ПОСЛЕДНИЙ СЪЕЗД БЕЗ ЛЕНИНА
Последним съездом при жизни Ленина был XII съезд, который происходил в апреле 1923 г. Надежды на участие Ленина в работе съезда были еще так велики, что Политбюро 11 января 1923 г. утверждает его докладчиком по политическому отчету ЦК. Но врачи-специалисты – иностранные и русские – все менее уверенно говорят о такой возможности; тем интенсивнее работает Ленин над письмами и записками на имя съезда, над директивными статьями для «Правды», которые каждый раз публикуются только по специальному разрешению Политбюро. Ленин старается обойти цензуру Политбюро при помощи редактора «Правды» Бухарина и своей сестры Марии Ульяновой, которая работала в редакции, но это почти никогда ему не удается. Самые важные документы – «Письмо к съезду» и «Об автономизации» Ленин предназначает – первый для XII съезда, второй – для опубликования накануне XII съезда. История и назначения обоих документов, даже теми, которые разоблачали Сталина, фальсифицируются. В основе фальсификации лежат легенды, сочиненные самим Сталиным в согласии с Зиновьевым и Каменевым, но в тайне от других членов ЦК, в том числе и от Троцкого. Непосредственное участие в создании сталинских легенд и в сокрытии от XII съезда «Письма к съезду» приняли три женщины из окружения Ленина: его жена Н. К. Крупская, сестра М. Ульянова и заведующая личным секретариатом Ленина – Л. Фотиева. Самое удивительное то, что сталинские легенды, основанные на вынужденных и неправдоподобных показаниях этих сотрудниц Ленина и пленниц Сталина, легли даже в основу некритических писаний западных историков по поводу «Письма к съезду». Разберем эти легенды по порядку:
1) Название «Письмо к съезду» придумано тогдашним сталинским аппаратом, чтобы сказать, что Ленин писал это письмо только к первому съезду после его смерти, а не к определенному, то есть к предстоящему XII съезду. Чтобы поддержать эту версию, фальсифицирован и «Дневник» секретариата Ленина. Там нигде не говорится, что Ленин писал «письмо» для оглашения именно на XII съезде. Однако само письмо Ленина начинается словами: «Я очень просил бы предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 343). Значит, не вообще «Письмо к съезду», а «Письмо к XII съезду» (это очень важно, как мы увидим дальше);
2) Поэтому, если Ленин пишет «к этому съезду», который открывается через 21/2 месяца, то совершенно нелогично заявление, которое Сталин взял у секретарши Ленина М. Володичевой задним числом – в 1929 г. Володичева «свидетельствует», что Ленин просил ее, чтобы она сделала надпись на конверте, где хранилось «Письмо к съезду», что вскрыть его может Ленин, а после его смерти Крупская, но что она отказалась писать слова «смерть Ленина» (там же, стр. 593). Как же так, письмо, предназначенное XII съезду в апреле 1923 г., открывать только после смерти Ленина?
3) Однако странным образом «письмо» Ленина Крупская не открывает даже после смерти Ленина 21 января 1924 г., а только через четыре месяца – 18 мая 1924 г. (там же, стр. 594); что в первые дни после смерти Ленина Крупской было не до «писем», это психологически вполне понятно (хотя аналогичной историей запоздалого открытия конверта с «Завещанием» Александра I в той же России заговорщики воспользовались для поднятия трагической военной революции 14 декабря 1825 г.), но как же не вручать ЦК важнейшие документы в течение четырех месяцев после смерти Ленина?
4) В день смерти Ленина, в отсутствие Троцкого, который лечился на Кавказе, ЦК создает две комиссии: одну государственную комиссию для похорон Ленина во главе с Дзержинским (которого Ленин хотел сам похоронить политически), другую комиссию ЦК по приему «бумаг В. И. Ленина» под прямым руководством самого Сталина, против которого написаны все последние «бумаги» Ленина.
Какие же «бумаги» Ленина принимала вторая комиссия? Разумеется все, политические они или семейные, под сургучной печатью они или открытые, доверены ли они секретариату Ленина или даже Крупской – для партии частного Ленина не было, поэтому все бумаги Ленина – бумаги партии, в том числе и, конечно, в первую очередь его «Письмо к XII съезду». К тому же, «Письмо к съезду» изготовлено, по свидетельству М. Володичевой, в пяти экземплярах – один экземпляр личный, для Ленина, второй экземпляр для его секретариата и три экземпляра для Крупской (там же, стр. 592). Как могли ускользнуть от комиссии, по крайней мере, экземпляр из личного архива Ленина и экземпляр из архива его секретариата? Какие же бумаги Ленина принимала комиссия, если не эту важнейшую изо всех бумаг умершего человека – его «Завещание» партии? Троцкий и всерьез думает, что «Завещание» не было известно никому, значит, и Сталину (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 219). Если бы мы допустили хоть на минуту верность данного предположения Троцкого, это означало бы одно только: абсолютное невежество в понимании сыскных способностей и криминального образа мышления Сталина. Собственно, физической жертвой этого непонимания как раз и стал Троцкий. Чтобы Сталин, легальный уполномоченный от Политбюро ЦК по надзору за больным Лениным, Сталин, который великолепно знает хотя бы по двум документам – письмо Ленина от 5 марта о разрыве личных отношений и статья по национальному вопросу с решительным осуждением его политики – что Ленин готовит против него удар, чтобы Сталин, у которого секретарши Ленина на побегушках, среди которых и его собственная жена Надежда Аллилуева, чтобы этот Сталин не знал «Завещания» Ленина – трудно допустить. Сталин знал, но ему нужно было время. Любой ценой предупредить передачу «Письма» Ленина XII съезду, – такова цель Сталина. Поскольку в этом также заинтересованы Зиновьев и Каменев, то эта цель была достигнута. Так как из членов Политбюро еще по эмиграции у Крупской самыми близкими друзьями (как и у Ленина) были Зиновьев и Каменев, а Каменев, к тому же, временный председатель Политбюро и Совнаркома, то Сталин через них легко мог уговорить Крупскую воздержаться от передачи «Письма» Ленина XII съезду. Более того. Сталин самолично переименовал «Письмо к XII съезду» в «Письмо к XIII съезду». Когда Зиновьев и Каменев признались на пленуме ЦК и ЦКК в октябре 1927 г., что они вместе со Сталиным скрыли от XII съезда «Письмо к XII съезду» Ленина, то Сталин не только вопреки фактам, но вопреки всякой логике заявил: «Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает, что «завещание» Ленина было адресовано на имя XIII съезда» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 173). Предстоит XII съезд, а Ленин пишет XIII съезду!
Накануне вот этого XIII съезда аппарат Сталина организовал так называемый «Протокол Н. Крупской о передаче записей В. И. Ленина». Протокол составлен 18 мая 1924 г. На нем лежит явственный отпечаток его искусственной фабрикации. В протоколе Крупская показывает: «Мною переданы записи, которые Владимир Ильич диктовал во время болезни с 23 декабря по 23 января… Среди неопубликованных записей имеются записи от 24-25 декабря 1922 г. и от 4 января 1923 г., которые заключают в себе личные характеристики некоторых членов ЦК. Владимир Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда. Н. Крупская» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 594).
Нигде ни в одной из записей «Завещания» Ленина нет ни одного слова о том, чтобы передать эти записи «после его смерти», нет ни одного слова также передать записи «очередному съезду» после смерти, зато, как мы видели, само «Завещание» начинается словами, что Ленин предназначает записи «этому съезду», то есть XII съезду, который происходит за девять месяцев до смерти Ленина.
Ко всему этому надо сказать, что Ленин, хотя и тяжело больной, но еще не старый (ему было только 52 года), умирать и не собирался, и в этом смысле никакого предсмертного «Завещания» не составлял. Его надежды на выздоровление разделяли и врачи. Поэтому-то Каменев в своей вступительной речи на XII съезде говорил: «Лучшие представители медицинской науки всех стран были собраны здесь… Они нам сказали: болезнь Ленина трудна, но отнюдь не безнадежна… Опасности сейчас нет» (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. 17-25 апреля 1923 г., стр. 1, 1923). Да, Ленин жил еще девять месяцев, с переменами в состоянии здоровья то к лучшему, то к худшему. А «тройка» держала почти полтора года «Письмо к XII съезду» Ленина в тайне даже от членов Политбюро, не только от членов ЦК.
Таким образом, Сталин, Зиновьев и Каменев приняли все меры, чтобы «Письмо к XII съезду» не дошло до своего адресата. Со стороны Сталина были приняты дополнительные меры, чтобы и состав съезда оказался, если не антиленинским то, во всяком случае, антитроцкистским и просталинским. Члены «тройки» – Зиновьев твердо владел Ленинградом, Каменев считался хозяином Москвы (он был одновременно и председателем Моссовета, как и Зиновьев был одновременно председателем Петроградского Совета). Дальше, в провинции, они не заглядывали. В провинции безраздельно господствовал «генсек». Провинции собственно и составляли абсолютное большинство делегатов очередных съездов. Зиновьев и Каменев имели большинство в Политбюро, но съезды организовывали Оргбюро и Секретариат, где вся власть принадлежала Сталину (потом мы увидим, как Зиновьев и Каменев будут жаловаться на Сталина, что он через эти органы узурпировал власть Политбюро). Через Оргбюро и Секретариат Сталин и подготовил XII съезд по тому же методу Ленина, руководствуясь которым он подготовил и предыдущий XI съезд, не будучи еще генеральным секретарем. Микоян в 1970 г. в своих воспоминаниях о Ленине рассказал нам технику такой подготовки. Микоян пишет: «В начале января 1922 г. меня срочно вызвали в ЦК (Микоян тогда работал первым секретарем губкома партии в Нижнем Новгороде. – А. А.). Когда я прибыл, в ЦК сказали, что меня хочет видеть Сталин… Сталин сказал, что вызвал меня по поручению Ленина. Речь идет о подготовке к XI съезду партии… Мы очень озабочены тем, какие делегаты приедут на съезд, много ли будет среди них бывших троцкистов. Ведь на губернских конференциях теперь будут выбирать делегатов только по персональным качествам. А среди ответственных работников довольно много троцкистов, и они пользуются доверием в своих организациях. Особенно много их в сибирских губерниях. Вот мы и опасаемся, что из Сибири может прибыть много делегатов-троцкистов. Поэтому Ленин поручил мне все это сказать вам и, если вы согласитесь, попросить вас съездить в Ново-Николаевск (Новосибирск) к Лашевичу (председатель Сибревкома и член Сиббюро ЦК. – А. А.) и передать ему от имени Ленина все то, что я вам здесь сказал… Беседуя, Сталин был очень спокоен и вообще тогда произвел на меня хорошее впечатление. Я собрался было уходить, как вдруг вошел Ленин. Поздоровался и, улыбаясь, глядя на Сталина и на меня, в шутку спросил: – Вы что это, свои кавказские разногласия обсуждаете? Сталин ответил, что он передал мне все, что у них было условлено» (ж. «Юность», № 4, 1970, стр. 53). Микоян, вероятно, и не подозревает, что открывая эту «тайну», он рисует Ленина таким же нелояльным человеком, как и Сталин, ибо Троцкий был не только коллегой Ленина по Политбюро, но еще, по свидетельству того же Сталина, в том же 1922 г. Ленин предлагал Троцкому стать его первым заместителем. Но важно не это, важно, как Ленин учил Сталина подготовлять съезды партии. Важно, что XII съезд был подготовлен при помощи той же техники, что и XI съезд. Ленин теперь, накануне XII съезда, тщетно взывал к помощи того же Троцкого, безуспешно старался оторвать Каменева от Сталина, бился в отчаянии, чтобы добраться хоть своими письмами до XII съезда, но Сталин по-ленински заградил Ленину туда дорогу. Воистину, «кто посеет ветер, пожнет бурю!»
