Свете было не по себе. Она снова, как неприкаянная, бродила по темной деревенской улице. Неужели она влюбилась в незнакомца, которого видела двадцать минут? Хотя, может быть, только незнакомое и непонятное волнует по-настоящему. Недоразвитые, те вообще влюбляются в звезд. Которые с комплексами, так и компенсируют неполноценность. Девочка, которая обожала Влада Сташевского, выйдет замуж за соседа по подъезду. А с другой стороны, не в соседа же влюбляться? Его можно пожалеть, как Семена, но как его любить? У него прыщи, как у Климкина, или походка враскорячку, или он курит, пуская дым в лицо.
А стрелок... тут устоять невозможно. Если разглядывать каждую часть его лица – брови отдельно, губы отдельно, и это выражение радостной беспечности, – невозможно не проникнуться всем этим. Есть прекрасные человеческие существа, и сопротивляться бесполезно. Надо радоваться. Она и радуется: Света улыбнулась. Это чары, плен человеческих чар. Просто бывают совершенные люди, ей встретился такой, и пусть все идет, как идет. Только долго ли продлится? Еще немного или всю жизнь?
Невдалеке послышались шаги, появилась Юля и испуганно остановилась, заметив силуэт:
– А, это ты! Чего полуночничаешь? Не спится? А я договаривалась машину починить да засиделась с мужиками. Завтра Филиппа в гости свожу. А то он заскучал, – сообщила Юля.
– А к кому?
– Недалеко здесь. К одному деятелю. Меценат тоже. Любитель искусств и художеств. Чудо-юдо в перьях. Надо развеяться, там не заскучаешь.
Света, слушая Юлю, раздумывала о том, как здорово, что, когда человеку грустно, кто-то бросается его развлечь. А она что будет тут делать? В пустом, в общем-то безлюдном месте. Хотя люди тут есть, но все не то... Света загрустила, поняв, что Филипп уезжает, и ему в общем-то нет до нее дела. Может быть, он просто о ней забыл. Зря она все ему рассказывала.
– А где это?
– Что где? – спросила Юля.
– Ну, чудо в перьях?
– Да тут, в трех километрах усадьба у них. С холма башню видно. Дворец!
Юля хмыкнула и, попрощавшись, пошла к дому. Света, уходя спать, все раздумывала, что нужно сделать, чтобы встретить того, кого хочешь встретить. Для начала надо было добраться до Москвы. А чтобы добраться до Москвы, необходимо выпутаться из этого бесконечного приключения. Нужно было что-то придумать...
Утром она караулила возле дома Филиппа. Просто так, чтобы он о ней не забыл. Прибежала Юля, они сели в машину, дверца захлопнулась, Филипп улыбнулся на прощанье, на дороге заклубилась пыль. А Света с Диной пошли на прогулку. Прогуляться по дороге. Минут через сорок они дошли до замка, обнесенного кирпичным забором, за ним высилась башня. Дине сразу припомнился коврик с оленями и охотником в доме бабы Паши, захотелось заглянуть внутрь, узнать, что за забором.
Они сели на обочину дороги и принялись оглядывать окрестности. Внизу, под холмом, журчала речка и по тропинке снизу кто-то поднимался и разговаривал мужским голосом. Вначале показалась лохматая черная голова, потом худой человек в сопровождении белой эскимосской лайки, которая шла прихрамывая. Нерусский хозяин лайки что-то ей втолковывал. Увидел девочек, встал, поздоровался.
– Что, – спросил, – хозяин в гости не позвал?
– Нет, – вздохнула Дина, – не позвал чего-то.
Нерусский приветливо улыбнулся:
– Ты таджик? – спросил он Дину.
Она обиженно вздернула нос:
– Сам ты таджик.
