Но не поверю я в победу зла,
Пока не будет он сожжен дотла.
- Допустим, он - брошенный любовник в сонетах. Брошенный один
раз, потом другой. Однако придворная вертихвостка его бросила ради
лорда, ради его бесценная моя любовь.
И что вы думаете? Поэт прощает другу то, что редко прощают, - похищение любимой. Для него тяжелее лишиться любви друга, чем подруги.
Тебе, мой друг, не ставлю я в вину,
Что ты владеешь тем, чем я владею.
Нет, я в одном тебя лишь упрекну,
Что пренебрег любовью ты моею.
Сначала любвеобильный поэт прощает изменившего друга, затем и склонную к изменам порочную подругу:
Ты делаешь прелестным и порок,
Пятнающий твой нежный юный цвет.
Он, словно червь, прокравшийся в цветок.
Но как богато грех твой разодет!
Какой чертог воздвигнут для грехов,
Задумавших в тебе найти приют.
На них лежит красы твоей покров,
Ни пятнышка там взоры не найдут.
Вообще сонеты просто изобилуют сексуальными символами:
Где лоно невозделанное то,
Что оттолкнуло б дивный этот плуг?
Или:
Пока краса твоя еще сильна,
Какой-нибудь сосуд наполни ею.
Или:
Не схожи так твой вид и аромат,
Что достояньем общим стал твой сад.
Как некогда Толстой, сказавший стеснительному Чехову "я был неукротим", - так Шекспир говорит о своей страсти:
Каких я только не наделал бед,
Себя вообразив на гребне счастья!
Какой в глазах сверкал безумный бред
Горячечной неукротимой страсти!
Так к травам взор я также обратил,
Твоей пресытясь сладостной любовью,
Страдая лишь одним избытком сил,
Искал я облегченья в нездоровье.
И - в заключение - философия жизни и любви Шекспира, выраженная прямой речью:
Уж лучше быть, чем только слыть дурным,
Упрекам подвергаться понапрасну.
Ведь даже радость превратиться в дым,
Когда не сам признал ее прекрасной.
Бесстыдным неприязненным глазам
Не опозорить буйной крови пламя.
Суду потомков - худших, чем я сам,
Желанных мне пороков не предам я.
Я - это я! Глумяся надо мной,
Они изобличат свои проступки.
Да, я прямой, а мой судья - кривой,