После того, как съезд был хорошо подготовлен, а делегаты основательно профильтрованы, второй важной проблемой стало назначение докладчика по политическому отчету ЦК, с которым всегда со дня создания партии и особенно после прихода к власти выступал сам Ленин. По тому, кто выступит с этим докладом на XII съезде, должны были судить, кто же наследник умирающего Ленина. Если докладчик будет назначен с точки зрения его популярности в стране, то им должен был быть Троцкий, если докладчик будет назначен по формально-юридическим признакам, то им должен быть либо временный председатель Политбюро Каменев, либо генеральный секретарь ЦК Сталин. Но Троцкий и Сталин категорически отказались, позиция Каменева осталась неясной, а Зиновьев потребовал, чтобы политический доклад был поручен ему. Вот как Троцкий рассказывает историю с назначением политического докладчика: «Близился XII съезд. На участие в нем Ленина надежды почти не оставалось. Возникал вопрос, кому читать основной политический доклад.
Сталин сказал на заседании Политбюро: "Конечно, Троцкому". Его сейчас же поддержали Калинин, Рыков и, явно против своей воли, Каменев. Я возражал. Партии будет не по себе, если кто-нибудь из нас попытается персонально заменить больного Ленина. Обойдемся на этот раз без вводного политического доклада… Зиновьев был в отпуске на Кавказе. Вопрос остался не решенным. Вернулся Зиновьев. Зиновьев требовал для себя политического доклада. Каменев допрашивал «старых большевиков», из которых большинство лет на 10, на 15 покидало партию: "неужели мы допустим, чтобы Троцкий стал единоличным руководителем партии и государства?"… "Тройкой" было решено, что политический доклад сделает Зиновьев. Я не возражал…» (Л. Троцкий, Моя жизнь, ч. II, стр. 227-8).
Это Троцкий писал в 1930 г. Через десять лет в книге о Сталине, которую ему не дал дописать топор Сталина в руках агента НКВД, Троцкий вносит в этот рассказ существенное изменение: когда Сталин сказал, что политический отчет должен делать Троцкий, то Троцкий отказался делать доклад, но предложил: «Будем надеяться на скорое выздоровление Ленина, тем временем доклад по должности надо делать генеральному секретарю ЦК. Так будут лишены почвы всякие спекуляции… Я продолжал настаивать, чтобы доклад делал Сталин. "Ни при каких обстоятельствах – партия этого не поймет. Доклад должен делать наиболее популярный член ЦК", – ответил он с демонстративной скромностью» (L. Trotski, Stalin, London, p. 366).
Был ли искренен Сталин, предлагая делать доклад Троцкому, сказать трудно, но отказ Троцкого и его предложение, чтобы сам генеральный секретарь сделал такой доклад, вероятно, преследовали цель, если не внести раздор в «тройку», то предупредить открытого претендента в наследники Ленина – Зиновьева. С другой стороны, Сталин явно хотел противопоставить «небольшевика» Троцкого вождю Коминтерна и долголетнему помощнику Ленина в эмиграции – Зиновьеву, чтобы предупредить возможный союз между Троцким и Зиновьевым. Однако Троцкий, который все время жалуется на «тройку» и Сталина, даже тогда, когда Сталин изменяет «тройке» и предлагает ему доклад, никак не соглашается на это только из-за того, чтобы партия не подумала, что он хочет быть наследником Ленина! Где же тут государственный ум, политическое дерзновение или просто ницшеанская «воля ко власти»?
XII съезд заседал с 17 по 25 апреля 1923 г. На нем присутствовало 458 делегатов с решающим голосом и 417 делегатов с совещательным голосом от 386 тысяч коммунистов. Повестка дня XII съезда:
1. Политический отчет ЦК – Зиновьев, организационный отчет ЦК – Сталин.
2. Отчет ревизионной комиссии – Ногин.
3. Отчет ЦКК – Шкирятов.
4. Отчет российского представительства в Исполкоме Коминтерна – Бухарин.
О промышленности – Троцкий.
Национальные моменты в партийном и государственном строительстве – Сталин.
Налоговая политика в деревне – Каменев (содокладчики – Сокольников, Калинин).
О районировании – Рыков.
Выборы центральных органов партии.
Был избран президиум съезда из 25 чел., куда вошли и все члены и кандидаты Политбюро, большинство членов ЦК, в том числе и Орджоникидзе. Дзержинский был включен в комиссию по приему жалоб.
Съезд открыл кратким вступительным словом Каменев.
Из повестки дня видно, что кроме больного Ленина и Томского, все члены и кандидаты Политбюро выступали докладчиками, но «тройка» обеспечила за собою важнейшие позиции: открытие съезда (Каменев), политический отчет ЦК (Зиновьев), организационный отчет ЦК (Сталин), налоговая политика в деревне (Каменев), закрытие съезда (Зиновьев). Сталин был компенсирован еще одним докладом как раз по вопросу, по которому Ленин его хотел разгромить на этом же съезде, – по вопросу национальному. Насколько далеко зашла «тройка» в своей безоглядной защите Сталина против Ленина показывает этот беспримерный в истории большевизма факт (ЦК утверждает доклад Сталина по национальному вопросу, в котором Сталин, вопреки Ленину, защищает позицию Орджоникидзе, одобряет выводы комиссии Дзержинского и осуждает «социал-националистов» (Мдивани, Махарадзе и др.).
В краткой, но солидной вступительной речи Каменев хотя и воздал должное отсутствующему Ленину, заметил, что Ленин не знает ни повестки дня, ни проектов резолюций съезда, но сказал заведомую неправду в свете «Завещания» Ленина: «Хотя его нет здесь физически, он фактически идейно руководит и этим нашим партийным съездом». Он закончил речь призывом к единству партии (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. 1923 г., стр. 3). Речь была встречена аплодисментами, Когда председательствующий Каменев сказал, что слово для отчета ЦК предоставляет т. Зиновьеву, ни одна рука не шевельнулась, чтобы поаплодировать. Грозная выжидательная тишь водворилась в зале. Не очень беспристрастный Троцкий думает, что съезд насторожился, чтобы дать знать Зиновьеву, что он узурпатор если не власти, то прерогатив Ленина, а насчет аплодисментов, то это подстроил сам младший «союзник» Сталин, который владел президиумом съезда – всегда президиум дает сигнал съезду: когда, кому и сколько надобно аплодировать. Сталин и президиум не дали сигнала, зал поэтому молчал.
Зиновьев был настолько дипломатичен, что сразу оговорился, что он заменить Ленина не может и не претендует. Он сказал, что съезду придется «работать более внимательно, чем это было раньше, когда эта работа в значительной мере производилась за нас Лениным. Нам придется заменить указания Ленина коллективной работой» (там же, стр. 6). Далее Зиновьев сказал, что на предыдущем съезде Ленин заявил, что отступление закончилось. ЦК выполнил это обещание, сейчас отступления больше нет, идет подготовка к наступлению. Зиновьев доказывал, ссылаясь на Ленина, что не исключена возможность начала «второго тура» мировой войны. Но СССР нуждается в мире для восстановления своего хозяйства, а значит и для подготовки ко «второму туру», поэтому «наша стратегия проста: если придется вмешаться, то как можно позже» (там же, стр. 13). Революционные резервы и союзники СССР – это побежденные Антантой страны (Германия!) и революционный Восток, особенно Китай. Докладчик придавал большое значение сближению с Америкой, но привел цитату из речи Юза, статс-секретаря США, который, по мнению Зиновьева, проявил похвальное знание советской доктрины о мировой революции. «Он приводит многие цитаты: в ноябре прошлого года я, многогрешный, сказал, дескать, что "вечное в русской революции заключается в том, что она положила начало мировой революции". Он обвиняет затем т. Ленина, что на IV Конгрессе Коминтерна тот заявил, что виды на мировую революцию хороши и будут еще лучше. Но еще с большим возмущением Юз цитирует речь т. Троцкого, который заявил, что не только в Европе, но и в Америке придет в свое время мировая революция» (там же, стр. 16). Три авторитета мировой революции: на первом месте – Зиновьев, на втором – Ленин, на третьем – Троцкий, хотя непонятным образом Троцкий представлен качественно лучше, чем оба первые. Принцип монополии внешней торговли незыблем (хотя именно Зиновьев даже после протеста Ленина остался в единственном числе в Политбюро за ее отмену). Характерна последняя фраза по этому поводу: «Пусть бросит она (буржуазия) свои глупые пересуды, что у нас есть левая, правая и центр в этом вопросе, как, впрочем, и в других вопросах (там же, стр. 17). Зиновьев предложил, чтобы был увеличен экспорт хлеба. Мы вывезли пока около 20 миллионов, один только юг России вывозил до войны 400 миллионов в год (там же, стр. 21). Зиновьев предлагал из-за торговли не забывать, что основная цель «гегемона» – пролетариата в том, чтобы, в конечном счете, организовать мировую революцию. Он говорил, что в 1917 г. гегемон должен был захватить власть, в 1918- 1919 г. – организовать Красную армию против белых, в 1921 г. – помочь крестьянству, в 1923 г. гегемон требует организации экспорта хлеба, а в 1930 г. – гегемония, быть может, выразится в том, что мы, русские коммунисты, бок о бок с иностранными рабочими будем драться на улицах европейских столиц» (там же, стр. 24).
Все-таки общий хозяйственный итог через два года после окончания гражданской войны не был утешительным: сельское хозяйство дало в 1922 г. три четверти довоенного урожая. Промышленность – 25% продукции довоенного времени, внешняя торговля – 14% довоенного баланса, производительность – 60%, зарплата – 50% (там же, стр. 25). Но ближайшие годы нэпа перекроют все довоенные показатели, что заставит удариться в панику того же Зиновьева с Троцким, особенно перед зажиточным, то есть перед наиболее прилежным крестьянством. Но тогда в том же докладе Зиновьев говорил: «да, мы не только должны "уклониться" в сторону крестьянства и его хозяйственных потребностей, но надо поклониться, и если нужно, преклониться перед хозяйственными потребностями крестьянина» (там же, стр. 37).
В национальном вопросе Зиновьев сказал то, что находилось в явном противоречии с решением ЦК и установками Сталина. Он сказал: «Ни малейших уступок "великодержавной" точке зрения и ни малейшего отступления от школы Ленина в национальном вопросе мы не должны допустить и не допустим» (там же, стр. 38).
В вопросах атеистической пропаганды надо проявлять осторожность (это было под влиянием резкой реакции Запада на преследование религии в СССР).
С точки зрения тактических табу большевизма, Зиновьев допустил грубейшую ошибку в своих тезисах в Политбюро, в докладе на съезде и в резолюции самого съезда, принятой по докладам Зиновьева и Сталина. Нигде, ни разу, в том числе в своем докладе после доклада Зиновьева Сталин не исправил Зиновьева, но воспользовался этой ошибкой Зиновьева буквально через два месяца против Зиновьева. Тактическая ошибка заключалась в следующем: Зиновьев начал развивать и обосновывать тезис, что в СССР «диктатура партии». Зиновьев напомнил: «У нас есть товарищи, которые говорят: "диктатура партии – это делают, но об этом не говорят". Почему не говорят? Это стыдливое отношение неправильно… Почему мы не должны сказать то, что есть, и чего нельзя спрятать» (там же, стр. 41). Зиновьев предлагал проводить эту «диктатуру партии» на всех уровнях партийной иерархии и во всех сферах государственной и хозяйственной жизни. Протокол съезда, изданный в 1923 г., указывает, что Зиновьев получил «бурные, долго не смолкающие аплодисменты» (там же, стр. 47), но крайнее недоумение вызывает, как исправляют сотрудники Института марксизма-ленинизма протоколы съезда, хотя эти сотрудники даже не присутствовали на XII съезде: в переизданных протоколах съезда в 1968 г. сказано, что Зиновьев получил только «аплодисменты» (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет. 1968 г., стр. 53).