– Я – таджик. Откуда знаешь? – он заметно обрадовался. – Я тут работаю. Садовник. Огород копаю, рыб развожу в бассейн, деревья пишу. Маленький дерево чистить – десять долларов, большой – пятнадцать, – похвастал он. – Пять лет работаю, Паша меня любит, только мне доверяет. И дом охранять, когда его нету, тоже. Любит меня, говорит, привык... Я на родина ездил, жена сюда не пускает. И дети тоже скучали. Обратно вернулся, Паша тоже скучает, говорит, где был, огород погиб, я никому не доверил. Только тебя ждал.
– О-ой, – Дина недоверчиво покачала головой. – Врать-то!
– Почему врать? Правда все, – таджик обиделся. – Скажи, Шура! – Он воззвал к собаке. Но собака у него не разговаривала, только улыбалась и слюни пускала. – Я тебе могу в дом пустить, чтоб никто не видел. Мне ничего не станет.
– Ой хвастать-то! – снова подзадорила Дина.
– Пошли!
Таджик решительно направился вокруг кирпичной ограды, продолжая рассказ о хозяине.
– Каждое утро Паша бегает... Ну, бегает, для здоровья надо. Толстый, сердце тренируется. Впереди Шура бежит, сзади «мерседес» с охраной. Целый час бежит, Шура тоже бежит, «мерседес» едет.
Света хмыкнула. Семена бы сюда. С бомбами зажигательными. Вот бегут они все с собакой, едут с охраной, а тут хлоп – и веселье со стрельбой. Забегали бы! Вообще-то злорадствовала она не по-настоящему, а скорее, из зависти. Потому что Филипп был внутри, а они за забором.
– Миша меня зовут, – сообщил Дине таджик. – Запомнила? Лезь давай!
–. Так это ж для собак! – возмутилась Дина, увидев подкоп, скрытый кустами.
– Шура делала. Не хочешь, не ходи.
Но Дине очень хотелось посмотреть на замок и охотников, если они, конечно, там имеются. Она оглянулась на Свету, та пожала плечами. Толку от Светки последнее время никакого. Даже совет дать не может, а уж командовать и вовсе разучилась. Ходит ко всему равнодушная, как инопланетянка, ничего не видит, не слышит. Дина передернула плечом и, встав на четвереньки, полезла в дыру.
– Ты у дороги жди, – наказала она Свете. – Я скоро.
Хозяин дома, Паша Вертолет, угощал гостя. Разливал коньяк, подвигал семгу, краем глаза поглядывал в монитор и рассуждал об искусстве:
– Ведь все брехня, Филипп. Все вранье. Клистир тебе вставляют, а оно потом обратно лезет. Кино хорошего нет, книги – дрянь одна, стихи читать невозможно. Мусор. Я, например, Трифонова люблю. Позвал одного писателя, говорю ему, раз ты писатель, напиши мне точно, как у него. Точь-в-точь, но с другим сюжетом. Денег давал много. Говорю, ты пойми, я не против тебя, а просто мой любимый автор помер... И что мне теперь, без книг жить? Так нет, заартачился. Гордый попался. Или не умеет, как Трифонов... Бондарчук, Бондарчук, – внезапно взревел хозяин: – Это что еще за кино?
Гость посмотрел в монитор и увидел во дворе Дину. На рев хозяина в дверях появился растерянный Бондарчук. Он и сам уже видел, что охрана опростоволосилась.
– Я зачем тебя нанял, Бондарчук? Баловать и лелеять? А у меня по дому красные шапочки разгуливают... Живо! Как ребенок тут оказался?
– Я ее знаю, – заметил гость.
– Поклонница? Они вездесущие у тебя что ли? Бондарчук! Веди ребенка сюда, сам спрошу.
– Паш, чего ты орешь? – улыбнулся гость. – У тебя же мобила.
– А голос куда? Мне его Бог дал, правильно?
Бондарчук привел слегка растерянную Дину. Увидев Филиппа, она улыбнулась.
– Ну, – взревел хозяин, – рассказывай, чадо. Как звать, как проникла, чего хочешь?
Дина, не выдержав, прыснула в кулак. Слово «чадо» ее насмешило.
– Соседка моя, – вмешался гость. – Зовут Дина. А это Павел Васильевич, по прозвищу Вертолет.
