– Да нет никакой Фроловой, это просто анекдот!
– Скрываешь, стало быть…
Я махнул рукой, и леший принял эстафету:
– Сидит кузнец в кабаке, выпил штоф водки – и трезвый! Выпил стакан – и трезвый! Выпил маленькую рюмочку, тут его и развезло. Ползёт домой, думает: «Чего ж я сразу ту рюмочку не выпил?»
– Где смеяться? – спросил я, глядя на валяющуюся от хохота бабку.
Старик возмущённо всплеснул руками:
– Где смеяться? Да везде же! Вот кузнец-то пил, пил, а не пьян, но стопочку принял и в стельку! Но думает, будто бы его враз с одной стопки вот так ушатало. Дурак он! Разве это не смешно?
– Все пьяные дураки. Мы их в вытрезвитель отправляем, а не на шоу Петросяна.
– Что за зверь такой армянский?! – хором удивились и леший и Баба-яга. – Поди, пьёт, лезгинку пляшет да кинжалом машет?
– Мм… отложим объяснения, это долгая тема. Теперь моя очередь и снова про участкового в деревне. Итак. «Потапыч, прекрати гнать самогон!» – «Гоню и гнать буду!» – «Да тебя ж посадят». – «Так мой сын гнать будет». – «И его посадят!» – «Тогда внук гнать будет». – «И внука посадят!» – «А тогда уже и я выйду!»
Бабка охнула, хватаясь за сердце. Леший, не сдержавшись, тоже пустил скупую слезу. Смеха не было. Зато имела место быть жалость, печаль и вечное русское сострадание к бедному, притесняемому законом частнику – производителю алкогольной продукции. В общем, как вы понимаете, у меня просто руки опустились, но отступать было некуда, позади Яга…
Таким образом мы просидели, травя никому не смешные анекдоты, почти до утра. Когда же верхушки сосен окрасились розовым, а моя домохозяйка уже часа три клевала носом, болтливый леший наконец-то сдался…
– Ох и утомил ты старика, сыскной воевода. И сам доброй шутки не понимаешь, и меня грустью-печалью загрузил сверх всякой меры. Шёл бы ты теперича отсель, куды тебе велено. А я не поленюсь, наикратчайшей дорогой тебя отправлю. Но уж и ты для меня сотвори божескую милость, коли на обратном пути мимо с кочергой проходить будешь, так мимо и проходи!
Меньше чем через пять минут наша избушка бодрой рысью неслась по внезапно открывшейся в лесу широкой просеке. Кажется, я уснул прямо за столом, а зевающая Баба-яга бесцеремонно выгнала дьяка с печки, заняв его нагретое место. Управление избушкой на курьих ножках полностью перешло под надёжную Митькину руку, тот распевал безумно знакомое…
Под эту чудесную мелодию лично я спал без снов. Ход избы был довольно плавным, хоть и без рессор, но не как у «мерседеса», когда вас даже на ровном шоссе укачивает. Тут всё иначе: и воздух свежий, и спится как дома, и аромат хлебный, и тишина какая-то особенная, вроде как и не мёртвая, наоборот, куча звуков в ней шевелится, но ведь спать-то как раз не мешает, куда там! Сон нежный, как в детском саду, когда кто-то ворочается, кто-то болтает, кого-то воспитательница уговаривает, то есть хоть и слышно всё, а нипочём просыпаться не хочется. Поэтому напарники честно дали мне выспаться, и в обеденное время меня потрепала за плечо уже сама Яга.
– Вставай, Никитушка, крепость Брестская близко.
– Немцы? – не сразу проснулся я.
Бабка о чём-то спросила дьяка, тот подтвердил.
– Коли есть там немецкий посланник, так мы к нему в первую очередь и наведаемся. Уж ежели принц энтот длинноногий назад столбовой дорогой ворочался, то, стало быть, на таможне отметился и есть про то запись в архивах посольских.
– Я с вами пойду, – дёрнул бородёнкой Филимон Митрофанович. – Мне надлежит письмишко в Лукошкино отправить, чай, бояре ждут не дождутся доклада моего первого.
– Полночи писал, – буркнул Митька, возясь у печи. – Два огарка свечных извёл, а уж что там понаписал про нас, неведомо. Поди, опять гадость какую ни есть беспардонную.
– Поговори мне тут, молокосос!
Наша эксперт-криминалистка встала, раскинув руки, между Митей и дьяком. Оба пофыркали, поскрипели зубами, но пойти врукопашную не решились, прекрасно знали: если дойдёт до дела, то победительницей из рукопашной выйдет бабка.