Организационный отчет Сталина выгодно отличался от многословного и малосодержательного доклада Зиновьева тем, что он впервые изложил не только ясную концепцию власти, но и обоснованную доктрину о примате партаппарата в системе диктатуры.
Главные задачи, которые поставил Сталин перед партаппаратом еще до съезда, были 1) очистить партию, а также государственный и профсоюзный аппарат от внутрипартийных оппозиционеров; 2) произвести полицейско-чекистскую операцию в государственном аппарате, чтобы изъять бывших белогвардейцев, бывших членов и сторонников бывших антикоммунистических партий – эсеров, меньшевиков, националистов, монархистов и т. д.; 3) поставить вновь созданный партаппарат всюду над государственным аппаратом – так, как партаппарат ЦК поставил себя над правительственным аппаратом в Москве (против чего восставали, как мы видели, Ленин и Троцкий). Но обосновал он новую доктрину – «Что делать?», что делать, чтобы поставить партаппарат и над государством и над самой партией, впервые на XII съезде. Делегаты видели (и сочувствовали), как Сталин обосновывает свою организационную практику по созданию новой «партии в партии», по созданию профессиональной партийной бюрократии на строго иерархических принципах с военной дисциплиной и с военной субординацией (впоследствии Сталин пользовался в этой связи даже и военной терминологией: на мартовском пленуме ЦК 1937 г. он говорил, что партработники состоят из трех корпусов – корпус партийных унтер-офицеров, корпус партийных офицеров и корпус партийных генералов). Вот соответствующие места из доклада Сталина на этом XII съезде о принципах подбора и расстановки партаппаратчиков:
«Едва ли кто-нибудь из вас будет утверждать, что достаточно дать хорошую политическую линию, и дело кончено. Нет, это только полдела. После того, как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие их проводить в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в маханье руками. Вот почему «учраспред», т. е. тот орган ЦК, который призван учитывать наших основных работников как на низах, так и вверху и распределяет их, приобретает громадное значение. Доселе дело велось так, что дело учраспреда ограничивалось учетом и распределением товарищей по укомам, губкомам и обкомам. Теперь учраспред не может замыкаться в рамках укомов, губкомов, обкомов…
…Руководящая роль партии должна выразиться не только в том, чтобы давать директивы, но и в том, чтобы на известные посты ставились люди, способные понять наши директивы и способные провести их честно. Необходимо каждого работника изучить по косточкам… Необходимо охватить все без исключения отрасли управления» (Двенадцатый съезд РКП(б). Стенограф. отчет, 1923 г., стр. 56-57).
Мы уже цитировали слова Ленина из «Что делать?» (1902): «дайте нам организацию революционеров и мы перевернем Россию». И Ленин действительно перевернул ее, превратив Россию демократическую в Россию советскую. Та же идея лежала в основе новой доктрины Сталина о путях и методах превращения России советской в Россию сталинскую – «дайте мне организацию партаппаратчиков и я переверну советскую Россию», – таков был замысел этой доктрины власти Сталина. Но само слово «партаппаратчик» было и остается под запретом. Сталин говорил только о «партработниках» или об «активистах» партии. Еще при жизни Сталина газета «Правда» сформулировала сталинскую доктрину власти так: «товарищ Сталин указывает, что актив при умелом его использовании может составить величайшую силу, способную на чудеса» («Правда», 25. 7. 1952).
Сам Сталин пояснял, из чего исходит его новая доктрина, установление его единоличной диктатуры. «ЦК руководствовался при этом, – говорил он, – гениальной мыслью Ленина о том, что главное в организационной работе – подбор людей и проверка исполнения» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 479). Меньше чем за год после своего назначения Генеральным секретарем ЦК Сталин успел не только воссоздать партаппарат, но и поставить целую армию партаппаратчиков над государственным аппаратом.
Как проходила чистка, например, в госаппарате, Сталин докладывал XII съезду так:
«Есть у нас такое учреждение, называемое Промбюро на юго-востоке. В этом аппарате состояло около 2 000 человек. Этот аппарат призван был руководить промышленностью юго-востока… тов. Ворошилов с отчаянием говорил мне, что не легко было управиться с этим аппаратом… Нашлись добрые люди: Ворошилов, Эйсмонт и Микоян, которые взялись за дело по-настоящему» (Двенадцатый съезд… 1923 г., стр. 55).
«Добрые люди» оставили после проверки из этих двух тысяч служащих только 170 человек «социально-близких» и «преданных», а всех остальных вычистили. Новый набор и производился с точки зрения тех требований, которые Сталин огласил на XII съезде. Так было везде.
Правда, на том же съезде, по докладу того же Сталина, раздавались и критические голоса против узурпации аппаратом ЦК «суверенитета» национальных республик, назначая чистки сверху. Особенно протестовали против диктатуры партаппаратчиков грузинские ученики Ленина, доказывая, что жестокие и малоразборчивые методы расправы Сталина не только с беспартийными, но и с инакомыслящими коммунистами противоречат учению Ленина.
Сталин обосновал и программу превращения Советов из органов государственной власти в вспомогательные органы партийного аппарата. Узурпация власти Советов в пользу партаппарата происходила незаметно и внешне в вполне легальной форме. Создавались так называемые «комфракции» в Советах на всех уровнях (село, район, город, область, край, центр), которые были прямо подчинены партийным органам каждого уровня. Такие коммунистические фракции, как на съездах Советов, так и в выборных ими исполнительных органах власти – в исполкомах, предварительно обсуждали и решали все без исключения вопросы, подлежащие рассмотрению Советских органов с участием беспартийных. Таким путем принятые «комфракцией» и утвержденные соответствующим партийным комитетом решения поступали на формальное утверждение советских органов. Сегодня такой порядок в СССР считается само собой разумеющимся, но в то время, когда Советы пришли к власти под лозунгом самого Ленина «Вся власть Советам!», такая бесцеремонная узурпация власти Советов, этих якобы народных парламентов («Советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов»), партаппаратчиками считалась прямо-таки кощунством (сейчас «комфракции» переименованы в «партгруппы»). В первый раз идеей Ленина об увеличении состава ЦК Сталин воспользовался на XII съезде для укрепления своей позиции в ЦК, причем воспользовался настолько умело, что одновременно нанес скрытый, но тягчайший удар и по своим союзникам. Случилось это так. Делая организационный отчет ЦК, как бы между прочим, Сталин заявил, что в ЦК образовалось целое «ядро в 10-15 человек» или, как он еще выразился, нечто вроде касты «жрецов по руководству». Эти «жрецы» монополизировали власть в своих руках, но они, говорит Сталин, имеют «все шансы закостенеть и оторваться от массы». Чтобы этого не случилось есть лишь одно средство – увеличение числа членов ЦК за счет «способных и независимых» местных коммунистических фунционеров. Ни одного слова, что это воля Ленина, но зато ясное указание на то, что в ЦК при обсуждении данного вопроса не могли прийти к положительному решению, более того – некоторые члены ЦК не только против расширения ЦК, они даже за его сокращение (так предлагал Троцкий), а он, Сталин, думает, что ЦК надо расширять за счет «независимых»! Горе-союзники Сталина из Политбюро безмолвно проглотили горькую пилюлю Сталина, делая вид, что все, что Сталин говорит о «жрецах», касается не их, а одного «жреца», и этот «жрец» – Троцкий!
Это место речи Сталина – шедевр тактического искусства обходного удара по соперникам и высокий класс замаскированной фальсификации политического «завещания» умирающего Ленина. Сталин сказал: «Есть один вопрос о расширении самого ЦК, вопрос, который несколько раз обсуждался внутри ЦК, и который вызвал одно время серьезные прения. Есть некоторые члены ЦК, которые думают, что следовало бы не расширять, а даже сократить число членов ЦК. Я их мотивов не излагаю: пусть товарищи сами выскажутся. Я вкратце изложу мотивы в пользу расширения ЦК. Нынешнее положение вещей в центральном аппарате нашей партии таково: есть у нас 27 членов ЦК, а внутри ЦК имеется ядро в 10-15 человек, которые до того наловчились в деле руководства политической и хозяйственной работой наших органов, что рискуют превратиться в своего рода жрецов по руководству. Это, может быть, и хорошо, но это имеет и очень опасную сторону: эти товарищи, набравшись большого опыта по руководству, могут заразиться самомнением, замкнуться в себе и оторваться от работы в массах. Ежели некоторые члены ЦК или, скажем, ядро человек в 15 стали такими опытными и так навострились, что в деле выработки указаний в девяти случаях из десяти они не допустят ошибки, то это очень хорошо. Но если они не имеют вокруг себя нового поколения будущих руководителей, тесно связанных с работой на местах, то эти высококвалифицированные люди имеют все шансы закостенеть и оторваться от массы. Во-вторых, то ядро внутри ЦК, которое сильно выросло в деле руководства, становится старым, ему нужна смена (заметим, что самым старшим из этого «ядра» – Сталину и Троцкому было только по 43 года. – А. А.). Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича. Вы знаете, что и остальные члены основного ядра ЦК достаточно поизносились. А новой смены еще нет, – вот в чем беда. Создавать руководителей партии очень трудно, для этого нужны годы… Гораздо легче завоевать ту или другую страну при помощи кавалерии тов. Буденного, чем выковать 2-3 руководителей из низов, могущих в будущем стать действительными руководителями страны. И пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство – втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы поднять их вверх, поднять наиболее способных и независимых, имеющих головы на плечах» (там же, стр. 60-61).
Это был гимн прямо по адресу «иерархии секретарей партии», рвущихся в «ареопаг» партии, как Сталин называл ЦК.
Председатель Центральной Ревизионной Комиссии Ногин, который на предыдущем съезде так резко критиковал аппарат ЦК, теперь при Сталине нашел его почти идеальным. Он доложил съезду выводы Комиссии о том, что секретариат ЦК теперь работает лучше, «что повело к более правильному разделению труда, установило большую связь между отделами и подотделами, а также укрепило и развило связь аппарата с местами, позволив ему быстрее и полнее учитывать широкий опыт партийных организаций и правильнее реагировать на выдвигаемые жизнью требования» (там же, стр. 74). Уже из этого видно, в какую самодовлеющую силу начал превращаться партийный аппарат.
Прения по докладам Зиновьева и Сталина были интересны тем, как реагируют делегаты на содержание их докладов и как оценивают их места в пирамиде власти. Вл. Косиор назвал доклад Сталина «обстоятельным» по сравнению с докладом Зиновьева, но того и другого обвинил, что они создали внутри партии атмосферу нетерпимости любой критики. Косиор сказал, что резолюция X съезда «о единстве партии» была принята в условиях Кронштадта и кризиса в партии, но сейчас нет ни того, ни другого, «а эта резолюция превратилась в систему управления нашей партии… Сам Зиновьев свидетельствует, что в партии всякого рода группировки отмирают, – зачем нам сейчас этот исключительный закон? А вместе с тем, товарищи, ведь это исключительный закон (Смех, шум). Исключительный закон возведен в систему управления партии. Тов. Зиновьев говорит о коллективном мнении в партии. Но как возможно коллективное мнение (при таком законе)?… Всякое коллективное мнение 3-6 членов партии возводится во фракцию и подвергается этому самому закону… Настоящее единство и предохранение партии от личных трений и влияний, о которых пишет т. Ленин в своей первой статье, возможно будет, когда мы изменим систему и способ подбора руководящих органов нашей партии» (там же, стр. 95).
Ларин критиковал одного только Зиновьева, который оправдывает неправильную политику ссылкой на мудрость партии. В связи с этим он напомнил свою статью «История РКП» в «Правде»: «Я писал: РКП никогда не ошибается, РКП всегда права, РКП обладает в максимальной мере талантом, умом и характером. В промежутке между съездами этими качествами обладает ЦК, а в промежутках между заседаниями пленума и ЦК они принадлежат Политбюро».
