Филимон Митрофанович высокомерно заявил, что все бумаги у нас в порядке, так что он не токмо царю, он ещё и всей боярской думе на полицейский произвол пожалуется, чтоб тому королю Вильгельму ноту оскорбительную в полверсты написали и контрибуцию стребовали.
Моя домохозяйка хлебнула остывшего чаю, для успокоения добавив в чашку стопку спирту, выпила, зажмурилась и преспокойно заявила, что она и не такие армии одной левой разгоняла, пушкам их же ядра забивала в такое место, что, не покраснев, не представишь, а саму ихнюю Германию вместях с Австрией – так на помеле вертела…
В общем, я вдруг понял, что единственное вменяемое лицо, способное сейчас вести с немцами конструктивный диалог на дипломатическом уровне, это наш Митя Лобов. Собственно, он и постучал в дверь почти в ту же минуту.
– Докладываю, Никита Иванович, батюшка сыскной воевода, отец родной, кормилец и поилец…
– Не тяни, что там? Как переговоры?
– Всё распрекраснейше! Я их выслушал, они меня. Руки пожали, договорились, что зазря они стрелять не станут.
– Отлично!
– Тока ежели мы не подчинимся…
– В смысле?
– Офицер ихний нижайше просит вашу милость со всей нашей избушкою пожаловать в чудесный город Фрайбург, где нас ждёт скорый суд и смерть безвременная через казнь ужасную. А потому как жутко виноватые мы!
Мы все трое вытаращились на нашего заигравшегося увальня.
– Слух у них прошёл, бумагами всяческими подкреплённый, что, дескать, ищем мы принца Йохана и по факту можем быть как есть его соучастники. А он, гад, иначе и не скажешь, таких дел в том Фрайбурге наворотил… И суд, и армию, и пасторов, и бюргеров, и последних крестьян супротив себя настроил. От казнят нас всех за милую душу. Ну и зер гут, как говорится.
Мы смотрели на Митю. Он на нас. Возможно, мы его просто не так поняли.
– А чёй-то вы молчите все? Сожгут нас вместе с избушкою или не верите?! Так давайте биться об великий заклад! Коли не сожгут, вы все мне по подзатыльнику отвесите, а коли сожгут – так я вам. По рукам, что ль?
– По мозгам, – попросил я, и бабка тут же добавила нашему болтуну помелом по башке.
Меж тем снаружи раздались предупредительные холостые выстрелы из пушек и грозная команда на лающем немецком. Избушка каким-то седьмым чувством всё поняла без перевода, вздрогнула, как бы прищёлкнула каблуками-шпорами и под «айн-цвай-драй» замаршировала по просёлочной дороге. Как я понимаю, она сделала свой выбор и в дальнейшем нас слушать не собиралась. В первый раз за ней такое замечаю.
– Ты как хошь, аспид участковый, – привычно сдерзил дьяк, доставая из-за пазухи ещё одну походную чернильницу, пук перьев и свёрнутые в трубочку листы желтоватой бумаги. – Чую я, грамотку пора на родину писать, дескать, забижают тут нашу милицию. Кстати, заодно сам и отнесу, глядишь, обернусь пешком за месяц-другой. Они ж вас небось быстро не сожгут? Немцы-то народ основательный, пока суд да дело, да свидетели, да адвокаты европейские, прения всякие, упряжные-присяжные, – поди, тока к Рождеству и управятся. А тут и я с войском подоспею!
Митя, почёсывая маковку, выразительно уставился на нас с Ягой. Бабка пожала плечами, поморщилась и треснула по голове Филимона Митрофановича. Всё справедливо, если уж давать по мозгам, то всем, кто заслужил.
– А пойдём-ка теперь, соколик, чаю выпьем?
– С плюшками?
– С ватрушками, – согласилась моя добрая домохозяйка. – Посидим, покумекаем, как нашему горю помочь. Глядишь, чего и удумаем. Одна голова хорошо, а две лучше.
– Три, – напомнил о себе наш младший сотрудник. – Я тоже думать умею!
– Две, – подтвердили мы с бабкой.
Пока дьяк, присев на край сундука, что-то старательно строчил на бумаге, высунув от усердия язык и пачкая чернилами пальцы, я с Митей передвинул стол поближе к распахнутому окну.
Погода в Германии стояла замечательная, природа чиста и невинна, везде цветущие сады, поля распаханы самым тщательным образом, в перелесках мелькают зайцы и фазаны, а то и тонкорогие олени, как в заповеднике.
