– По ситуации.
Перед нами распахнулись кованые решётчатые ворота, послышался торжественный рёв труб и дробь барабанов, после чего наша видавшая виды избушка, горделиво подбоченившись, осчастливила своим экстравагантным видом сотни горожан. И, должен признать, несмотря ни на что встретили нас цветами и радостными криками. В целом всё было ясно и без перевода:
– Гутен таг! Виват Русланд! Дер рум дер русишен полицай!
Митя, ни у кого не спрашивая разрешения, высунулся в окно, махая расшитым красными петухами полотенцем, чем ещё более усилил восторженный визг молоденьких немецких фройляйн.
Дьяк шипел из своего угла, что он и об этом всё пропишет, поскольку, по мнению боярской думы, даже минимальное знание иностранного языка «уже как есть государственная измена!».
Баба-яга вздохнула, достала новый платочек на голову и начала подводить щёчки свёклой. Подумав хорошенько, я тоже решил хотя бы начистить ботинки. В конце концов, мы здесь не просто случайные путешественники, а полномочные представители органов правопорядка. Та самая лукошкинская опергруппа, о которой, оказывается, и за границей слышали. Надо держать марку! Тем более если нас тут собираются вроде бы как-то казнить…
– Аллес, halt, – раздался голос сопровождающего нас офицера.
– От судьбы не убежишь, – перекрестилась наша домохозяйка. – Пошли, что ль, сотруднички. Вместе службу служили, вместе и ответ держать будем.
– Я не с вами, – сразу предупредил гражданин Груздев, явно замышляющий под шумок отсидеться в бабкином сундуке. – Не пойду, не хочу, не буду! Не участвовал, не привлекался, не подписывался! И не заставите, менты поганыя-а, волки позорныя-а!
Никто даже не обиделся, мы давно привыкли и к его закидонам, и к репертуару. Просто обнялись напоследок и вышли на крыльцо.
– Русише полицай!!! – восторженно взорвалась толпа.
Избушка стояла на небольшой рыночной площади, у высокого костёла, украшенного резьбой по камню и фигурами святых мучеников. Прямо перед нами высился деревянный помост, обтянутый красным бархатом, а на нём в креслах восседали четверо седых благообразных немцев в богатой одежде. Я так понимаю, что нас сразу доставили на общегородской суд присяжных.
Ещё один очень грузный мужчина в чёрной мантии с золотой цепью и круглым медальоном на шее слегка поклонился и помахал нам рукой.
– Чё-то лопочет немчура поганая? – не снимая вежливой улыбки, прошептала бабка.
– Бургомистр энто ихний, – радостно ответил Митя. – Я, может, и не так чтоб уж всё розумею, но вроде казнят нас не сегодня. Сегодня в гости зовут. Обещают баварские колбаски, пиво и шнапс!
– Отказываться неудобно, – признал я, да и вряд ли получится, учитывая удвоившийся конвой солдат. – Раз так зовут, подтверди, что мы будем рады способствовать дипломатическому развитию международных отношений.
– Вы издеваетесь над сиротой, Никита Иванович? Попроще никак?!
– Хорошо, скажи спасибо.
– Данке шён, – громко подтвердил мои слова наш младший сотрудник, отвешивая галантный поклон и каким-то образом подмигивая сразу четырём полногрудым застенчивым фройляйн.
Площадь вновь взорвалась аплодисментами. Такое впечатление, что к ним сюда не опер, а рок-группа приехала. «Рамштайн мэйд ин Люкошкино»!
Бургомистр сошёл с помоста нам навстречу, мы спустились по лесенке с крыльца избушки. Он с улыбкой подал Бабе-яге руку, церемонно проводя её вперёд, а нас с Митей сопровождали неулыбчивые парни в военной форме.
Впрочем, в спину никто не толкал, штыками не подталкивал, прикладами не бил. Судя по слабому грохоту, раздававшемуся нам вслед, перепуганный дьяк баррикадировал дверь столом, лавкой, табуретками и прочей движимой мебелью. Ну и ладно, его проблемы.
Минутою позже нас троих пригласили пройти в поданную карету и под шумное рукоплескание счастливых немцев с почётом повезли… надеюсь, не в тюрьму. Но кто знает.
Сам губернатор ехал впереди, верхом на толстой откормленной кобыле блондинистой масти, по виду чистокровной арийке.
Митя, высунув нос в оконце, как мог, переводил нам мнение простого народа:
– Этот русский полицай очень строгий! У него такие задумчивые глаза, как у аптекаря, я уже диагностирую геморрой.
