В этих словах как бы концентрируется гуманистический пафос романа, отрицающий благополучие и уют антропоцентризма во имя высокого и благородного назначения человечества, вступившего в контакт с обитателями иных миров.
Помимо основной, направляющей действие идеи о расширении понятия гуманизма в эпоху межзвездных связей, роман привлекает рельефно очерченными образами людей будущего, каждый из которых наделен яркой индивидуальностью и речевой характеристикой. Писатель пытается представить себе, какими могут быть новые этические конфликты, возникающие в совершенно необычных, с нашей точки зрения, условиях (отношения Веры и Ромеро, людей Земли и представителей инопланетных цивилизаций и т. д.).
Автор не вдается в подробные описания науки и техники далекого будущего, ограничиваясь лишь отдельными броскими деталями, которые позволяют вообразить, как далеко продвинулось человечество в своем развитии.
За сотни световых лет от нашего Солнца создана искусственная планета Ора, служащая местом встреч людей с разумными обитателями других миров. На разных участках этой планеты земляне создали особые условия, воспроизводящие атмосферу, гравитацию, климат, интенсивность излучения и прочие природные свойства каждой обитаемой планеты.
Обратим еще внимание и на такую отличную находку Снегова. Гигантская электронная машина - Большая Академическая - помогает в решении сложнейших вопросов, которые возникают перед обществом. Подобные фантастические устройства встречаются во многих книгах. Но здесь среди ста миллиардов элементов Большой на долю каждого жителя Земли отводится уголок в миллион ячеек - так называемая Охранительница. Функции ее универсальны. Она оберегает своего подопечного от опасностей и болезней, предостерегает от необдуманных поступков, а если обнаружит какие-то душевные неполадки, то, как составная часть Большой, бьет тревогу перед всем человечеством.
"Люди как боги" - первая книга большого, еще не законченного романа Сергея Снегова.
Мы уже говорили, что многочисленные романы и повести, не поднимающиеся выше литературного ремесленничества, однотипны и по идейному содержанию и по форме изложения. Другое дело, когда встречаешь подлинно талантливую вещь. Она всегда поражает новизной мысли, щедростью воображения, художественными находками. Если бы время от времени не появлялись такие произведения, литература задержалась бы в своем развитии. Это относится к любому жанру.
Когда речь заходит о новаторских исканиях в советской фантастике, критики в первую очередь называют Аркадия и Бориса Стругацких. И пусть не каждая новая их вещь лучше предыдущей - она всегда необычна, своеобразна, является плодом серьезных раздумий и смелого творческого поиска. Такова и "Улитка на склоне", представляющая собой законченный фрагмент из новой повести Стругацких.
В ней все нарочито замедленно - и движение событий, и поток мыслей, и тягучие речи персонажей, и ритм самого повествования. Все это действительно ассоциируется с образом ползущей улитки.
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Таков эпиграф к повести, приобретающий в контексте глубокий смысл. Действие происходит в каком-то загадочном дремучем лесу, без конца и без края, и этот лес медленно и неотвратимо наступает на деревни, где живут какие-то примитивные вымирающие существа. Трудно сказать, на какой планете и в какой звездной системе все это происходит. А может быть, точный адрес и не обязателен? Ведь вся эта обстановка с такими странными, тщательно выписанными деталями и захватывающими воображение пейзажами, словно перенесенными из каких-то жутких сказок, может быть, только иллюстрирует этические воззрения авторов?
Поначалу повесть может вызвать у читателя недоумение. Она не укладывается ни в какие привычные рамки. Непрерывно нагнетается ощущение какой-то неминуемой опасности, связанной с этим ужасным лесом.
"...Деревья-прыгуны приседали и корчились, готовясь к прыжку, но, почувствовав людей, замирали, притворяясь обыкновенными деревьями".
"Они миновали полосу белого опасного моха, потом красного опасного моха, снова началось мокрое болото с неподвижной густой водой, по которой пластались исполинские бледные цветы с неприятным мясным запахом, а из каждого цветка выглядывало серое крапчатое животное и провожало их глазами на стебельках".
"Из лиловой тучи на четвереньках выползали мертвяки. Они двигались неуверенно, неумело и то и дело валились, тычась головами в землю. Между ними ходила девушка, наклонялась, трогала их, подталкивала, и они один за другим поднимались на ноги, выпрямлялись и, сначала спотыкаясь, а потом шагая все тверже и тверже, уходили в лес".
"Между ее ладонями через туловище рукоеда протекла струя лилового тумана. Рукоед заверещал, скорчился, выгнулся, засучил лапами. Он пытался убежать, ускользнуть, спастись, он метался, а девушка шла за ним, нависала над ним, и он упал, неестественно сплетая лапы, и стал сворачиваться в узел".
В таком таинственном окружении оказывается герой повести Кандид, молодой ученый, попавший в лесные дебри после воздушной катастрофы. И этого человека, потерявшего память, подобрали, выходили и оставили у себя жители лесного селения. Дремучие, как сам лес, который их окружает, косноязычные, инертные, они способны выразить словами лишь простейшие эмоции. И через речевую характеристику всех этих Колченогов, Слухачей, Хвостов Стругацкие очень точно раскрывают их убогий духовный мир, умело используя при этом старинный простонародный говор и фольклорные изобразительные средства. И в этом смысле они как бы продолжают экспериментальную работу над словом, которая была начата в повести "Понедельник начинается в субботу".
