– Но не обижайтесь, если в конце пути вы увидите не то, что хотели.
Вот честное слово, на тот момент я не особо запомнил её слова.
Или, вернее, запомнил, конечно, но не принял их к сведению. То есть принял, но не настолько.
Ведь главным для меня был тот неоспоримый (судя по всему!) факт, что принц похоронен в Шварцвальдском лесу, в германских землях, в центре Европы. А значит, никаким боком нельзя обвинить в его гибели нашу Бабу-ягу! Она его не съела! И подавись ты, ваше королевское величество Вильгельм какой-то там по счёту, всеми своими голословными обвинениями!
– Смотри у меня, сестрица младшая, ежели только…
– Не тупее тебя, сестрица старшая, – прошипела хозяйка Чёрного замка, высунув язык. – Лично мне тот блудный принц без надобности. Хочешь забрать – забирай. Эй, вы, слуги мои верные, проводите опергруппу. Куда надо проводите, добром прошу, ибо слово держать умею!
Оба потрясённых волкодлака переглянулись меж собой, покорно кивнули и склонились перед нами в сутулом поклоне. Я кивнул, мы идём.
Должен с уважением признать, к чести хозяйки лесного замка, что по всему пути следствия в нашу сторону не было обращено ни одной провокации. Нас торжественно сопроводили длинным коридором с переходом через кухню, тюрьму, склад продуктов и военный арсенал, по винтовой лестнице вниз, в какой-то узенький, затянутый паутиной и заросший пылью проход.
Митя был вынужден идти боком, ширина плеч не позволяла ему развернуться, и голову вечно приходилось пригибать. Первым шла Баба-яга, за ней я, за мной Митя как младший сотрудник, замыкающий опергруппу. Волкодлаки, как вы поняли, вежливо отошли в стороны уже после арсенала. Зубы не показывали, но плохо скрываемые ухмылочки на их пёсьих мордах не предвещали ничего хорошего.
Ой, да затолкайте себе весь Уголовный кодекс РФ под хвост и прыгайте от радости, не жалко. Сами справимся! Тем более что, успокоения нервов ради, Митька вновь начал вполголоса напевать что-то бравурное…
На этот раз я точно знал, что и у кого он украл, просто сказать ему об этом не успел. Впереди вдруг забрезжил слабый свет. Если учесть, что мы уже с полчаса (или мне так казалось) брели во тьме, ориентируясь лишь на «ночное зрение» нашей эксперт-криминалистки, свет впереди вселил надежду во всех! Бабка первой облегчённо выдохнула, перекрестилась и изобразила аристократический обморок, картинно упав мне на руки. Она же лёгкая как пёрышко.
– От ить он, сукин сын, принц Йохан!
Прямо перед нами открылась обширная пещера, где в запечатанном стеклянном (пластиковом, хрустальном?) гробу на серебряных цепях, прикреплённых к потолку, качался труп молодого человека в дорогих средневековых одеждах. Мы подошли поближе рассмотреть тело.
На вид я бы дал ему максимум года двадцать три – двадцать пять, не более. Лицо довольно симпатичное, типа нашего Харатьяна, но без армянских корней. То есть истинный ариец – высок, белокур и (надеюсь) голубоглаз. Как и положено героям народных сказок и легенд, усопший выглядел вполне себе сохранившимся для ста – ста пятидесяти лет.
Честно говоря, я вообще не очень понимаю, как он мог так удобно устроиться? Его ведь ищут не только в родной Германии, но и в Польше, и в Чехии, и в России, этот белокурый красавчик везде наследить успел. Европейская полиция с ног сбилась, передают это дело по наследству, уже и нашему царю Гороху ноты шлют, а этот типчик преспокойно лежит себе в Шварцвальдском лесу.
На минуту в мою голову забрела примитивная мысль: если он тут у всех под боком, то почему нашли его именно мы? Все прочие что, не всерьёз искали, что ли? Или вообще не искали…
– Последнее тревожит меня всё более и более.
– Ты о чём, Никитушка?
– Так, мысли вслух, – опомнился я, делая первый шаг к прозрачному гробу. – Выглядит свежо, как Ленин в Мавзолее. Но его там подкрашивают и моют регулярно.
– Чудеса какие, – изумлённо выдохнул Митька, возвышаясь над моим плечом. – Дык, стало быть, всё ж таки помер он. Тут помер, а не у нашей бабушки в супе. И чё ж тогда мы сюда припёрлися? Нешто сами немцы не знали, где их принц Йохан похороненный? Да, поди, весь Фрайбург хоть и маленький городишко, а наверняка знал!
– Ты быстро учишься, – осторожно соврал я, поскольку если кто и учится на собственных ошибках, то точно не Митя. – Продолжишь в том же духе и получишь звание младшего сержанта милиции.
– А сразу «первый помощник сыскного воеводы» нельзя?
– Можно. Но облезешь.
– Уяснил.
