Дорога до Домодедово оказалась очень спокойной и быстрой, и если бы не ранний подъем и предстоящая встреча, мне бы понравился этот день. Но мы встали в четыре часа — у Елизаветы Петровны был свой, внутренний будильник, которому никакие изделия завода «Слава» в подметки не годились. Позавтракали бутербродами, перекурили, глядя на скрытый деревьями рассвет, а потом я ещё приготовил специальный «адмиральский» кофе в литровом термосе — то есть обычный растворимый напиток с щедрой добавкой пятизвездочного коньяка. Сам я эту смесь пробовать не стал, а Алла лишь пригубила — и потом минут пять морщилась. Но она сказала, что «папе должно понравиться», а именно на это я и рассчитывал.
У самого аэропорта было пустынно и незнакомо; вернее, я кое-что помнил, потому что именно отсюда летал на родину в годы учебы, а позже и возил сюда спешащих пассажиров, но память неумолимо мне подсовывала бесконечную стройку, которую я застал в последние годы перед своим провалом в прошлое. А тут пока что была тишина и идиллия.
Стоял на постаменте заслуженный винтовой трудяга-старичок Ту-114; где-то в нулевые его тайком снесут и распилят на лом — ради того, чтобы расширить парковку до невообразимых размеров. Здание ещё не было обшито синим непотребством — советский конструктивизм встречал пассажиров во всей своей первозданной красоте. Сбоку торчала остановка электропоездов с Павелецкого вокзала — сейчас она пустовала, но на ней уже сидел какой-то отчаянный мужик с грудой баулов.
Парковка была почти свободна. В одном конце кучковались «Волги» местных таксистов, а остальное пространство можно было занимать как угодно. Я выбрал местечко поближе к входу, задом задвинул туда «Победу» — и пригласил дам на выход.
Внутри аэропорта было бедненько, но чистенько. Никаких кричащих реклам, никаких магазинов на каждом шагу с дикими ценами. Народу было, конечно, многовато для раннего утра, но стоило учитывать особенности местного транспорта — если вылет был намечен на семь-восемь часов, то приезжать сюда стоило с вечера. Иначе — такси, на что решались далеко не все. Вроде были ещё какие-то способы добраться сюда с утра, но большинство пассажиров мудро не полагались на случай. К тому же вся толпа внутри сидела и лежала на многочисленных скамейках и не бродила невесть зачем по помещению — и нам нисколько не мешала.
Мы уточнили на табло время прилета — нужный нам рейс опаздывал, но по-божески, минут на пятнадцать; я знал о многодневных задержках в восьмидесятые и девяностые, про которые встречающим обычно забывали рассказать. Ждать оставалось сорок минут, и это было нелегким испытанием — сесть негде, делать особо нечего. Я даже попробовал рыпнуться в сторону ресторана, но там был аншлаг — и, кажется, это было его перманентное состояние. Проще всего было вернуться к машине, но убедить в этом Аллу и бабушку оказалось невозможно.
Впрочем, ждать в этом аэропорту было почти комфортно. Тут ещё не перегородили входы рамками с обязательным досмотром, можно было легко выскочить на улицу и перекурить — чем я и развлекался вплоть до того момента, когда диктор объявила на весь аэропорт о прибытии рейса из Братска. Толпа у выхода с поля стала гуще, я пытался прикрыть собой женщин, не преуспел — и они потерялись где-то за моей спиной.
Стоять в этой толпе пришлось ещё минут двадцать, но к этому я отнесся с пониманием — пассажиров надо было выгрузить из самолета, а затем как-то доставить к зданию аэропорта. Кажется, сейчас никаких телетрапов не практиковалось.
Но в итоге тот самый момент истины наступил — из распахнутых дверей начали выходить первые пассажиры нужного нам рейса. Я сделал ещё одну безуспешную попытку пробиться к Алле и Елизавете Петровне, плюнул — и сосредоточился на том, чтобы не пропустить того, кого мы встречали.
