Шекспир никогда не писал пьесы на современные темы - или исторические хроники, или фантастические путешествия в дальние страны. У него не было современных пьес, потому он и остался навсегда современным. Ему не нужна была современность, ибо его парадигма - ВСЕ ПРОИСХОДИТ ВСЕГДА.
Шекспир не очищал историю от мифов, а оживлял прошлое, вдыхал жизнь в героев. Восемь из десяти шекспировских хроник воссоздают не историю, а драму жизни и драму власти. Шлегель рассматривал хроники как одну бесконечную поэму, в которой "Король Иоанн" является прологом, а "Генрих VIII" эпилогом и которая объединена одной идеей - "за все надо платить".
Более, чем других героев отца английской драмы, XX век актуализировал Ричарда III - гениального ублюдка, политического авантюриста и злодея, терроризирующего народ и собственное окружение, манипулирующего массами людей и превращающего их в марионеток. В чем-то Шекспир провидел даже внешний облик некрофилов тоталитарной эпохи.
Меня природа лживая согнула
И обделила красотой и ростом.
Уродлив, исковеркан и до срока
Я послан в мир живой, я недоделан,
Такой убогий и хромой, что псы,
Когда пред ними ковыляю, лают.
Политические аллюзии с современностью столь близки, что мало кто из режиссеров устоял от гитлеризации или сталинизации Глостера и от снижения злодея-гения то до грубого мясника, то до главаря банды, то до маниакального Джека-потрошителя, то до жалкого лицедея с садистскими наклонностями, то до недоноска, создавшего вокруг себя атмосферу доносов и шпиономании.
Личность Ричарда в исполнении М. Ульянова представала столь
мелкой и отвратительной, что о демонизме не возникало и речи.
Герой М. Ульянова не переживал в финале трагическое прозрение.
Черная душа этого Ричарда до конца оставалась черной. Будучи
смертельно раненым, Ричард полз, словно паук, по перекладинам спинки
своего громадного трона, и струящаяся алая мантия символизировала
смерть этого человечка, решившего выйти на бой со временем и судьбою.
Эта смерть была нелепа и жутка, как и вся его жизнь.
Рождение героя, не обладающего магнетической силой воздействия, лишенного демонизма, подводило к вопросу о том, какое общество могло породить столь ничтожного лидера.
Современность не просто дегероизировала Глостера, лишила его многоцветья и многоголосия, но, примеривая его к себе, с тоталитарной одномерностью и однозначностью, превращала в монстра с полотен Иеронима Босха, в кровожадное чудовище, адекватное первобытной эпохе середины XX века.
Важен не только Ричард III - символична среда, его породившая, его окружавшая - его банда, его цепные псы, его Верные Русланы, которых он выдрессировал кнутом и пряником.
Именно шайка гарантировала Ричарду успех... все это смрадное,
пропитанное кровью, вожделениями власти и похоти историческое
пространство делает "нормальным" появление ублюдка... все без
исключения герои были одержимы неистовой манией величия: их манила
корона, которая, падая, гремела, как консервная банка, - пустой фетиш,
за ним напрасно гонялись персонажи спектакля. Примерял корону Хестингс
- К. Кавсадзе, и его лицо каменело, становилось жестким и одержимым
маниакальной идеей. Принц Эдвард, кабинетный заморыш, натягивал корону
на себя, расцветая в глупейшей улыбке. В конце второго действия короны
держали в руках все горожане - жажда власти обуяла в этом королевстве
всех, от мала до велика.
Никто во времена Сталина не осмеливался говорить о "Ричарде III", а вот Михоэлс не только осмелился, но и сказал главные слова: "Ричард даже солнце понимает с точки зрения своей горбатости".
Но зато после, когда путем убийств, вопреки горбу и уродству,
вопреки всяким утверждениям, всякому солнцу справедливости и правды,
путем взломов и убийств Ричард врывается на престол (точно так же, как
ворвался на какую-то минуту в историю - с поджогами, взломами и
кражами Гитлер), - тогда Ричард становится настолько дерзким, что у
гроба он побеждает леди Анну и заявляет: ну-ка, солнце, свети сюда. Он
вызывает солнце на поединок.
Вот, мне кажется, этот спор с собственным горбом есть самое
главное у Ричарда.
"Тит Андроник" - прототип фильма ужасов, не утративший своей ужасности даже в наше славное время. Эта кровавая трагедия, по мнению некоторых критиков, отвечала низменным вкусам толпы, удовлетворяя никогда не исчезающую потребность человека "пощекотать нервы". Хотя в художественном отношении драма уступает другим творениям "медоточивого" и "сладостного", она динамична, театральна, захватывающа и до жути... современна.
"Юлий Цезарь" - трагедия-предупреждение: предупреждение об опасности великих идей, даже таких, как категорический императив. Пойдя в услужение "единственной истине", Брут становится убийцей "во имя морали". Юлий Цезарь-жертва, положенная на алтарь незыблемого принципа, неукоснительного следования веры абсолютной справедливости. Даже мораль, становясь всесильной и всевластной, немедленно требует для поддержания авторитета пролития крови... Фанатизм - вот самое страшное в человеке, хочет сказать Шекспир в годину постигшего его сильного потрясения.
"Мера за меру", которой досталось столько гневных инвектив от "учителей человечества", содержит глубочайшую идею пагубности плодов несвоевременной свободы. Я подозреваю, что поборников равенства и свободы коробило не обилие прелюбодеяний и площадные шутки, а - "плоды просвещения":
Дитя бьет мамку. И идут вверх дном
Житейские приличья...
Даже за фарсовым комизмом Шекспир скрыл глубочайшую идею краха утопии свободы, приведшей к тотальному распутству. Дело не в сексуальной распущенности - дело в предвосхищении нас:
Как следует за пресыщеньем пост,