Фельдъегерь сегодня утром доставил письмо твое, моя бесценная жинка, от 25-го. Спасибо тебе за душевные строки. Спасибо Павлику. Чуть было не забыл дня рождения Алексея, но празднование мое не могло, увы, ни чем другим выразиться, как молитвою, чтобы любимец твой, походящий на тебя обликом, похож бы был сердцем, душою и головою. Дай Бог ему здоровья. Расцелуй его за меня и благослови. Пелагее Алексеевне скажи, что прощу прощенья, что забыл было праздник ее питомца.
Желательно обставить если не благолепно, то прилично службу церковную в Круподерницах. Попроси батюшку написать киевскому митрополиту о дьячке. Преосвященный был в Твери и всю семью нашу любит.
Сокрушаюсь о неисправности твоей относительно Павлова и его адъютанта (фамилию забыл - немец), обещались найти конюха. Напиши Алексею Спиридоновичу, может быть, в Белоцерковске найдется хороший кузнец. Жаль Дервиша, запускать не следует.
Какой умолот? Не худо бы присмотреть, чтобы знали, что мы не смотрим равнодушно, как нас обкрадывают. Иначе день ото дня хуже пойдет. Марко человек усердный и хороший. Ты приласкай его и пообещай, что я награжу, только если по приезде меня порадует добрыми вестями о хозяйстве. Спроси у Мельникова справку для доставки ко мне, на что употреблены все деньги, полученные им в течение лета за прошлогодний урожай в Плискове и Круподерницах.
Твое желание сбылось - мобилизировали гвардию и две армейских пехотных дивизии и ведут их в Турцию, в то время как гренадеры подкрепят кавказцев. Очень опасаюсь, что все эти резервы опоздают к нынешней кампании. Уговариваю идти на Константинополь хотя в октябре, после дождей.
О мире речи нет, разве что турки сами предложат. Тогда мы рассмотрим условия и сообразно с тем, годны ли они или нет, поступим.
Пока вот положение: на крайнем левом фланге Циммерман еще цел, и на него готовится турецкое наступление. Полагаю, что он удержится на высоте Черновод. Он написал мне бумагу, в которой восхваляет услуги Белоцерковца и Юзефовича, устроивших управление занятого края и помогавших войскам. Против Рущука между Дунаем и Ломом, начиная от Тергоса, стоит 12-й корпус Владимира Александровича. За его левым флангом устраивается у Мечки мост, прикрытый укрепленною позициею. Наследник с 13-м корпусом (три бригады, 4-я в Беле) и 2-мя кавалерийскими [бригадами], замученными диверсиями, стоит против Разграда и Эски-Джумы на позициях у Поп-Кёй, которую укрепляют. Дивизия князя Святополк-Мирского (9-я) с бывшим отрядом Гурко занимает проходы балканские для обороны их против турок. Дивизия Эрнрота (11-го корпуса) выдвинута с бригадою кавалерии из Тырнова по дороге в Осман-Базар на хорошей позиции, которую укрепили.
Около Плевны собираются до 40 тыс. (завтра будут кончены подготовительные меры) под начальством Зотова. Позиции некоторые по направлению к Булгарени и Систову укрепляются.
Дивизия Драгомирова отделила авангард по направлению к Ловче (занятой Хафиз-пашою, состоявшем при Николая Николаевиче, когда его высочество был в Константинополе) под начальством Скобелева (полк пехоты, батарея и два Кавказских казачьих полка). Одна бригада в Сельви, а 4-й полк в Тырново. Резервы - Киевская стрелковая бригада и две пехотных дивизии, идущие по Румынии, соберутся в Горном Студене, где будут также Главная квартира Действующей армии и императорская Главная квартира. Из этой центральной позиции будут направлять подкрепления в разные стороны по мере надобности.
В таком оборонительном положении, которое я, зная турок, считаю гибельным для дальнейших предприятий наших, хотят выждать прибытия первых подкреплений и развязки под Плевною. Если турки поведут нападение, Бог милостив, отобьемся. Но помешать им воспользоваться даруемым им ныне временем для укрепления всех подступов к Константинополю, к Адрианополю и пр., развития фанатизма и вооружения масс, усиления войск и избиения болгар по ту сторону Балкан мы не в состоянии. Великий князь надеется, несмотря на запоздалое время и ожидаемое в сентябре ненастье, еще в конце августа перейти в наступление и идти на Константинополь. Дай-то Бог! Лучше поздно, чем никогда. А что мы будем делать в Студене, в степи, до того времени? That is the question!* Напиши Корта. Интересно знать, что думают на Босфоре.