На горизонте периодически возникали аккуратные немецкие деревеньки, более похожие на наши города, потому что домики были в массе каменные или кирпичные. С трудом верилось, что эта земля регулярно подвергалась опустошительным войнам пруссов против немцев, австрийцев против баварцев, поляков против чехов, венгров против (или за!) кого угодно и так далее по списку.
И это ещё не считая мелких бытовых братоусобиц крохотных соседских княжеств за какой-нибудь ручеёк, произвольно изменяющий своё течение во время весенних паводков. Хотя кто знает, может быть, история врёт и в этом скучном мире культурные европейцы воевали друг с другом подушками и зубочистками.
– Шамаханцев бы сюда, – неправильно читая мои мысли, протянула Баба-яга, присаживаясь за стол. – Вот ведь странные люди, всё у них хорошо, всё есть, а через каждые пять лет хоть кто-то да на наши границы зарится. По зубам получат, а потом нам же ноты обвинительные шлют, дескать, у них просто манёвры были, а наши мужики сразу драться.
– Да, политика затягивает, начнём обсуждать, так до ночи с головой уйдём, – согласился я. – Думаю, сейчас у нас своих проблем полные штаны. Мы же не собираемся позволить казнить себя в каком-то там Фрайбурге?
– Ежели б не пушки, только бы они нас и видели…
– Нет, просто так взять и сбежать тоже не вариант. Может быть, как-нибудь договориться? В конце концов, в том же Бресте, да и в Польше это вполне прокатывало.
– Ох не знаю, соколик, не знаю. Немцы – народ дотошный, аккуратный да щепетильный, аж противно. С белорусами завсегда по-братски уговориться можно, с поляками выпить да помириться, с чехами и поссориться трудно, а вот с немцем держи ухо востро. Ему палец дай, так он те всю руку по локоть откусит!
– И Шпицрутенберг?
– Да тю на тебя, Никита, – всплеснула руками глава нашего экспертного отдела. – Уж Кнут Плёткович-то, поди, давно русский человек!
Я молча отхлебнул чаю – спорить было и бесполезно, и, по сути, не о чем.
Изба шла строевым шагом, справа и слева маршировали взопревшие немецкие солдаты, а позади нас лошади честно тянули артиллерию. Если б на пути оказался какой-нибудь резкий поворот, то вполне можно было бы рискнуть головой и попробовать оторваться.
С другой стороны, а куда и зачем бежать, если та же чёртова бабушка направила нас именно во Фрайбург. Да и Митя, как мы поняли, выяснил у немецкого офицера, что задерживают нас именно в связи с делом о пропавшем принце. То есть нам по-любому туда надо.
А этот красавчик Йохан, получается, немало наследил во всех странах, и путешествия его были не столь просты – уж не в поисках прекрасной принцессы разъезжал он по землям Германии, Польши, Белой и Великой Руси. Впрочем, и зачем именно, мы тоже пока не знаем…
Но согласитесь, теперь совершенно непонятно, чего же, по сути, от нас хотел король Фридрих Вильгельм? Зачем обвинять нашу Бабу-ягу в убийстве некоего претендента на престол, если, во-первых, за давностью лет это преступление особо никому не интересно, во-вторых, отношение к давно умершему принцу далеко не самое радужное, и в-третьих, куча народу знает, что он уж точно вернулся из Руси живым-здоровым?! Где логика, чего им от нас надо? Ну разве что кроме того, что…
– Бабуль, а вы раньше выезжали в Европу?
– Нет, на фига она мне сдалась-то. Мне и дома не пыльно, – не моргнув, соврала бабка.
– Но, как помнится, Кощей говорил, что они со Змеем не раз гуляли от Греции до Парижа, от Рима до Варшавы.
– Они, может, и гуляли, а нам-то что с того?
– Просто так. Подумалось: а если вот всё это было как-то устроено с одной лишь целью – заманить нас в Германию и удалить из Лукошкина?
– Ох насмешил, ох и кому бы оно было б надоть… – начала было глава нашего экспертного отдела, потом задумалась, потом стала загибать пальцы, потом резко сделалась серьёзной.
– Ни слова про белку! – поспешил предупредить я.
Бабка разочарованно захлопнула рот.
Меж тем дорога сделала плавный поворот, и перед нами открылась величественная панорама: на огромной поляне, практически в окружении вековых дубов и сосен, стояли коричневые стены немецкого замка. Над башнями развевались пёстрые флаги, холостым выстрелом грохнула пушка у ворот, и мы поняли, что, собственно, прибыли.
Вот он, вольный город Фрайбург, прекрасное и страшное место, о котором я, к стыду своему, тогда ничего не знал. А вы знали?