Если Зиновьев не нашел никаких недостатков в политике ЦК, «то он поступает так в силу недостатка медицинского образования – лучше замалчивать «дурную болезнь», вместо того, чтобы ее лечить» (там же, стр. 103-104).
Старый рабочий большевик Лутовинов сказал, что «доклад т. Зиновьева привел меня в большое уныние. Откровенно говоря, много нового от доклада т. Зиновьева я лично не ожидал, но все же теплились искорки надежды на то, что т. Зиновьев подойдет поближе к разрешению глубоко всех нас волнующих внутрипартийных вопросов… Зиновьев говорит, что нет группировок, но их загнали в подполье… ЦК, как страус, прячет голову в песок… Если появляются анонимные тезисы, то это лишь потому, что в нашей партии не существует возможности нормальным путем высказывать свои соображения… Если вы попытаетесь критиковать не политическую линию, а чисто практическое проведение этой линии, то вас сейчас же зачислят в меньшевики, эсеры, в кого угодно. Мы это слышали из доклада т. Зиновьева, я записал у него следующую фразу: «При настоящих условиях всякая критика, хотя бы и слева, неизбежно должна будет превращаться в меньшевистскую»… Лишь Политбюро является непогрешимым папой… Не смей возражать, никто не имеет права никакой критики наводить. Это положение не только не марксистское, но и крайне вредное на практике» (там же, стр. 105-106).
Этим ораторам возразил делегат Беленький, который сказал коротко: «ЦК этого состава проводил линию, являющуюся продолжением всей нашей политики, начиная с 1903 г.» (там же, стр. 108).
Жестоким ударом по престижу Зиновьева, как претендента в преемники Ленина, было выступление старого соратника Ленина, многократного наркома по хозяйственным вопросам, инженера-путейца Л. Красина. Красин сказал, что Зиновьев известен в партии как один из лучших агитаторов и полемистов, но «эти его особенности несколько невыгодно сказались на его политическом докладе». Внутренний режим партии таков, что даже наркомы не могут выйти на съезде на трибуну и откровенно сказать свое мнение. Зиновьев думает, что «все надо оставить по-старому», но по-старому оставить нельзя, «потому нельзя, что важнейший элемент этого старого – Ленин – на довольно значительный срок вышел из работы… Когда мне говорят, что какая бы то ни было тройка или пятерка заменит т. Ленина, и что мы все оставляем по-старому, я говорю: нет, старого не будет до того времени, пока Ленин снова не возьмет в свои руки руль государственного корабля… Я, оставаясь в пределах парламентарных выражений, не могу обозначить обвинение в меньшевизме, брошенное мне т. Зиновьевым, иначе, как панической демагогией». Общая оценка доклада Зиновьева, по мнению Красина, может быть выражена в словах: «нельзя не сознаться, что то и другое будет не совсем хорошо, но в то же время надо признаться, что многое идет хорошо» (там же, стр. 114-115).
Красин критиковал и внешнеполитическую часть доклада за отсутствие в ней постановки основных задач советской внешней политики в новых условиях. Речь Красина была отмечена аплодисментами.
Осинский начал свое выступление с указания на то, что Зиновьев и Каменев зачислили его в ревизионисты ленинизма. Если у меня не хватит времени, чтобы ответить на это обвинение, сказал он, то «я согласен остаться в глазах именно только т.т. Зиновьева и Каменева и сменовеховцем, и либералом, и ревизионистом, и даже человеком, убившим свою родную тетку (Смех)» (там же, стр. 119).
Из дальнейшего выступления Осинского выяснилось, что «тройка» его заподозривает в желании выключить всю «тройку» из Политбюро. Такое предложение выдвигалось в анонимной платформе старых большевиков, которые принадлежали ранее к «децистам», как Осинский и Сапронов, и к группе «Рабочей оппозиции» (группа «Рабочая Правда»). В отношении Каменева и Сталина Осинский отмежевался, но в отношении Зиновьева находил такое требование справедливым. Осинский сказал: «т. Зиновьев, который усиленно старается привязать ко мне анонимную платформу, подобно тому, как озорные мальчишки привязывают жестянку к хвосту кошке, – т. Зиновьев старается привязать меня и к неумному предложению об устранении из ЦК Зиновьева, Каменева и Сталина». Осинский сказал, что Каменев и Сталин нужны в ЦК, но о Зиновьеве он думает, что характеристика Сталина о «жрецах» и партийных генералах, оторвавшихся от партии, как раз относится к Зиновьеву, «этому мы имеем ряд доказательств» (там же, стр. 122).
Осинский закончил заявлением, что его «крайне порадовал доклад т. Сталина», он ждет «реального осуществления» плана Сталина набрать в ЦК людей «с самостоятельными головами с мест», но «к сожалению, реальное осуществление от слов всегда отличалось, и, может быть, будет отличаться и сейчас» (там же, стр. 122).
Карл Радек не очень убедительно, а, может быть, и неискренно, возражал Косиору. Он отводил обвинение, что в Политбюро проводилась групповая политика. Если работников перебрасывают или снимают, это не значит, что тут преследуется групповая цель. Радек приводил такой аргумент: «Ведь достаточно назвать: в истории партии сколько раз Сталин был недоволен решением против него, или Троцкий, или Орджоникидзе, но никому не пришла в голову мысль, что ЦК выступал здесь по групповым интересам» (там же, стр. 123). Радек старался отвести и критику Лутовинова на том основании, что авторы анонимной платформы не имеют мужества открыто выступить, если бы они открыто выступили, то их «платформа могла быть напечатана, хотя она в значительной степени антипартийна». Лутовинов требует не свободы критики, говорил Радек, а «возмещения расходов по проезду для критиков». Радек, как и Зиновьев, критиковал следующий тезис статьи Красина накануне съезда: «Строго выдержанная политическая линия и государственной власти не должна мешать восстановлению производства… Надо, чтобы в самом государственном и руководящем партийном аппарате производственникам и хозяйственникам, – конечно, партийным, – была бы отведена, по меньшей мере, такая же доля влияния, как газетчикам, литераторам и чистым политикам» (там же, стр. 113). Под «газетчиками» и «литераторами» Красин имел в виду в первую очередь Зиновьева, Каменева, того же Радека, а там и Бухарина с Троцким, но возмущенный Зиновьев еще в своем докладе ответил Красину: «ведь Ллойд Джордж тоже не агроном. Пуанкаре тоже не инженер путей сообщения, то, право, не грех и рабочему классу тоже иметь своих политических вождей» (там же, стр. 43). Радек добавил к аргументации Зиновьева, что сам Зиновьев, как и Каменев, не меньше хозяйственники, чем Красин, так как они стоят во главе Советов Петрограда и Москвы (там же, стр. 124). Радек утверждал, что «в ЦК не было ни одного товарища, который – это касается политической линии – не был бы вполне согласен с т. Зиновьевым» (там же, стр. 126).
Преображенский признал внешнеполитическую часть доклада Зиновьева удовлетворительной, но его анализ хозяйственной политики и хозяйственных задач считал неудовлетворительным, хотя и защитил его как политика против хозяйственника Красина. О докладе Сталина: «Доклад т. Сталина был чрезвычайно содержательным, – я бы сказал, что это был очень умный доклад», но он критиковал практику ЦК «рекомендовать секретарей губкомов партии». Если практика «рекомендаций» (т. е. фактические назначения сверху) секретарей превратится в систему, то такие секретари, не встречая поддержки местных организаций, создают собственное «государство в государстве» (там же, стр. 133).
Сорин упрекал ЦК, что он уже около 30 тыс. человек выходцев из других партий (меньшевиков, эсеров) принял в партию, тогда как самих старых большевиков в партии только около 10 тысяч человек. Сорин не согласился и с Косиором, что «нам нужно создать в этом ЦК «барьер», который должен служить противовесом той основной группе, которая ведет работу в нашем ЦК»; «барьер», предложенный Косиором, говорил Сорин, есть «не что иное, как кол, который вы хотите вбить в ЦК» (такой «барьер» накануне съезда Троцкий предлагал создать в виде «Совета» партии над ЦК, что было отвергнуто ЦК, как противоречащее принципу моноцентризма). Хотя Косиор, сказал Сорин, и не согласен с требованием анонимной группы исключить из ЦК «группу из трех» (Зиновьев, Каменев, Сталин), он все же согласен исключить одного из них (Зиновьева).
Согласившись со Сталиным, что нужно расширить ЦК за счет «независимых» людей с мест, Сорин указал, что они все-таки должны «зависеть» от того «круга людей», которые стоят во главе ЦК. Единственное его возражение Сталину – ЦК не школа управления, а «руководящий и управляющий орган», школой он является только «на десятом месте» (там же, стр. 136).
«Тройка», почувствовав, что даже наиболее рьяные защитники ее линии на съезде не смогли ослабить впечатления от выступлений Косиора, Лутовинова, Красина, Ларина, Осинского, выпустила на трибуну Каменева. Возлагаемые на него надежды Каменев оправдал только частично. Прежде всего он признался, что «мы знаем, что нас обвиняли в том, что ради всяких целей, – это говорилось в анонимной платформе и в отнюдь не анонимных речах, – что политика партии направляется нами не во имя определенных идей, а теми или другими групповыми комбинациями…» (там же, стр. 139). Каменев старался опровергнуть это обвинение, но ему это так и не удалось. Он доказывал правильность политики "тройки" (Политбюро) при помощи одного аргумента: «в этом Политбюро сосредоточен в данный момент политический мандат рабочего класса, в то время, как у вас (у критиков ЦК. – А. А.) есть мандат от статистики» (там же, стр. 141). Каменев цитирует: «т. Осинский говорит: Политбюро боится сажать в Совнарком ответственных людей, чтобы они не съели Политбюро», но, говорит Каменев, то же самое сказано и в анонимной платформе. Каменев заключает, как «марксист», обращаясь к критикам: «Чуждая нам классовая стихия делает вас своим орудием!» Каменев сказал, что «мы по Осинскому и по Красину судим о тех настроениях, которые есть за пределами этого зала. Если вникать в это дело не с точки зрения того, что мы с Зиновьевым хотим или не хотим, чтобы нас кто-то не съел, а с точки зрения идейных принципов», то, по Каменеву, Красин, Осинский и другие критики – просто уклонисты, на которых влияют «настроения за пределами этого зала», то есть «мелкобуржуазная стихия». В отношении замечания Красина, что «наркомы боятся выступить здесь», что он выступает от тех «наркомов, которые говорят по коридорам», Каменев сказал: Красин произнес «смелую, блестящую речь, которая есть политический манифест тех товарищей, которые во всей нашей политике поняли и приняли только нэп» (там же, стр. 142-143). Критики хотят, сказал Каменев, чтобы «государственный аппарат государствовал», а партия занималась агитацией и пропагандой коммунистического сознания. «Нет, товарищи: тут мы стоим и отсюда никуда не пойдем», – добавил Каменев.
Каменев огласил один абзац из той анонимной платформы, о которой так много говорил и Зиновьев. Каменев: «Эта платформа говорит: "Мы зовем все честные пролетарские элементы, группирующиеся вокруг демократического централизма, «Рабочей правды» и примыкающие к рабочей оппозиции, как состоящие в партии, так и находящиеся вне рядов ее, объединяться на основах манифеста «рабочей группы РКП». Процитировав это место, Каменев с деланным возмущением спрашивает: «Почему действительно не зовут честные рабочие элементы, группирующиеся вокруг ЦК?» Обращаясь к бывшим «децистам» Осинскому и Сапронову, Каменев сказал: «Вы сделали политический шаг, который классовым врагам нашим дал право зачислить вас в свою церковь, в свой приход» (там же, стр. 145). Когда впоследствии те же аргументы будут пущены в ход Сталиным против Каменева и Зиновьева, то они будут глубоко возмущены «подтасовкой фактов».
Грузинский вопрос занял видное место не только в прениях по национальному вопросу, но и в прениях по докладам ЦК. Первым выступил Мдивани, которого Сталин через Оргбюро отозвал из Грузии, объявив лидером грузинских шовинистов, а Ленин собирался реабилитировать на том же съезде. История вопроса и документы на этот счет были известны делегатам съезда. С тем большим интересом съезд встретил выступления грузинских «уклонистов». Однако «уклонисты» проявили больше такта и сдержанности, чем те, которые их обвиняли. Мдивани начал с того, что о больших вопросах говорили большие люди, а ему, провинциалу, приличествует говорить о том, что происходило «на очень маленьком кусочке советской земли, называемой Грузией». Он сказал, что как ЦК в Москве, так и его орган в Закавказье – Заккрайком в национальном вопросе проявляли постоянные колебания: то предлагали хозяйственное объединение Закавказья, то предлагали федерацию, потом отвергали федерацию, а предлагали «автономизацию», та же самая чехарда происходила и в отношении беспрерывных отзывов, снятий, перебросок работников. Мдивани сказал: «Я, как старый партиец, признаю, нахожу все это нужным и даже приветствую такую переброску, если это нужно. Но надо помнить, товарищи из Оргбюро, из Политбюро, из ЦК, об этом я говорил уже в Политбюро, одно дело, когда вы перебрасываете товарища из Тамбовской губернии в Орловскую, а другое – когда вы из Грузии в Москву перебрасываете… Если это нужно, мы, коммунисты, против этого не можем протестовать… Лично нам в высшей степени приятно вот здесь в Москве… Но другое дело отношение к этим переброскам беспартийной массы, приисканием приводных ремней к которой так усердно занят т. Сталин. Такие переброски всегда рассматриваются, как наказание со стороны русской части, (против) данной национальности (Голос с места: «Неправда!»). «Неправда» может говорить тот, кто неправду эту делает там» (там же, стр. 150-151). Мдивани не говорил, вероятно, и пяти минут (по стенограмме он говорил только 11/2 страницы), тогда как по регламенту ему полагается 15 минут, как председательствующий (Рудзутак) его остановил: «Ваш срок истек». Мдивани: «Разрешите еще три минуты». Из зала голоса: «Просим».
Мдивани сказал, что даже по заключению комиссии Каменева и Куйбышева обвинения против «уклонистов» не подтвердились, их политика по национальному вопросу оказалась правильной. Мдивани: «И теперь мы находимся в такой стадии, что там, в ЦК, эта политика признана, да и признается теперь в тезисах т. Сталина, поскольку я вообще могу понять т. Сталина… (но) теперь создано такое положение, когда политика одна, а лица другие. Что ж, т. Сталин, задаю вам вопрос: политика для лиц, или лица подбираются под политику?» (Сталин согласился одобрить политику «уклонистов», но не согласился вернуть их из Москвы в Грузию. – А.А.). Мдивани кончил вопросом: «…Где же ваша национальная политика?… Говорить о каких-либо уклонах… это шутки да прибаутки… По национальному вопросу были разногласия, и эти разногласия решены теперь в пользу нашей группы. Политика их должна проводиться там, а люди остаются здесь. Так что же, т. Сталин, политика для лиц или лица для политики?» (там же, стр. 152).
Выступивший после Мдивани сторонник Сталина Орахелашвили оспаривал, что комиссии Дзержинского или Каменева в чем-либо находили правильной политику по национальному вопросу группы Мдивани. Он сказал, что «в лице т. Мдивани перед съездом предстал тип грузинского уклониста» (там же, стр. 152). Сторонник Мдивани, бывший председатель правительства Грузии Ф. Махарадзе, указав, что Орахелашвили все еще продолжает говорить об «уклонистах», заметил: «После тех фактов, которые хорошо известны и т. Орахелашвили (оратор имеет в виду секретную статью Ленина по национальному вопросу. – А. А.), это слово должно быть изъято из употребления… Этот термин (уклон) должен быть отнесен, пожалуй, к тем товарищам, которые действительно уклонились от нашей национальной программы, от учения по этому вопросу т. Ленина» (там же, стр. 155).
Махарадзе рассказал, как Орджоникидзе единолично руководит не только Закавказским крайкомом, но непосредственно руководит также местными организациями, минуя Центральные Комитеты закавказских республик. С очень резким ответом «уклонистам» выступил Орджоникидзе, который, собственно, осуждал не столько политику «уклонистов», сколько ту осторожную национальную политику, которую Ленин требовал проводить в Грузии. По Орджоникидзе выходило, что руками «уклонистов» Грузией управляют националисты-меньшевики и князья. Даже после секретного письма Ленина по национальному вопросу, с которым все делегаты были уже ознакомлены, Орджоникидзе не отступил ни на шаг от своей, по словам Ленина, «политики великодержавного держиморды». Такое смелое и безоговорочное противопоставление Ленину Орджоникидзе мог позволить себе при условии абсолютной поддержки «тройки».
Речь Орджоникидзе записана на пяти страницах без того, чтобы его прервал председатель, как это было с Мдивани. Даже после продления времени речи Мдивани отведено только 2 1/2 страницы, речи Махарадзе – 3 страницы. Еще одна деталь, показывающая, до чего терпеливый Сталин доходил в своей мелочной мстительности: Мдивани и Махарадзе были членами большевистской партии беспрерывно со дня ее создания – с 1903 года. Так записано во всех справочниках до данного съезда. Но в списке делегатов двенадцатого съезда, где приводятся даты вступления в партию, у Мдивани вместо даты поставлена черточка, как будто он вообще не вступал в партию, а у Махарадзе указано: «в трех анкетах разные даты. Запрошен ЦК Грузии» (там же, стр. 693, 701).
В заключительном слове Сталин ответил только четырем оппонентам – Лутовинову, Осинскому, Мдивани и Махарадзе. О Лутовинове: «Он не доволен режимом нашей партии: нет свободы слова в нашей партии, нет легальности, нет демократизма… Он хочет, чтобы все важнейшие вопросы обсуждались по всем ячейкам снизу доверху… чтобы вся партия принимала участие в обсуждении вопроса» (там же, стр. 181).
Сталин отверг это требование, заявив, что «при таком порядке партия превратилась у нас в дискуссионный клуб вечно болтающих и ничего не решающих… Мы окружены врагами… Обсуждать вопрос в 20 тысячах ячеек – это значит выносить вопрос на улицу. Следует помнить, что в условиях, когда мы окружены врагами, внезапный удар с нашей стороны, неожиданный маневр, быстрота решают все… Демократизм т. Лутовинова есть утопия» (там же, стр. 182).
Об Осинском: «Он уцепился за мою фразу о том, что расширяя ЦК, мы должны ввести в его состав людей независимых. Тов. Осинский полагает, что в этом пункте я устроил некоторую смычку с Осинским, с демократическим централизмом… Нам нужны независимые люди, свободные от личных влияний, от навыков и традиций борьбы внутри ЦК… Он похвалил т. Сталина, похвалил т. Каменева и лягнул т. Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдет очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК («тройки»), с тем, чтобы постепенно разложить все… Если т. Осинский серьезно думает преследовать такую цель, то я должен его предупредить, что он натолкнется на сплошную стену, о которую он расшибет себе голову. Пусть пожалеет себя т. Осинский» (там же, стр. 183).
О Мдивани: Мдивани ведет борьбу против ЦК, «это установлено как комиссией т. Дзержинского, так и комиссией т.т. Каменева – Куйбышева… т. Мдивани изображает дело так, что несмотря на его отзыв, все-таки он победил. Я не знаю, что назвать тогда поражением. Впрочем известно, что блаженной памяти Дон-Кихот тоже считал себя победителем, когда его расшибло ветряными мельницами. Я думаю, что у некоторых товарищей… в Грузии там, в верхнем этаже, по-видимому, не все в порядке» (там же, стр. 185-186). Когда Сталин перед съездом так подчеркнуто оспаривал правоту Мдивани и защищал выводы комиссии Дзержинского, то он тем самым оспаривал и отвергал как аргументы, так и выводы в пользу Мдивани, которые содержались в статье Ленина и которые уже были известны съезду. Но даже тогда, когда Сталин выступал против установок Ленина, он делал это, апеллируя к Ленину, как к своему учителю. Так и здесь. Перейдя от Мдивани прямо к Ленину, Сталин закончил: «Я жалею, что тут нет т. Ленина. Если бы он был здесь, он бы мог сказать: «25 лет пестовал я партию и выпестовал ее, великую и сильную» (Продолжительные аплодисменты)» (там же, стр. 187-188).
Многословный, как всегда, Зиновьев ответил каждому оппоненту, в том числе и тем, которым уже ответил Сталин. В этих ответах Зиновьев прибегал, как и Сталин (вероятно, такая была договоренность в ЦК), к методу отрицания существующих фактов, известных действий или сознательного умолчания позиции Ленина по обсуждаемым вопросам. Вот типичный пример – отвечая критикам о колебаниях в ЦК по вопросу монополии внешней торговли, Зиновьев сказал: «В ЦК не было ни малейших споров насчет незыблемости монополии внешней торговли» (там же, стр. 188). Из предыдущего изложения мы знаем, что ЦК, по предложению «тройки», провел решение о пересмотре монополии и только после категорического вмешательства Ленина вместе с Троцким отменил его. Одному из критиков – Красину – Зиновьев ставил в вину: «Он критиковал политику Ленина, а делал вид, что критикует политику его учеников, хотя Красин не мог критиковать политику Ленина по той простой причине, что за последние шесть месяцев Ленин не имел даже права знать, что делается в ЦК. Другому критику – Ларину, – который приводил факты вынужденной отмены ЦК не только решения о монополии внешней торговли, но и о концессии, Зиновьев отвечал так: «т. Ларин говорил так, как будто он не только сидел в Политбюро, а там родился, там днюет и ночует» (там же, стр. 196).
Аргумент против третьего критика – против Косиора – был такой: «т. Косиор в прошлом году произнес совершенно такую же речь после доклада, не случайного докладчика, как я, а после доклада Владимира Ильича… По-видимому, это его профессия» или: «т. Косиор явно не от себя одного говорил и обвинял нас в том, что мы не даем возможность работать товарищам, которые принадлежали к другой группировке, чем мы. Если бы это обвинение было верно, то нас надо было бы гнать в шею» (там же, стр. 199).
Четвертому критику – Осинскому – жаловавшемуся, что в партии нет свободы критики из-за «исключительного закона» X съезда, Зиновьев ответил: «В нашей партии (спросите любого члена Коминтерна), – в нашей партии достаточно свободы… Исключительного закона у нас нет, и по этой причине его отменить никак нельзя» (там же, стр. 200). Или: «т. Осинский говорил, что позволено Ленину, то не позволено кому-нибудь другому. Само собою разумеется. Осинский сказал: когда Ленин сечет, то это еще куда ни шло. Вполне разделяю его вкусы: уж сечься, так сечься у мастера… По Осинскому… «они мол не хотят выпускать власть»… т. Осинский, бросьте это!… Власти у нас, если уж на то пошло, у каждого хоть отбавляй, и никто не чувствует тоски по власти» (там же, стр. 202). В этом месте невольно вспоминаются слова Зиновьева (вложенные в его уста Сталиным) на его процессе в августе 1936 г. На вопрос прокурора, почему вы вместе с Каменевым стали вредителями, шпионами, убийцами, Зиновьев ответил: «Мы жаждали власти!». Зиновьев, по существу, обвинил Осинского, Сапронова и других бывших лидеров демократического централизма, среди которых был и такой ныне верноподданный, как Бубнов, что они несут политическую ответственность за упомянутую анонимную платформу, в которой требовалось сплочение всех коммунистов вокруг «рабочей группы РКП» и удаление из ЦК «тройки». Доказательства Зиновьева были очень просты: «Я поручил одному товарищу взять платформу демократического централизма и взять платформу анонимную и выписать в одном столбце то, что говорится в первой платформе, и с правой стороны то, что говорится во второй… и получилось совпадение на 99%» (там же, стр. 203).
Категорическое заявление «децистов», что они все-таки не имеют никакого отношения к анонимной программе, на Зиновьева и ЦК впечатления не произвело.
Пятого критика политики ЦК – Лутовинова – Зиновьев сначала процитировал буквально: «Если так дальше будет продолжаться, то неизбежно будут группировки», – говорил он. – Это есть угроза в устах одиночки… А мы говорим, что продолжаться это будет именно так» (там же, стр. 200). Через год лидер Коминтерна вспомнит, каким пророком оказался все-таки этот «одиночка» – простой шахтер из Донбасса.
Не в пример шахтеру плохим пророком оказался сам Зиновьев, когда, кончая заключительное слово, он сказал, что в отсутствие Ленина партией будет руководить коллектив, ибо «у нас нет про запас другого гениального вождя» (там же, стр. 205). Ровно через пять лет тот же Зиновьев, возвращаясь в партию после первого исключения, скажет: есть другой гениальный вождь – это «Сталин – Ленин сегодня». То, в чем Зиновьев обвинял критиков политики «тройки» – нехорошо играть в прятки, когда Ленина здесь нет – целиком относилось к нему. Оба докладчика ЦК – Зиновьев в грубой форме, а Сталин более дипломатически – отрицали глубокие расхождения между «тройкой» (Политбюро) и Лениным по ряду важнейших вопросов. Оба докладчика внушали делегатам, что все, что они говорят о прошлой и будущей политике ЦК, целиком опирается на письменные или устные указания Ленина. В этих условиях не вызывает удивления, что съезд «единогласно» одобрил политику ЦК.
Отчет ЦКК Шкирятова вызывал к себе в некотором отношении больший интерес тем, что как раз последние статьи Ленина о реорганизации и пересмотре роли ЦКК по отношению к ЦК были опубликованы в газете («Правда», 25.I.1923 г. и 4. III. 1923 г.). Ленин явно хотел увеличить независимость и контрольные функции ЦКК по отношению к ЦК, для чего он предложил обязательное участие делегации Президиума ЦКК на каждом заседании Политбюро. ЦКК, избираемая наряду с ЦК непосредственно съездом партии, по Ленину, не только должна быть судом чести партии, но и бичом партаппаратного и государственного бюрократизма совместно и объединение с РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция СССР), «не взирая на лица», на генсека и других членов ЦК», как Ленин писал в статье, подзаголовок которой гласит «Предложение XII съезду партии» («Правда», 23.I.1923 г.). Поэтому Ленин предлагал расширить ее состав и выбрать туда старых независимых от ЦК деятелей партии с большим партийным стажем, для соблюдения этой независимости член ЦКК не мог быть одновременно и членом ЦК. Ничего обо всем этом Шкирятов не говорил, даже больше – в докладе Шкирятова (оставшегося на протяжении всего периода правления Сталина его вернейшим помощником по чисткам) не было ни одной ссылки на название статьи Ленина (Двенадцатый съезд…, стр. 217-227). Это и понятно. Центральный пункт доклада Шкирятова о работе ЦКК гласил, что у ЦКК «разрешение всех более или менее важных вопросов было согласовано с ЦК» и что органы ЦКК надо рассматривать, как органы, «работающие совместно с ЦК» и, конечно, с ГПУ (там же, стр. 221, 224). В книге Троцкого «Сталин» есть примечание с указанием, что Сталин был неофициальным председателем ЦКК. В докладе Шкирятова есть косвенное подтверждение этому там, где говорится, что ЦК и Сталин писали и говорили о вещах, которые явно входили в исключительную компетенцию ЦКК (там же, стр. 223). Президиум съезда, не желая особенно распространяться о задачах ЦКК (вопреки ленинским статьям), внес предложение о том, чтобы прения по докладу ЦКК не открывать; делегат Мышкин, ссылаясь именно на статьи и предложения Ленина о ЦКК, возразил президиуму и настаивал на открытий прений. За Мышкина голосовало меньшинство. Таким образом, под дирижерством «тройки» съезд не обсуждал и этих, опубликованных накануне съезда, статей Ленина.
Доклад Бухарина о работе Коминтерна интересен только в отношении двух проблем, которые он поставил еще тогда (1923 г.), когда они казались либо преходящими, либо совершенно не актуальными: проблемы угрозы фашизма и предстоящего пробуждения колониального мира. О фашизме он сказал, что. «повсеместное распространение фашизма» становится основной тенденцией развития Европы и что «глубочайший корень фашизма заключается в том, что европейская буржуазия не в состоянии управлять всей хозяйственной жизнью страны на таких началах, которые соответствуют нормальному ходу капиталистического развития… Фашистские организации и функции этих фашистских организаций представляют собою легализованную гражданскую войну… Террор со стороны фашизма усилился… В Италии фашистская партия стала правящей… В Германии… наиболее яркой организацией является баварская организация «национал-социалистов» во главе с Гитлером» (там же, стр. 248-249). В отношении колониального мира Бухарин предвосхитил не только доктрину, но и терминологию Мао Цзэ-дуна. Бухарин говорил: «Если рассматривать положение вещей в их всемирно-историческом масштабе, можно сказать, крупные промышленные государства – это города, а колонии и полуколонии – это деревни. И вот когда в «городе» начинается революционное брожение, и в деревне начинают пускать красного петуха, необходимо создание великого единого фронта между революционным пролетариатом мирового «города» и крестьянством мировой «деревни». На этот путь история вступила бесповоротно» (там же, стр. 279). По докладу Бухарина прений не было, а деятельность делегации РКП в Коминтерне была одобрена.
Зато второй доклад Сталина «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве» вновь вызвал бурные прения, а со стороны грузинских «национал-социалистов» и резкие возражения.
Прежде всего, Сталин обошел гробовым молчанием статью Ленина по национальному вопросу, в которой как мы видели уже, столь резко и категорически осуждалась политика Сталина в национальном вопросе вообще и в грузинском вопросе, в частности. Сталин заявил, что существует не только один уклон – к великодержавному шовинизму (как указано у Ленина), а еще и другой – уклон к местному национализму. Хотя уклон к великодержавному шовинизму более опасен, но бороться надо с обоими уклонами. Сталин не назвал никого, кого можно заподозрить в великодержавном шовинизме (мы видели, что Ленин назвал таковых: Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе, хотя они и бывшие «нацмены»), но зато назвал уклонистов в сторону местного национализма в лице группы Мдивани в Грузии. Проявление грузинского национализма этой группы Сталин видел в том, что она хотела, во-первых, войти непосредственно в состав СССР, минуя закавказскую федерацию, во-вторых, грузинские уклонисты угнетают национальные меньшинства в Грузии – абхазцев, аджарцев и южных осетин. Первым в прениях с ответом Сталину выступил тот же Мдивани. Он начал с указания, что «у нас существует школа Ильича по национальному вопросу, которая раз и навсегда разрешила национальный вопрос… Многие наши товарищи не отвергли национальную программу, а отодвинули в сторону… Один из членов ЦК заявил, что национальный вопрос для нас – вопрос тактики… Что же нам нужно? Нам нужно то, чему нас всегда учил т. Ильич и к чему нас призывал в последних своих письмах, известных съезду только через отдельные делегации… Я заявляю, что имевшее здесь место (в докладе Сталина. – А. А.) противопоставление интернационализма нашему «национализму» в корне неверно, если понимать интернационализм так, как его понимает т. Ильич… В письмах Владимира Ильича очень твердо и выразительно сказано как раз то, из-за чего мы гам боролись.
Орджоникидзе (с места). Гении. Мдивани. Нет, не мы гении, у нас имеются другие, возведенные в сан гениев люди, но мы простые коммунисты, которые думают о национальной программе. Если мы подошли к правильному разрешению национальной программы, так это сделали наши коммунистические и интернациональные головы, а не ваши. Мне приходится возражать, чего я не думал делать, докладчику. Тов. докладчик очень много места уделил Грузии и грузинскому шовинизму.
Сталин (с места). В знак особого уважения! Мдивани. Спасибо, т. Сталин. Но разрешите мне в знак «особеннейшего» уважения напомнить вам кое-что из прошлой нашей жизни» (там же, стр. 454-455).
Мдивани привел ряд фактов, свидетельствующих, что национальные меньшинства Грузии – абхазцы и осетины – получили из рук «уклонистского» ЦК Грузии свои автономии и политику этого ЦК всегда одобряли, а с аджарцами произошел казус, задержалось провозглашение их автономии, потому что Сталин, приехавший в 1921 г. в Грузию, приказал председателю правительства Грузии Мдивани быть «осторожным» с аджарцами. Мдивани добавил: «Когда это делается с распоряжения т. Сталина, я должен сказать: слушаюсь, т. Сталин! Мне было дано указание сделать так, чтобы аджарцы не хозяйничали в Батуме (столица Аджарии. – А. А.). С этого и началось их недовольство… Аджарцам автономию мы дали» (там же, стр. 456-457).
Мдивани остановился и на самом главном обвинении в уклонизме, «социал-национализме» того ЦК Грузии, который он возглавлял. Мдивани сказал: «Самое ужасное это то, что мы против Закавказской федерации… Мы не против Закавказской федерации, а против той самой единой Закавказской республики, которую создали… Когда комиссия Каменева и Куйбышева приехала, Куйбышев сказал: «зачем эта федерация в такой форме, разве нельзя федерировать по экономическому вопросу и создать экономический совет?» Это сказал секретарь ЦК (Куйбышев). Другой член ЦК Каменев сидит тут же и не протестует. И вот, в результате, они не уклонисты, а мы уклонисты и ужасные люди» (там же, стр. 458).
В чем же был корень всех разногласий между Сталиным и Орджоникидзе, с одной стороны, и «уклонистами», с другой? Этот вопрос был поставлен самим Мдивани, на который он дал довольно ясный ответ: «Товарищи, чего же мы хотим? (Голос: «Кто: "мы"?») Кто? Вы спросите тех, кто нас окрестил уклонистами… Да, мы всесоветское объединение! Дайте в это советское объединение самые главные комиссариаты, определяющие нашу внешнюю политику, защиту нашей республики… Отдайте этим отдельным национальностям другие комиссариаты, где они могут проявить свою волю, свое умение хозяйничать, свое умение творить новую жизнь» (там же, стр. 455, 458).
Сторонник и один из информаторов Сталина в Грузии, бывший «буддист», то есть ученик Буду Мдивани, теперь уже нарком Грузии, Стуруа сказал, что «если мы останемся верными Марксу, у пролетариата нет никакой родины», а насчет морали «запомним слова т. Ленина, который наивным товарищам, когда они спросили что «такое коммунистическая мораль?», – сказал: убивать, уничтожать, камня на камне не оставлять, когда в пользу революции; но в другом случае гладьте по голове, называйте Александром Македонским, если это в пользу революции. Вот как нужно подойти к этому вопросу». Стуруа рассказал, что ему открыло глаза одно нелегальное собрание старого грузинского ЦК, на котором он присутствовал: «там стоял вопрос, что «великодержавники» – это т.т. Орджоникидзе, Сталин и др., нужно их послать восвояси… Но каким образом? Это вышло так, как мыши хотели повесить кошке на шею колокольчик, чтобы звенел, когда она идет, но повесить не решался никто. Так же и тут. Судили-рядили и пришли к заключению, что… нас побьют. Нашли такой выход: мы выйдем из состава РКП и вступим в Коминтерн, как грузинская секция… Теперь я понял: «тут умысел другой был, хозяин музыку любил» (там же, стр. 462-644).
Махарадзе указал, что в точном смысле слова в СССР вообще нет независимости или самостоятельности каких-либо советских республик: «ведь у нас одна партия, один центральный орган, который определяет для всех республик все решительно, и общие директивы, вплоть до назначения ответственных руководителей в республиках, – все это исходит от одного центра, так что говорить при этих условиях о самостоятельности, независимости, – это в высшей степени непонятное само по себе положение» (там же, стр. 472). Поэтому речь может идти о правильном практическом проведении национальной программы в республиках. Он указал Сталину, что знаменитый отныне «декрет о кордонах» Грузии против других советских республик был составлен не «уклонистами», а «интернационалистом», сторонником Сталина и Орджоникидзе – наркомом внутренних дел Гегечкори, «этот проект Гегечкори у нас в Грузии не увидел света и пропал» (там же, стр. 472). Махарадзе сказал, что этот проект, сознательно подсунутый «уклонистам» со стороны Орджоникидзе, не только отпечатан в «Правде», но даже в бюллетене съезда – «я нахожу, товарищи, это недостойным нашего съезда». Махарадзе указал и на то, что точка зрения Сталина в переписке с Лениным, чтобы не спешили с федерацией, тоже была точкой зрения «уклонистов» против Орджоникидзе, который хотел провести федерацию просто «по военному приказу». Махарадзе указал, имея в виду выступление Стуруа, что не «уклонисты» говорили о Сталине и Орджоникидзе как о «великодержавниках», а другой человек: «Это был т. Ильич. Вы все это хорошо знаете. Теперь я вас спрашиваю: похоже ли то, что здесь провозглашается, на то, что говорил Владимир Ильич?» (там же, стр. 474).
Член ЦК, председатель правительства Украины Раковский выразил общее настроение многих членов ЦК, когда сказал, что «некоторое время мы питали надежду накануне съезда, что национальный вопрос, как предполагал Ильич, станет центром нашего съезда, а он стал хвостом нашего съезда». Партия много раз ставила национальный вопрос в повестку дня своих съездов, но «чем больше мы ставим его, тем больше удаляемся от коммунистического понимания и решения национального вопроса». Раковский далее указал, что «т. Сталин остановился как раз на пороге выяснения подоплеки национального вопроса», а этой подоплекой Раковский считал озабоченность партийно-советской бюрократии неудобством техники управления многонациональной страной, считаясь там со всякими «автономиями». Раковский: «Наши центральные органы начинают смотреть на управление всей страной с точки зрения их канцелярских удобств… Неудобно управлять двадцатью республиками, а вот если бы все это было одно, если бы, нажав на одну кнопку, можно было бы управлять всей страной, – это было бы удобно». Раковский кончил словами: «Уездный исполком больше знает свои права, чем национальные республики. Союзное строительство пошло по неправильному пути. Как вам известно, это есть мнение не только мое, – это есть мнение Владимира Ильича» (там же, стр. 532-534).
Делегат Цинцадзе напомнил съезду, что тот принцип права народов на самоопределение, завоевавший большевикам симпатию колониальных народов Востока, Сталин свел на нет в своем плане «автономизации» независимых советских республик. Оратор указал, что дело вовсе не в том, что отдельные люди в центре или на местах ошибаются, «дело не в людях, дело в системе управления», если эта система не будет пересмотрена, положение не изменится, поэтому, сказал Цинцадзе, «нужно резко переменить политику, которая велась и ведется», и в этом вопросе так называемые уклонисты «абсолютно солидарны со школой т. Ленина, с самим т. Лениным» (там же, стр. 534-537).
Секретарь ЦИК СССР, один из наиболее доверенных и близких друзей и единомышленников Сталина, сам тоже грузин по национальности, Енукидзе (которого Сталин потом, конечно, тоже расстрелял) выступил с резкой, открытой критикой секретной статьи Ленина по национальному вопросу. Хотя на речи Енукидзе явно видна редакторская рука Сталина, но сам Сталин не осмелился так защищать себя против Ленина, как это позволил себе за него его усердный соратник. Сначала Енукидзе, увидев в выступлении Раковского образование нечто вроде «украинско-грузинского фронта» против Сталина, решил ударить по Раковскому. Он объяснил обвинения Раковского, как недоразумение в результате его горячности. Енукидзе сказал: «Вчера товарищи, видя горячность выступавших здесь грузин, шутили, что нужно обыскивать их перед выступлением, как бы не произошло столкновения, но т. Раковский затмил своей горячностью всех кавказцев, вместе взятых».
Переходя к анализу национальной статьи Ленина, Енукидзе осмелился сделать ряд утверждений, явно фальсифицирующих статью Ленина. Вот они:
«Вопрос, который выдвигает Ленин в своем известном вам письме, имеет колоссальное значение не по отношению… к Грузии или Украине, или в отношении тех отдельных фактов, которыми он иллюстрирует свою общую мысль. Этот вопрос интересен в отношении нашего международного положения» (то есть, по Енукидзе, письмо или статья Ленина не имеет значения для внутренней национальной политики, а только для внешней пропаганды);
«Много здесь было нареканий и больше всего это производило впечатление, что политика Орджоникидзе была политикой насилия, политикой Держиморды… Это слово значится и в письме т. Ленина… На самом деле Орджоникидзе проводил политику ЦК…»
Ленин требовал «проявлять максимум уступчивости на Кавказе… Если уступчивость граничит с тем, что мы уступаем всяким мелко-националистическим предрассудкам, то такую уступчивость надо пресечь в корне… Уклонисты поддались этим предрассудкам»;
«Теперь о письме т. Ленина. Тут т. Мдивани в своей речи ежесекундно склонял имя т. Ильича, и он хотел создать впечатление, что т. Ленин будто специально написал это письмо, чтобы поддержать товарищей уклонистов и оправдать всецело их политику. (Бухарин: «Конечно, с этой целью».) Не с этой целью, т. Бухарин. Я позволю себе сказать, что т. Ленина мы тоже немного знаем»;
«Большая часть письма т. Ленина посвящена общим вопросам нашей национальной политики, и против этих общих мыслей ни т. Сталин, ни т. Орджоникидзе, конечно, не возражают. Что же касается частных вопросов, затронутых в его письме (т. е. вопросов, касающихся критики действий Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского. – А. А.), то мне кажется, что т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации»…
Мдивани. Отчего не опубликовывают письмо?
Енукидзе. Письмо все делегаты читали» (там же, стр. 537-541).
Вопрос о том, почему ЦК отказывается опубликовать письмо Ленина, ставили и другие делегаты. Президиум съезда поручил Зиновьеву ответить на это. Зиновьев объяснил, что неопубликование статьи Ленина связано с характером указаний Ленина, но в чем заключались эти указания, он не объяснил, не объяснил по той простой причине, что их вообще не было. Вот соответствующее место из речи Зиновьева: «Т. Яковлев требовал опубликовать письмо т. Ленина. Президиум съезда принял единогласное решение: не опубликовать пока этого документа, ввиду характера тех указаний, которые дал сам Владимир Ильич», но Зиновьев решил сразу отвести всякие подозрения против Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Он сказал: «Дело тут вовсе не в личных нападках. Товарищи, которые непосредственно заинтересованы, первые требовали публикации этого письма». Как поверить Зиновьеву, что «заинтересованные товарищи», то есть Сталин, Орджоникидзе и Дзержинский, потребовали публикации политически убийственного для них письма Ленина? К тому же, Зиновьев противоречит самому себе. Ведь эти «товарищи» сидели в президиуме съезда, а президиум "единогласно" решил не публиковать письмо Ленина, в том числе голосами членов президиума Сталина и Орджоникидзе (там же, стр. 552).
Представитель Азербайджана Ахундов не согласился с «уклонистами», что Ленин, если бы он присутствовал на съезде, ударил бы по той политике, которую ведут сейчас. Ахундов сказал, что «никогда этого не будет, чтобы Владимир Ильич или какой-нибудь отдельный член партии, каким бы уважением он ни пользовался, чтобы он решился ударить по целой партии». Ахундов предупредил, что «уклонисты всех стран объединяются» и поэтому в борьбе с ними «никаких колебаний не должно быть» (там же, стр. 560).
Ряд делегатов с мест выступили тоже в духе Ахундова – политика ЦК верна, она в духе Ленина. Когда начали выступать члены ЦК в пользу критикуемой в письме Ленина политики Сталина в национальном вопросе, то казалось, что в ЦК существует единодушная поддержка Сталина. Полным диссонансом прозвучало поэтому выступление Бухарина. Едва ли Ленин защитил бы свою позицию лучше, чем это сделал Бухарин. Бухарин указал Зиновьеву, что дела обстоят в национальной политике не так уж блестяще, как их рисует Зиновьев. Если национальный вопрос за последнее время обсуждался на трех пленумах ЦК, значит, есть что обсуждать и что осуждать. Бухарин целиком поддержал тезис Ленина о «великодержавном шовинизме» в политике ЦК. Он заявил: «Почему т. Ленин с такой бешеной энергией стал бить тревогу в грузинском вопросе? И почему т. Ленин не сказал ни слова в своем письме об ошибках уклонистов, и, наоборот, все слова сказал, и четырехаршинные слова сказал, против политики, которая велась против уклонистов? Почему он это сделал? Потому, что не знал, что существует местный шовинизм? А потому, что т. Ленин – гениальный стратег. Он знает, что нужно бить главного врага. Например, на этом съезде нечего говорить о местном шовинизме. Это – вторая фаза нашей борьбы. Если мы будем говорить в целях «объективной справедливости» о великорусском шовинизме и в то же время рассуждать, что существует еще грузинский, украинский, ахалцихский, гомель-гомельский шовинизм и какой угодно шовинизм, этим мы потопим основной вопрос. И поэтому совершенно ясно, что т. Ленин в своих письмах и в известном документе, о котором здесь говорилось, вовсе не стоял на точке зрения этой замечательной «объективной справедливости», а взял кое-кого за волосы и давай дергать направо и налево. И совершенно правильно сделал, именно потому, что только так можно повернуть общественное мнение партии по той дороге, которую т. Ленин считает правильной (Аплодисменты). Вы заметьте, что с т. Зиновьевым произошло, когда он говорил против местного шовинизма, – гром аплодисментов отовсюду посыпался. Какая замечательная солидарность… Но когда речь идет о русском шовинизме, там только кончик торчит (аплодисменты, смех) и это есть самое опасное». Бухарин сделал исключение для Сталина, но такое исключение, которое, вероятно, звучало в ушах Сталина как оскорбление: «Я понимаю, когда наш дорогой друг, т. Коба Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма, и что он, как грузин, выступает против грузинского шовинизма» (там же, стр. 563-564) (кто был Сталин по национальности, лучше всего выразил его сын, мальчик Василий, когда он своей сестре Светлане, по ее словам, сообщил новость: «А знаешь, наш отец раньше был грузином»).
Речь Радека была так построена, чтобы и Ленину угодить, но и Сталина не обидеть. Начал он с Бухарина: «Тут некоторые товарищи говорили, что когда т. Бухарин видит мертвого воробья, то кричит: «все помрем через два дня» и впадает в панику. Я разделяю мнение о растущем значении национального вопроса… И лучше, чтобы здесь Мдивани орал вовсю, чем мужики в Грузии», но, к удовлетворению Сталина и Зиновьева, добавил: «Тут т. Зиновьев сказал одну важную вещь: не одна или две палаты (то есть палаты ЦИК СССР. – А. А.) важны сами по себе, а важна партия… Несмотря на принципиальное согласие с т. Бухариным… я не согласен с той «карт-бланш», которую т. Бухарин дает Мдивани и уклонистам» (там же, стр. 565-567).
В заключительном слове Сталин обвинил Бухарина и Раковского в преувеличении значения национального вопроса и из-за этого «они проглядели… вопрос о власти рабочего класса». Бухарин «предложил выкинуть пункт, говорящий о вреде местного шовинизма. Дескать, незачем возиться с таким червячком, как местный шовинизм, когда мы имеем такого «Голиафа», как великорусский шовинизм. Вообще у т. Бухарина было покаянное настроение. Это понятно: годами он грешил против национальностей, отрицая право на самоопределение, – пора, наконец, и раскаяться. Но раскаявшись, он ударился в другую крайность. Курьезно, что т. Бухарин призывает партию последовать его примеру и тоже покаяться, хотя весь мир знает, что партия тут ни при чем… каяться ей не в чем. Дело в том, что т. Бухарин не понял сути национального вопроса» (там же, стр. 596-597).
