После получения задач части дивизии сейчас же начали выдвигаться к Иловлинской в указанных им направлениях, охватывая ее со всех сторон.
Белогвардейцы спохватились, когда красные кавалеристы уже карьером неслись на станицу и мощное "ура" гремело со всех сторон - с юга и севера, с востока и запада. Артиллерия белых открыла огонь, однако скоро замолчала, атакованная эскадронами первого эшелона. Бой был скоротечным, но ожесточенным. Пехота противника упорно сопротивлялась, но в конце концов под бурным натиском наших частей начала разбегаться и сдаваться в плен. Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны генерала Радко-Дмитриева, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены, в числе убитых, по донесению командира 20 кавполка Гончарова, оказались генерал Радко-Дмитриев и его начальник штаба.
Во время боя я попал на участок, обстреливаемый артиллерией противника, и был ранен в правую руку картечью. Картечь не перебила кость руки, но нанесла очень сильный ушиб у запястья и повредила мышцу.
К вечеру, когда были отданы последние распоряжения по дивизии, расположившейся на ночлег в Иловлинской, когда прекратилась возбужденная сутолока, неизбежная после горячего боя, и наступила неизменно следовавшая за ней тишина, я вошел в домик, облюбованный для меня ординарцами. Днем, захваченный боем, находясь непрерывно в движении, я как-то мало ощущал ранения в ногу и руку. Теперь же, в тишине крестьянской хаты, ранения сразу дали сильно почувствовать себя. Ноюшая боль левой ноги передавалась по всему телу, правая рука опухла и отяжелела, пальцы руки посинели. Раненая нога тоже опухла. С большим трудом я стянул с нее сапог, из сапога выпали сгустки крови. Так как у меня не было под рукой ни бинта, ни иода, я попросил хозяйку сходить за ними в аптеку. Посылать за санитарами я не хотел разнесут весть, что я ранен, и это, учитывая, что мы находимся в тылу белых, может нехорошо повлиять на бойцов.
Хозяйка не успела еще уйти, как вошел Гриша Хоперский. Поглядев на мою раненую ногу, он встревожился и сказал, что сам возьмется за лечение.
- Только чтобы никто не знал, - сказал я. Гриша кивнул мне и ушел. Вскоре он вернулся с флаконом в руке.
- Вот, - говорит, - искал, искал и все-таки нашел лекарство.
Хозяйка дала чистое белье, Гриша тут же его располосовал и, оперируя, как бывалая медсестра, сделал мне перевязку руки и ноги. Боль несколько утихла, но лечь спать я не мог. Лягу на правый бок - мешает раненая рука. Лягу на левый бок - усиливается боль раненой ноги. Попробовал было лечь на спину, но и на спине тоже было больно. Наконец я нашел наиболее удобное положение: сел за стол, на стол положил подушку, на подушку - больную руку и так отдыхал. Кружилась голова, подташнивало и вообще чувствовал себя скверно.
4
Иловлинский казачий полк Колесова занял станцию Лог и одноименный поселок и после короткого отдыха в соответствии с полученным распоряжением выступил на соединение с дивизией.
Таким образом, на правом фланге обороны 10-й армии противник был разбит. Мы перерезали единственную железнодорожную магистраль, связывавшую белоказаков, наступавших на Царицын, с войсками Краснова, которые действовали против нашей 9-й армии, и установили связь с последней. Теперь, выполняя ранее принятое решение, дивизия должна была повернуть на Царицын, чтобы ударить с тыла по войскам противника, продолжавшим упорные атаки на центральном и южном участках обороны 10-й армии.
9 февраля в четыре часа утра дивизия выступила из Иловлинской на Качалинскую.
Каждый шаг, каждое движение причиняли мне нестерпимую боль. С большим трудом сел я на лошадь и поехал. В пути несколько поразмялся, и раны уже меньше мучили меня.
При подходе к Качалинской дивизия развернулась для боя, но вошла в станицу, не встретив ощутимого сопротивления белых. Тут у них был только штаб формирования. При нем находилось двести пятьдесят офицеров и полторы тысячи мобилизованных крестьян и казаков.
В Качалинской дивизия расположилась на ночлег. Ночью подошел сюда и полк Колесова. Я уже ложился спать, когда мне доложили, что на одной из сторожевых застав дивизии задержан человек и этот человек заявил, что имеет особое поручение к Буденному. Я приказал привести задержанного. Это был офицер в чине есаула по фамилии Аксенов, взятый в плен нашей дивизией в Прямой Балке. По пути из Прямой Балки в Дубовку, куда мы отправили пленных, он убежал и, добравшись до Качалинской, где ранее жил, снова угодил к нам в плен, не зная, что в Качалинской красные, как он сам откровенно признался.
