Когда устаю или чем-то расстроена, люблю забраться к себе на кровать, под теплый плед с журналом мод и успокаиваюсь в наивных мечтах примерить на себе кое-что из увиденного. Но старенькие вещи люблю, в них репетирую и, кроме того, когда я надеваю то, что носила 20-30 лет назад, и все это мне впору, радуюсь, что хотя бы вес остается прежним.
Я стараюсь так подробно описать свои житейские радости, потому что раньше вся моя жизнь проходила только в театре, на сцене, в ролях. Сейчас , когда я понимаю, что возраст заставит меня быть более свободной от театра, я хочу возрадоваться и возблагодарить саму жизнь за все хорошее, что в ней есть. Может быть, это и не великие события, но именно в этой обыденности и есть радость.
Мне очень хочется, конечно, продержаться в приличном виде, но я делаю минимум для достижения этого. Иногда чуть меньше ем, но голодать не могу. Летом люблю ходить пешком, особенно по лесу, да и наши московские переулки хороши; очень люблю плавать в чистой речке или пруду. Море теперь вижу реже, моему мужу нельзя пребывать в жаре.
Дома я ухаживаю за мужем, готовлю завтрак, мою посуду, иногда пытаюсь приготовить что-то вкусное и, когда получается, очень этому радуюсь. В моей комнате я люблю некоторый беспорядок: около кровати - книги, роли, журналы, тут же телефон и деловая книжка, без которой я не в состоянии запомнить все мелкие дела. Их, как ни странно, много. Я все еще являюсь секретарем СТД. Скоро будет 20 лет, как я работаю в социально-бытовой комиссии. Раньше там было интереснее: у нас были деньги на помощь нуждающимся, были больницы, были здравницы, где весело и по-семейному отдыхали в летнее время артисты, а зимой, после Нового года, приезжали дня на 3 в Подмосковье, катались на лыжах, любовались на искрящийся снег, на огромные сосновые ветви под пушистым белым снежным покровом. И краснощекие, голодные, усталые, счастливые выпивали граммов 50-100 водки и закусывали соленым огурцом.
Сейчас моя работа заключается, главным образом, в том, что мы ходим и добиваемся иногда помощи нашим ветеранам, иногда устраиваем благотворительные концерты, на которые охотно соглашаются известные актеры, и весь сбор идет на помощь нуждающимся. Все силы уходят на то, чтобы сохранить наш союз, сохранить наши здравницы, не дать почувствовать старым одиноким людям, что они забыты. Чем труднее жизнь, тем больше возникает разных инициатив, как помочь в трудную минуту человеку, и когда это удается, это радует.
Я люблю, когда устраиваются чьи-то юбилейные вечера, всегда с радостью поздравляю, иногда подготавливаю специально для юбиляра какую-нибудь песенку с юмористическим текстом.
В день 70-летия Бориса Александровича Львова-Анохина, который проходил в помещении МХАТа, я пела ему куплеты Периколы из оперетты "Перикола" и имела огромный успех, чего никак не ожидала. Правда, успех этот был, благодаря молодому режиссеру Андрею Сергееву, о котором я расскажу в дальнейшем подробнее.
На мне был прелестный костюм, легкий и поэтичный; и я была подана, как опереточная примадонна; да и вера в меня режиссера была такой сильной, что я сама себя не узнавала, так я была свободна, счастлива и кокетлива. После этого выступления наша талантливая, умная и достаточно язвительная на язык критик - Вера Максимова - сказала мне: "Как жаль, что в Вас погибла опереточная актриса". А я никогда в жизни не думала, что могу что-то подобное сделать. Вот, как часто актер не знает, что он может, а чего не может делать на сцене.
Начала писать о бытовой жизни, а невольно опять в мыслях театр, сцена, роли, моя дальнейшая судьба... Но остановлюсь... Возраст диктует новую жизнь, новые трудности, новые размышления...
Последние 10 лет тревога о здоровье моего мужа не покидает меня. Конечно, мы стараемся, когда его самочувствие позволяет, жить, как всегда. Работаем в театре, ходим на чужие спектакли, правда, нечасто. Любим бывать в Доме актера, где, благодаря уникальному по своей любви к актерам директору этого Дома - Маргарите Александровне Эскиной, удивительно тепло и приятно. Но когда болезни дают себя знать, наступают дни мужества, терпения, надежды и выдержки.
Человеческая душа - потемки. Иногда мне кажется, что несмотря на мои заботы, в дни ухудшения здоровья мой муж чувствует себя одиноким. Да, я делаю все, чтобы ему было легче, но у меня еще, кроме него, театр, своя судьба в театре, свои трудности и надежды. И как бы мы ни были спаяны всей нашей жизнью, у каждого из нас есть своя тревога, свое одиночество, свой взгляд на прожитую жизнь.
