обладал самой большой и наиболее всеобъемлющей душой. Все образы
природы были доступны ему, и он рисовал их легко, без усилий; когда он
изображает что-нибудь, вы не только видите, но чувствуете это. Те, кто
обвиняют его в недостатке образования, дают ему самую лучшую
рекомендацию; ему не нужны были очки книжности, чтобы читать природу;
он смотрел в глубь себя (inward) и находил ее там. Я не скажу, что он
всегда ровен; будь это так, я нанес бы ему ущерб, будучи вынужден
сравнивать его с величайшими людьми. Часто он бывает плоским, вялым; в
комедии он опускается до натяжек, а серьезные драмы распирает
напыщенность. Но он всегда велик, когда для этого представляется
достойный повод; никто не посмеет сказать, что, избрав предмет,
достойный его ума, он не сумел стать на голову выше всех остальных
поэтов.
Драйден ссылался на Джона Хейлза, вызвавшегося противопоставить любому автору и любому произведению место из Шекспира, доказывающее превосходство последнего. Даже такие его современники, как Флетчер и Джонсон, замечал Драйден, не могли сравниться славой с Шекспиром.
Критика Драйдена тем более значительна, что он не испытывал никакого пиетета перед великим предтечей, что временами он чувствовал даже собственное превосходство и не страшился острых оборотов. Драйден полагал, что снижение интереса к Шекспиру - результат изменения социальной жизни и словарного состава языка, но главное - роста изящества стиля и речи.
Оспаривая эпоху Шекспира, Флетчера и Джонсона как "золотой век поэзии", усматривая в их творчестве непростительное нарушение смысла, скопище небрежностей, излишнюю вычурность, ненужную цветистость или низость выражений, Драйден, тем не менее, заключал:
Будем восхищаться красотами и возвышенностью Шекспира, не
подражая ему в небрежности и не впадая в то, что я назвал бы летаргией
мысли, охватывающей у него насквозь целые сцены.
Драйден, как спустя века и Томас Манн, широко пользовался методом автокомментария. Вариацию на тему "Троила и Крессиды" Драйден писал одновременно с "Основами критики трагедии", где сопоставлял свою и шекспировскую версии.
В "Троиле и Крессиде" Драйден вывел на сцену призрак самого Потрясающего Копьем и вложил в его уста оценку "родоначальника драматической поэзии":
Никем не обученный, без опыта, живя в варварском веке, я не нашел
готового театра и сам первым создал его. И если я не черпал из
сокровищницы греков и римлян, то лишь потому, что обладал собственным
богатством, из которого извлек больше.
В прологе к "Ауренг-Зебу" Драйден признавал, что "устал от своей давно любимой возлюбленной - Рифмы" и что, хотя он сделал все, что мог сделать как поэт, он испытывал стыд при упоминании священного имени Шекспира: когда он слышал страстные речи его римлян, потрясенный, он впадал в отчаяние и был готов расстаться со сценой, чтобы уступить с сожалением первые почести тому веку, который был менее изящен и искусен.
Неудачей Драйдена была написанная белым стихом трагедия на сюжет шекспировского "Антония и Клеопатры" - "Все ради любви". Решив вступить в конкуренцию с Потрясающим Копьем, Драйден, уступая поэтике классицизма и требованиям морали, "спрямил" характеры, лишив их шекспировского полнокровия, многогранности, многокрасочности, космической масштабности. Антоний уже не полководец, не владыка мира, а банальный влюбленный, Клеопатра - не противоречивая яркая натура, а сварливая женщина. Октавиан вовсе не появлялся на сцене. Вместо мировой трагеди - иинтимная история идиллической любви двух возвышенных героев.
РАТЛЕНДБЭКОНСАУТГЕМПТОНШЕКСПИР
- Но замечательнее всего - этот рассказ Уайльда. - сказал
мистер Суцер, поднимая свой замечательный блокнот. - "Портрет
В. X.", где он доказывает, что сонеты были написаны неким
Вилли Хьюзом, мужем, в чьей власти все цвета.
- Вы хотите сказать, посвящены Вилли Хьюзу? - переспросил
квакер-библиотекарь.
Или Хилли Вьюзу? Или самому себе, Вильяму Художнику. В.Х.:
угадай, кто я?
Джойс
Мы ничего не знаем об авторах величайших творений. Шекспир
никогда не существовал, и я сожалею, что его пьесы помечены именем.
"Книга Иова" не принадлежит никому. Самые полезные и самые глубокие
понятия, какие мы можем составить о человеческом творчестве, в высшей
степени искажаются, когда факты биографии, сентиментальные легенды и
тому подобное примешиваются к внутренней оценке произведения. То, что
составляет произведение, не есть тот, кто ставит на нем свое имя. То,
что составляет произведение, не имеет имени.
Спекуляции, связанные с авторством Шекспира, - результат непонимания спонтанности человеческого гения, возникающего единственно по закону Божественного Промысла. Гений - это мирообъемлющий ум, определяемый не происхождением или образованием, а единственно судьбой. Аристократизм, воспитание, эрудиция вторичны - первично избранничество, вестничество, уста Бога. Гениальность самодостаточна: если она есть, приложится все остальное, нет ее - ничто не поможет.
Каковы причины не преодоленного по сей день "поиска автора"? Их множество, и сам предмет бесчисленных мистификаций достоин обстоятельного психоаналитического, социологического, культурологического и иного исследования. Если снять самый поверхностный слой человеческой психики падкость на сенсацию, связанную с уничтожением гения, то за ним открываются пласты и пласты, уходящие в самую сердцевину художественного творчества. Почему объектом сенсации стал Шекспир? Каков принцип возникновения антишекспировских гипотез? Почему они появились именно в середине XIX века?
Шекспир стал жертвой романтического "культа героя", превращавшего гения в некоего сверхчеловека с титаническими порывами, страстями, высоко возвышающегося над людьми. Драмы Шекспира изобиловали грандиозным разгулом демонизма, бестиальности, трагического величия, гигантских взлетов и падений - всего, что нельзя было сыскать в жизни "актеришки" и "дворняги". Грандиозная стихия фантазии поэта находилась в вопиющем противоречии с будничным существованием лицедея.
Спекуляции на авторстве начались с анекдота из пьесы малоизвестного Джеймса Таунли "Великосветская жизнь под лестницей", в которой героиня вопрошает: "А кто написал Шекспира?", на что другая отвечает: "Шекспира написал мистер Конец (Finish), я сама видела это имя в конце книги".