Попросив меня выслушать его, Аксенов стал рассказывать, как казаки-старики заставили его вступить в белую армию, хотя после тяжелого ранения под Перемышлём он вернулся с германского фронта непригодным к строевой службе.
Конечно, никакого поручения у него ко мне не было. Аксенов выдумал его. И вот для чего: он боялся, что его расстреляют - поэтому и убежал из плена, а вторично попав в плен, решил, что у него теперь одна надежда - добраться до самого Буденного.
- Ходит слух, что Буденный относится к пленным великодушно и не расстреливает их, - сказал он. - Поэтому я и просил доставить меня к вам, надеясь на вашу справедливость. Я рассказал вам все как есть и заявляю, что если останусь жив, то служить у белых не буду. Если вы сочтете возможным, то сохраните мне жизнь и разрешите служить у вас там, где я могу принести пользу.
Я приказал отпустить Аксенова домой, считая, что там он больше всего принесет нам пользы - пусть расскажет казакам, как красные поступают с пленными.
Только увели от меня этого офицера, как с другой сторожевой заставы привели еще одного задержанного, который оказался командиром батальона 3-й бригады 39-й стрелковой дивизии нашей армии. Он сообщил, что его бригада, занимавшая оборону в районе станции Котлубань, 20 января была атакована и пленена конницей генерала Попова; ему удалось бежать, но в темноте он сбился с пути и оказался в Качалинской.
По сведениям, полученным от пленных, я знал, что группа генерала Попова состоит из казачьей дивизии четырехполкового состава, отдельной кавалерийской бригады трехполкового состава и двух пехотных полков генерала Маркова. По численности эта группа превосходила нашу кавдивизию, но мы находились в выгодном положении для нанесения удара по ней.
В три часа ночи дивизия, поднятая по тревоге, форсированным маршем двинулась на хутор Вертячий с целью отрезать противника, занявшего Котлубань, от его тылов, освободить взятую им в плен бригаду 39-й стрелковой дивизии и внезапно атаковать группу генерала Попова с тыла.
В хуторе Вертячем и соседнем с ним хуторе Песковатка дивизия захватила обозы частей генерала Попова и после этого резко повернула на восток, в направлении на Котлубань. По пути между Вертячим и Котлубанью наш 4-й полк встретил конвоируемую белогвардейцами 3-ю бригаду 39-й стрелковой дивизии.
Она двигалась тремя колоннами, в хвосте которых конвойные везли на санях сложенное бригадой оружие. За санями артиллерийские уносы тянули пушки, захваченные противником у бригады.
Конвой сдался в плен без выстрела. Радости освобожденных красноармейцев не было предела. Всем бойцам и командирам тут же было возвращено их оружие, выданы боеприпасы. Таким образом, 3-я бригада 39-й стрелковой дивизии была вновь восстановлена в полном составе, за исключением некоторых политработников, которых белые расстреляли в Котлубани.
Вырученная из плена бригада двинулась вслед за нами в бой.
При подходе к станции Котлубань наши части развернулись и атаковали противника с тыла. Атака конников была поддержана мощным огнем артиллерии и пулеметов с тачанок, двигавшихся на флангах атакующих частей. Мощное "ура" гремело кругом. Стремительно неслись полки. Казалось, что, если бы противник и ожидал атаки с тыла, он все равно не выдержал бы такого ураганного натиска. Но он не ожидал. Дикая паника охватила белогвардейцев. Они метались, как в огне. Видно, только одна мысль владела ими: бежать, спасаться любым способом. Некоторые подразделения противника пытались прорваться на флангах наших частей, но все они попадали под огонь станковых пулеметов и сабельные удары красных полков.
Под ливнем пулеметного огня, преследуемые нашими частями, белогвардейцы бежали из Котлубани по большой дороге на юго-восток, к Царицыну. Масса кавалерии вырвалась на простор заснеженной степи и лавиной покатилась на Городище, обороняемое нашими стрелковыми частями. Впереди, насколько позволяла резвость лошадей, мчалась казачья конница Попова. Позади белогвардейцев, ощетинившись сотнями сверкающих клинков, вихрем летела красная конница. Каждый чуть приотставший казак попадал под удары наших клинков.