Последнее 10-летие, когда ни о каких ролях и мечтать-то неприлично, жизнь подарила мне удивительные роли, редкостное счастье пребывания на сцене, какие-то последние - и оттого особенно дорогие - прекрасные мгновенья внутренней жизни на сцене. Но, как ни странно, это чувство счастья оказалось очень трудным для моей жизни. Я вся в сомнениях, я не могу понять, что я могу и чего не могу делать. Я не могу понять, как мне надо относиться к себе на сцене: то ли закончить на этой прекрасной высоте, то ли попытаться найти переход к другим ролям, то ли уйти тихо в тень и доигрывать в театре то, что дадут, и, возможно, зрители, помнящие меня в молодости, горестно будут вспоминать: "Как она была хороша!"
Как жутко видеть эту никому не нужную старость и неталантливость в тех ролях, которые ничего не говорят моему сердцу. Что же делать? Ведь театр моя жизнь.
А, может быть, я слишком высоко себя оценила, размышляя, что надо уйти на прекрасной ноте. Ведь я не котируюсь в театральных кругах, как выдающаяся или даже как просто очень талантливая актриса. Возможно, для многих моих коллег я актриса со счастливой не по таланту судьбой. Достаточно искренняя, достаточно обаятельная актриса, которую любит некоторая часть зрителей. И вдруг я размышляю о себе, как о чем-то значительном в искусстве. Ведь так все просто: работай, пока дают, делай, что положено в твоем возрасте, и скажи "спасибо".
Но я познала тот успех, о котором мечтала в детстве. Я познала себя другой, не такой, как в жизни - тихой, уступчивой, ни на что не претендующей. На сцене я та, какой хотела видеть и чувствовать себя в своих дерзких мечтах. Как это вычеркнуть?
Говорят, сцена - наркотик. Да, наркотик. Хочется вдохнуть еще хоть денек, еще хоть минутку того, что поднимает на высоту, тогда это не я 75-летняя женщина, а я - молодая, любящая и любимая, страдающая и побеждающая, беззащитная и коварная; я вместе со зрительным залом, который иногда в конце спектакля в едином порыве благодарности встает и стоя аплодирует.
Что же мне делать? Не знаю...
Но я верю в Судьбу и приму ее с Благодарностью.
ЕЩЕ ОДНО ЧУДО.
На вид, да и на самом деле моя жизнь прекрасна, но есть та сторона жизни, которая есть у каждого - те житейские - бытовые и психологические трудности , а иногда и трагедии, без которых не прожить. Годы, прожитые вместе с мужем, сблизили нас, и постепенно мое чувство становилось все более заботливым, словно материнским, лишенным женского эгоизма, избалованности, капризности и других черт, присущих счастливым женщинам, которых холят и лелеют. Я все больше воспринимала себя в жизни материальной и моральной опорой, потому что только я могла всем помочь почти во всех ситуациях. Я уже говорила, что театральная судьба моего мужа сложилась более чем скромно, но живя моей судьбой, он не пытался изменить что-либо в своей артистической жизни, а жил моими успехами, печалился моими проблемами. Его родные, живя в маленьком городе Алексине, часто нуждались в нашей материальной поддержке, мои родные тоже, и я это делала (и делаю) всегда безотказно. Шли годы, старели мы, старели наши родные, наши друзья. Появились серьезные болезни у моего мужа, и я вдруг почувствовала, что в трудные минуты я совсем одна и ждать помощи совсем неоткуда.
Однажды зимой, почти десять лет назад, когда в очередной раз мой муж лежал в больнице, которые всегда находились очень далеко, я еле шла с тяжелыми сумками, где была приготовленная мною для него диетическая еда, по темной заснеженной улице. была ужасная водяная погода, под ногами из снежного месива торчали льдины, по которым было ужасно тяжело идти в намокших сапогах. Снег с дождем лепил в лицо, текли слезы , потому что дул пронзительный ветер, я нахлобучила на лицо шапку, чтобы она не слетела, так, что меня было не узнать. Не было сил чувствовать или роптать, в голове было только одно, скорей бы добраться , не опоздать, чтобы он не волновался, что меня так долго нет. Машину я не вожу. а брать такси в такую даль я тогда не могла себе позволить, ведь актерская зарплата очень скромна.
Вдруг кто-то бережно взял меня за локоть, я оглянулась - передо мной была высокая, хорошо одетая девушка с чудесным русским лицом. Голубые глаза с длинными ресницами, маленький вздернутый носик и пухлые еще детские щечки. Она ласково сказала: "Позвольте я Вам помогу", и взяла мою тяжелую сумку. Вместе со мной она доехала до больницы (и, кажется, потом даже проводила до дома). Потом ее не видела, но в душу мне запала это очаровательное создание -благородство, доброта, не назойливость, интеллигентность
Может быть, вернувшись домой в тот холодный и неуютный вечер, я впервые почувствовала боль от того, что у меня нет детей, нет ни души, кто взял бы на себя труд помочь мне в жизни, кто успокоил бы меня тем, что не только я должна всем помогать и обо всех думать, но и обо мне кто-то может заботиться и, если не избавлять, то хотя бы делить со мной трудные жизненные ситуации.
Прошли месяцы, наступила весна, и однажды я получила удивительно умное, доброе письмо, написанное девушкой по имени Даша. Я ответила так же искренне, как почувствовала, читая серьезные и добрые размышления о моем творчестве, о моей жизни. Я захотела увидеть свою незнакомку...
И когда после спектакля мы встретились у театра, я узнала с своей незнакомке ту самую девушку, которая в тот страшный зимний вечер бережно подхватила меня и , оберегая, помогла добраться до больницы и домой. Я узнала или почувствовала, что Дашенька из очень хорошей семьи, впоследствии я познакомилась с ее родителями и сестренкой, и была очарована ими. Она получила отличное воспитание и образование. Сейчас Дашенька уже окончила два университета: филологический факультет Университета дружбы народов и юридический факультет МГУ, знает два языка: английский и французский, прекрасно водит машину, может и умеет делать все и делает все превосходно. Недавно она стала кандидатом наук...
Если жизнь будет ко мне благосклонна, я, может быть, напишу о ней, и только о ней, а сейчас могу поделиться своим ощущением чуда, которое послала мне судьба.
Я обрела дочь, которая дала мне ощущение защищенности перед жизнью. Я никогда ни от кого не видела такой нежности, заботы, внимания, такого подкрепленного действиями желания оградить меня от трудностей, сберечь мои силы, помочь моим близким. Теперь на гастроли я еду со спокойной душой - я знаю, что Дашенька проявит заботу и о моем муже и о моей сестре.
Я делюсь с Дашей всеми своими мыслями, мечтами, печалями, сомнениями и всегда чувствую ее понимание.
Приехав из путешествия в Иерусалим лет семь назад, я привезла освященный в святых местах крестик, надела на нее и с тех пор считаю ее своей духовной крестной дочкой.
Моя мечта- как можно дольше оставаться действующим человеком, созидающим что-то хорошее, чтобы Дашенька , спокойная за мою жизнь, сумела бы найти свое счастье.
Дашенька принесла в наш дом и чудесный комочек счастья - нашего котенка Филимона, который согревает нас радует и веселит.
Ну вот я коротко коснулась Чуда, о котором можно писать много, появления в моей жизни Дашеньки, благодаря которой появилось многое в моей жизни, в том числе и второе издание этой книги "Продолжение души" - мои роли, каждая из которых в мои годы - Чудо.
Но главное Чудо - это сама жизнь с ее непредсказуемостью, и душа, которая от страдания становится более сильной, от счастья - более нежной, от надежды и веры - более хрупкой, а от любви становится бессмертной.
О Вере Васильевой
Веру Васильеву любят зрители, ей дарят цветы на спектаклях, ее узнают при встрече на улицах, провожают ласковыми, потеплевшими взглядами, добрыми улыбками. Любят издавна, еще со времен праздничных, ярко пестрых, как русские подносы или палехские шкатулки, фильмов "Сказание о Земле сибирской" и "Свадьба с приданым". В фильмах этих изображались деревни и селения, ничего общего с реальными не имевшие. Сказочные изобильные земли, где "реки молочные, берега кисельные". Васильева играла в них повязанных деревенским платком, совсем обыкновенных девушек, но казалась простодушной царевной наивной полусказочной страны. "Ты, царевна, всех милее, всех румяней и белее". Лучистые, ясные глаза, звонкий голос, ямочки на свежих, как яблоки, щеках, и улыбка непритворная, соединяющая самую естественную веселость с такой же естественной девичьей застенчивостью.
Улыбка стала как бы "символом" Веры Васильевой, символом целомудренной, незамутненной русской женской души, полной доброты, жизнелюбия, немного смущенного сознания своего женского достоинства и прелести.
Успех кинодебютов Васильевой был значительнее, чем просто успех молодости и миловидности. Ее героини становились воплощением народной мечты о счастье, надежды, жажды праздника, светлой радости. Наивная, доверчивая искренность Васильевой превращала цветастую ложь фильмов в искусство, пусть лубочное, но далекое от пошлости, напоминающее об истоках подлинной народности.
Васильева очень русская, национальная актриса. Она способна сыграть сильную драму, но никакой душевный слом или надрыв, никакое исступление слез и жалоб не могут погасить живущую в ней душевную "предрасположенность" к счастью, исказить ясный мир ее души. Там, где-то на самом дне всех драм, или всех житейских хитростей, как на дне глубокого колодца, голубеет отразившая небо, природная, родниковая чистота.
Васильева как-то с юмором сказала, что с ранней юности тянулась к драматическим ролям. Достоевский был для нее едва ли не самым любимым писателем. В школе она читала рассказ Неточки Незвановой, обливалась слезами, а все неудержимо смеялись. "Очень уж не соответствовали жестокие страдания бедной девочки моим нестерпимо румяным щекам..."
Потом она научилась заставлять зрителей и слушателей сочувствовать мукам своих героинь, но душевное здоровье не изменяло ей в самых драматических ролях и ситуациях. А когда она играет лицемерок, пошлячек, хищниц-это всегда рассказ о том, что может сделать жизнь с хорошей женщиной.
Васильева работает в Театре сатиры, но в ее игре нет черт гротеска, сценического сарказма. Ее юмор мягок. Простота, естественность, искренняя лиричность-вечные свойства русской актерской школы, и Васильева не изменяет им, даже если спектакль требует предельной броскости красок.
Васильева очень хорошо говорит по-русски. Пусть не покажется странной эта фраза. К сожалению, сейчас далеко не все владеют на сцене чистым "московским" говором, правильной, чуть напевной русской интонацией.
И еще одно национальное свойство таланта. Замечательные русские актрисы были умны и образованны, но перечитайте записи рассказов Никулиной-Косицкой, письма Ермоловой, воспоминания Федотовой, записки Стрепетовой, даже скептической Савиной, и вы поразитесь великой наивности, пленительному простодушию этих мудрых женщин. Я уже не говорю о легендарной непосредственности Медведевой или Никулиной.
В простодушии секрет обаяния Васильевой. Именно поэтому в ней нет ничего от эксцентричности и "шика" звезды. Она артистка патриархальная, очаровательно "старомодная", полная смирения перед искусством. Недаром с юности она страстно любила читать о старом театре, о старых актерах и актрисах, их мемуары, пожелтевшие комплекты "Рампы" и "Артиста". Юная Васильева жадно вбирала и впитывала особый аромат прекрасных легенд русского театра, рассказов о тех, кто в священном трепете и страхе стояли за кулисами и выходили на сцену, осеняя себя православным крестом.
Наверное, это во многом воспитало ее и этически. Идея служения сцене, священнодействия, строгого долга перед искусством вошла в се сознание очень рано. Отсюда отсутствие в ней премьерства, скромность, подчас почти смешное неумение энергично бороться за свое положение и интересы. Ей, народной артистке СССР, даже иногда вредит самочувствие "театральной Золушки". Выручает обаятельная, лукавая хитринка и опять-таки чисто русское женское терпение.
Когда я говорю о национальной природе дарования Васильевой, это не значит, что я считаю ее бытовой актрисой. Стоит вспомнить ее изящную, аристократичную графиню в "Женитьбе Фигаро", чтобы понять: возможности Васильевой отнюдь не ограничиваются русским бытовым репертуаром. Но и ее изнеженная графиня пленяла своим грациозно женственным простодушием, абсолютной незлобивостью, почти безропотной готовностью оправдать и простить. "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад". Графиня Васильевой была трогательной потому, что было ясно - все ее радости состоят в этой подкупающей и счастливой способности обманываться.
Драматизм Вышневской - Васильевой в "Доходном месте" заключался именно в том, что естественное существо, созданное для самого естественного счастья, оказывалось в противоестественной ситуации. Категорически не умеющая, не способная торговать собой женщина оказывалась купленной жестоко, почти цинично.
Простодушие, наивность придают своеобразное обаяние и таким вульгарным героиням Васильевой, как городничиха в "Ревизоре" Гоголя и маменька в "Тенях" Салтыкова-Щедрина.
Раневская в "Вишневом саде" у Васильевой не полупарижанка. Она русская барыня, русская женщина, бесконечно привязанная к родной земле, к родному дому, и силой обстоятельств трагически оторванная от всего этого. И рассуждения брата о ее порочности кажутся нелепыми. Не порочность, а любовь в извечном русском понятии - "любить-жалеть" - тянет ее к больному и одинокому человеку, который "камень на ее шее".