Утром я проснулся от громкого разговора. Елизавета Петровна и Александр Васильевич что-то обсуждали в прихожей, не понижая голоса, но отдельных слов я не разбирал. Я посмотрел на часы — начало десятого, поздновато для меня обычного, но после вчерашнего я был готов к позднему подъему. Я осторожно, стараясь не потревожить всё ещё спящую Аллу, поднялся, натянул треники и майку-алкоголичку и пошел проверить, что случилось.
При моем появлении оба потенциальных родственника замолчали.
— Поздно, я уже встал, доброе утро, — улыбнулся я, давая понять, что нисколько не обиделся. — Вы так громко спорили…
— Я тебе говорила, что разбудишь их, — с упреком сказала бабушка. — Всегда непослушным был.
— Алла ничего не заметила, — сообщил я. — Так случилось что-то?
— Ну… вообще-то да, — ответил Александр Васильевич и протянул мне газету, которую держал в руках.
Сегодня было воскресенье — такой день, в который советские печатные СМИ отдыхали от праведных трудов по укреплению могущества социализма. То есть «Правда», например, сегодня не должна была прийти — но пришла. Я взял газету — и понял, что это какой-то экстренный выпуск. Она была толще обычной раза в три, а на торчавшей наружу последней страницы был какой-то убористый текст, которым новости спорта точно не печатали.
Я развернул номер — и сразу увидел четыре большие черные буквы, которые были мы хорошо знакомы по первой жизни.
Г.К.Ч.П.
Я сумел справиться с удивлением — и внимательно всмотрелся в то, чем была заполнена первая полоса.
Сначала шло небольшое по объему «Заявление Советского руководства», из которого следовало, что Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Устинович Черненко внезапно потерял возможность управлять Советским Союзом из-за болезни, и вся власть в стране переходит созданному за ночь Государственному комитету по чрезвычайному положению.
Некоторые обороты в этом заявлении я узнавал, поскольку сам рассказывал их Михаилу Сергеевичу и Валентину. «В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса», «предупреждения хаоса и анархии», которые угрожают жизни и безопасности граждан, «суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего Отечества»… Конечно, я не помнил дословно те документы, которые в первый день Августовского путча девяносто первого года зачитывали в режиме почти нон-стоп, с перерывом на «Лебединое озеро», по первой программе Центрального телевидения СССР. Но кое-какие обороты у меня в памяти остались, а эти два деятеля, похоже, сумели их зафиксировать — и потом включили в этот документ. Я уже понимал, что они были членами этого ГКЧП, хотя не мог представить, в каком качестве — и как, во имя всех богов, они собираются себя легализовать.
Потом я пробежал глазами по казенным словам других текстов — и понял, что ребята подошли к ситуации очень изобретательно.
Следом за заявлением шел указ «О чрезвычайном положении в СССР», который ссылался на какую-то статью Конституции; потом была длинная простыня собственно «Закона о ЧП», из которого следовало, что это самое «ЧП» вводил «Государственный комитет», а потом должен был утвердить Верховный Совет — но действовать это положение начинало сразу. Сейчас его вводили сроком на полгода; кажется, в будущем оригинальное ГКЧП тоже устанавливало именно такой срок.
Политические партии никто не запрещал — было бы странно для коммунистов запретить самих себя, — а вот различные неформальные объединения граждан распускались до последующего уведомления. В текстах не расшифровывалось, что имелось в виду, но я подозревал, что речь шла не о кружках по изучению искусства макраме — и очень удивился, что в СССР возможно найти что-то подобное. Но потом вспомнил про ленинградский рок-клуб — и понял, что этот извод ГКЧП всё же представляет, что происходит в стране. Хотя, возможно, они имели в виду вовсе не несчастных рокеров.
Собственно, всё остальное содержимое газеты было лишь дополнением к тому, что изложено на первой странице — указы, постановления, которые уточняли то и это, обязывали чиновников всячески содействовать и тому подобное.
В целом, в «Правде» я не нашел лишь двух вещей. Там не было указано, зачем потребовался этот «Г.К.Ч.П.», под который даже прописали новый закон, а ещё ни слова не было сказано о персональном составе комитета. Это было что-то безликое, лишенное имен и фамилий — а оттого, наверное, более страшное, чем ГКЧП, которое я помнил. Тогда, в девяносто первом, хорошо знакомый народу Янаев с трясущимися руками не испугал никого.
— Ну и как тебе новости? — спросил Александр Васильевич.
— Забавное, — ответил я. — Пленум ЦК КПСС принял решение из двух пунктов. Первое — избрать Генеральным секретарем Черненко. Второе — похоронить его у Кремлевской стены.