Красная пехота, занявшая оборону у Городище, увидев огромную массу несущейся на нее конницы, начала было отходить. Однако пулеметные подразделения остались на месте и открыли сильный огонь. Белогвардейцы не могли повернуть назад, так как на хвост их конной толпы неудержимо нажимала наша дивизия. Попав под пулеметный огонь, они повернули резко на юг и помчались вдоль линии обороны нашей пехоты, подставив под удар нашей дивизии свой правый фланг. Части дивизии еще глубже врезались в конную массу противника. Спасаясь от гибели, белогвардейцы хлынули к Гумраку, где стояли два наших бронепоезда. Бронепоезда открыли по ним ураганный огонь. Белогвардейцы отпрянули назад и лицом к лицу столкнулись с полками кавдивизии.
Все перемешалось, началась отчаянная рубка. Кавалерия закружилась, как в бурном водовороте. Противники группами и в одиночку сшибались и рубились, одни молча, другие с криком и бранью, бешено крутились, гонялись друг за другом. Падает с лошади красный боец, и в тот же миг два - три белогвардейца под ударами шашек наших конников валятся под копыта коней. Звон клинков, топот, храп и ржание лошадей, злая брань, стоны и крики раненых - все это слилось в один разноголосый шум сражения.
Бой продолжался под неослабевающим огнем бронепоездов. Сначала белогвардейцы стеной отгораживали нас от него, но потом, когда в бою все перемешалось, огонь наших бронепоездов стал одинаково опасен как для противника, так и для нас.
Во избежание лишних потерь я с ординарцем стал пробиваться вперед, чтобы остановить огонь бронепоездов и дать целеуказания. И вдруг вижу: скачет командир полка Рябышев за казаком, стремится достать его и зарубить, да так увлекся погоней, что не замечает, как два белогвардейца приспосабливаются ударить по нему шашками. Я бросился Рябышеву на помощь и буквально над его головой отбил шашки казаков. Рябышев оглянулся, зарубил одного из преследователей и проговорил:
- Вот черт, совсем не заметил, что смерть на спине сидит.
Я порекомендовал ему не увлекаться так, если он еще хочет воевать и тем более командовать.
Наконец, мы с ординарцем выскочили из гущи сражения и карьером помчались к бронепоездам, размахивая шапками. Там, вероятно, поняли, что мы хотим что-то сказать и прекратили огонь. Я влез на бронепоезд и спросил командира. Мне указали на матроса, сидевшего с биноклем у трубы бронепоезда.
- Что же ты, брат, бьешь и чужих и своих? - набросился я на него.
- Да я никак не пойму, где свои и где чужие, и стреляю-то только так, для острастки, - ответил он.
К этому времени наша пехота, занимавшая оборону в районе Городище, поняла, что происходит перед ее фронтом. По всей линии обороны поднялись тысячи бойцов и командиров пехотинцев, и раскатистое несмолкаемое "ура" покатилось по степи. Бойцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствуя своих славных братьев по оружию - красных кавалеристов, которые на их глазах громили конницу белых.
Из Гумрака я соединился по телефону с командующим армией. Наконец-то я имел возможность доложить ему о действиях дивизии. Но Егоров так обрадовался, когда услышал мой голос, что не стал слушать доклада по телефону, а приказал немедленно на бронепоезде следовать к нему в Царицын. Я попросил разрешения задержаться до окончания боя и сбора дивизии. Егоров разрешил.
- Только скорее, не медли. Моя машина будет ждать тебя на вокзале, а мы в Реввоенсовете, - сказал он.
Бой закончился полным разгромом группы генерала Попова. Сам Попов и его начальник штаба полковник Калин были убиты. Эим боем и завершилась рейдовая операция Особой кавалерийской дивизии.
...По дорогам к Царицыну строились колонны пленных, тянулись бесчисленные подводы с трофеями - оружием, боеприпасами, продовольствием и различным военным имуществом, в частности перевязочными средствами и медикаментами, в которых мы испытывали особый недостаток.
Приказав дивизии расположиться в Котлубани на отдых и ночлег, я поехал на бронепоезде в Царицын.
Командующий Егоров и члены Реввоенсовета Сомов и Легран встретили меня с распростертыми объятиями и засыпали вопросами:
- Где вы были?
- Почему не давали знать о себе столько времени?
- Какую это пехоту привели с собой?
- А знаете, до нас доходили слухи, что вы ушли в девятую армию и не думаете к нам возвращаться. И еще более невероятное - что вы перешли на сторону белых и действуете на севере против частей Красной Армии.
- Ну докладывайте, что вы натворили, - сказал Егоров.