Кажется, ты не можешь посетовать на меня, мой друг бесценный Катя, что я на этот раз мало тебе намаракал. Лишь бы терпения хватило прочесть и разобрать. Напрасно добрейшая матушка поскупилась побаловать меня своими ласками. Я и письменные люблю. Обнимаю и благословляю деток милых. Поручаю им тысячу раз (никак не меньше) обнять за меня мама и бабушку. Посмотрю, как исполнят поручение! Целую твои ручки, ненаглядная подруга моя. Будьте здоровы и не забывайте многолюбящего вас неизменного друга твоего и муженька Николая. Целый день с мухами воюю и от них отмахиваюсь: ни есть, ни спать, ни писать, ни читать не дают!
1 августа
Фельдъегерь не отправился вчера вечером, как было "предположено, а едет лишь сегодня в ночь, а потому au risque de para un Don Basilio et de t'ennuyer**, приписываю несколько строк.
Вчера я пошел к государю явиться и отпроситься еще на несколько дней от дежурства из осторожности, чтобы не простудиться при нынешней сырой погоде. Был я с визитами у Суворова, Адлерберга, Мезенцова, военных, Гамбургера и пр., поблагодарил за выказанное мне участие. Посетил я также и Боткина, приболевшего в последние дни лихорадкою, соединенною с поносом. Все это тебе доказывает, что я стал уже на здоровую ногу. Надеялся я сегодня быть у обедни, но службы в церкви не было, потому что и бедного Ксенофонта Яковлевича Никольского не пощадила лихорадка. Ему сегодня гораздо лучше.
Под шумок я перешел на гомеопатию, принимаю ferrum и раз принял nux, потому что хина и отсутствие движения привели в [не]который беспорядок мой желудок.
Завтра сделаем переход в 30 верст, чтобы перейти на новую стоянку - Горный Студень. Боткин требует, чтобы я не пускался верхом ввиду того, что выход ранний, когда еще сыро и свежо (в 4 часа утра), а сделал бы переход в коляске. Начну в коляске, но постараюсь пересесть на Адада, смотря по обстоятельствам и погоде. Глаза мои, слава Богу, не пострадали от лихорадки и лечения хиною.
Турки не двигаются и дают время нам подвести резервы и устроиться. Кажется, Николай Николаевич собирается снова атаковать Плевно с северной стороны. Румыны к нам присоединяются{43}.
Сорокин здесь. Тебе кланяется, а равно Анне Матвеевне. Говорит, что старик канцлер жалуется на свое здоровье, не собирается уезжать из Бухареста и всем твердит, что я просто военный и перестал уже быть дипломатом.
Обнимаю тебя, деток и целую ручки у матушки. Многолюбящий муженек Николай
No 24
3 августа. Бивак у Горного Студеня
Вчера перешли мы из Белы в Горный Студень. Стоянка хуже, деревня полуразрушенная, и в ней должны помещаться три штаба: Квартиры императорская, Действующей армии и корпусная. Воды мало, и гораздо хуже, нежели в Беле. Но воздух здоровее и для заболевших лихорадкой выгоднейший для предупреждения возвращения. Переход был трудный - 35 верст по размокшей, грязной дороге с горы на гору. В первый раз обоз мой был неисправен. По глупости Ивана и упрямству кучера-хохла они нагрузили в фургон мой 4 куля овса и сбились с дороги, так что попали в пахотное поле и чуть было не зарезали мне отличную четверку мою, составляющую предмет зависти всей императорской Квартиры. Если бы не случился сзади Полуботко (наш константинопольский, состоящий теперь при Гамбургере), фургон мой и лошади пропали бы. Видя, что лошади выбились из сил, стали, изорвав хомуты, Полуботко занял у болгарина пару волов, припряг к моему фургону и вывез его на большую дорогу. Вы можете себе представить положение мое: прибыв в 12 час. на место бивака, я должен был просидеть в коляске до 8-го часа вечера. Обозы стали приходить с 2-х часов, все умылись, оделись, поели, а я жду да жду. Впрочем, Дмитрий суетился и сердился гораздо более меня. Я сидел себе спокойно, читая Каразина (присланного тобою), и беседовал с Нелидовым, Базили, Аргиропуло и Т...вым*, пришедшими меня навестить. Базили проделал всю последнюю часть экспедиции Гурко, был под сильнейшим огнем (сам Гурко подтвердил) и 8 дней не раздевался, будучи все на коне. Спасибо добрым константинопольцам, они сохранили все те же чувства, подогретые сравнением того, что происходит у Черкасского и даже в Главной квартире. Аргиропуло и Базили, видя, что я устал и голоден (все отправились на обед в 7 час. в императорскую квартиру в палатке, а я еще должен остерегаться вечеров, чтобы не дать повода лихорадке вернуться, и потому предпочел сидеть в коляске, не евши ничего с 5 час. утра), тотчас распорядились приготовить в своей кухне (у них артель) отличный перловый куриный суп. Базили сам конвоировал посуду, в которой мне его принесли, и я поел с большим аппетитом, сидя в коляске.