Подходящий случаю анекдот был встречен недоуменными взглядами, и я поспешил объясниться.
— Шучу я так, от волнения. Но вообще действительно всё очень забавно, хотя радует, что наши знакомые так основательно подготовились — вон, даже закон сочинили. За час на коленке такое не смастырить — надо же всё написать, дать юристам проверить, оформить, напечатать тираж, где-то его хранить, да ещё так, чтобы ничего не нигде не просочилось. Ещё и эта десантная операция в самом центре Москвы… думаю, в данном случае можно сказать, что армия — с народом.
Я улыбнулся и вернул газету. Александр Васильевич зачем-то посмотрел на первую страницу с грозными указами — и согласно кивнул.
— Да, ты прав, подготовка была серьезной. Наверное, ты зря опасался, что через моих знакомых те могли что-то узнать — при такой организации подобное, думаю, купировали на ранних стадиях.
— Всего не предусмотришь. Какие-то каналы они могли перекрыть, а про этот даже и не задумались, — я пожал плечами, вспомнив, как провалился «мой» ГКЧП.
Если память мне не изменяла, тогда у заговорщиков тоже всё поначалу шло относительно нормально. К тому же, кажется, введение чрезвычайного положения обсуждалось на самом верху вполне легально, потому что ситуация в стране действительно требовала каких-то неординарных мер. Вроде бы даже Горбачев собирался в этом участвовать в качестве президента СССР, но потом резко передумал. Отработанные планы пошли чуточку косо и криво, потребовалось выделять силы на Форос, что-то не срослось — и в итоге Ельцин ускользнул от уже выехавшего за ним спецназа, окопался в Белом доме, стрелять по которому члены комитета не отважились[8].
— Возможно… в любом случае, пока всё спокойно, — сказал Александр Васильевич.
— В магазины хлеб с утра завезли, — сообщила бабушка. — Ленка уже пробежалась по району — продуктовые все открыты, и рынок работает.
— Это хорошо. Надеюсь, так и дальше будет. А по телевизору что? — поинтересовался я, хотя уже слышал доносящиеся с кухни звуки классической музыки.
Кажется, ребята решили косплеить девяносто первый год по полной программе.
— Балет там, прямо с утра, — ответила Елизавета Петровна. — Сначала «Лебединое озеро» показывали, сейчас «Щелкунчик» идет. Но с перерывами — каждые полчаса диктор зачитывает эти документы.
Она указала на газету, которую так и крутил в руках Александр Васильевич.
— Целиком? — ужаснулся я.
— Нет, только два первых. На всё у них силенок бы не хватило.
— Да уж… хватило бы у них всё, — пробормотал я и спохватился: — А вы что думаете?
— Ну… на отставку Хрущева это совсем не похоже, — усмехнулся Александр Васильевич. — Как бы большой кровью не закончилось, как ты и говорил. Мать, вон, Гражданскую помнит, хотя совсем девчонкой была, она рассказывала всякие ужасы, да и фильмы про то время до сих пор смотреть не может. Даже Великая Отечественная у неё таких эмоций не вызывает…
— Мы тогда под Ростовом жили, который на Дону, — объяснила бабушка. — Отец мой на железной дороге работал, и мы при нем. А сюда только в двадцать первом переехали.
История никогда не была моим коньком, но я совсем недавно читал учебник по этому предмету, где Гражданской войне была посвящена целая глава — пусть и с очень правильных, большевистских позиций. Но какие-то сведения про обитавшего на югах Деникина и Буденного, который занял Ростов-на-Дону лишь в 1920-м, у меня остались. Так что да — бабушка, которой тогда было лет шесть-восемь, могла насмотреться всякого, причем, скорее, плохого и отвратительного.
— Будем надеяться, что до такого не дойдет, — я пытался говорить как можно более уверенно. — Пойду, завтрак приготовлю, а то Алла скоро проснется. Нам в хлебный-то надо? Я могу сбегать, раз уж они открыты.
Но хлеб у нас ещё был.
Алла приползла на кухню как раз к очередному появлению диктора. Она внимательно выслушала недолгое сообщение, а когда диктора сменили танцоры Большого театра, вопросительно посмотрела на меня.
— Это оно, — кивнул я. — Ребята вообще не шутят, если честно, я немного офигел с их размаха. Ты садись, гренки остывают.
Она послушалась, но за еду приниматься не торопилась.
— Мне страшно, Егор, — призналась она. — Даже есть не хочется, живот крутит. Совсем недавно всё было в порядке, мы какие-то планы строили, надеялись на лучшее — и вдруг такое… Ирка, теперь это, которое «оно». А что будет дальше?