Что же сказал Сталин по существу тех обвинений, которые столь резко сформулировал лично против него Ленин? Только следующее: «Тут очень многие ссылались на записки и статьи Владимира Ильича. Я не хотел бы цитировать учителя моего, т. Ленина, так как его здесь нет, и я боюсь, что, может быть, неправильно и не к месту сошлюсь на него. Тем не менее, я вынужден одно место аксиоматическое процитировать… Разбирая письмо Маркса о национальном вопросе, Ленин делает такой вывод: «по сравнению с рабочим вопросом подчиненное значение национального вопроса не подлежит сомнению для Маркса». Тут всего две строчки, но они решают все. Вот это надо зарубить себе на носу некоторым не по разуму усердным товарищам» (там же, стр. 597). Чтобы не ошибиться в интерпретации, Сталин побоялся процитировать то, что учитель писал о нем и о национальном вопросе всего четыре месяца тому назад, но не побоялся цитировать и интерпретировать то, что Ленин писал о Марксе и национальном вопросе задолго до захвата власти.
Некоторые подробности в отношении освещения борьбы внутри Политбюро и ЦК как вокруг национального вопроса, так и по другим вопросам, которые стояли в повестке дня съезда, дает новый стенографический отчет XII съезда 1968 г. Редакция издания протоколов этого съезда приобщила к старым протоколам те места, которые были выпущены из старых протоколов в 1923 г.:
1) По национальному вопросу: Президиум съезда заслушал информацию ЦК о письме Ленина. Президиум постановил не опубликовывать его, а только огласить письмо Ленина и «весь материал» (то есть, материал комиссий ЦК и Сталина. – А. А.) на «сеньорен-конвенте», «после этого члены Президиума оглашают на делегациях съезда… на секции по национальному вопросу не оглашать». Поскольку в широких кругах партии начали говорить, что Политбюро («тройка») уже четыре месяца скрывает письмо Ленина, то Президиум считает нужным сказать, что «Записка» Ленина стала известна ЦК только накануне съезда, поэтому Президиум будет считать распространение каких-либо слухов о задержке оглашения этой записки со стороны кого бы то ни было из членов ЦК клеветой» (Двенадцатый съезд РКП (б). Стенографический отчет, 1968 г., стр. 821).
К новому изданию протоколов приложено письмо всех членов и кандидатов Политбюро, в котором критикуется позиция Троцкого. По поводу грузинских дел мы узнаем, по крайней мере, двойственность поведения Троцкого. Мы уже знаем, что Ленин просил Троцкого поддержать перед ЦК линию статьи или письма Ленина против Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Теперь из письма членов и кандидатов Политбюро мы узнаем, что Троцкий, по существу, не поддержал Ленина, а предложил резолюцию, за которую голосовал даже Сталин. В этом письме говорится: «По вопросу о Грузии мы констатируем, что т. Троцкий сам сформулировал постановление Политбюро о Грузии… несмотря на то, что большинство из нижеподписавшихся считает сейчас прежние решения ЦК не во всех частях правильными, т. Троцкий несет за эти ошибки полную ответственность» (там же, стр. 819). О каких ошибках речь идет – неясно, в свете доклада Сталина и речей его сторонников на данном съезде можно предположить, что тут говорится об ошибочности компромиссных решений ЦК об «уклонистах», вместо того, чтобы их резко осудить, хотя бы даже это было против письма Ленина.
2) По поводу тезисов Троцкого о промышленности. Троцкий рассказывал в своих мемуарах, что «тройка» всячески искала повода подчеркнуть свои разногласия с ним. Это подтверждает опубликованое теперь «Письмо членов и кандидатов Политбюро», в котором хотя и подчеркивается, что «Пленум ЦК единодушно голосовал за взятие за основу известных тезисов т. Троцкого по вопросам о промышленности» (там же, стр. 816), но после Пленума ЦК и накануне открытия съезда члены Политбюро («тройки») указали Троцкому, что он допустил ошибку, не указав в своих тезисах «о соотношении между пролетариатом и крестьянством» и «о соотношении между партией и госаппаратом» (там же, стр. 819), то есть не указал пунктов, которые касаются политического и организационного отчетов ЦК, а не доклада на узкую, чисто хозяйственную тему, порученную Троцкому. Искусственность этого обвинения была настолько очевидна, что редакция старых протоколов съезда выключила «Письмо членов Политбюро» из материалов, а новая редакция привела его как убийственное доказательство недооценки Троцким роли крестьянства!
3) По поводу групповой организационной политики ЦК.
Из старых протоколов были исключены, а теперь восстановлены следующие места из речей Косиора и Сталина. В. Косиор: «Основной вопрос заключается в том, что руководящая группа ЦК в своей организационной политике в значительной степени проводит групповую политику» (там же, стр. 102).
Ответ Сталина: «т. Косиор сказал, что ЦК занимался тенденциозным подбором работников снизу доверху, причем в результате такого подбора ряд товарищей от Троцкого до Шляпникова оказался без. работы (речь идет о партийной работе. – А.А.)… В сентябре прошлого года т. Ленин внес в Политбюро предложение, чтобы Троцкого назначили его заместителем, заместителем председателя Совнаркома. Предложение это было проголосовано. Т. Троцкий категорически отказался без мотивов. В январе этого года я повторил предложение т. Ленина… Мы еще раз получили категорический ответ с мотивировкой о том, что назначать его заместителем – это значит ликвидировать его как советского работника» (там же, стр. 198-199).
Но между предложениями Ленина и Сталина была одна существенная разница – Ленин хотел сделать Троцкого заместителем председателя правительства по политическим делам, а Сталина – по делам хозяйственным. (ВСНХ, Госплан и т. д.). Сталин, несомненно, метил еще дальше – лишить Троцкого непосредственного руководства Красной армией. Только это мог иметь в виду Троцкий, когда говорил, что его хотят ликвидировать как «советского работника». В своем ответе Косиору Сталин пошел так далеко, что перед всем съездом заподозрил члена Политбюро, верховного шефа Красной армии в каких-нибудь скрытых мотивах поведения. Вот слова Сталина: «Очевидно, у т. Троцкого какой-то мотив, какое-то соображение, какая-то причина, которая не дает ему взять, кроме военной, еще другую, более сложную работу. Тут, товарищи, ЦК, конечно, ни при чем» (там же, стр. 199). Вероятно, Сталину указали на съезде, что неудобно так подозревать коллегу по Политбюро из-за того, что тот не хочет быть заместителем председателя правительства, то есть, по советским понятиям, «министром без портфеля». Поэтому, вероятно, это место выступления Сталина было изъято из старых протоколов, даже из Сочинений самого Сталина. Все-таки Сталин распространил вышецитированное «Письмо членов и кандидатов Политбюро» среди делегатов съезда, оно кончалось словами: «Будто в Политбюро какое-то предвзятое большинство, связанное кружковщиной, мы отметаем как простое извращение истины» (там же, стр. 818), но так как это письмо не подписано только двумя членами Политбюро – больным Лениным и здравствующим Троцким, то совершенно ясно, что оно само по себе свидетельствует об образовании вокруг «тройки» антиленинского, антитроцкистского большинства.
4) По поводу расширения ЦК.
Ленин предлагал расширить состав ЦК, чтобы предупредить раскол в ЦК между Троцким и Сталиным. Сталин ухватился за эту' идею (не ссылаясь на Ленина) и предложил февральскому пленуму ЦК расширить ЦК за счет «независимых людей» с мест (иначе говоря, за счет секретарей губкомов, которые зависели только от одного Сталина). Троцкий увидел, что Сталин хочет расширить ЦК как раз своими людьми с мест. Поэтому он и Рыков голосовали против плана Сталина. Зиновьев и Каменев вообще не поняли, в чем дело. Когда Троцкий выдвинул предложение вместо расширения ЦК создать новый верховный центр – «Совет партии», как директивный орган, «тройка» в этом предложении увидела угрозу монополии своей власти в Политбюро. Предложение Троцкого было отвергнуто, а предложение Сталина принято (там же, стр. 848). Съезд закрылся принятием резолюции в духе «тройки» и выборами новых руководящих органов в духе Сталина.
Членский состав был расширен с 27 человек до 40. Кандидатов ЦК было избрано 17 чел. Членов ЦКК было избрано 50 чел., кандидатов – 10 чел. Членов Центральной Ревизионной комиссии избрано 3 человека.
Перечислим состав ЦК.
Члены ЦК:
1. Андреев, 2. Бухарин, 3. Ворошилов, 4. Дзержинский, 5. Евдокимов (новый, зиновьевец), 6. Зеленский, 7. Зиновьев, 8. Залуцкий (новый, зиновьевец), 9. Калинин, 10. Кубяк (новый, сталинец), 11. Киров (новый, сталинец), 12. Короткое, 13. Комаров (новый, сталинец), 14. Квиринг (новый, сталинец), 15. Каменев, 16. Ленин, 17. Лашевич (новый, сначала сталинец, потом троцкист), 18. Мануильский (новый, сталинец), 19. Молотов, 20. Микоян (новый, сталинец), 21. Михайлов (новый, сталинец), 22. Орджоникидзе, 23. Петровский, 24. Пятаков (новый, троцкист), 25. Рудзутак, 26. Рыков, 27. Радек, 28. Раковский, 29. Сталин, 30. Сулимов (новый, сталинец), 31. Сокольников, 32. Смирнов, 33. Томский, 34. Троцкий, 35. Угланов (новый, сталинец), 36. Уханов (новый, сталинец), 37. Фрунзе, 38. Харитонов (новый, сталинец), 39. Чубарь, 40. Цюрупа (новый).
Из этих шестнадцати новых членов ЦК только два человека стояли ближе к Зиновьеву и Каменеву, а десять губернских или центральных работников были прямыми выдвиженцами Сталина. Кандидаты ЦК:
1. Бадаев, 2. Бубнов, 3. Каганович, 4. Колотилов, 5. Косиор С., 6. Лепсе, 7. Лебедь, 8. Москвин, 9. Мясников, 10. Морозов, 11. Нариманов, 12. Орахелашвили, 13. Румянцев, 14. Рыскулов, 15. Скрыпник, 16. Урываев, 17. Чудов.
Из этих семнадцати кандидатов три человека стояли близко к Зиновьеву (Бадаев, Мясников, Москвин), два были центральными работниками, остальные двенадцать были выдвиженцами Сталина с мест.
Куйбышев и Ярославский не были переизбраны в ЦК, так как Сталин поручил им непосредственное руководство над ЦКК. ЦКК тоже была расширена с 5 человек до 50 членов и 10 кандидатов ЦКК и подобрана приблизительно на тех же принципах и в тех же пропорциях, что и ЦК партии. Та «необъятная власть» генсека, против которой Ленин предупреждал в «Завещании», теперь была организационно закреплена. Не только Троцкий, но едва ли и объединенный блок его с Зиновьевым и Каменевым мог бы сейчас ее поколебать. Однако терпеливый и предусмотрительный Сталин будет блокироваться с Зиновьевым и Каменевым, пока политически не покончит с Троцким.
Даже данный съезд, открыто антитроцкистски подготовленный «тройкой», показал все еще невероятную популярность Троцкого не только в стране, но и в партии. Почти каждая делегация рабочих и других организаций, пришедших приветствовать съезд, кончала речь возгласом «Да здравствуют наши вожди Ленин и Троцкий!», иногда «да здравствуют наши вожди Ленин, Троцкий и Зиновьев!», но никогда ни в одном из приветствий не упомянуто имя Сталина. По аплодисментам самого съезда Троцкий стоит на первом месте, Зиновьев – на втором, Сталин – на третьем месте. Партия еще сама не знает, кто ее подлинный вождь.