Государь здесь помещается со своей ближайшей свитой на кургане в отдельном доме турецкого помещика. Домик этот пообчистили и исправили, так что государю и ближайшим довольно сносно. Остальная свита помещается по дворам, в палатках и кое-где в болгарских домиках. Мне дали ближайший к государю двор вместе с Меншиковым. В главном домике, состоящем из двух комнат с выступом, я не мог поместиться, ибо [он] пропитан был чесноком и сильно обитаем (семья болгарская только что выведена). Сверх того и я, и Дмитрий избили бы себе головы, так как выпрямиться низость потолка не допускала. Я предпочел поместиться на ночь в сарае без окон и под одною крышею с вонючею мокрою конюшнею. Темно, скверно, но все лучше и суше, нежели в палатке ночью и под утро. Дверь остается отворенною на ночь (и, разумеется, днем, иначе зги не видать), но завешивается пледом герметически вроде турецкого ...**.
Меншиков поместился в кухне болгарской, а кухню перенесли в главный дом, где мы пользуемся лишь выступом. Днем сидим в палатках. Моя разбита дверь об дверь с сараем, в котором ночую, что довольно удобно. Теперь сижу в палатке и пишу тебе среди неописуемого шума: прислуга, кучера, лошади под боком на тесном дворе. Тут же многочисленная болгарская семья, дети ревут и плачут, пугаясь чужого им народа. В сарае в глубине нашего двора, то есть саженях в трех от моей палатки помещаются все фельдъегеря. Они спят вповалку под навесом. Все это хозяйничает, говорит, ругается и спорит. Сейчас за моим сараем у живой изгороди, окаймляющей двор, привязаны придворные и ямщицкие лошади. Руготня, брань прислуги придворной и ямщиков неумолкаемы. Лошади фыркают, валяются, ржут и распространяют атмосферу благовония. Вот тебе верная картина нашего бивака, на котором предполагают остаться, пока предпринято будет снова наступление.
В минуту нашего выхода из Белы подали мне милейшие письма ваши от 24 июля (No 24): твое, моя бесценная жинка, и ваше, добрейшая матушка. Напрасно полагаете вы, что глаза мои утомляются чтением ваших милейших строк. Сердце радуется, душа подкрепляется и освежается, голова ободряется, когда получаю дорогие письма ваши и родителей. Спасибо тебе, ненаглядная подружка моя, за твою заботливую исправность. Чтобы не сглазить, всякий приезжающий курьер мне приносит твою грамотку.
Статейка, присланная тобою, зла, потому что в действительности меня не слушают (головой ручаюсь, что дело пошло бы иначе и что мир был бы уже заключен, если бы советовались своевременно и слушались опытности моей), а пускают в ход противное тотчас после глупейшего дела плевненского.