– Последнее ты зря сказал, – укорил хозяин. – Чему ребенка учишь, кличкам! Эх, согрешили мы, а тебе-то зачем это на себя брать? Живи чисто. А ты садись, – предложил он Дине. – Бери, что хочешь. Коньяк, водка, текила. Рыба вон.
Дина удивилась. Водки ей еще не предлагали. Хозяин, похоже, шутник. Внимания на нее больше не обращали. Предложили водки и забыли. Да и ладно. «Скучно мне, скучно...» – твердил хозяин, а гость загадочно улыбался, пил коньяк, а от советов воздерживался, хотя Павел Васильевич требовал от него совета. Видимо, игра такая. Один позвал и хочет вырвать у гостя совет, а гостю важно советов не давать, тогда он выиграет и выйдет отсюда живым. А не выиграет, этот карабас-барабас с брюхом его сожрет.
– Ты выпила? – хозяин скосил на Дину узкие хитрые глаза. – Так иди прогуляйся по дому. Там животные у меня. Два ежа, два чижа, два ужа...
Дина ему не особенно поверила, но пошла. Комнат было так много, что она ходила кругами, поднималась по лестницам, спускалась в подвал, потом обнаружился лифт с последней кнопкой «три». Немного покатавшись в зеркальном лифте, Дина вышла на самом верхнем этаже и увидела анфиладу комнат. Здесь все было, как в настоящем замке: зал с камином и огромным овальным столом, потолок, расписанный крылатыми богинями, зеркало от пола до потолка. По центру зала прямо навстречу ей ползла змея. Дина осторожно ее обошла. Может быть, хозяин и не пошутил про ежей, чижей и ужей... Может, они, и вправду, тут имеются? Ну и ладно, лишь бы не оказалось медведей и тигров. Из зала она перешла в гостиную с роялем и полосатыми диванами. Рояль она осмотрела внимательно, он был старый, нерусский, неуклюжий. Взяла пару нот – и в дверях, словно по волшебству, возникла красавица.
– Ты играешь? – спросила она.
– На скрипке, – уточнила Дина, впившись взглядом в ее смуглое лицо с черными кудрями. Красавица была одета в прозрачные оранжевые шальвары с топом и украшена ожерельями и браслетами, позванивающими на ходу.
– Скрипки нет, – бросила та, проходя мимо.
– Скажите, пожалуйста, а ежи есть?
– Прямо и вниз на второй этаж.
Красавица ушла не оглядываясь, за ней потянулся шлейф сладких духов. Дина двинулась дальше, надеясь, что кто-нибудь еще попадется по дороге. А то совсем нет людей. Одна змея и одна красавица – маловато для такого помещения. Неужели это дом, размышляла она, и они в нем живут? Больше всего это было похоже на декорации балета, но ведь все настоящее. Ковры, оружие на стенах, картины.
Она подняла голову и увидела портрет старухи в белом чепце с орлиным носом. Глаза старухи сверкали злостью и яростью, глядели прямо на нее. Дина даже присела и, на всякий случай, сказала: «Извините, ваше сиятельство». Старуха показалась ей важной персоной, от которой лучше держаться подальше, и она вежливо обогнула попавшуюся по дороге софу с деревянной спинкой, чтобы не маячить перед старухой. Но тут под ноги ей попал какой-то шнур, и, зацепившись, Дина повалила столик с огромным подсвечником. Раздался ужасный грохот, потом топот ног, и в комнату влетел небезызвестный ей Бондарчук.
– Извините, пожалуйста, я уронила свечку, – сообщила Дина.
– Канделябр и ломберный стол ты уронила, – возразил тот. – Получишь сейчас на орехи.