— Нашествие рептилоидов с Нибиру, — сказал я. — Да не смотри ты так, я понятия не имею, что будет. Что-нибудь да будет. Кстати, у меня вдруг одна идея появилась, ты, наверное, будешь против, но я не выдержу сидеть целый день в квартире под эту музыку, — я кивнул в сторону телевизора.
— Да? И что ты хочешь?
— Съездить всё-таки на радиорынок в Покровское-Стрешнево, — сказал я. — раньше как-то не получалось со всеми этими проблемами, да и до отъезда не успевал, а тут целый день, считай, свободный. Ещё и время утреннее, как раз там народ должен собраться.
Про свою идея с декодерами я Алле рассказывал, но мимоходом, без упора на финансовую составляющую — мол, когда у нас появится видеомагнитофон, мы будем во всеоружии, и той же Снежане можно помочь, чтобы не смотреть зарубежное кино в черно-белом варианте. В целом она одобрила такой подход, но с самой поездкой у меня просто не сложилось — каждый выходные в мае и июне оказались расписаны чуть ли не поминутно, и проблемы, которые перед нами стояли, оказались много важнее Конана в цвете. К тому же появление видака в нашей недосемье пока откладывалось на неопределенный срок, потому что наш бюджет подобного надругательства над собой мог бы и не выдержать. «Электронику ВМ-12» мы, наверное, вскладчину потянули бы, но потом оставались натурально с голой жопой. К тому же мне не хотелось пользоваться отечественной техникой, от которой у меня остались не самые приятные воспоминания, а импортные видеомагнитофоны стоили ещё дороже и с нашим бюджетом не бились категорически.
Но я выписал журнал «Радио» — его седьмой номер за этот год уже принесли нам в субботу, — и даже написал туда письмо с просьбой опубликовать принципиальную схему декодера цветности, поскольку сам помнил только название микросхемы. Ответ в журнале я ожидал, правда, только к сентябрю — и то в лучшем случае.
— Они могут сегодня не собраться, — с сомнением сказала Алла. — Такое на улицах творится, вряд ли туда кто-то поедет.
— Ты недооцениваешь фанатиков, — улыбнулся я. — Они там тусуются и в дождь, и в снег, что им какой-то госпереворот?
На кухню аккуратно вошел отец Аллы; я заметил, что он вообще старался не прерывать наше с ней общение, проявляя редкую по нынешним временам деликатность. Он завозился с чайником — и как бы между прочим поинтересовался:
— О чем толкуете, молодежь?
— Егор хочет на радиорынок ехать, — пожаловалась Алла. — Я его отговариваю, но он уперся.
— Действительно, — Александр Васильевич повернулся к нам. — Егор, неужели ты никогда не слышал, что устами женщины глаголет истина? Это так срочно, что нужно сейчас выбираться в город? Где хоть находится этот рынок?
Я точно знал, что поговорка про истину включала не женщин, а младенцев, но поправлять не стал.
— В Покровском-Стрешнево, в парке, у станции. Ехать нам удобно — туда электрички ходят с Рижского, — объяснил я. — Я туда давно собирался, но никак подгадать не мог, всё время что-то отвлекало.
— Ясно-понятно, — он кивнул. — А там что надо? Или секрет?
— Да какой секрет, — отмахнулся я. — Хочу поискать схемы декодеров цветности для телевизоров. А то недавно у одной подруги Аллы смотрели хороший фильм западный с видеомагнитофона, а он был черно-белым — системы не совпадают на телевизоре и на записи. А с декодером всё было бы нормально. Там и нужна-то вот такая фигулька, — я показал половину мизинца. Но наша промышленность их не выпускает. Вот и думаю сам сделать.
— Хорошая задумка, — Александр Васильевич вроде бы понял, чего я хочу — инженер всё-таки. — Только время неудачное… А раньше мешали те неприятности с поклонниками Аллы и тот случай, про который меня просили вам не напоминать?
Он ехидно ухмыльнулся — и я его понимал. Вроде и выполнил просьбу Валентина, но так, что лучше бы не выполнял. Впрочем, мне на его подколки было плевать.
— Да, — ответил я. — Оно самое.
— Но вы же разобрались? Что, кстати, с ними сейчас?
— Пап… — возмущенно вмешалась Алла.
— Не, Ал, нормально всё, твой папа имеет право знать, — я накрыл ладонь Аллы своей рукой. — Там всё непросто. Одного точно посадят — того, кто тут у нас стрелял. Оставшихся двоих сейчас будут таскать из-за убийства Ирки… они вряд ли при делах, но пусть понервничают. Ну а Боб, который у них главный, пока служит в армии и вернется только по осени. Так что про них пока можно не вспоминать, рыпаться, думаю, не будут.