Вчера видел я всю свиту главнокомандующего и ругался с ними за оборот дела, обвиняя офицеров Генерального штаба, ничего не предусматривающих, играющих с турками в жмурки и водящих войска в бой без рекогносцировок местности! Обвинения всей армии направлены на Левицкого. Оказывается, что хороший офицер Генерального штаба Паренсов предуведомил, что массы турок собираются в Плевно и что 8 батальонов идут на Ловчу, где у нас одни казаки были. Паренсов получил выговор от Левицкого, обвинившего его в неосновательности сведений и в бесполезном беспокойстве, причиненном главнокомандующему. Замечательно, что письмо Левицкого отправлено как раз в тот день, когда турки напали на Ловчу, выгнали казаков и избили несчастных болгар, защищавшихся в школе и церкви (говорят, брат Караконовского убит, а сестра увлечена в гарем!). Вместо того, чтобы послушаться Паренсова, бывшего на месте, и послать в Ловчу пехоту, приняв соответствующие меры касательно Плевно, поляк Левицкий "осадил" усердного и дельного офицера. Слава Богу, молодого Скобелева, кажется, оценил, наконец, главнокомандующий. Авось, его будут слушаться, а я с ним удивительно схожусь в воззрениях на образ действий против турок.
Князю Имеретинскому дали было 2-ю гвардейскую пехотную дивизию. Государь и Милютин его поздравили. Теперь дают Павлику Шувалову!! А Имеретинский остался не при чем.
Дух войск нисколько не поколеблен событиями последнего времени.
При Горном Студене сосредоточено немало войск, и Главная квартира в безопасности. Румыны вступают в действие и переправляют до 30 тыс. войска за Дунай. Сербы также собираются начать скоро. Австрийцы мобилизировали два корпуса, приготовляются занимать Боснию и Герцеговину. Бертолсгейм вернулся и привез очень удовлетворительное письмо императора Франца Иосифа государю, а мне привет и поклон от императора и Андраши, который пустился в разные нежности.
Не нахожу слов благодарить добрейшую матушку за ее нежное письмо, дорогое мне по тем подробностям, которые она, наконец, сообщила мне о здоровье твоем, моя милейшая Катя. Но два моих вопроса остались без ответа: написали ли Герману (парижскому гомеопату) и как исправили карету (втулку медную), которая может понадобиться для матушки и Екатерины Матвеевны. Целую милейших деток и благословляю. Обнимаю тебя мысленно. Целую ручки у добрейшей матушки. Мой сердечный привет Екатерине Матвеевне и поклон сожительницам и Соколову.
4 августа
Любимое мое препровождение времени - это мысленно быть с вами и беседовать хотя письменно без участия посторонних. Хотя и закончил я свое вчерашнее письмо, но, получив твое от 28 июля No 26, дорогая моя подруга, милейшая жинка моя, не могу не добавить еще листок. Не только добрейшая матушка, но и ты, моя Катя, ошеломили меня буквально своими ласками и любезнейшими заявлениями. Спасибо вам сердечное за теплые слова, облегчающие кручинушку, надо мною тяготеющую вследствие неблагоприятного оборота дела, в котором принимаю также живое, хотя и бессильное участие. Не поверишь, как приятно на душе, когда видишь и осязаешь, что ты меня понимаешь и слилась нравственно и умственно! Дай-то Бог, чтобы это длилось навеки и чтобы trio наш был неразрывен, как теперь.
Скобелева (молодого) послали помощником к Зотову под Плевно. 4-й кавалерийской дивизии (наконец) поручено выйти на Софийскую дорогу для прервания сношений Осман-паши с подкреплениями, к нему идущими. Боюсь, что время опять упустили.
К моему ужасу ничего не делается (рационально) для обеспечения продовольствия армии. Войска уже теперь (корпуса у наследника) часто остаются без хлеба и сухарей, а кавалерия промышляет тем (полковые командиры получают деньгами), что скашивают хлеб (ячмень, пшеницу) на корню и кормят лошадей. Всякий берет, что попало, тогда как нужно чрезвычайно систематически действовать, чтобы не истощить края бесполезным образом.
Предложение Полякова сделать военную железную дорогу между Журжевом и Никополем (вдоль Дуная по румынскому берегу) принято. Работы начнутся, а затем поведут рельсовый путь по Болгарии до Балкан. Тыльная часть армии вовсе не устроена. Нет человека энергического и деятельного, который умел бы устроить и распорядиться этой существенной частью управления армии.
Сейчас был у меня Церетелев, обвешанный 4-мя Георгиевскими крестами. Он счастлив и здоров, представлен в офицеры.