Он без церемоний прихватил Дину за загривок, как щенка, и быстро поволок по воздуху. Ноги едва доставали до земли, она все время крутилась, пытаясь вырваться, но людоед не выпускал, наоборот, еще крепче прихватил за шиворот. Воротник затрещал, Дина извернулась и злобно куснула охранника в руку. Тот, взвыв, выпустил ее, и Дина кинулась бежать во весь дух. Кажется, она наступила на змею, а красавица, попавшаяся навстречу, отшатнулась с сторону. Топала она оглушительно, бег отдавался эхом. Пугаясь шума, который сама производила, она успела добежать до лифта, он закрылся прямо перед носом Бондарчука и поехал вниз. На первом этаже она сразу бросилась к входным дверям, выскочила на улицу и устремилась к небольшому домику, что попался по дороге. Только забившись в темный угол и услышав приветливое повизгиванье, она сообразила, что это собачья будка. Протянула руку и погладила Шуру.
– Давай ты будешь меня охранять, – предложила собаке, и, кажется, та согласилась.
В доме хозяин, проследивший на мониторе ее побег, распекал Бондарчука:
– Ну ты, оглобля! Чего ребенка напугал? Уронило дите стол, чем он тебе так дорог? Ты меня охраняй, не мебель. Что ты за мебель распереживался? – Паша подозрительно покосился на Бондарчука и долил рюмку гостю. – Иди, приведи чадо.
Бондарчук отправился выполнять приказание. Дина, выслушав его неуклюжие извинения, выбралась из будки вся в траве и собачьих объедках и поплелась обратно в дом. Декорации там оставались прежними: хозяин донимал гостя. Она скромно присела на краешек стула, решив, что извиняться за свечку больше не станет. Вот еще... Уже извинялась. В итоге таскали, как щенка. Она сердито покосилась на Бондарчука, смирно стоявшего поодаль.
– Иди отсюда, Пятница, – махнул ему хозяин.
– А при чем тут пятница? – поддержала разговор Дина.
– Э-э, – хозяин прищурил узкие коварные глаза, – да ты, я погляжу, тундра необразованная. Вот мы себе такого не позволяли – ничего не знать.
Дина фыркнула:
– Я ноты знаю. На скрипке могу. И пою. – Карабас потер друг об дружку толстые волосатые лапы.
– Ну так спой, мы послушаем.
Дина оглянулась на Филиппа, и тот кивнул.
– Хорошо.
Она встала в центре комнаты, отряхнулась от остатков собачьего корма и спела: «Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой...» Голос ее под конец дрожал, так она старалась. Паша обрадованно захлопал. Так удивился пению, будто никогда ничего подобного не слыхал. Слушатель оказался благодарный, запросил еще, и Дина исполнила «Ален Делон не пьет одеколон», а потом «Не сыпь мне соль на раны...» Концерт прошел на «ура», хозяин едва не прослезился и громко хлопал. Потом рявкнул: «Мариула!», да так, что вздрогнула не только Дина, но и Светкин красавчик тоже.
В дверях появилась девушка в оранжевом. Она подошла к дивану, и в глазах ее зажегся огонь – она увидела конного чемпиона:
– Вы Филипп Афиногенов? Или я что-то путаю?
Красавчик на это только улыбнулся. Умеют же люди улыбаться... И губы сразу такие красивые, и все лицо.
– Не путаешь, – успокоил взволнованную девушку хозяин. – Отвлекись на меня, да? Вот эту душечку возьми-ка приодень, накорми и ежей покажи. Чудный ребенок, слыхала, как поет?
– Да уж куда нам, – скривилась Мариула.
Дина удивилась, что все у них тут наоборот. Чудовище, похоже, доброе, а красавица злая. Когда они уходили, Паша громко жаловался гостю на Мариулу. Уверяла, что балерина, а оказалась, тьфу, шахматистка. Целыми днями над партиями колдует. Он с ней играл, да проиграл семь партий подряд. Играли на деньги. Теперь отдавать надо, а нечем. А она за долг трясет, недобрая оказалась. Дина поглядела на красавицу: да, строгая, ничего не скажешь, если чудовище держит в ежовых рукавицах.
– Это он только пьяный хороший, – сообщила красавица по пути. – А когда трезвый – сатана. И все врет. Кто его обыграет, тому вообще не жить.
В плену, наверное, держит? – посочувствовала Дина.
– Попробовал бы... – возразила та. – Я медсестра, работа такая. Из запоев вывожу. Ведь пьян в хлам, а рассуждает, как умный. Ничего. Уже скоро, – предупредила она с угрозой.
Такая, наверное, и убить может, подумала Дина.
– Вы его ненавидите?
– Еще чего. Он мне деньги платит.
– А шахматы?
– Что шахматы? – в голосе послышалось раздражение.
– В шахматы вы умеете?
– А кто мне запретит, если я КМС?
Ага, значит, чудовище не врало, что она шахматистка. Да еще медсестра. Он не отдаст ей проигрыш, а она ему за это – смертельный укол.
– Мариула...
– Я не Мариула, – перебила медсестра. – Вечно эти клички дурацкие. Я Лариса. Этот урод всем клички раздает, как собакам. А, что мы тут? Пошли лучше собак смотреть. Все лучше, чем с этим уродом... Импотент ползучий... Чтоб он сдох, вонючка.
Дина никогда не слыхала, чтоб люди так злились, и слушала с интересом. Про импотента ползучего надо будет Свету спросить. Она думала, что тут в замке живут прекрасные дамы и рыцари, а тут все наоборот. Медсестры, змеи, бондарчуки эти...
– И жена у него мегера. Медуза с шипами. Гадость на тонких ножках. Отрава...
– А вы увольтесь и все, – посоветовала Дина.
– Легко сказать! – взвыла Мариула. – Мать инвалид, сыну год. А этот себе аэропорт присвоил и жирует. Литрами коньяк хлещет! Ненавижу!
Дина притихла, обдумывая услышанное. Да, медсестра не шутка. Отравит она его. Или заколет шприцем.
Они вышли во двор, обогнули дом, миновали теплицы с пальмами и мандариновыми деревьями и углубились в лес, он же парк. Там, в сером кирпичном здании располагалась псарня. Они отперли дверь, и их радостно приветствовали. Дина обрадовалась царству лохматых ласковых и добрых существ. Бродила, гладила, чесала за ушами. Красавица покурила в окно и успокоилась.
– Тут только с собаками и можно жить, – вздохнула она.
Имена у собак были странные: то «Раздирай», то «Убегай». Дина удивлялась, а Лариса объясняла, что чудовище передирает все с девятнадцатого века. Себя тоже считает реинкарнацией Демидова. Спьяну. А на трезвяк вроде забывает. На трезвяк всех точит, как ржа железо. Мышь не пробежит, чтобы он ее не принялся перевоспитывать. А сам кто? Вор в особо крупных размерах.
Точно, согласилась с ней Дина, припомнив живот хозяина. В особо крупных.
– А что он украл?
– Как что? Аэропорт.
– Не понимаю я, как можно аэропорт украсть... – задумалась Дина.
– А как можно его заработать? – возразила Лариса. – Никак. Только украсть. Если у тебя есть свой аэропорт, значит, ты вор.
Может быть, ему просто кто-нибудь поручил. Ведь с аэропортом хлопот много: расписание соблюдать и следить, чтоб в воздухе никто не столкнулся. В общем, Дине Лариса не нравилась: все ругается и ругается, а сама просто завидует. А что ей карабас велел чадо переодеть и накормить, забыла... Она попробовала намекнуть, но оказалось, что медсестра не забыла, а просто не намерена выполнять его приказы. У нее есть обязанности, а все остальное – за отдельные деньги. Дина поняла, что еды и нарядов ей не видать как своих ушей, и приуныла. Походила, погладила собак и запросилась в дом. Наверное, пора было уходить. Света ее ждет, и, вообще, тут в замке не то чтобы скучно, а как-то неприятно что ли... Неудобно даже оставаться.
Они вернулись в дом. В гостиной все оставалось по-прежнему, только хозяин взялся курить, пуская дым через бутыль. Дым пах яблоком и красиво клубился, а Паша закатывал глаза. Живот его поднимался и опускался в такт затяжкам. Увидев Дину, он принялся рассуждать о своей любви к артистам. Любовь он питает к артистам всех мастей, к художникам слова и жизни, а также к кровососущим насекомым вроде Мариулы, или жены его Галины, и всех прочих женских особей, которые представляют собой вечное противоречие между гладкой приятной формой и гнусным содержимым. Ведь что у артиста внутри? Пустота. А снаружи артист трепещет, и те, у кого душа есть, на этот трепет отзываются, не подозревая обмана. Тот, кто слышит искусное пение, тот поет сам и слышит себя. А певец совсем ни при чем. Он имитатор чувств, попугай, сделавший подражание профессией.
Филипп на это только усмехался. Его задачей было не попасть в ловушку карабаса, и он таинственно помалкивал. Дина потянула его за рукав, шепнув, что хорошо бы домой поехать, тем более Света уже заждалась. Но тот в ответ нахмурился:
– Паш, небольшая просьба. Приюти девочку на пару дней.
– Нет проблем, – кивнул хозяин.
– Я тут не хочу... – заартачилась было Дина.
– Приглядеть бы... – вид у джокера стал озабоченный. – Она уже и на станциях пела, и на цыган работала. С отцом неприятности, девчонки мыкаются. Старшую я беру на себя, а с этой надо осторожно. Родители вляпались, детей бандиты ищут...
– Да ладно, Филипп, не объясняй. Добрым хочешь быть за мой счет.
Гость посмотрел сперва хмуро, потом с усилием улыбнулся:
– Хорошо. За твой счет пару дней можно мне побыть добрым?
– Так бы сразу и говорил. Можно. Мариула, – рявкнул он, – почему ребенок до сих пор не переодет?
– Я не нянька, – заявила Лариса. – Обслуживать детей не нанималась.
– Видал? А ты говоришь «добрым быть». Сие невозможно, – хозяин многозначительно поднял палец – Плачу триста, – кивнул он Ларисе.
Она подошла и взяла Дину за руку. Дине не хотелось оставаться с этим вурдалаками, но выхода не было. Одна надежда, что Света за нее вступится и вызволит, но опять же Света не в себе из-за этого джокера. Как он скажет, так она и сделает. Пыталась же она сплавить Дину Семену. Ну, ладно, два дня потерпеть можно, она еще не все видела. Может быть, таджик появится. На худой конец, она и на псарне посидит. С собаками жить можно, как злая медсестра сказала.
Она небрежно кивнула, предупредила, что больше двух дней жить у чужих не согласна, и пошла за Ларисой. Все оказалось не так уж плохо, даже хорошо. Розовая ванна с медовым шампунем и длинным белым халатом в красных цветах. Дина наконец-то отмылась. На ужин Лариса принесла жареную в сметане печень, сок, йогурт и клубнику.
Комната, где ее поселили, оказалась крошечной, с миленькими картинками и мягкой постелью в цветочек. Спала она спокойно, и главное, на совсем чистой и удобной кровати.
Наутро на стуле возле постели оказалось зеленое бархатное платье с белым кружевным воротником и бордовой лентой для волос, белые колготки и черные лаковые лодочки. Дина почувствовала себя принцессой. Вот только друзей и принцев тут не водилось да и не предвиделось.
Она оделась, причесалась, убрав волосы лентой, спустилась вниз по каменной лестнице и нашла дверь, из-за которой раздавались вкусные запахи. Там на огромной плите стояли кастрюли, среди которых присутствовал даже один блестящий котел, по стенам висели полки с посудой, огромные поварешки, ножницы, ступки и решета, а посреди этого царства сидел на стуле таджик Миша и завороженно следил, как толстая повариха помешивает в кастрюле. Дина протерла глаза: нет, это был не сон.
Миша ей широко улыбнулся, показав золотые зубы. Повариха обернулась, и Дина чуть не вскрикнула, так она была похожа на бабушку Нину. Такая же ямочка на подбородке.
– Садись на табурет, девонька, – ласково позволила та. – Хочешь, сейчас поешь овсянки, а хочешь, блинов с грибами жди.
Дине захотелось всего: и каши, и блинов. А больше всего хотелось тут сидеть, вдыхать кухонные запахи, болтать ногами и перемигиваться с Мишей.
– Что делать будем? – обратилась повариха к Мише, продолжая начатый разговор. – Он Лариску прогнал. Чем лечить будем? Где врача искать? Врачей не любит, на Лариску думал, что она балерина, потому только пустил. Потом уж привык. Что она ему вчера ляпнула, не знаешь?
Дина не поверила своим ушам. Неужели хозяин прогнал красавицу? Наверное, за вчерашнее.
– Она деньги попросила, чтоб за мной ухаживать, – сообщила Дина.
– Пожадничала, – вздохнула повариха.
– Теперь беда, помрет хозяин, – горестно вставил Миша.
Дина принялась за кашу. Положила немного масла и варенья, размешала, зажмурилась от вкусноты. Давно не ела каши, все картошку и овощи. Подгребала ложкой и слушала, о чем говорят повариха с таджиком. Повариха Люба Ларису осуждала за норов. Пришла работать, так работай. Миша ее не осуждал, полагал, что молодые все злые, гордые, горячие. Медсестру найти можно в поселке, да только кто ее в дом пустит? Паша только старых знакомых признает, новых не любит, только если артистов, так и их тоже дразнит.
В общем, проблемы у них с этим Пашей, думала Дина. Еще хуже, чем с конным спортсменом возятся. Но тот хоть красивый и знаменитый, а этот толстый... Зато аэропорт украл! Вот в чем все дело. Теперь жирует. Жирует – значит от жира лопается, весь больной и в запоях. Гос-споди, ну и замок!
– А почему он такой? Ну, хозяин? – спросила Дина.
– Деньги все. Испытание это, – охотно пояснила Люба. – Вот мне предложи замуж за богатого – не пойду. Как жить-то с ними? Пьют, измываются, дуркуют. И терпи. На моего топнешь – замолчит, совесть есть у него. А у Паши нету. Какая в нем совесть? Давно пропил. Пустой человек, незлой хотя. Жалко его, а все сам виноват. Душу загубил, а часовню построил. А только в часовне той привидение живет. И по ночам воет.
– Привидение!? – ахнула Дина, а Миша укоризненно покачал головой.
За окном раздался знакомый рев, и все бросились смотреть, что случилось. Миша открыл окно, чтоб лучше было слышно.
На круглой площадке перед домом, обсаженной розовыми кустами, хозяин орал на Мариулу, чтобы она выметалась. Рядом стоял смирный Бондарчук.
– За что? Мариула зло сверкала глазами.
– Ни за что... непонятно объяснил хозяин и поддернул штаны. – Я так захотел.
– Я ничего не сделала, – возразила та.
– Вот именно. Могла сделать, а не сделала. Все дармоеды, все на моей шее сидят, – он похлопал себе сзади по шее. – На моих болезнях наживаются!
– Кто виноват, что ты пьешь? – спорила Мариула. – Я, что ли? Я работала, исполняла, что положено...
– Даром хлеб ела. И вообще зря небо коптишь. Какой в тебе смысл? Дармоеды все, зачем живут, не пойму? Людишки все только и знают, что друг друга обгладывать. А я так не хочу. Паша Вертолет не хочет, чтобы его жрали. Понятно? Убирайся давай отсюда.
– Да что я сделала-то? Объясни, тогда уйду.
– Бондарчук, объясни ты ей.
Бондарчук задумался. Умственные усилия, отразившись на лице, его не украсили. Он собрал весь лоб в одну складку, которая выпирала, как мяч:
– Значит так, слушай сюда. К чемпиону клеилась, раз. Торговалась из-за работы, это два...При госте хозяина позорила...
