от силы мысли, или Мюссе и Теофиль Готье, увидевшие в том же образе
воплощение всеобщего отрицания, выражение безнадежности, мрачную
поэзию смерти?
Видеть ли в Гамлете, как Ромен Роллан, поэта и мудреца, под
личиной безумия до дна обнажающего свою душу, или - как Чернышевский,
Чехов в "Иванове", Тургенев в "Гамлете Щигровского уезда" - "лишнего
человека", романтически разочарованную позу российских обломовых?
Дж. Робертсон усматривал несообразности в поведении Гамлета как результат противоречия старой фабулы и новой психологии, лишившей действие последовательности.
...будь Гамлет человеком по-настоящему верующим, он заколол бы дядю во время его молитвы, мать заточил бы в монастырь, женился бы на Офелии, после чего жил бы припеваючи.
Так кто же Вы, сэр Гамлет?
Гамлет - жалоба наболевшего сердца.
Гамлет - узник мира, который - тюрьма.
Гамлет - экзистенциалист, видящий мир "очами души", изнутри, улавливающий связь вещей, разумеющий смысл бытия. Гамлет и есть экзистенция: неразрешимость бытия, абсурд мира, отправная точка человеческого отчуждения.
Гамлет - человек с расколотым сознанием, терзаемый непреодолимым расхождением между идеалом человека и человеком реальным. Эти слова - в другом месте - устами Лоренцо произносит и сам Шекспир:
Так надвое нам душу раскололи
Дух доброты и злого своеволья.
"Он одинок не столько в силу своей трагедии, сколько трагедия является следствием его одиночества".
С Гамлета берет начало долгая череда героев "разорванного сознания", покинутых Богом, "чувствующих и думающих так, как если бы Бога не было".
Гамлет, Фауст, Несчастнейший, Дедалус - старые и новые мифологические экзистенциалисты. Они бродят, читая книгу самих себя. Они борются со всеми другими нашими отображенными душами, которые живут в подземельях нашего существа. Борьба бесконечная и всегда начинающаяся с начала. Борьба искушение, борьба - бессмысленность...
Метерлинк говорит: Если сегодня Сократ выйдет из дому, он
обнаружит мудреца, сидящего у своих дверей. Если нынче Иуда пустится в
путь, этот путь его приведет к Иуде. Каждая жизнь - множество дней,
чередой один за другим. Мы бредем сквозь самих себя, встречая
разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов,
братьев по духу, но всякий раз встречаем самих себя.
Гамлет - это единственный герой Шекспира, осознавший трагизм своей судьбы. Гамлет - это и новый Орест, и голдинговский спаситель-искуситель Мэтти, и джойсовский Дедалус, и степной волк...
А еще - джойсовский и найтовский Гамлет: не жертва, а носитель зла. Все образы дурного, гнили, болезни, упоминаемые Гамлетом, - выражения его существа. И вот уже Гамлет предстает посланцем смерти и темной стороной этого мира, а Клавдий - его жизненной силой и здоровьем. Это может показаться парадоксом, но стоит задуматься над фразой "в роли короля Дании Гамлет был бы во сто крат опаснее Клавдия", и все становится на свои места. Дело даже не в мстительности, а в метафизической сущности того явления, которое усеивает сцену грудой трупов. Борцы со злом, умножающие его неисчислимо.
- Роберт Грин назвал его палачом души, - сказал Стефен. - Не зря
он был сыном мясника, орудовавшего остро отточенным резаком,
поплевывая себе на ладони. Девять жизней принес он в жертву за одну
жизнь своего отца, отче нашего иже еси в чистилище. Гамлеты в хаки
стреляют без колебаний. Кровавая бойня пятого акта - прообраза
концентрационного лагеря, воспетого Суинберном.
В "Кризисе духа" Валери сделал Гамлета доверенным лицом, которому "служат привидениями все предметы наших распрей, а угрызениями совести - все основы нашей славы".
Он страдает от чрезмерных познаний и безграничного действования,
его тревожит не болото тупого консерватизма, а безумие вечного порыва
к обновлению. Пресыщенный сомнительными плодами исторического
процесса, новоявленный Гамлет на кладбище мировой культуры перебирает
черепа великих гениев прошлого-Леонардо, Лейбница, Канта, Гегеля, даже
Маркса. Мученик переразвитого интеллекта, Гамлет размышляет о "жизни и
смерти истин", о том, что "его Я устало производить, исчерпало желание
крайних дерзновении". Этот малопохожий на себя Гамлет хотел бы
примирения с XX веком, если бы ему не пришлось ради этого уподобиться
Полонию, состоящему ныне в редакциях "большой газеты", или "Лаэрту,
занятому чем-то в авиации", или "Розенкранцу, делающему что-то под
русской фамилией". Говоря языком житейской прозы, остепениться и
поступить куда-нибудь на службу. Конечно же, не шекспировский
Гамлет, это Валери в маске Гамлета говорит: "Когда смута времени
уступит место ясности", все увидят вместо разумно устроенного общества