— Рыпаться? — уточнил Александр Васильевич.
— Ну… мстить. Беречься, конечно, надо — мало ли что кому в голову взбредет, но в целом с этой стороны опасности нет. А остальное всё, думаю, не слишком важно.
— А есть и остальное? — Александр Васильевич прищурился.
— Есть, конечно, но оно не идет ни в какое сравнение с убийством или той причиной, по которой вы так срочно вернулись в Москву, — вернул я подколку, и он нахмурился. — Просто я тоже думаю о собственной квартире…
— Ты? — Александр Васильевич выглядел удивленным, и мне показалось, что сначала он хотел напомнить мне о возрасте, но потом спохватился: — Тебе не нравится здесь жить?
— Нравится, — я покачал головой. — Но если бы у меня была квартира, то у вас даже мысли бы не возникло о том, что я с Аллой лишь заради московской прописки.
— Папа!
— Алька, всё в порядке, он рассказал, и я уже понял, что не поэтому…
— Но мысль такая была, — без особого укора сказал я. — В общем, жить нравится, но уже сейчас будет легкое неудобство у всех, а если ещё и ваша сестра приедет, то тут будет натуральный перебор.
— Да… перебор точно будет, особенно если Людка своего… привезет, — кивнул Александр Васильевич.
Про эти подробности личной жизни тёти Аллы я не знал.
— А она замужем? — спросил я. — Простите, Алла ничего не рассказывала про тётю. Только упоминала, что та в Германии работает.
— Людка-то? Нет, не замужем, — он покачал головой. — Хотя давно уже пора. Но у неё свои сложности — втюрилась в какого-то немца, а выходить за него боится. Вот и живут так… хотя он вроде нормальный мужик, только водку плохо переносит.
Я задумался о том, какие могут быть последствия у брака тети моей жены с гражданином Германии.
— А он западный или восточный немец? — уточнил я.
— Восточный, кто бы её к западным пустил, — усмехнулся Александр Васильевич. — Она в ГДР работает, в Дрездене.
Дрезден, Дрезден… Мне пришлось чуть напрячься, чтобы вспомнить, что с ним связано помимо знаменитой галереи и бомбежки во время Великой Отечественной, но факты жизни одного из президентов уже свободной России в моём будущем знали буквально все. Правда, по датам я плавал — тот человек мог уже находиться там, а мог пока что работать в Питере[9].
— Не думаю, что кто-то в здравом уме будет возражать против брака гражданки СССР и гражданина ГДР, — вслух сказал я. — Так что зря она так переживает.
Я мельком подумал, что и тётя Люба как-то связана с КГБ — в этом случае её осторожность имеет под собой все основания. Я пообещал себе задать пару вопросов Валентину, чтобы попробовать разобраться в ситуации — он, конечно, может просто не ответить, но может и просветить несчастного попаданца.
— Это её дела, я в них не лезу, — отрубил Александр Васильевич. — Мать переживает сильно, но Людка от неё откупается посылками. Хотя матери внуки нужны, а не кофе, Алла-то уже выросла, её не потешкаешь. Вы меня поили из её запасов?
— Нет, на рынке купили, — я помотал головой. — Но вроде нормальный. Ту банку мы израсходовали за месяц — оба оказались любителями начинать утро с чашечки бодрящего. Так что, отпустите? Я быстро — одна нога здесь, одна — там.
Меня отпустили.
«Нейтрализацией» ряда политиков в 1991-м занималось спецподразделение КГБ «Альфа», но оно почему-то получило приказ не мешать Ельцину. А вообще в операции в Москве были задействованы подразделения ряда дивизий московского и подмосковного базирования — с танками и БМП, которых, в принципе, было достаточно для захвата чего угодно. Но ГКЧП колебалось, приказа на открытие огня никто не дал — и всё закончилось так, как закончилось.Насчет легальности ГКЧП — сущая правда, такая возможность обсуждалась на самом верху, но Горбачев непосредственно перед мероприятием слился. Закон «О правовом режиме чрезвычайного положения» был принят в апреле 1990-го, а само понятие ЧП было введено ещё в 1989-м, когда в Конституцию добавили ряд статей, в том числе и 119-14, где объявление такого положения было отнесено к компетенции Президиума Верховного Совета (в 1990-м это право дали и президенту).
Если что, в 1984-м тот человек в звании майора юстиции в Москве учился в институте КГБ СССР по специальности «Внешняя разведка» и зубрил немецкий язык. После выпуска в 1985-м его и направили в Дрезден.