– Продолжаем. – Я обернулся к главе нашей экспертной службы. – Что скажете? Ваше опытное мнение, ваш личный взгляд на проблему?
– Ну, подумать надобно…
– Мы не торопим, но время не ждёт.
– Тады слушай. – Баба-яга потёрла нос, к чему-то принюхалась и продолжила: – От ить опять вроде как псиной тянет. Но ежели ближе к делу, то я так скажу: во-первых, он енто, сомнений в том нету. Во-вторых, когда человека вот так во гробу вешают, да цепями оборачивают, да печать из воска красного кладут, стало быть, непростой человек в том гробу находится. И в-третьих, кто бы нам сейчас подсказал, с какой целью его тут заперли?
– Быть может, это вопрос престолонаследия, – логично предположил я. – Честное слово, в истории есть масса примеров, когда вот так убирали опасных претендентов на трон. Мне кажется, не так уж сложно найти замок хозяйки Чёрного леса и передать ей на сохранение так называемого лишнего принца.
– А уж цепки серебряные да печать из воска красного липкого вообще смех! – радостно внёс свою лепту Митька, со смехом разминая воск в своих пальцах. – А и чё тут чудное вытеснено, вроде как крест какой?
Какой крест, мы уже толком рассмотреть не успели, красный воск поплыл в горячих ладонях нашего младшего сотрудника, и буквально через несколько секунд серебряные цепи лопнули от первого вздоха, сделанного спящим принцем.
– Я ж говорила, что не убивала его, не ела, и вообще не в моём вкусе поганка энта белобрысая с берегов германского Рейна, – нервно сглотнув, хмыкнула Баба-яга. – От так-то! А то развели тут скандал международный, угрозы санкционные, сосиски царю Гороху поставлять не будут, да тьфу! Они ж первые без нашего леса, пеньки, зерна и мёда взвоют.
– Поддерживаю, – поднял руку наш младший сотрудник, так что я поспешил вмешаться, пока «патриотический» угар не захватил всю нашу опергруппу.
Кому как, но лично мне ни на миг не упирались эти бравурные нотки посреди неоконченного дела. Ведь, по сути, мы ещё ничего толком не выяснили. Ну да, принц есть, он, похоже, даже живой (хоть и непонятно, каким образом это произошло), и столько лет в гробу совершенно не изменили его внешность! Что само по себе очень и очень странно.
– Шевелится во сне, – тыча пальцем в стекло, выдохнул Митька. – Чё делать-то теперь будем?
– Как я понимаю, его должна поцеловать какая-нибудь белокурая красавица. Верно?
– Отчего же непременно красавица-принцесса, – ненадолго призадумалась бабка. – По факту любой, кто гроб хрустальный откроет, тот его в уста сахарные и целует!
После секундного размышления мы с Ягой уставились на нашего неугомонного младшего сотрудника. Митя настороженно сделал шаг назад и встал в боевую стойку – таёжный медведь против милицейского произвола. Цирк какой-то, честное слово! Вы не представляете, что поднялось потом, когда Митька понял, что отступать некуда…
– Не буду-у я его цело-ва-ать!!! Не заставитя-а! Не стану-у! Не по-божески то, не по закону человеческому! Прав таких не имеетя-а! Да я прям щас самолично уволюсь и пешком в родную Подберёзовку вернусь! Пущай уж говорят, что у вдовы Лобовой сын непутёвый, зато уж не… это… как его там. Не он, короче, стало быть!!! Сами целуйтя-а!!!
– А и то верно, – неожиданно согласилась моя домохозяйка. – По справедливости да по чести, всем нам приложиться надобно. Из-за меня энто дело началось, с меня и первой спрос.
Бабка, кряхтя, приподняла крышку гроба и, не чинясь, чмокнула розовощёкого принца. Ничего не произошло. Я прокашлялся, шагнул вперёд, зачем-то снял фуражку и поцеловал покойника (или нет?) в лоб.
– Нечестно! Бабуль, в лоб же не считается!
– И впрямь, Никитушка, не по чину тебе будет эдак-то от служебных обязанностей увиливать. В уста целуй, потом отплюёшься.
Кто бы знал, чего мне это стоило. Я примеривался и так и эдак, даже пытался, зажмурившись, вызвать в памяти образ Олёны, бесполезно. При всех целоваться с мужиками на манер благодушного Леонида Ильича, взасос целующего глав соцлагеря, мне было противно.
Но и отступать тоже некуда, авторитет командира теряется один раз, второго шанса подчинённые просто не дают. Такова человеческая психология, а у нашего брата милиционера подобные вещи просто гипертрофированы – струсил, снимай погоны, ты больше не офицер!
Короче, я поцеловал…
– Не, не шевелится, – уныло объявил Митяй. – Может, вам, Никита Иванович, ещё раз постараться? Может, подольше как-то или во французской манере, как говорится?
– Митенька, ты бы сам приложился, – напомнила бабка. – Поди, уж твой черёд пробовать.
– Не для такого козла моя целовалка росла!