Сам Примаков в своих воспоминаниях ничего не пишет о полете в сторону Канады: дескать, как летели в США, так и летели. Получив сообщение Гора, премьер собрал всю «команду», которая была с ним в самолете, губернаторов, министров, бизнесменов и спросил их, одобряют ли они в создавшихся условиях его решение развернуться над Атлантикой и лететь домой. (Примаков так и сказал: «мое решение»). Все без исключения высказались «за». После этого премьер вызвал командира корабля и велел ему развернуть самолет.
В дальнейшем в прессе началась разноголосица, согласовал ли Примаков свой воздушный маневр с Ельциным или нет. Одни уверяли согласовал, другие это отрицали. В примаковских мемуарах читаем:
«Попросил соединить меня по телефону с Ельциным. Рассказал ему обо всем. Президент отреагировал односложно: «Принятое решение одобряю».
Прошу заметить: этот разговор состоялся уже тогда, когда самолет летел назад. Странно было бы, если бы Ельцин «не одобрил» решение премьера и велел бы ему еще раз крутануться на 180 градусов, продолжать свой путь в Америку. Это был бы уже полный цирк, над которым долго потешался бы весь мир. То есть премьер поставил президента перед свершившимся фактом: сначала он попросил одобрения у своих спутников губернаторов и министров, − развернул аэроплан и только потом сообщил о произошедшем президенту…
Итак, Примаков не согласовал заранее свои возможные действия ни с Ельциным, ни даже с Волошиным. При желании это, конечно, можно объяснить цейтнотом, необходимостью действовать быстро и решительно, но не исключено также, что в немалой степени премьером тут двигало желание поднять свой рейтинг, что оно взяло верх над опасением вызвать недовольство президента. Между тем такое недовольство действительно возникло, и поводы для отставки премьера постепенно накапливались.
Не долетев до Америки и вернувшись в Россию, Примаков погрузился в свою родную стихию, занялся своим любимым делом международной дипломатией. Он отправился в Белград на переговоры с Милошевичем и достиг здесь кое-каких успехов. Примаков предложил Милошевичу пойти на некоторые уступки: в случае немедленного прекращения бомбардировок «сократить военное присутствие» Сербии в Косове и принять меры к возвращению албанских беженцев. После долгих, шестичасовых, уговоров Милошевич согласился. Вроде бы Примаков мог себя чувствовать победителем. Увы… Страны НАТО сочли эти уступки недостаточными.
Примаков должен сказать Милошевичу, чтобы тот прекратил убийства, этнические чистки и разгул насилия в Косове, сказал, в частности, английский министр обороны Робертсон.
Так что и на привычном для Примакова фронте его постигла явная неудача.
Между тем 29 марта в Москве после опять-таки изнурительных длившихся более трех с половиной часов переговоров Примаков и Камдессю договорились, что МВФ все же предоставит России кредит. Главным обстоятельством, переломившим ход многомесячной дискуссии, стало обещание Примакова обеспечить профицитный бюджет России, на чем настаивал глава МВФ. Цифра профицита была названа минимальная два процента, но Камдессю удовлетворился этим.
Договорились также, что правительство подготовит и постарается быстро, вне очереди, провести через Думу пакет рыночных законопроектов, предварительно согласовав их с МВФ. В основном они должны быть направлены на усовершенствование банковской системы и налогового законодательства.
Дальнейшие переговоры, обсуждение деталей предполагалось вести уже на более низком уровне на уровне экспертов…
…К сожалению, в деле получения желанных зарубежных миллиардов Примакову так и не удалось добиться реального успеха: отпущенного ему премьерского срока не хватило, чтобы окончательно довести до ума изнурительную эпопею с кредитом МВФ при Примакове эмвээфовские денежки так и не потекли в российский карман.
Забавно, что пакет законопроектов, о которых российское правительство договорилось с МВФ, был внесен в Думу как раз в тот день, когда Евгения Максимовича отправили в отставку.
Обещание быть открытым для прессы, которое Примаков дал при своем утверждении премьером и которое породило в журналистской среде большие надежды, во многом оказалось ложным. Уже 16 сентября (утверждение, напомню, состоялось 11-го) он распорядился, чтобы на время формирования кабинета министров чиновники правительственного аппарата не давали журналистам никакой информации без разрешения руководителя аппарата.
Сказывалась советская бюрократическая выучка премьера-академика.
Ну, это ладно вроде бы временная мера (пока не сформировано правительство), но через какой-то, не очень долгий, срок он вообще затянул знакомую еще с советских времен песню о том, что пресса, мол, часто представляет события «в кривом зеркале», а это, дескать, вызывает раздражение у читателей и телезрителей. В принципе он, мол, против цензуры, но считает, что СМИ должны работать более объективно. Это он заявил, в частности, 12 декабря 1998 года на встрече с журналистами.
Вы знаете, сказал Примаков, когда средства массовой информации критикуют правительство по делу, я им благодарен. Когда же правительство критикуется «просто так» и часто несправедливо, то просто руки опускаются.