Язык лесных жителей, однообразный, тягучий, алогичный, с бесконечными повторами, топчется на одном месте, как и сама их рутинная жизнь.
Слухач обращается к Молчуну-Кандиду:
"- А-а, Молчун! - радостно закричал он, поспешно снимая с шеи ремень и ставя горшок на землю. - Куда идешь, Молчун? Домой, надо думать, идешь, к Наве, дело молодое, а не знаешь ты, Молчун, что Навы твоей дома нету, Нава твоя на поле, вот этими глазами видел, как Нава на поле пошла, хочешь теперь верь, хочешь не верь... Может, конечно, и не на поле, дело молодое, да только пошла твоя Нава, Молчун, по во-он тому переулку, а по тому переулку, кроме как на поле, никуда не выйдешь, да и куда ей, спрашивается, идти, твоей Наве?"" и т. д.
И все же эти первобытные люди не лишены каких-то простейших душевных движений и делятся с Кандидом тем немногим, что у них есть. Эта зачаточная культура поставлена в условия, лишающие ее всякой перспективы развития. Более того, она обречена на гибель. Но зловещий смысл происходящего понял только Кандид, когда, отправившись на поиски какого-то легендарного города, встретился с подлинными властителями леса.
Это - "амазонки", жрицы партеногенеза *, непонятно каким образом создавшие высокую биокибернетическую цивилизацию. Они повелевают вирусами, производят всевозможные эксперименты над лесной фауной и флорой, пытаясь достичь ведомой лишь им одним гармонии в природе. Впрочем, авторы не вдаются в подробные объяснения, но всячески подчеркивают, что эта холодная, безжалостная цивилизация лишена какой бы то ни было человеческой морали. Она хладнокровно устраняет со своего пути все, что ей кажется нецелесообразным.
Размышляя над всем этим, Кандид сознает, что простодушные люди, принявшие его в свою среду, обречены на гибель объективными законами, которые повелевают лесом, и помогать им значит идти против прогресса. "Но только меня это не интересует, - подумал Кандид. - Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова... Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали!" И еще: "Идеалы... Великие цели... Естественные законы природы... И ради этого уничтожается половина населения! Нет, это не для меня. На любом языке это не для меня. Плевать мне на то, что
* Партеногенез - вид размножения, при котором женская половая клетка развивается без оплодотворения; характерен для некоторых беспозвоночных животных и отдельных видов растений.
Колченог - это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили. И если мне не удастся добраться до биостанции, - а мне, наверное, не удастся, - я сделаю все, что могу, чтобы эти жернова остановились".
Эта декларация Кандида ставит повесть в один ряд с предшествующими вещами Стругацких, такими, как "Попытка в бегству" и "Трудно быть богом". Во всех этих произведениях гневно осуждаются те раковые наросты, которые появляются время от времени на пути общечеловеческого прогресса, как, например, свирепые нашествия Аттилы и Чингисхана, инквизиция в средние века или фашизм в наше время. И таким ооразом, оправдывая действия Кандида, Стругацкие еще раз ответили утвердительно на ими же поставленный вопрос в повести "Трудно быть богом": прав ли был посланец Земли Антон, вступивший в единоличную борьбу с феодально-фашистской диктатурой на далекой чужой планете.
И еще одна мысль, на которую наталкивают последние книги Стругацких: любые действия, любые начинания, хотя бы даже вытекающие из каких-то объективных закономерностей, не могут быть оправданы и признаны прогрессивными, если в основе своей они антигуманны и аморальны.
О бесконечном многообразии художественных приемов, которыми владеют писатели-фантасты, свидетельствует и новый рассказ Геннадия Гора "Великий актер Джонс".
"...Зазвонил телефон. Профессор Дадлин, создатель физической гипотезы Зигзагообразного Хроноса, снял трубку:
- Слушаю!
Необычайно красивый и задумчивый голос произнес:
- Здравствуйте, Дадлин. Вы узнаете меня?
- Нет, не узнаю.
- С Вами говорит Эдгар По".
Так экспрессивно и неожиданно начинается рассказ, в котором писатель использует широко распространенный в фантастической литературе сюжет с перемещением во времени. Но необходимая в таких случаях реалистическая условность подается автором в несколько ироническом плане. Профессор Дадлин так и не узнает, действительно ли он столкнулся с феноменом сдвига во времени или стал жертвой блистательной мистификации. Здравомыслящему ученому трудно поверить, что актер Джонс, этот вульгарный низенький человечек, с крохотными поросячьими глазками, мог перевоплотиться в стройного, изящного Эдгара По, и еще труднее - что какой-то сомнительный делец, стоящий за его спиной, сумел воспользоваться на практике отвлеченной гипотезой Зигзагообразного Хроноса...
Рядом с этим рассказом читатель найдет маленькую повесть Леонида Борисова "Драгоценный груз", где тот же Эдгар По предстает уже в качестве реального действующего лица.
Есть предположение, что американский писатель побывал в Петербурге. Факт этот в точности не установлен и скорее звучит как легенда. По словам самого Борисова, на мысль о сочинении повести его натолкнули строчки из книги воспоминаний поэта Владимира Пяста, которые цитируются на последней странице "Драгоценного груза".
Этих нескольких строчек было достаточно, чтобы возбудить пылкое воображение писателя, сочинившего законченную историю возможных приключений Эдгара По во время его неудачного путешествия в Россию. Верный своей творческой манере, Борисов рисует великого американского романтика, может быть, и не таким, каким он был в действительности, а скорее таким, каким он его сам представляет. Так же, как и многие эпизоды из его известной романтической повести "Волшебник из Гель-Гью", повесть об Эдгаре По может быть отнесена к разряду фантастических, ибо основана на свободных допущениях.
Впервые публикуемый в нашем сборнике рассказ И. Ефремова "Эллинский секрет" был написан в 1942 году, в самом начале литературного пути тогда уже известного ученого-палеонтолога, но никому еще не ведомого писателя-фантаста.
Научно-фантастическую идею "генной памяти", положенную в основу рассказа, автор объясняет в коротком предисловии, предпосланном нашей публикации. И. Ефремов напоминает читателям, что та же идея получила дальнейшее развитие в его романе "Лезвие бритвы". Здесь имеется в виду одна из самых ярких глав этой книги - "Камни в степи", где изображается удивительный опыт, произведенный ученым Гириным над таежным охотником Селезневым. Под воздействием особого препарата Селезнев видит картины бесконечно далекого прошлого, каким-то чудом сохранившиеся в его "генной памяти", и ощущает себя непосредственным участником наблюдаемых им событий.
Но писатель в своем предисловии ничего не говорит о другой, пожалуй, не менее интересной стороне этого раннего рассказа. Здесь намечается и эстетическая концепция И. Ефремова - понимание прекрасного, как выражения наиболее целесообразного и совершенного в природе. Эти мысли также получили дальнейшее развитие в творчестве писателя. Мы имеем в виду историческую повесть "На краю Ойкумены", уже упоминавшийся роман "Лезвие бритвы" и, наконец, применительно к роли искусства в жизни людей далекого будущего - "Туманность Андромеды".
Если в "Эллинском секрете" речь идет о воскрешении опыта далеких предков, хранящегося под спудом в самых глубоких тайниках памяти, то в рассказе бакинского писателя Г. Альтова "Опаляющий разум" вводится в действие фантастическая гипотеза об искусственном наполнении памяти информацией извне, поступающей в мозг "через зрительный нерв с его ста тридцатью миллионами волокон". Громадная информация передается особым аппаратом и усваивается человеком непроизвольно. Так, беседующие на эту тему журналист и изобретатель, испытав на себе действие аппарата, начинают играть в шахматы на уровне знаменитых гроссмейстеров.
Допущение Г. Альтова основано на том, что любой нормальный человеческий мозг способен вместить в себя столько же знаний, сколько может содержаться сейчас в мозгу гения. "Утверждаю: уровень, который мы называем гениальным, - это и есть нормальный уровень работы человеческого мозга. Нет, я не так сказал: не есть, а должен быть".
В данном случае Г. Альтов выступает как экспериментатор, решительно отказываясь от традиционного построения научно-фантастического рассказа. Внешний сюжет здесь едва намечен, и развитие действия, если о нем вообще можно говорить, определяется движением идей. По утверждению Альтова, он стремится дать наибольшую смысловую нагрузку на единицу текста. Разумеется, эта задача очень соблазнительна, хотя здесь, правда, не исключена опасность, что такие "гибридные" рассказы будут восприниматься как своего рода фантастические трактаты или философские диалоги в духе "Племянника Рамо". Но то, что подобные поиски не бесплодны, - не подлежит сомнению.
Сборник завершают переводные рассказы. Из большого числа по-настоящему талантливых зарубежных писателей-фантастов на этот раз мы остановили выбор на двух американцах - Рэе Бредбери и Роберте А. Хайнлайне. Оба принадлежат к самым популярным американским писателям фантастического жанра. Первый из них в рекомендации не нуждается. Его достаточно хорошо знают в нашей стране. На русском языке уже вышло несколько книг Бредбери, а новые переводы его рассказов постоянно публикуются в советской периодике.
"Сущность" особенно типична для творчества этого выдающегося писателя-гуманиста, горячо протестующего против уродующего человеческую душу конформизма и низведения личности до среднего стандарта.
Изящная поэтическая сказка Бредбери "Золотой змей, Серебряный ветер" содержит аллегорию, которую нетрудно истолковать. Только отказ от кровопролитных войн и взаимообогащение национальных культур принесут народам всей земли благополучие и процветание: "Ветер оживит змея и вознесет его на удивительную высоту. Змей нарушит однообразие ветра и сообщит его жизни цель и значение. Один без другого они ничто. Вместе - они красота и совместный труд" и долгое счастье".