– Гражданин Груздев, – я окончательно проснулся, решив, что пора всё-таки брать ситуацию под контроль, – раз уж вы едете с нами, пользуетесь всеми удобствами в избушке, столуетесь и ночуете за наш счёт…
– За государев счёт! На меня, между прочим, тоже золотишко выделено было, покуда вы, охальники, всё не отобрали…
– Да, заранее попилить бюджет мы вам не позволили. Но поскольку нам придётся терпеть ваше участие в этом задании, то мы имеем право знать содержание ваших докладов. Хотя бы в общих чертах.
– Жульё в погонах вы и есть! – завизжал дьяк, видимо надеясь, что его услышат в Бресте и спасут. – Ничегошеньки не получите, камарилья милицейская, хоть пытайте меня, хоть режьте! Со смирением ангельским буду адовы муки претерпевать, пред единым Господом (ну разве ещё пред думой боярской) ответ держа! Ибо чаю вечной жизни и воскресения в кущах райских, понеже…
– Младший сотрудник Лобов.
– Я, Никита Иванович!
– Выкиньте балабола из нашего временного отделения.
– С превеликой сердечной радостью!
Митька поймал негодяя за шиворот и пинком ноги отворил дверь.
– В болото кидать али за лесок?
– Куда докинешь, – спокойно отвернулся я.
– На, на, ирод! Читай, фараонова твоя душа-а!!!
– Дай-кось я сама погляжу, уж больно мне, старухе, любопытственно. – Баба-яга выхватила из дрожащих рук дьяка ровно скрученную грамотку, развернула и громко зачитала вслух: – «А ить бесполезный Никита-сыскарь, о деле государевом не радеючи, всю дорогу спал, храпя бессовестно, как спьяну. А дурачок Митька Лобов, пёс его верный, с угрозами ко мне тулился и в разные места пальцами тыкал пребольно. А Яга ихняя милицейская со нечистой силою пола мужеского во тёмном бору разговоры вела тайные, задрав подол, через костёр скакала, блудодействуя всячески, а потом ещё и в игрища играла совращательные, в анекдоты богомерзкие, не иначе как на раздевание!»
– Филимон Митрофанович, – успел прошептать я, когда в глазах бабки сверкнули первые молнии, – примите совет, бегите-е-е…
Митя зажмурился, не желая видеть жуткой смерти дьяка, но и не разжимая хватки. У бедолаги в рясе со страху подогнулись ноги, он перекрестился в последний раз, но наша домохозяйка вдруг удивительно спокойно сказала:
– А чего ж мы хотели, сотруднички? Видать сокола по полёту, льва по когтям, коня по скоку, добра молодца по соплям, а душонку писарскую продажную по евонным же строчкам. Пущай отправляет доклады свои! Главное дело, чтоб мы их прежде читали, а не то потом сюрприз будет.
– Митя, выплюнь жертву.
– Чегось?
– Отпусти, говорю, Филимона Митрофановича, – строго попросил я. – Итак, пока мы не въехали в крепость, хочу поставить все точки над «i». Не пойдёт, это образное выражение, к русскому языку отношения не имеющее. Короче, вы, гражданин Груздев, можете оставаться на борту при исполнении двух условий: первое – вы показываете нам тексты своих докладов, второе – вы берёте на себя часть хозяйственных работ в рамках общежития, жилплощади нашей избушки. Каковая, напоминаю вам, за границей будет считаться чисто русской территорией! И действуют здесь законы царя Гороха, а не того европейского государства, по земле которого мы будем проезжать. Вопросы?
– У меня вопрос, – поднял руку Митя.
– Заткнись.
– Нет более вопросов. Ну, быть может, риторического кроме. И не стыдно вам?
– Ни капельки, – оборвал я, уставившись самым прокурорским взглядом на дьяка Груздева. Вслед за мной к нему обратились и неласковые взоры моих товарищей.
– Бог вам судья, Навухудоносоры, – возведя очи к небу, простонал отчаянный дьяк. – Зуб даю, что все доклады свои показывать стану, однако ж никаких изменений и правок вносить не дозволю! Ну а по хозяйству помочь? Так мне пол подмести, дров нарубить, печь истопить, а то и кашу сварить – дело-то привычное, холостяцкое.
– Принято.
Мы с некоторой брезгливостью пожали друг другу руки в знак заключения обоюдного соглашения, а уже через полчаса избушка стояла перед воротами маленькой крепостицы Брест.