люба и расчесывала волосы. Рядом с ней стояли Динины лодочки, отчищенные от грязи и с виду совсем новенькие. Дина оглядела себя: да и платье, в общем, в порядке.
– Колготки только стали не белые, – посетовала она.
– Так сними, я в ручье помою, а на ветерке быстро высохнут, – предложила Люба.
Дина проворно сняла колготки и отдала Любе.
– А Миша где?
– Шурку ищет. Пропала напрочь собака, ведьма ее утащила что ль. Миша убивается, что ошейник расстегнутый остался, а Шурки след простыл.
– Это не ведьма, – заявила Дина, – а вечная старуха. Двести лет уже живет. Баба Яга, в общем.
– Да ну? – не поверила Люба. Дина присела возле нее на корточки и зашептала:
«У одной женщины с автолавкой, Зины, муж оказался чертом. А Баба Яга, прикинувшись деревенской старушкой, его защищала, оправдывала и молитвы за него читала, но они были не настоящие, притворство одно. Но тут в деревню приехала одна девочка... Понимаете, про кого я говорю? Девочка была умной и догадалась, что это Баба Яга, тем более в деревне вообще никто не знал, сколько этой старушке лет, а слухи ходили, что сто восемьдесят. Один журналист из города ее узнал, она еще двадцать лет назад с ним жила в одной коммуналке и с тех пор даже не изменилась. Ну вот, значит. А раз девочка ее заподозрила, старухе пришлось из деревни уйти и теперь она мыкается. Шляется, всех пугает и собаку украла. Это месть такая. Ну, догадливой девочке месть. А черта этого, Зининого мужа, все равно повесили, так как у него было монгольское бешенство, он пил, разбивал арбузы, рубил избы, машины и в людей стрелял из ружья».
Дина, услышав в кустах шум, опасливо огляделась по сторонам и прижала палец к губам. Но из кустов появился опечаленный таджик с ободранной тушкой животного в руке.
– А может, и не было никакой старухи? – спросила с надеждой напуганная Люба. – Может, померещилось?
– Был старуха. Собака украл. Хорошая собака, полезная, друг человека, – возразил Миша.
– Шурка могла и сама убежать, – заспорила Люба. – Грозы напугалась и с ума сошла.
– Был старуха! – крикнул таджик. – Глаз даю, был. Ругался, палкой стену бил.
– А может, это видение? – упорствовала Люба.
– Видение собак ошейник не снимает. Видение не может. Старух был!
Миша сердито потряс в воздухе кулаком. Дина никогда не видела его таким сердитым. Взгляд ее упал на тушку в его руке.
– Что это у тебя? – спросила она.
– Мясо.
– А раньше кто был?
– Зверь.
– Какой зверь?
Дина заподозрила, что это белка, и страшно расстроилась.
– Варить надо, – заявил Миша, бросил мясо на землю и ушел за избушку.
Люба с Диной проводили взглядами его усталую спину. Шурку было жалко, белку тоже, но Мишу еще жальче. Конечно, рассудила Дина, он же тут не местный, жена, дети далеко. Был один друг, собака, да и та пропала. Но и ее жизнь нисколько не лучше. Что, например, ей теперь делать? Из-за чертова Бондарчука Света ее потеряет. Надо бы вернуться в Брусяны, где кино снимают, да только как? Дороги она не знает, Люба с Мишей от Бондарчука скрываются. Что делать-то, господи? Сидеть тут в лесу и белками питаться? А вдруг ночью снова Баба Яга явится? Нет, только не это.
Дина расправила на кусте выстиранные колготки и присела поближе к Любе.
– Люба, думаешь, кому жить трудней, взрослым или детям?
– Старикам, – ответила не задумываясь Люба. – Пока молодой, все преодолеваешь, силы есть, здоровье позволяет. А старикам невмоготу. Моя бабушка до восьмидесяти была здорова, а в восемьдесят два с ума сошла. Когда просветление находило, просила, чтоб Бог ее прибрал. А когда в голове темнело, так уж все. Лук с лотка в поселке воровала, материлась, не узнавала никого, из дому бегала. Поселок большой, мы объявления вешали, мол, потерялась бабушка, просим позвонить по телефону. Один раз милиционер ее привел, она банку фасоли в магазине взяла и отдавать не хотела. Плакала, ругалась, а возвращать – ни за что. Войну все вспоминала и продукты запасала на черный день. То сосиски засохшие за кроватью находили, то хлеба буханку. Спрячет и забудет. А молодая какая красивая была, веселая, плясунья. Только фото и осталось. Все проживает человек: и красоту, и здоровье, и ум. Ума у нее в старости меньше, чем у петуха нашего оставалось.
– У тебя петух был? – заинтересовалась Дина.
– Умный и вредный. Подкараулит – и клюнет, когда не ждешь. И радуется. Когда я с ним поссорилась и вицей вытянула, обиделся так, что запретил своим курам на месте нестись. Они так кладку спрятали, что только по запаху потом и нашли. Все протухло. А я его за это – в суп!
Любины глаза победно блеснули.
– Как это в суп? Ты что, его съела? – изумилась Дина. Странно это. Враждовать с петухом, делать друг другу на вред, ссориться, а потом раз – сварить и съесть. Разве друзей или врагов едят?
– Съела, – поморщилась Люба. – Жесткий оказался. Какой в жизни был, такой и в супе. Вредный.
– А у петухов есть душа?
– Не знаю. Этот бездушый был, похоже.
– Как Паша?
– Паша не бездушный, он порченый.
Дальше Люба пустилась в рассуждения о душе. О том, как она сорок дней после смерти бродит вокруг тела, а лишь потом отлетает. Потом она отдыхает, дольше ли, короче, это от человека зависит. А когда отдохнет, находит себе новое телесное воплощение. Бывает, что в том же роду или семье снова воплотится. Но за этими ее перемещениями уследить невозможно, потому что люди так долго не живут, но есть ведуны или ведуньи, которые обо все догадываются, но помалкивают. А и то сказать, зачем человеку в потустороннюю жизнь вмешиваться? И так хлопот полон рот.
С этим нельзя было не согласиться.
– Люба, – спросила Дина. – А хлеба нет у нас? Что-то не хочется мне этого Мишиного зверя есть.
Она покосилась на ободранную белку, превратившуюся в кусок неаппетитного мяса. Даже не подумаешь, что раньше это был миленький пушистый зверек.
Люба в ответ так выразительно вздохнула, что и ответа не понадобилось.
«Вот же какая Светка, – подумала Дина с упреком. – Бросила меня, влюбилась в джокера, и голодай тут в лесу. У самой-то, наверное, хлеб есть...»