признавал, что обратной стороной является растворение неповторимой
личности автора в его творениях, явление, в котором Шекспир проявил
себя как гениальный писатель. Более многого другого в творчестве
Шекспира Колриджа восхищало "автобиографическое" отсутствие автора в
его произведениях, что не позволяло отождествить ни одного образа,
жеста или переживания его героев с их создателем. Растворение
единственного, неповторимого шекспировского "я" в сонме характеров,
порожденных его воображением, являло своего рода другой абсолют
органичности подлинно творческого акта. "Уже в своих первых
произведениях Шекспир спроецировал себя вовне своего собственного
бытия и, пережив сам, заставил пережить других явления, никоим образом
с ним самим не связанные, как только силой размышления и той высокой
способностью, властью которой великий ум становится предметом своего
собственного созерцания". Колридж видел основу этого в том, что
Шекспир, "воспроизводя события медленно и неспешно, из множества
вещей, которые в обычном исполнении явились бы в своей
множественности, порождал единое целое ("Oneness"), подобно тому как
природа... предстает перед человеком в своей бесконечности".
Для Блейка влияние двух величайших гениев Британии было сравнимо лишь с влиянием Библии:
Мильтон меня возлюбил в детстве и лик свой открыл мне
Но Шекспир в более зрелые годы длань мне свою протянул.
Действительно, в юности Блейк читал Библию, Мильтона, Беньяна, Сведенборга и лишь после 25-ти обратился к Шекспиру, следы которого обнаруживаются в "Поэтических набросках" и готической балладе "Fair Elenor". Идя по стопам Шекспира, Блейк начал с драматических фрагментов "Короля Эдуарда III" и "Короля Эдуарда IV". Для него это была не история XIV века, а жгучая современность никогда не кончающейся Столетней войны, вечный канун битвы при Креси. Честолюбивый, черствый и тираничный король Эдуард - ложный символ благочестия и свободы; религия и философия - пособники властолюбивого венценосца; к небесам возносятся "смиренные" мольбы о победе; окружающие поют осанну монарху.
"Хроники" Блейка суше и статичнее шекспировских, персонажи эскизны, тем не менее параллели очевидны и обильны: Черный принц - Готспер, Кларенс принц Гарри, лорд Чандос - