Света стояла на дороге, пытаясь поймать частника, чтоб добраться до вокзала. Притормозила черная «девятка», парень в солнцезащитных очках, наклонившись, открыл дверцу, поинтересовался куда и кивнул, чтобы садилась. Сиденья были прожжены сигаретами, стекла тонированы, в салоне резко пахло мужским потом, освежитель воздуха не помогал: устоявшийся запах насквозь пропитал воздух. Света села сзади, парень, оглянувшись, скомандовал:
– Покажи-ка деньги!
Она машинально вынула из кармана пачку, которую сунул ей Алик, и показала. «Девятка» двинулась по пустынной улице медленно, точно раздумывая, куда ехать.
– Направо! – произнесла Света.
Машина резко набрала скорость, повернула налево к промзоне и двинулась вдоль глухого бетонного забора.
– Куда мы едем? – спросила Света.
– Щас, – отозвался водитель. – Срочно надо. Завернем на минуту, а потом на вокзал.
В голосе его слышались подобострастные нотки. Говорил он торопливо и постоянно, точно чего-то опасаясь, подергивал головой на толстой шее. Боится, что его обманут что ли, презрительно подумала Света. Этот бугай ей сильно не нравился, но выбирать на пустой дороге не приходилось. Неизвестно, когда бы появилась следующая машина.
Они свернули к металлическим воротам, те открылись автоматически, автомобиль въехал на территорию, ворота закрылись.
– Пошли, – приказал парень.
– Куда?
Водитель махнул рукой в сторону ангара и добавил: «Сюда. На минуту». Территория была абсолютно пуста ввиду раннего утра. Он отпер ангар, и они зашли внутрь темного помещения. Парень снял очки и положил в карман. Быстро притянул к себе Свету и зашептал в ухо: «Быстренько, давай, давай быстро». Одной рукой он расстегивал молнию на брюках. Света, не проронив ни звука, резко ударила его коленом между ног. Парень вскрикнул и согнулся, проскрипев: «Сука!»
Света, воспользовавшись передышкой, рванула входную дверь, но он успел схватить за руку: «Не уйдешь, гадюка!» Он потащил ее в глубь ангара, она пинала его по ногам, пыталась укусить за руку, но силы были неравны. Он толкнул ее на какую-то гору мусора и опилок, а сам навалился сверху и полез под одежду. Света вывернулась и перекатилась на живот. Он потянул ее за ногу, она с силой лягнула его, попав в коленную чашку. Парень снова хрипло застонал, а она попыталась подняться, но не получилось, он одолел своим весом и снова свалил на пол.
– Отпусти меня, сволочь! – отчаянно закричала она, и в ангаре откликнулось эхо. Он зажал ей рот толстой рукой, она вцепилась в нее зубами. Ей хотелось разорвать его на клочки. Злость, накопившаяся за время скитаний, горечь от разочарований и мечты об отце, ненависть к оборотням и любовь, главное, любовь к стрелку сделали ее сильной. Она весила вдвое меньше, но почувствовала себя вдвое сильней. В бою побеждает не тот, кто крупней, а тот, кому это до смерти нужно. А после этого бугая непонятно было бы, как дальше жить, и тут для нее решался вопрос жизни и смерти.
Парень отдернул руку и злобно выматерился. Свете удалось выбраться из-под его туши, она была вся в поту и тяжело дышала.
– Убью, тварь! – теперь он глядел на нее с ненавистью.
– Выпусти, я буду кричать!
– Капусту гони! – рявкнул он.
Света, секунду помедлив, вынула из кармана деньги и протянула ему. Он, засопев, сунул их в карман и скомандовал: «Вали отсюда, сука драная!»
Она развернулась и пошла к выходу, чувствуя, что победила. В грязной куртке с оторванным рукавом, с дрожащими от напряжения ногами, она победила. Железные ворота выпустили ее беспрепятственно, она свернула направо и побрела вдоль бетонного забора. Ее внезапно охватила страшная слабость, ноги стали ватными, слабыми, она шла и поскуливала от боли в вывернутой руке, от обиды и отчаянья. Вдруг стало страшно. Не в тот момент, когда она с ним дралась, а только теперь стало по-настоящему страшно и тоскливо. Чтобы подбодрить себя, она решила думать о другом. Не об этом подонке думать, а о том, что она уедет в Москву. Она уговаривала себя, что осталось совсем немного, что еще чуть- чуть – и она вырвется из этого ада. Надо еще потерпеть, жаль, что сил мало. После драки они совсем оставили ее. В глазах плыл туман, в затылке засела боль. Да, ведь, падая, она ударилась головой, отсюда и этот звон, и ватные ноги.
Пешком до вокзала Света добиралась часа три. Часы на столбе показывали восемь тридцать, когда она рухнула на первую попавшуюся вокзальную лавку и закрыла глаза. Нужно было немного отдохнуть, и она задремала. Ею овладело странное безразличие, почти бесчувствие, когда человеку совершенно все равно, что с ним происходит. Через пятнадцать минут стало холодно, она вздрогнула и проснулась. Прошла мимо касс в зал ожидания, нашла свободное место и снова закрыла глаза. Сколько она продремала, было неясно. Время, как и все остальное, утратило определенность.
Рядом кто-то смеялся, плакал ребенок, мама уговаривала его потерпеть, подождать, уже скоро. Света морщилась в полудреме: потерпеть, подождать, да-да, именно ждать и терпеть... Сколько времени она ждет и терпит, и ничего не меняется, а ведь она не дитя несмышленое, нужно что-то предпринять. Иначе твое место навсегда – зал ожидания. Вдруг, пока она сидит и ждет, группа улетит в Саратов? Света открыла глаза и сделала попытку подняться. Тело было тяжелым, как камень. Точно к ногам привязали гири. Она снова опустилась на металлическое кресло. Еще несколько минут ничего не решают. Она посидит ровно пятнадцать и встанет. Она закрыла глаза.
Через пятнадцать минут, как она их себе представляла, она поднялась и, пошатываясь от слабости, двинулась к кассам. Встала в очередь, полезла в карман и поняла, что денег нет. Света удивилась самой себе: как она могла забыть? Этот подонок отнял ее деньги. Хотел изнасиловать и ограбить, но удовлетворился последним. Она уже вычеркнула из памяти все, что сегодня произошло. Осталась только боль в затылке, а от чего, она не помнила. Точно все происходило во сне.
Света отошла от кассы, присела на корточки возле стены и, поняв, что она опоздает, что Филипп улетит без нее, что из-за этого жлоба в амбаре разрушились все ее планы на жизнь, заплакала. Она этого не хотела, то есть плакать. Слезы сами полились струями по неподвижному лицу, и она слизывала их языком с подбородка.
«Плачет девочка в автомате...» – издевательски пропел у нее над головой голос, и рядом на пол уселось симпатичное кудрявое созданье в огромных ботинках и рваных джинсах. Сквозь дыры просвечивали бледные костлявые коленки, глаза блестели от еле сдерживаемого смеха. «Смешливая попалась», – подумала Света. Счастливица, с таких все, как с гуся вода, с ними хорошо, они и сами не грузятся, и других не грузят.
– Перец кинул? – поинтересовалась особа. Света мотнула отрицательно:
– Деньги украли.
– Покурить хочешь?
– Хочу, – Света слизнула слезу.
Девчонка ей сразу понравилась. Они одновременно встали и вышли из здания вокзала. Свету пошатывало.
Курить не получалось, в горле першило, голова кружилась, сигарета тухла, но Света упорно втягивала дым, отвечая на вопросы. Особа представилась Катькой.
– А фамилия наша Дерун. Прикинь, жить с такой фамилией! Но из-за капусты я б реветь не стала. Могу поделиться бутербродом. Держи половину, а капусты – у самой нету. Бутерброд мне старуха дала за то, что я ее корзины сторожила. Я уже вижу: которые на месте крутятся, значит, в сортир надо, а вещи оставить боятся. Ну я и подхожу: мол, я покараулю, вы идите. Правда, не все соглашаются... А меня отец из дома выгнал. На заработки. У нас рыбацкий поселок на Белом море совсем загибается, работы нет, впроголодь живем и без электричества. А детей в семье трое, я старшая. С меня, значит, и начали, чтоб перешла на самообслуживание. Денег хватило только на дорогу, а что дальше, не знаю. Ты вот где, например, работаешь?
Света от неожиданности шмыгнула:
– Я вообще-то учусь. Но меня в конную группу берут. Они лошадей выезжают и в соревнованиях участвуют.
– А мне с тобой нельзя? – спросила Катька.
Света пожала плечами:
– Нужно их спросить. А чтобы спросить, надо до места добраться. А чтобы добраться, надо деньги достать.
– А по шпалам?
– Как это? – удивилась Света.
– Зайцем невозможно. Две-три станции – и отлавливают. Следующую надо ждать, а там все снова-здорово.
Света посмотрела на шпалы и махнула рукой. Выхода не было. Можно было попробовать и так. Только вот, когда они дойдут?
Одну станцию они одолели, но на дальнейшее их не хватило. Шли восемь часов, дорога оказалась слишком длинной, ветер задувал прямо в лицо. Вокруг, отдельными фрагментами, уже пылали осенние краски, словно осень, наступавшая постепенно, выбирала из темно-зеленого войска самых слабых и раскрашивала их в свои цвета. Попадалось то желтое дерево, то алый куст, а лес вдоль железной дороги стоял еще зеленый, хотя потемнел, посуровел и точно приготовился к обороне. Света в тонкой, насквозь продуваемой куртке ежилась от свежести, лицо порозовело от ветра. Катерина стерла ноги и шла босиком, привязав огромные ботинки к палке через плечо, и уверяла, что шузы – ее единственное наследство. Она в них, как кот в сапогах.
Светины раздолбанные кроссовки ей не мешали, зато мучила боль в затылке и легкая тошнота. К вечеру стало еще прохладней. Слабое осеннее солнце то пробивалась сквозь серую вату облаков, то исчезало. На минуту становилось тепло и радостно, потом снова меркло. Иногда они отходили в сторону, садились на землю, болтали минут пятнадцать, потом снова продолжали путь. Мимо с грохотом проносились поезда и электрички, и всякий раз, глядя вслед уносящемуся поезду, Света вздыхала, как чеховские сестры: «В Москву, в Москву!» Это уже стало ее навязчивой идеей. И в то же время спасительной. Без этой цели, как бы она еще шла? Просто не хватило бы сил. Катькин бутерброд они преломили по-братски еще утром, а по пути насобирали полусгнивших яблок, но есть хотелось не на шутку.
Наконец совершенно обессилев, они сели на насыпь, вдыхая запах шпал.
Потом, еще долгое время спустя, Света не могла равнодушно вдыхать запах шпал, он напоминал ей всегда об одном и том же: о дороге, которой не видно конца. Ее не осилить. Как мал человек, как хрупок, как легко выбить его из привычной жизни, но сколько он сделал на земле! Например, эти поезда, дома на колесах, где люди куда-то едут, стремятся, а в то же время, едят, пьют, разговаривают, скандалят, обижают друг друга и влюбляются. Если бы не было этих испытаний, которые им устроил Алик, она бы, наверное, не почувствовала очень многое из того, что чувствовала сейчас. Может быть, во всех даже страшных событиях, скрыта невидимая польза. Словно бы ей открылся другой горизонт, находившийся гораздо дальше, и обзор ее увеличился. Жизнь предстала не чередующимися событиями, а целой панорамой, в которую включились и архитектор, и Зина с автолавкой, и Колюня, и баба Паша, и внезапно, прямо на ее глазах погибшая незнакомка, и Юля с Филиппом, и, наконец, самое главное – стрелок.
– Ого! – заметила Катька, вглядевшись в ее лицо. – У тебя черно под глазами. Тебя били, что ли?
– Затылком ударилась.
– Отстой. Надо передохнуть, полежать.
– На насыпи что ли?
Катька огляделась. Впереди виднелась крошечная деревенька, домов из пяти, не больше. Когда они подошли, с трудом волоча ноги, Катерина бойко постучала в крайние ворота. Вышла полная, круглолицая, опрятно одетая женщина с бидоном, посмотрела внимательно. Катя с ходу выложила, что подруге ее плохо, что денег у них нет, а путь неблизкий, в Брусяны они идут. Та внимательно оглядела черные Катеринины ноги.
– Пешком что ль? – женщина удивилась. – Нужда какая?
– Ага. На работу устраиваться. Подъемных не дали. Вот...
– Максим, – кликнула та кому-то в глубь дома. – Тут девчонки пришли. Хорошие. Накорми их, отдохнуть дай. А завтра отвезешь в Брусяны. – Шофер он у меня...
Женщина, дав указания, прошла с бидоном мимо них. Они топтались у ворот. Внутри было тихо. Устав дожидаться неведомого Максима, не обнаружившего себя ни единым звуком, они миновали двор, где бродили кудахтающие курицы, и осторожно вошли в избу. Там на диване лежал здоровый парень в футболке и курил, стряхивая пепел в банку из-под «Нескафе». Увидев их, он поднялся, выставил на стол кастрюлю, миски, ложки, указал на свой диван и, не произнеся ни слова, исчез, точно растворился. Они переглянулись. Может, глухонемой? Вряд ли. Слышал же, что ему наказывали. Света заметила, что в доме все так же опрятно, как в облике встретившей их женщины. Все вещи, пусть недорогие, стояли на своих, очень правильных местах и все было устроено удобно. Стол был круглым и покрыт свежей скатертью, в центре него стоял кувшин с ромашками и разливал вокруг свет.
Света приоткрыла кастрюлю, налила супу себе и Кате. Они пообедали, тщательно вымыли посуду и улеглись на широкий, прогретый здоровяком диван. Света вскоре заснула, а Катерина все еще ворочалась. Она слышала, как вернулась с бидоном хозяйка, села на лавку под окном, позвала Максима и, не зная, что ее слушают, а, может быть, не придав этому значения, спросила:
– Ну что, так и будешь молчать?
Ответа не последовало.
– Мне-то за что? – пожаловалась женщина. – Я ж как все хочу... Чтобы жена, дети, чтобы внуки были... А ты все молчишь. Поговорил бы с ними. Девочки баские, умные, видать, из города. Что, слова доброго для них жалко? Бирюк ты, Максим, и честное слово, грех это. Вот и батюшка Николай сказал, что это гордыня. Тот, кто не прощает, того бес одолевает. Так ведь и помрешь бобылем, ссохнешь, и вся наша порода за тобой в землю уйдет. Да что молчишь-то, горе луковое, ни слез, ни слов уже нет на тебя! Измучилась вся, а на что мне это мученье? Я-то против тебя не грешила, за что маюсь? Выноси, да роди, да воспитай, а потом на тебе, мать, за все труды награжденье! Чего молчишь-то? Ответь!
Катерине этот разговор показался странным. Люди вообще были ей любопытны, а хозяева показались особенными. Так просто и доверчиво, без обычных расспросов пустили в дом, накормили, как будто так и надо, точно любому гостю двери открыты и ничего не запрещено. Ешь, спи, живи, никому ты не в тягость, никто к тебе в душу не лезет, не выясняет, где твой паспорт, родители, откуда взялась. Все бы такие были. И сама хозяйка хороша и добра, и сын у нее ладный, кареглазый, но вот проблема – молчит. Подождав, когда мать с сыном разошлись, она выбралась из теплого диванного угла и подошла к женщине.
– Вы извините. Я разговор ваш нечаянно подслушала...
– Да ладно, чего там... Никаких секретов нету. Не немой он. Просто молчит, как из армии вернулся. Ровно инвалид какой сделался, а раньше справный был. Главное, добрый он, сердце мягкое, и умеет все: и по хозяйству, и по водительскому делу. И строить умеет, и огороды копать. Армия да жизнь всему научит, А замолчал, потому что не вынес. Девушка его Лена из армии не дождалась. Ну так что ж, бывает. Ведь свет клином на одной не сошелся, и другие есть. Неужели всю жизнь промолчит? Ведь не может такого статься?
Женщина посмотрела на Катерину с тоской.
– Нет конечно, – заверила та.
– Ну ее, эту Лену, Бог ее простит. А другим-то зачем такой молчун? Он от всех отворачивался, не только от меня. Больно такой нужен: ни поговорить, ни приласкать.
– А вы не настаивайте, – посоветовала Катя. – Просто разговаривайте, как обычно, словно ничего не случилось. Может, сам отойдет. Хотите, я поговорю?
– Хочу-то я хочу, да уж и не надеюсь. Поговори, может, поглянется он тебе...
Женщина глянула с тоскливой надеждой и добавила: «Екатерина Константиновна я».
– Так и я Екатерина, – ответила девушка.
– Ну и дай тебе Бог.
Мать Максима ушла, а Катька тщательно вымыла ноги с губкой, подкрасилась и отправилась на поиски молчуна. Он на задней террасе собирал магнитофон и на Катерину даже не поглядел. Она присела на корточки рядом, помолчала, подумала, а когда он отвернулся, стащила болт и спрятала в карман джинсов. Дело двигалось не споро, но в конце концов Максим обнаружил пропажу и заозирался. Катька наблюдала за его поисками с усмешкой, потом показала болт и спрятала обратно в джинсы. Он молча протянул руку, она отрицательно повела головой.
– А догони! – она вскочила, приготовившись бежать.
Он удивленно поднялся и попытался схватить ее за руку. Катька стреканула через огород к дыре в заборе, он бросился за ней. Хотя она и была чемпионом школы по бегу, но добежать успела только до опушки. Максим ее догнал и ухватил за предплечье. Она встала. Запыхавшиеся и распаренные, они поглядели друг на друга в упор. Катька показала ему зажатый кулак:
– А теперь попроси!
Брови его изогнулись:
– Так не договаривались! – возмутился он.
– Ура! – закричала она и подпрыгнула. – Ура! А вот за это я тебя поцелую!
Она подпрыгнула и повисла на шее здоровяка. От неожиданности он согнулся и оба повалились в траву.
– Хочешь еще? Могу еще поцеловать, да и все остальное тоже умею. Только не молчи, ладно, очень тебя прошу! – зашептала она. – Расскажи мне, я умная, я все пойму...
К вечеру он уже разговаривал, хотя немного, и нежно поглядывал на Катьку. Та, побродив по двору, растолкала Свету, чтобы с ней посоветоваться:
– Ты как?
– Лучше.
Боль в затылке притупилась, недавние события отошли куда-то на задний план. Теперь Света помнила только об одном: что ей нужно успеть в Брусяны, пока оттуда не уехала конная группа.
– Если не возражаешь, я тут останусь, – сказала Катя. – Нужно довести лечение до конца. Представляешь, я немого разговорила! Прямо психотерапевт. Может, мне на психфак поступить?
– Поздравляю, – удивилась Света. – Оставайся, а мне пора.
– Максим тебя отвезет. Завтра с утра.
– А сегодня нельзя? Почему не сегодня?
– А мы выпили, – призналась Катя. – Нам хозяйка водочки налила. Давай завтра. Завтра железно отвезет. Я с тобой съезжу, погляжу хоть, что за группа, какие лошади. Можно?
– Можно, – Света немного помолчала. – Там Филипп Афиногенов.
– Кто-о? – Катерина аж подпрыгнула. – Сам Афиногенов? Не верю! А почему сразу не сказала, уже б по шпалам доскакали...
– Со стертыми ногами? – усмехнулась Света.
– Так как же... Эх ты, тебя Афиногенов на работу берет, а ты тут сидишь... думаешь...
– Ладно, поехали сейчас. Немного же выпили? Незаметно совсем, – Света резко поднялась с дивана и вдруг пошатнулась.
Катерина успела ее поддержать и усадила обратно.
– Не-а, так не пойдет. Больная девушка не нужна даже тяжелобольному юноше, тем более Афиногенову. Лежи пока. Завтра. Завтра все будет! Увидишь своего голубчика и сразу выздоровеешь. Ты ведь из-за него тогда на вокзале ревела? Только честно? Не из-за денег же?
Света, не ответив, повернулась лицом к стене. Ее тошнило, в голове шли круги. Разноцветные, они то разрастались до огромных шаров, то сужались и плавали туда-обратно, беспокойно мельтеша и мешая думать. С ними все вокруг представало далеким, туманным, неотчетливым. Опять завтра. Почему все хорошее в жизни должно случиться именно завтра, а не сегодня? Похоже, этого счастливого «сегодня» вообще не бывает. Опять наступит завтра, и все пойдет по-прежнему: препятствия, барьеры, оборотни, бродяжья жизнь.
Как вырваться из этого круга? Что они с Динкой, заколдованные что ли? С одной стороны, ничего страшного с ними не случилось, а сто раз могло. С другой – добраться до дому они не могут, как ни крути. То одно то другое. Свете, например, этот дом уже и не нужен. К черту этого Алика с его подонками, деньгами, убийствами, она больше в этом не участвует. Ей осталось сдать с рук на руки Динку – и она свободна, она поедет в Москву. Все, конец.
Она снова задремала, и ей приснился цветущий под солнцем луг. Жужжали пчелы, стрекотали кузнечики, бабочки вытанцовывали парами-веселые польки, а потом она увидела фигуру. Человек шел ей навстречу по колено в траве, за плечом у него была гитара, а волосы ярко блестели. Он к ней приближался, и чувство радости, оттого что они встретятся, становилось все огромней. Оно переполняло легкие, рвалось наружу и волновало нестерпимо. Потом вдруг поблизости страшно ухнуло, рвануло, потухло солнце и все исчезло. Света в тревоге открыла глаза.
– Гроза-то какая начинается! – произнес женский голос. – Сапоги в дом занеси, полные нальет.
– Уже занес, – отозвался мужской.
«Где я? Что со мной? И кто был этот человек на лугу? – с тоской подумала Света. – Почему он внезапно исчез и что это значит?»
Горло сжала тревога, снова заболела голова, Света лежала, уткнувшись в подушку, пахнувшую травой, и беспричинно тосковала. Невыносимо, тяжело, страшно, душно. Она откинула одеяло и огляделась. Опять чужой дом, неизвестно какой по счету. Устало подумала, что так и становятся бродягами, ночуя по чужим домам и перебиваясь с хлеба на воду.
За окном снова грохнуло и резко потемнело. Хозяйка зажгла свечку и принялась собирать на стол. Поставила миску с помидорами, миску с огурцами, кастрюлю с горячим картофелем, нарезала хлеба и разлила всем из початой бутылки по стопке водки. Все сели за стол.
– С возвращением! – сказала хозяйка и опрокинула стопку.
Все последовали ее примеру и принялись за картошку. Света тоже выпила, и от горького ожога внутри ей вдруг полегчало. «С возвращением, с возвращением», – твердила она про себя. Катька переглядывалась с Максимом, и видно было, как им хорошо сидеть рядом. «А у меня так не выходит, – думала Света. – Не с кем сидеть, прижавшись плечом к плечу, отчего это?»
С возвращением. С возвращением? А с каким возвращением, о чем это? Куда, например, ей возвращаться, если у нее ничего нет, даже дома. Нет и не было. Возвращение, что хозяйка имеет в виду? Что сын ее заговорил, наверное. Было у женщины все хорошо, и вот ее счастье вернулось, сын заговорил. А у меня? У меня ничего не было, а то, что было, оказалось ненастоящим. Как та картинка в парке, где она встречалась с отцом... Господи, а вдруг вся жизнь только обман? Поманит и обманет.
Как сказала та женщина... «Хочешь узнать об отце, пойдем со мной...» Она пошла, и что? Узнала, что все оказалось зря. А если так вся жизнь? Ты идешь, на что-то надеясь, а впереди только обман или смерть. Но все равно идешь, потому что надеешься. Одна надежда погибает, а ты находишь себе другую, потому что иначе нельзя. Может быть, все стоит только на одной мечте, за нее и стоит держаться. Не за реальное же. Реальность обманывает, а мечта нет.
– Слушай, – Катька вгляделась в нее, сощурившись, – ты если поела, так ложись. Лица на тебе нет, и круги под глазами. Отдохни еще, нам ведь завтра с утра ехать. К Афиногенову, – она весело подмигнула.
– Мне кажется, его там уже нет, – Света тяжело поднялась со стула и прилегла на диван.
– Кажется, так крестись, – вдруг рассердилась Катька. Ей так славно было в этом доме, после всех приключений, что не хотелось, чтобы кому-то было плохо. Пусть у Светы будет все хорошо, пожелала она. И вообще, пусть всем будет хорошо.
Света как легла, так сразу и заснула.
Утром, туманным, сырым и пасмурным, ее разбудила Катерина, сказав: «Собирайся, пора!» Света поднялась и зашнуровала кроссовки, думая о том, что почему-то в каждом слове она слышит что-то еще, ловит скрытый смысл. Например, в слове «пора» вдруг обнаружился призыв к какому-то подвигу. Или это из-за того, что голова все еще болит?
Они вышли во двор, Максим уже подогнал старенькую «шестерку». Тучи плотно устилали небо.
– Я не прощаюсь, – утешила Катерина встревоженную отъездом хозяйку. – Мы отвезем Свету и вернемся.
До Брусян они добирались три часа: дорогу после ливня развезло, приходилось объезжать завалы и выбираться из глубоких, заполненных водой колдобин. С Максима ручьем лил пот, а Света мерзла и пыталась закутаться в старое детское одеяло, постеленное на заднее сиденье. Оно было слишком маленьким, и в этом тоже обнаруживался некий знак. Значит, нечего и пытаться вернуться к детству, значит, впереди только взрослая жизнь. А она не обещала хорошего. Света покосилась на Катерину; та давала советы Максиму, щебетала, и все встречные препятствия ее только возбуждали. Счастливый характер. Солнечный.
Наконец они въехали в деревню. Там стояла какая-то странная тишина, и сердце у Светы упало. Предчувствия ее не обманули: группа уехала. Они затормозили у Юлиного дома, Света постучалась и, не дождавшись ответа, вошла. В доме было полутемно, возле кровати стоял табурет с какими-то склянками, а из-под одеяла торчал Юлин нос. На звук шагов она приподняла голову и слабо улыбнулась:
– Привет.
Света подошла к кровати и, присев на корточки, жалобно заглянула Юле в глаза:
– Я опоздала?
– На три часа. В шесть ушел автобус, – Света вздохнула, но Юля снова улыбнулась.
– Филипп тебя ждал до последнего. Но ничего, в конце концов, улетим вместе. Я тоже, видишь... Отравилась чем-то, не могу от туалета отойти, ужас какой-то, позорище. Всем улетать, а у меня расстройство желудка.
– Ждал? – переспросила Света. – А как?
– Как все ждут. Обыкновенно. Спрашивал, не появилась ли. Да, слушай! Вот что. Плохие новости...
Юля оперлась руками и села на кровати. Лицо ее стало озабоченным:
– Тут такое дело... Только ты сразу не пугайся... В общем, Динку найти не можем. Приехали к Паше в замок, там вообще никого, один охранник, а остальных как сдуло. Что произошло, неизвестно. Мы ведь их давно знаем, четыре года сюда ездим, все было в порядке. А теперь ни Паши, ни Галки, ни таджика. И Динки нет. А охрана либо не в курсах, либо говорить не велено. В общем, покрутились там, а что делать? Хозяина нет, а со слуги какой спрос?
Света окаменела. Господи, за все время она ни разу не вспомнила о Динке! Ведь раз Филипп ей сказал, что девочка в надежных руках, она сразу поверила. Но ведь он не знает их обстоятельств и того, что где бы они ни появлялись, тут сразу все и начиналось! Взрывы, кражи, трупы... Даже в самых надежных руках ее нельзя было оставлять! Господи, что же делать?
Света вскочила и рванулась к выходу, бросив Юле: «Я скоро!»
Она влезла в машину и попросила:
– Максим, еще три километра отсюда дворец такой. Очень надо. У меня там сестра осталась.
– У тебя есть сестра? – удивилась Катерина. – А раньше чего не сказала? Ну ты даешь, разведчица! А Афиногенов где?
– Уехал. Опоздали на три часа. Надо было по шпалам скакать...
– Да уж, – усмехнулась Катя, – по шпалам и сейчас бы еще скакали. И Максима б не встретили.
Катерина ласково погладила молчуна по плечу. Машина тронулась с места, Света, закрыв глаза, откинулась на сиденье. Она не видела, как из-за поворота вывернул черный джип и пристроился за ними на небольшом расстоянии.
У ворот Пашиного дома она выбралась и нажала кнопку звонка на воротах. Ждать пришлось долго, потом открылось небольшое окошко с металлической пластинкой вместо стекла, пластинка поднялась, но между нею и показавшимся в отверстии лицом охранника все равно оставалась прозрачная перегородка.
– У вас моя сестра Дина... Хочу забрать, – решительно произнесла Света.
– Нет здесь ее, – хмуро ответил Бондарчук.
– А где она?
– Не знаю. Хозяина нету, разбежались все. Повар, садовник... Никого нет. Ушли, а куда – не сказали.
Окошко захлопнулось, Света снова принялась жать на кнопку. Окошко снова открылось:
– Брысь отсюда, не ясно что ли?
– Дайте адрес садовника.
– Да какой у него адрес... Он беженец.
– А повара?
– Люба из Брусян, там и спрашивай.
Окошко вновь захлопнулось. Света принялась звонить снова. На этот раз окошко, едва открывшись, закрылось мгновенно. Света заметила только, что охранник посмотрел не на нее, а ей за спину. Она оглянулась и дрогнула: из-за поворота выехал черный джип и остановился. Света побрела к шестерке Максима, стараясь не выдать своего страха. Опять они.
Открыла дверцу машины, села и мрачно скомандовала: «В Брусяны».