клокочущая ненависть. Вместе с автором "Смерти героя" он мог бы
воскликнуть: "Добрая старая Англия! Да поразит тебя сифилис, старая
сука!". Критики писали о "захлебывающемся, хриплом дыхании" и "грубой
яростной активности" Гамлета, разившего без снисхождения. У него была
твердая рука - убивать его научили. Память об отце была для него
памятью о войне. Им управляла месть за бессмысленно павших в газовых
атаках, за обманутых и преданных - вот почему теме отмщения
принадлежало в спектакле особое место. Подобно герою-повествователю в
романе Олдингтона, он спешил искупить свою вину перед мертвыми. Но
голосом Олдингтона говорила элита "потерянного поколения".
Гамлет-Колин Кейт-Джонстон, "человек улицы", представительствовал от
имени тысяч - тех, кто не мог забыть вселенской бойни и не мог ужиться
в "веселых двадцатых", которые прежде всего постарались ни о чем не
вспоминать... Он продемонстрировал, как пугающе актуален может быть
Шекспир, как много горьких истин он способен сказать человеку
"самодовольного десятилегия".
Крэговский Гамлет - мистик, полусон-полудействительность, игра фантазии, горькая усмешка Нирваны над ничтожеством земных дел.
Что он читает? Слова. Что такое вся жизнь? Слова из бесконечного
периода Логоса. Кто они - Гамлет, Офелия, и Полоний, и Горацио, и
король? Ползучие козявки, и стоит посмотреть на бесконечность серой
загадки, окружающей их, чтобы понять скорбь мысли, проникающей
Гамлета.
Гордон Крэг видел Гамлета вне истории: Гамлета-идею, Гамлета-призрака, Гамлета-символа. "Символизм не только в корне всякого искусства, но в корне всякой жизни. Лишь благодаря символам жизнь становится для нас возможной".
Не только тень отца Гамлета, но все образы трагедии
представлялись Крэгу мимолетными воплощениями сил, которые
господствуют над жизнью.
Гамлет - это попытка Шекспира охватить единым взглядом всю картину человеческой жизни, дать ответ на сакраментальный вопрос о ее смысле, подойти к человеку с позиции Бога.
После нескольких лет размышлений над "Гамлетом" Крэг не однажды с
отчаянием писал, что трагедия эта "невоплотима", что претензии театра
до конца "понять и объяснить истину Гамлета" несостоятельны, что даже
самому прекрасного актеру не под силу передать своей игрой, пользуясь
материалом своей человеческой личности и ею же как "инструментом", всю
глубину философского содержания этого образа.
Впрочем, Крэг только повторял Гете, Вильгельм Мейстер которого, имея в виду Гамлета, пришел к следующему заключению: "чем дальше я продвигался, тем затруднительнее мне становилось представить себе все целое, и наконец я увидел почти полную невозможность охватить его общим взглядом!".
Сам Гете видел замысел Шекспира в изображении "великого подвига, возложенного на душу, еще для него не созревшую".
Век расшатался, и скверней всего,
Что я рожден восстановить его!
Август Шлегель и эту характеристику посчитал "положительной" для слабовольного Гамлета.
Что касается характера Гамлета, то, следуя замыслу автора, как я
его понимаю, я не могу судить о нем положительно, как Гете... При его
так часто возникающих и никогда не приводимых в действие замыслах
слабость его воли очевидна.
Тем не менее Гамлет вполне соответствовал духу времени, рожденному Гете. Людвиг Берне считал датского принца копией немцев, а Ф. Фрейлигат пустил в оборот выражение "Гамлет - это Германия", получившее всестороннее обоснование у Гервинуса, находившегося под свежими впечатлениями разочарований "сынов века".
Уильям Хэзлит обратил внимание на то, что основная черта Гамлета думать, а не действовать. Гете считал, что замысел Шекспира состоял в изображении человека, неспособного на великое дело, ибо у него больше чувств, чем силы воли.
Ницше:
Трагедия Гамлета, суть его сакраментального вопроса в
неразрешимой антитезе: знать или действовать. Ибо тому, которому
удалось однажды кинуть верный взгляд на сущность мира, познать, тому
стало противно действовать; ибо их действие ничего не может изменить,