Отца Аллы я узнал сразу — он всё-таки хорошо получался на фотографиях. Он был высоким, чуть полноватым в силу возраста, но достаточно подвижным — видимо, из-за условий работы. Одет он был в костюм-тройку с каким-то давно немодным галстуком, а через руку перебросил легкое пальто. В другой руке он нёс солидный портфель «под крокодила» со стальным замком.
Я сделал шаг вперед и протянул ему руку.
Он меня не заметил — прошел, словно на моём месте никого не было, хотя и слегка двинул по ноге портфелем. Я в растерянности так и остался стоять с протянутой рукой — до тех пор, пока эту руку не схватил какой-то плюгавенький мужичок с короткой бородкой.
— Ты из НИИПроектмаша? — спросил мужичок.
— Что?
— Ты из НИИПроектмаша, спрашиваю? — чуть громче повторил он. — Не Касаткина встречаешь?
Я понял, что происходит что-то неправильное.
— Нет, не знаю никакого Касаткина, — отрезал я, выдернул руку и развернулся, оставив мужика стоять в недоумении с протянутой ладонью.
«Моего» пассажира долго искать не пришлось — он уже обнимался с Аллой и о чем-то говорил с Елизаветой Петровной. Я принял беззаботный вид и подошел к ним, благоразумно встав позади папы.
— Ну зачем вы… я бы сам… — расслышал я его бормотание.
И подумал — конечно, ты бы и сам справился. Но тогда у меня не было бы повода сделать тебя благодарным мне хоть за что-то, и наши отношения пришлось бы выстраивать с нуля и из невыгодной для меня позиции.
— Папуль, а вот и Егор! — радостно крикнула Алла.
Её отец резко отпустил дочь и обернулся. Я много раз видел, как на лицах людей одна эмоция сменяет другую — но в этом случае всё произошло мгновенно. Вот только что на его лице была широкая улыбка, а в глазах плескалась радость от встречи с родными — а вот на меня уже смотрит разгневанный родитель, который готов смешать с дерьмом любого, кто покусится на его любимую доченьку.
Я непроизвольно отступил назад.
Ситуация была — врагу не пожелаешь. Я мельком подумал, что отец Аллы начнет бить меня прямо тут — невзирая на толпу вокруг нас и на то, что неподалеку тусовались сразу два патруля, милицейский и военный, которые бы наверняка вмешались, чтобы прекратить безобразие. Я же драться с будущим тестем не собирался ни в коем случае — это было бы слишком даже для меня.
Спасли ситуацию женщины. Алла буквально повисла на одной руке отца, а Елизавета Петровна как-то хитро подхватила сына под другую — и получилось так, что добраться до меня он смог бы, но лишь с весьма солидной ношей. Он и сам осознал, что погорячился, краснота начала пропадать из его глаз. Я тоже слегка расслабился — но следил, чтобы дистанция между нами не сокращалась. Всё же он был в совсем другой весовой категории — за сотню килограммов точно, и не мне с моими семьюдесятью пытаться победить в этой схватке.
— Папа! — шепотом, но громко сказала Алла. — Это Егор, он хороший! Это он предложил тебя встретить!
— Алик, ты чего на мальчонку вызверился? — вступила в разговор и бабушка. — Подтверждаю — хороший юноша, всем бы таких женихов. Давайте уже домой собираться, а то устроили тут зрителям развлечение…
Справедливости ради — на эту сценку никто не обратил внимания. Люди встречались, о чем-то переговаривались — и плотной вереницей тянулись к выходу из аэропорта. Но Елизавета Петровна была права — нам надо было последовать их примеру. А у машины я собирался пустить в ход «адмиральский кофе».
Отец Аллы посмотрел на дочь, потом — на мать. Перевел взгляд на меня — нехороший у него был взгляд, оценивающий. А потом он каким-то неуловимым движением освободил правую руку, на которой висела Алла, как-то слишком легко шагнул вперед — и протянул эту руку мне.
— Ну, будем знакомы, Егор, — сказал он. — Мать права — поговорим, посмотрим… а там и решим…
«…твою участь» — отчетливо повисло в наполненном шумом воздухе аэропорта «Домодедово».
Руку я ему, разумеется, пожал — и он не упустил возможность сдавить мою ладонь так, что я был готов завопить от боли. Но не завопил — лишь улыбался, сдерживая рвущийся изнутри крик и пытаясь хоть немного сжать его руку в ответ. Не слишком удачно — эту рабочую лопату и стотонный пресс, наверное, не брал, — но тут засчитывалась и простая попытка. В общем, в этом раунде мы остались каждый при своих.
Ну а потом настал мой черед наносить удары — больше моральные, конечно, но тут привычные правила не работали. Алла поделилась с отцом, что в Москву мы поедем на «машине Егора» — она так и сказала, хотя до этого я самолично слышал, как она называла её «нашей». Потом я выдал ему термос с «адмиральским» кофе — и был вознагражден очень задумчивым взглядом. Ну а потом я показал всё, на что был способен за баранкой этого пылесоса — «Победа» не предназначалась для скоростной езды, и поэтому большую часть пути я спокойно тошнил в общем потоке, лишь иногда ускоряясь, чтобы обогнать особенно медлительные «Жигули» или «Волги». На МКАДе было попроще, но и там мне приходилось регулярно возвращаться в правый ряд, чтобы пропустить каких-то гонщиков, не боящихся злых гаишников.
В общем, когда мы подъехали к дому на Новоалексеевской, я серьезно вёл в счете — правда, никаких гарантий, что отец Аллы не скинет карты и не объявит соревнования по боксу, у меня не было. Я лишь надеялся на произведенный мною эффект и на его благоразумие. В конце концов, должен же он был хоть что-то взять от матери?
На дачу мы не вернулись по нашему общему решению. Дорога из глубины сибирских руд, в которой отец Аллы строил свою Байкало-Амурскую магистраль, занимала как бы не сутки; я предполагал, что в доставке будущего тестя на историческую родину были как-то задействованы ручные дрезины, сани с собаками и, возможно, вертолеты малой гражданской авиации. В общем, ему надо было банально привести себя в порядок и воспользоваться благами цивилизации, недоступными в городках участников великой стройки. Ну и просто поваляться на диване, который мы с Аллой освободили.
И вот тут ему удалось впервые удивить меня. Отец моей девушки какое-то время провел в большой комнате, чем-то гремел, что-то двигал. А потом он заглянул в комнату к Алле, в который мы с ней ждали объявления моей участи, и как-то безразлично спросил:
— А чего вы тут кувыркаетесь? Жили бы на моём диване. Я там всё убрал, всё равно мне до возвращения будет не до этих дел. Пошли!
Мы подчинились.
Комната теперь выглядела чуть более большой, чем раньше. Все принадлежности для черчения были куда-то убраны, лист с кульмана снят и, кажется, помещен в черный тубус, который появился в самом углу комнаты. Кульман тоже был разобран — доска выглядывала из-за двери, а сам он в сложенном состоянии лежал в углу, рядом с тубусом. Бумаги, которые Алла достала из ящика и вернула на стол, тоже куда-то делись.
— Вот, располагайтесь, молодежь, — сказал он и вышел из комнаты.
Мы с Аллой переглянулись, и она запоздало крикнула вслед отцу:
— Папуль, спасибо!
Это было почти необъяснимо; впрочем, я предполагал, что Елизавете Петровне, которая сейчас хозяйничала на кухне, удалось незаметно прошмыгнуть в комнату к сыну и научить того уму-разуму. Но это были лишь мои домыслы — мы сидели за закрытой дверью и ничего особо не слышали.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я.
— Не-а, — Алла мотнула головой. — Но, думаю, он тебя принял… хотя, наверное, ещё не до конца.
К серьезным делам отец Аллы перешел после завтрака, который на скорую руку сварганила бабушка. Он уже посетил ванную комнату и переоделся в домашние треники и майку со старой рубашкой, но смотрел на меня всё ещё хмуро. Я даже не пытался понять, почему меня так сходу невзлюбили — в конце концов, в жизни разное случается, и, возможно, я мог напомнить ему какого-нибудь недруга из детского сада или младшей школы. Поэтому я молча ел и ждал, когда меня позовут поговорить по-мужски — судя по всему, рукоприкладство откладывалось, а всё остальное я надеялся пройти с достоинством.
Вот после еды Александр Васильевич — так звали отца Аллы полностью — и предложил мне побеседовать с глазу на глаз. Я легко согласился — и даже остановил Аллу, которая была готова броситься на мою защиту. Отец заметил порыв дочери, но ничего не сказал — до тех пор, пока не закрыл за нами дверь большой комнаты.
— Алка от тебя без ума, — нейтрально сказал он, когда я уселся на диван.
Сам он остался на ногах, лишь оперся пятой точкой о стол — известный прием, позволяющий получить некоторое преимущество над собеседником. Я точно знал, что со мной это не сработает, а потому и пошел у него на поводу.
— Я от неё тоже, — кратко ответил я. — У нас это взаимно.
— Взаимно… — он мрачно кивнул. — Это хорошо. Как вы познакомились?
— Случайно… — я вспомнил, как на глазах краснело её лицо после удара затылком о пол кухни в нашей общаге. — Встретились на одном концерте, разговорились… ну и вот.
— Ты не из Москвы?
— Нет, с Урала… тут в обща… в общежитии живу… жил, — объяснил я. — Пока Алла и Елизавета Петровна не предложили перебраться сюда.
— Ясно. И что дальше, Егор? Хочешь заполучить московскую прописку?
— Кто же откажется? — я наделся, что этот ответ прозвучит не слишком нагло. — Но вообще она у меня есть, Елизавета Петровна согласилась помочь, мне для нового института нужно было, — он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я продолжил, не меняя тона. — На четыре года, временная.
Я и раньше знал, что бабушка Аллы готова меня забаловать, но эта история показала, что у её лояльности ко мне границ нет. Дело в том, что с местом в заборостроительной общаге мне пришлось распрощаться на одном из этапов оформления перевода, а вот в общежитие МИРЭА меня селить не собирались. Формально из-за отсутствия мест, а неформально — из-за того, что у них в корпусах ошивалось какое-то запредельное количество народа, среди которого попадались и уже окончившие обучение выпускники, и отчисленные товарищи, не спешившие возвращаться на историческую родину. Конечно, если бы я проявил подходящую случаю настойчивость, койкоместо для меня нашлось, но я не пошел на обострение отношений с комендантами, потому что не собирался заселяться в этот клоповник на Юго-Западной. Вот тогда-то на помощь и пришла Елизавета Петровна.
Строго говоря, я ещё никуда не прописался — и даже не выписался из старой общаги, просто не хватило времени. Но Елизавета Петровна была согласна прописать меня на Новоалексеевской — причем не временно, а постоянно. Предложение было, конечно, заманчивым, но в каком-то варианте развития событий могло серьезно подпортить наши с бабушкой отношения, поэтому я настоял на временном штампе. Впрочем, заниматься этим я собирался уже в августе, когда мы с Аллой вернемся в Москву с моей родины.
Александр Васильевич немного помолчал.
— То есть мать тебе не доверяет? — уточнил он.
— Мне сложно судить, — я развел руками. — Но она предлагала прописать меня постоянно, на временной я настоял.
— И почему же?
— Чтобы не создавать лишних точек напряжения, — я улыбнулся. — В принципе, я могу и в тамошней общаге всё оформить, дело привычное, но если вы меня отсюда не выгоните, то будут дополнительные сложности — в поликлинику, например, мотаться далековато. На остальное, кажется, это не влияет.
— Не влияет, да…
Он наконец выдвинул стул и уселся на нем, опершись левым локтем на столешницу. Я почувствовал, что пора подводить какой-то итог — впрочем, я был уверен, что выгонять меня не будут, хотя в ближайшее время я окажусь буквально под микроскопом. Но пауза затягивалась, и я подумал, что надо о чем-то спросить самому — например, о том, сколько дней он планирует пробыть в Москве. Но Александр Васильевич успел первым.
— Кстати, а что это за картинки в прихожей развешаны? И почему у нас в квартире новая дверь?
Во время завтрака он ни словом не дал понять, что заметил перемены в интерьере квартиры. И я оказался на распутье — либо признаваться в чем-то, либо всё отрицать и требовать, чтобы ко мне пустили Аллу с бабушкой. Втроем мы бы точно отбились от самых неудобных вопросов. Но такое требование Александр Васильевич мог расценить как слабость, а этого я не собирался допускать.
Я мысленно вздохнул и призвал на помощь всех известных мне богов.
— У нас тут стреляли, — сказал я как можно более равнодушным тоном. — Заявился один деятель, с пистолетом, палить начал во все стороны… дверь под замену, дырки от пуль я цементом замазал, а сверху мы эти картинки повесили. Осенью думали полностью обои переклеить.
Пока я это произносил, глаза отца делались всё круглее и круглее, а под конец моей речи брови оказались где-то под прической.
— Эм… — наконец выдавил он из себя. — Эм?
— Что? — невинно поинтересовался я.
— Кто… кто стрелял? — хрипло спросил Александр Васильевич.
Я прикинул вариант — и решил сдать Аллу с потрохами. Всё равно ей за это ничего не будет — да и вины за ней, если разобраться, никакой нет.
— Помните историю про Одиссея и его возвращение домой? — спросил я.
— При чём тут это? — с него можно было рисовать аллегорию недоумения.
— При том, что один из парней, с которым когда-то дружила Алла, оказался мелким и подленьким гаденышем, — объяснил я. — Когда они расстались, он начал ей мстить, приходил к тем, с кем она знакомилась, и предупреждал — мол, это моя девушка, а не поймешь — ноги-руки переломаю. Сейчас он в армии долг родине отдает, но нашлись продолжатели его дела… вот с ними и пришлось разбираться по-взрослому. А потом один из них сюда заявился — стащил у отца наградной пистолет и открыл пальбу. Хорошо, сосед помог, Алексей…
— Лёшка?
— Да, он ему по затылку доской приложил, тот и лег отдохнуть, — уточнил я.
Про световуху я решил пока не упоминать. Всему своё время.
— Дела… — он заметно осунулся и потерял тот задор, с которым шел на разговор со мной.
Ну и никаких предпосылок к тому, что он кинется на меня с кулаками, я тоже уже не видел.
— И что потом было?
— Да ничего особого. Этот стрелок, кажется, сейчас в СИЗО, суда ждет. Остальные двое затаились, но я им раньше показал, что настроен серьезно, — про Стаса я тоже решил не рассказывать. — Теперь до глубокой осени можно расслабиться, пока тот парень из армии не вернется… думаю, с ним тоже придется что-то делать, вряд ли он сам по себе успокоится. Так что обои переклеить успею, но в августе.
Шутка получилась так себе, и Александр Васильевич даже не улыбнулся.
— Ясно… — повторился он. — Да уж, выпустил я Алку, выпустил… с этой работой. А машина у тебя откуда? Родители купили?
— Нет, сам. Знакомый предложил, дешево совсем, я и взял. Водить умею, чинить тоже, да и она на ходу… права есть… с гаражом пока непонятно, но до осени время есть, тогда и буду думать.
— Так… — он посмотрел в окно, которое перегораживала крона какого-то тополя. — Понятно, что ничего не понятно. То есть с этими ребятами пока никаких… ну… проблем не будет?
— Думаю, да, — ответил я. — Пока — точно. Я уверен, что они не поедут за нами ко мне на родину. Мы с Аллой хотим ко мне съездить, думали в субботу стартовать, но теперь задержимся, — пояснил я, заметив его вопросительный взгляд.
Вид у него был странный — он словно получил в прикупе пару тузов к мизеру и уже посчитал в уме взятки на «паровозе». Мне даже стало его немного жалко, но я мужественно промолчал — некоторые вещи люди должны обдумать самостоятельно.
— Так… — протянул Александр Васильевич. — У меня, пожалуй, остался только один вопрос. Егор, расскажи мне, что за история с вашим арестом?