Когда великий князь Николай Николаевич объезжал перевязочные пункты и госпитали, где сложены были раненые под Плевно, то солдаты, отзываясь весело и бодро на его приветствие, единодушно кричали, что "взяли бы несомненно Плевно и задали бы ходу турке, если бы начальство не выдало и умело распорядиться". Один бригадный генерал Горшков приобрел общее уважение. Он забрался в Плевно, провел там всю ночь на барабане и, окруженный солдатами разных полков, шесть раз отвечал отказом на приказание Шаховского отступить: "Пусть пришлет письменное приказание, ибо в диспозиции сказано было, что отступления не будет. Если мы продержимся ночь, то турки сдадутся". И прав был Горшков, и Скобелев был того же мнения. И всякий человек, знающий турок, с ними согласится. Одного казака донского взяли в плен в Плевно, и паша, говоривший хорошо по-русски (поляк или хафиз), стал его допрашивать. Тот отвечал, что "наши непременно вас заберут". - "А сколько нужно войска русского для этого?". Казак, не моргнув спросил: "А сколько вас тут собралось?" Паша ответил: "Ну, положим, 50 тыс." - "Так 10 тыс. наших довольно". Паша взбесился и выгнал вон пленника, который в ту же ночь ухитрился бежать в наш лагерь и пришел невредим. Каков молодец! Хотя бы нашим дипломатам и петербуржцам поучиться у него народному достоинству!
Здесь я встретил Николая Николаевича со всею свитой его в[ысочества]. Христо, одетый теперь в фиолетовый кафтан, золотом шитый (еще более прежнего на шута похож), соскочил на всем ходу с лошади и при всех у меня руку поцеловал, прежде чем я успел одуматься. Вот тебе "игнатьевский", а чем же он и я виноваты, что опечатка сделана "Игнатьев". Моего имени никто у меня не отнимет и в грязь, с божьей помощью не втопчет.
Влагаю, душа моя, с понятной принадлежностью ничтожный стебелек полевого цветка, сорванного мною с мыслью о тебе и о любви твоей к полевым цветкам в Горном Студене между моим сараем и домиком царским! Ну и поэзию слишком расшевелит, как говорит матушка: как ни гоню я действительностью жизни, но она, непрошенная, бьет ключом и вотрется нежданно-негаданно там, где ее вовсе не нужно.
Спасибо тебе, друг мой, за хлопоты хозяйственные. Чернявка сдана изрядно. Ты говорила в одном из последних писем, что дохода чистого с наших киевских имений нет. Сама посуди: за Чернявку заплачено всего 75 тыс. руб. Она сдана на аренду прежде за 9 тыс. чистых - теперь за 10450 руб. Считая часть, причитающуюся содержанию главного управляющего (Мельникова), лесничих в Чернявском лесу и повинности государству и пр. - очистится прямо для помещения в карман, если хозяйственных прихотей нет, не менее 9 тыс. руб. (даже если разложить расход, кидая кругом на три года аренды). Отложив еще на мельницы и разные непредвиденные расходы в год по 1 тыс. руб., все же очистится 8 тыс. то есть более 10% с капитала. Чего же больше? Тот только цену деньгам не знает, кто их не зарабатывает и даром получает. Но деньги тогда и легко из рук исчезают!
Винокуренный завод в Немиринцах хорошо (хотя и не очень - он больше ст отдать за 1 тыс. руб., но с крепкими оговорками (надо справиться с существующими постановлениями, часто изменяемыми Департаментом неокладных сборов), что в случае взыскания и недобросовестности арендатора владетельница останется в стороне (если арендатор несостоятелен, то казенное взыскание акцизное - обращается на владельца, что составляет существенную опасность). Имей это в виду. Мельников честен, относительно честнее многих других. Награду рановато выдавать, пусть еще приобретет (да дешевле Немиринц) Ширмовку. Ему и то льгота, что ты позволила взять семейство жены к себе на двор. Тут немало расхода прибавится. У меня с ним договор (частный, но письменный). Сколько помнится (ты можешь у него спросить подлинник под предлогом незнания, наведя случайно разговор), ему платится minimum 1500 плюс содержание натурою, но когда доход превзойдет 25 тыс. руб. (со всех имений), то он получает с излишка чистого дохода известный процент. Следовательно, он сам себе может доставить награду и повышение оклада - двери отворены: пусть даст больший доход, то есть хозяйничает лучше. Если бы он не поторопился в нынешнем году сдать Плисково Мочальникову, то, вероятно, и получил бы годовую прибавку. Нынешний же год вписал убытков по случаю несвоевременного перевода хозяйства из Плискова. Пенять может лишь на себя и на огромность расходов по обзаведению в Плискове, брошенном, прежде чем извлекли прямую пользу. До моего возвращения ни о каких прибавках речи быть не может.