– Ах ты, стукач! – медсестра подпрыгнула и ловко залепила Бондарчуку пощечину.
Тот смолк и заморгал, а она громко зарыдала и побрела в дом. Видимо, вещи собирать. Паша обошел круг, осмотрел засохшие розовые кусты, потом повернул к кухне, и в окне показалось его страшное красное лицо.
– Привет, – сказал он.
Кухонные люди радостно закивали, здороваясь. Дина поздоровалась сухо: медсестру, хоть она и злая, было жалко.
– А, – сказал, он разглядев Дину на табурете, с ложкой в руке. – Важная персона! Питаешься за мой счет, а как насчет вежливо поздороваться?
– Я могу уйти, – Дина, ужасно оскорбившись, соскочила с табурета. – Хоть сейчас!
– Ладно-ладно, я пошутил... Лучше сходи собак покорми. А то сама налопалась, а псы голодные.
Отдутловатое лицо в окне пропало, Паша удалился инспектировать владенья, а Дина все еще переживала свое унижение. «Импотент ползучий!» – прошептала она, а потом опасливо огляделась по сторонам, не слышал ли кто. Если так пойдет, она тоже станет злючкой, как медсестра. Целыми днями будет поливать хозяина руганью.
– Он всех что ли куском хлеба попрекает? Жадный что ли? – спросила Мишу.
– Аутизм у него, – ответила Люба.
– Чего у него?
– Раздражают все, не хочет людей видеть. Видишь, как тут народу мало? Еле справляемся с хозяйством, а нанимать не станет. Мешают ему все. Мишу вот только любит... За то, что тот молчит всегда и незаметный.
Миша кивнул и улыбнулся.
В окне снова появилось страшное лицо.
– Так ты собираешься собак кормить? – Паша обращался к Дине.
– Я не умею.
– О-о! – застонал он. – Всему-то учить надо! Сам приюти, сам корми, сам учи!
Дина на этот раз не обиделась. С хозяином было все понятно. Ему с людьми тяжело. Он больной. Не позавидуешь ему, с такими-то болезнями. Дина вышла с кухни, и они отправились на псарню. По пути Паша выспрашивал Дину о родителях. Похоже было, что Алика он знал, но виду не подал. Выспросил, сколько дней они бродят и какая у нее сестра. Сколько лет и прочее... Что, может, у Светы с чемпионом шуры-муры? Дина отвечала скупо. И не то, чтоб ей не хотелось поговорить, а просто этому Паше она не слишком доверяла. Он мог все перевернуть наизнанку. У него все были виноваты, один он лучше всех. А сам хитрый, глаза узкие. И все учит и учит. А если любишь учить, так и иди в учителя. Дина поинтересовалась, не учитель ли он, и получила утвердительный ответ. Учитель жизни. Образец и пример того, как жить нельзя. Отрицательный пример и есть лучшая школа.
– Никогда не будь такой, как я. Это очень печально, – подытожил Паша.
Дина заинтересовалась, какой именно не надо быть, и он охотно перечислил: жадной до удовольствий и способной ради этого на все. У человека должен быть ограничитель. А он свой потерял, потому и примчался к концу жизни. Висит над пропастью. Только с виду живой, а внутри покойник. Все надоело, все исчерпалось, ничто не радует. Приходится пить, а это смертоубийство.
– Может быть, вам устроиться в церковь работать? Священником?
Дина это просто так сказала. Потому что черное платье ему бы больше пошло, чем штаны, поверх которых живот лез во все стороны. Но Паша согласился, что, может быть, и стоило бы попробовать. Однако в голосе его все равно была тоска. Не дойдя нескольких шагов до псарни, он вдруг развернулся и пошел обратно, на Динины вопросы никак не отреагировав.
Она, постояв немного, вернулась в кухню просить помощи. Миша пошел с ней кормить собак, а Люба завздыхала насчет хозяина и врача, мол, пить пошел, а докторов поблизости нету, и как бы Ларису задержать, а как задержишь-то? Тоже нельзя поперек идти, хуже будет.