Вообще Примаков по мере сил стремился изменить порядки, установившиеся при Ельцине, вернуться, где можно, к совковым временам. В частности вот укротить, стреножить журналистов. Установить над ними контроль. В этом он тесно сотрудничал со спецслужбами и коммунистами. Последние даже составили список «запрещенных» журналистов, которых следовало изгнать из телеэфира. Известный в ту пору телеведущий Сергей Доренко говорил по этому поводу в передаче от 30 января 1999-го:
Не могу не отметить с благодарностью, что в этот почетный список они включили и меня, небезрезультатно: это было перед тем, как меня действительно почти на два месяца изгнали из эфира.
Через какое-то время Примаков принялся уверять, что он «перестал читать газеты и не смотрит телевизор» так, мол, они изолгались. Тем не менее, вопреки этому утверждению, он продолжал тщательно следить за публикациями в СМИ (либо же это делали по его поручению помощники премьера в этом случае он не поступался истиной, говоря, что не смотрит телевизор и не читает газеты). Как в коммунистические времена, редакторам стали устраивать разносы за «неверные» публикации и даже за «неверный» тон.
Все это, разумеется, сопровождалось все теми же, заимствованными из советских времен увещеваниями:
Нужно давать правду, нужно давать объективно все и нецеленаправленно. Никто цензуру вводить не собирается и не хочет, но нужно давать правду, а не запрограммированные какие-то передачи, которые служат определенным целям.
Кто ж будет возражать против правды? Все дело, однако, в том, что есть обычная правда, а есть правда, неугодная начальству, бюрократии.
Пожалуй, один из наиболее ярких случаев вмешательства Примакова в работу СМИ произошел в начале ноября 1998 года. В программе того же Доренко была представлена своего рода пресс-конференция нескольких офицеров ФСБ. Помните? Один из выступающих даже предстал тогда перед камерой в маске. Офицеры заявили, что начальство заставляет их осуществлять заказные убийства. В частности, речь шла о «заказе» на Бориса Березовского. Кроме того, был показаны фрагменты отснятого ранее сюжета, где Доренко беседует примерно на ту же тему с сотрудниками ФСБ. Ведущий пообещал также продолжить этот сюжет в следующих передачах. Однако продолжения не последовало. Руководители спецслужб обратились к Примакову (не к Ельцину и не к кому-либо еще!) с просьбой запретить «шельмование» верных последователей Дзержинского. Примаков живо откликнулся на эту просьбу: уже на следующее утро он приказал (!) руководству ОРТ прекратить показ упомянутых фрагментов.
Чего, например, стоит вот эта вот атака против ФСБ? возмущался председатель правительства. Против, когда затрагиваются все правоохранительные органы и все спецслужбы! Да что это такое вообще? Как можно допускать такие вещи?
«Допускать такие вещи» это, конечно, не укладывалось в голове человека, взращенного на представлениях коммунистического режима.
Ельцин пытался противостоять всему этому (сам он никогда не делал ничего подобного: свобода СМИ это было для него святое).
Вы четвертая власть, вы силовики, говорил он на одной из встреч с журналистами, поэтому вы и считайте, что вы под защитой президента, под гарантиями президента, вот это архиважно.
В «Президентском марафоне» Борис Николаевич вспоминает, как Примаков приходил к нему с «особой папкой», в которой «было собрано буквально все, что писали в газетах о новом кабинете и его главе. Все было аккуратно подчеркнуто цветными фламастерами».
«Честно говоря, увидев это, − пишет Ельцин, − я не поверил своим глазам. Надо же было, чтобы все это не только прочитали, а еще подчеркнули и вырезали… Журналист старой советской закалки, работавший много лет в «Правде», Примаков видел за каждой статьей какую-то сложную интригу, некий подтекст, угрозу со стороны своих политических противников… «Нет, вы почитайте, Борис Николаевич, − говорил он мне. − Это же полная дискредитация нашей политики!»
В середине марта 1999 года во время очередной беседы с Примаковым Ельцин посоветовал ему встретиться с главными редакторами различных изданий, побывать на разных телеканалах, поговорить с сотрудниками. Президент признался, что тоже долго привыкал к критике в свой адрес на телевидении и в газетах, но, в конце концов, заставил себя не реагировать так остро на нее.
У вас сильнее нервы, Борис Николаевич, вы более стойкий человек, чем я, кротко отвечал Примаков, однако пообещал, что «безусловно, учтет» замечание главы государства.
Иной реакции от человека дисциплинированного, не привыкшего перечить начальству, и нельзя было ожидать. Уже на следующий день пресс-секретарь премьера Татьяна Аристархова публично подтвердила, что председатель правительства «обязательно учтет» советы главы государства, рекомендовавшего ему изменить стиль общения со средствами массовой информации, сделать его более открытым (вот опять это слово!) и дружелюбным.
В тот же день, как бы выполняя напутствие Ельцина, Примаков выступил в программе ОРТ «Здесь и сейчас». Речь там, правда, шла не об отношениях премьера со СМИ, а о предстоящей ратификации Думой договора СНВ-2, но формально рекомендация президента была как бы выполнена, и выполнена довольно резво.