Карта Теплова так всех заинтересовала, что его отправляют с легкой моей руки в Вену для напечатания на казенный счет. Речь идет о награде - или Владимирский крестик, или камер-юнкера. Вот как - лягушка лопнет.
Ульянов отличился в экспедиции с гвардейскими казаками. Получил Владимирский крестик с бантом и мечами (за военную доблесть).
Вышел я вчера вечером из палатки, когда ударили вечернюю зорю, чтобы перейти в свой сарай на ночлег. Ночь была светлая, лунная, звездная, тихая. Вдруг на биваке гвардейского отряда (возле царского домика) раздались звуки Преображенской музыки, игравшей "Коль славен наш Господь в Сионе". Я снял шапку, перекрестился и мысленно перенесся на крыльцо круподерницкого дома во время тихого украинского вечера! Слышались мне родные детские голоса, звучал голос Леонида, и как будто подпевал мой собственный голос. Ты мне виделась, моя дорогая, и рядом добрейшая матушка, расстроган-ная, восторженная, со слезами умиления на глазах. Было хорошо на душе.
Кавалерийская труба, солдатское пение молитв на разных пунктах лагеря, расположенного на противоположной покатости оврага, и руготня трех ямщиков напомнили мне действительность, я махнул с досадою рукою и вошел в свой темный плетневый сарай, освещенный огарком в фонаре, поставленном на прилавке болгарском!
4-го вечером
Очень огорчила ты меня, милейшая жинка, беспокойством о моем здоровье, выразившемся телеграммою к Адлербергу. Ты была у меня молодец, и этакая тревога совершенно на тебя не похожа. Надеюсь, что ответы Адлерберга, Боткина и мой тебя совсем успокоят. Я не "патентованный" и не давал обещания, что местные лихорадки под влиянием нравственных испытаний, выпавших мне на долю, меня не затронут. Вот добрейшая матушка дала мне слово, что будет здорова до моего возвращения, и то плохо сдерживает. Следовательно, виновата (?). Ты также, как доходят до меня слухи, не совсем себя хорошо ведешь и не так окрепла, как письма матушки заставляли меня надеяться. Твое совершенное здоровье более необходимо для моего существования, нежели мое собственное, и потому ради Бога не давай своим нервам ослабнуть и расходиться, не тревожься и не смушайся. Все мы под Богом. Надо молиться и твердо верить. Без воли Всевышнего ничего не совершится, а он устроит все к лучшему, смилуется над нами и соединит нас, если мы заслужили - покорностью, верою и любовью в дни испытания. Что толку будет, если ты себе здоровье расстроишь беспокойством напрасным (и бессильным) до того, что когда приведет Бог нам съехаться, будет мне горе. Да, горе, потому что утраченное здоровье воротить трудно, а нервы расстроенные - само бедовое зло, портящее существование. Говорю все это тебе лишь в уверенности, что когда ты захочешь - ради любви ко мне и к детям нашим - ты с собою совладаешь и не дашь разгуляться беспокойству, воображению и нервам. Береги себя, [этим] ты меня сбережешь.
В Горнем Студене воздух лучше, чище. Мы связаны не только общностью мысли и ощущений душевных, но и непрерывною телеграфною линиею: здесь разрешен прием частных телеграмм. Следовательно, вы всегда можете получить от меня прямые известия. А ты знаешь, что я лгать не люблю, а скрывать от тебя что-либо о себе не умею. Если будешь беспокоиться, поневоле выучишь. Я сам тебе дал письменный отчет о приключившейся со мною лихорадке. Это должно было тебя окончательно успокоить, тем более, что я не пропустил ни одного отъезжающего курьера, сократив только поневоле мое первое после болезни письмо. Будь благоразумна, молодцом, душа моя Катя, и Бог будет милостив, нас не оставит. Испытания Промысел соразмеряет с силами каждого из нас. Воле Всевышнего покоряюсь и вас, моих милых, ему единому с детскою доверенностью поручаю. Благодарю еще раз добрейшую матушку за ее d d 'amour*, глубоко меня тронувшую. Спасибо Мике за милое письмо. Леонид написал получше на этот раз. Уверен, что он захочет меня утешить прилежанием и доставит удовольствие - по возвращении видимыми успехами.