– Их бабушка вполне мила, но так худа. Возможно, её морят голодом, говорят, в России совсем нечего есть. Они все пьют водку, дабы заглушить голод. Представляете, русские женщины могут выпить целых тридцать грамм без закуски, а мужчины до ста! Они вымрут через год-два…
– А тот юный рыцарь с голубыми глазами и невероятной шириной плеч, кто он им? Приёмный сын? Ходят слухи, что это наёмный убийца на жалованье у полиции! Он привык убивать чисто русским способом – печью по голове. После этого мало кто выживает, а редкие выжившие сразу просят русского подданства, ибо уже не в своём уме…
– Надеюсь, наш мудрый бургомистр отправит их прямиком в Шварцвальд! А если они вернутся с костями безумного принца Йохана, то это будет повод заставить хоть кого-то ответить за его смерть. А мы, честные немцы, как всегда, ни при чём. Герр Унстерблиш плохого не посоветует…
– Кто-кто? – резко сделала охотничью стойку бабка.
– Унстерблиш? – уточнил Митя. – Ну это вроде как вечно живой, неумирающий, как наш…
– Кощей Бессмертный, – закончил я.
Ну вот что за жизнь, ни минуты покоя от него нет?!
Значит, не смог с нами справиться на нашей игровой площадке, так заманил в иностранную песочницу. И ведь я ни разу, ни разу не задал себе первый вопрос любого нормального следователя: «Кому это выгодно?» Кто придумал избавиться от всей опергруппы разом? Кому во всей Европе интересна судьба где-то там пропавшего принца и гарантированное обвинение в этом русской стороны, невзирая на разум, логику и факты?!
Да пусть он даже сто раз наследник престола и приходится дедушкой нынешнему королю Фридриху Вильгельму. Прекрасный принц Йохан давно помер! Любое следствие тупо сдулось бы за давностью лет. Тут и сам Шерлок Холмс был бы бессилен…
А всё дело, оказывается, лишь в том, что гражданина Бессмертного, чтоб он уже хоть раз сдох по-настоящему, отлично знают и в польских и в немецких землях. Какого пьяного прокурора мы сюда всей толпой припёрлись и как выбираться будем, кто бы подсказал, а?
Карета остановилась у высокого, в три этажа дома, почему-то бледно-розового цвета, украшенного виньетками и графичной росписью на рыцарскую тему.
В Лукошкине такого не встретишь. У нас там в массе своей избы и терема, они деревянные, а если встречаются каменные или кирпичные строения, то это только церкви и крепостные стены. Здесь же, во Фрайбурге, кирпично-каменное было всё, даже собачьи будки.
Мне на минуточку подумалось, что не зря эти поганые капиталисты во все века зарились на наш русский лес. Свой-то они берегут! И если б я только знал тогда, по какой причине нас торжественно встречает вышколенный немецкий дворецкий…
Как я понимаю, разница с английским дворецким весьма существенная. Пожилой немец с бакенбардами широко улыбнулся нам, по очереди обнял меня и Бабу-ягу, от всего сердца пожав руку Митьке, направив нас на второй этаж, в приёмную бургомистра, а нашего младшего сотрудника, по-братски приобняв, увёл вниз, на кухню. Типа всё по статусу.
Митя, конечно, сперва прихренел на месте от такой социальной несправедливости, но потом правильно уловил смысл слова «кюхе». Главную солдатскую заповедь «подальше от начальства, поближе к кухне» он выучил с первым визитом стрельцов Фомы Еремеева на наш участок. Поэтому так же широко улыбнулся дворецкому, хлопнул его по плечу (едва не убив на месте!) и подтвердил:
– Кюхе! Сосисен, колбасен, бутерброден!
Мы же с Ягой без спешки поднялись на второй этаж, где у лестницы нас ожидал сам бургомистр вольного города Фрайбурга. Теперь его можно было рассмотреть поспокойнее.
Средней упитанности, с благородными залысинами, круглое лицо без усов, бороды, с рыжеватыми бровями и ресницами, как бы я предположил, типичнейший немец.
– О, я очень рад фидеть у нас ф гостях лучших предстафителей русской полиции!
На слух этот человек автоматически менял «в» на «ф», не более! В остальном его русский язык был безупречен.
– Я заканчифал Пражский униферситет Яна Гуса, – с улыбкой объяснился немецкий бургомистр. – О, это была прекрасная ефропейская школа, поляки, чехи, сербы, болгары, немцы, фенгры, французы и даже иногда британцы жили одной семьёй. Я сфободно гофорю на шести языках.
– Наш царь Горох говорит на семи, – вдруг вспомнил я чисто для поддержания разговора.
– Оу-у?! Я фесьма наслышан о фашем русском царе Горохе. Фсе гофорят, что его род самый дрефний? Как это ф фашей русской погофорке – это было ещё при царе Горохе? Так?