Однако заметного улучшения в отношениях Примакова с прессой так и не случилось. Более того, в последние недели примаковского премьерства между ним и журналистами разразилась настоящая война. Разумеется, далеко не все наскоки на него были справедливы, однако, опять-таки следуя завету Ельцина, вряд ли стоило так уж остро и раздраженно реагировать на них…
Тут, правда, может быть, стоит высказать осторожное предположение: не исключено, что примаковское стремление зажать, стреножить прессу проистекало не только из его характера, из его «совковой генетики». Я бы совсем не исключил (хотя и не стал бы на этом слишком настаивать), что такое стремление было вполне осознанной, вполне рациональной тактикой политического поведения, только лишь маскируемой под некие особенности характера премьера. Один из политических оппонентов Примакова сказал по этому поводу, когда Евгений Максимович еще только стал премьером:
− Я считаю, что важнейшей задачей, которую они сейчас перед собой поставят…, будет установление контроля над СМИ. Когда их будут преследовать неудачи в экономике, нужно, чтобы по радио и телевидению все было замечательно: «Многомиллионный российский народ горячо приветствует мудрое руководство нового правительства».
Это, конечно, лишь моя гипотеза, но я нисколько не сомневаюсь, что Примаков обладал достаточной степенью политической хитрости, изобретательности, чтобы прибегать к подобным приемам политической борьбы.
При Примакове был продолжен курс на мирные переговоры с Чечней. Уже через день после своего утверждения, 13 сентября 1998 года, в своем первом «премьерском» телеинтервью он дал его программе НТВ «Итоги» Примаков заявил, что «категорически против» военного пути решения чеченской проблемы. По его словам, в Чечне «есть беззаконие» и «развивается сепаратизм», однако «нужно учитывать все тяжелые моменты, которые нам достались от истории», и постараться найти «формулу, которая позволит дать максимум того, что можно сделать в настоящее время», имея в виду конечную цель чтобы Чечня «оставалась в границах России».
Среди прочего, при Примакове вновь начали готовить встречу руководства Чечни и федерального центра. Предполагалось, что первым шагом будут переговоры чеченского президента Аслана Масхадова с самим Евгением Примаковым. Министр национальной политики Рамазан Абдулатипов настаивал: дескать, перед тем, как перейти к организации таких переговоров, он должен выполнить то, что «обещал чеченцам ранее в том же 1998 году, когда представил в правительство программу первоочередных мер по восстановлению чеченской экономики». Эта программа, по его словам, оказалась «выброшенной», и пока ее не станут выполнять, ни о какой встрече «в верхах» нечего и думать.
Абдулатипов добавил, что в последние годы российское руководство вообще занималось Северным Кавказом «фактически на уровне художественной самодеятельности, поэтому результат сегодня налицо».
Так или иначе, 28 октября появилось сообщение, что президент Чечни Аслан Масхадов получил приглашение встретиться с Евгением Примаковым. Встреча состоялась уже на следующий день во Владикавказе. Она длилась более двух часов. От имени российского правительства в очередной раз было обещано, что Чечне будет оказана необходимая помощь в восстановлении народного хозяйства, разрушенного в ходе войны, что Россия наладит в Чечне выдачу зарплаты учителям, медицинским работникам, выплату пенсий, в том числе участникам Отечественной войны. Договорились, что будет активизирована работа по поиску и освобождению взятых в плен российских военных, по выяснению судьбы пропавших без вести. При этом, однако, как заверил Примаков, силовые структуры вводиться в Чечню не будут.
В свою очередь, Аслан Масхадов обратил внимание на то, что договоры, которые подписали Россия и Чечня (имелись в виду, в частности, таможенный договор, банковское соглашение, соглашение по транспортировке через Чечню азербайджанской нефти) российской стороной по-прежнему не выполняются и это отрицательно сказывается на отношениях Москвы и Грозного. Он сказал также, что Чеченская Республика не намерена вмешиваться в дела соседних республик напротив, она заинтересована в добрых отношениях со всеми соседями.
Эти слова многим вспоминались после, когда отряд Басаева вторгся в Дагестан. Вряд ли к тому времени Масхадов изменил свою позицию.
Примаков и Масхадов подписали совместное заявление, в котором, в частности, говорилось:
«Была достигнута договоренность о совместной работе по восстановлению ряда крупных предприятий в Чечне, рассмотрении и подготовке совместных инвестиционных проектов… Обсуждались вопросы участия регионов России, особенно Северного Кавказа, в восстановлении разрушенного хозяйства в Чеченской Республике… Стороны подтвердили ранее достигнутые договоренности, начиная с Договора о мире от 12 мая 1997 года… Гражданам Чеченской Республики, подвергшимся депортации в 1944 году, будет выплачиваться компенсация в соответствии с действующим российским законодательством».
В целом Примаков весьма высоко оценил итоги встречи, о чем сразу же уведомил по телефону президента Ельцина.
Я подчеркнул, что речь идет о серьезном, как мне кажется, прорыве в наших отношениях, сказал Примаков, рассказывая журналистам об этой встрече.
По словам премьера, президент «горячо одобрил» результаты переговоров.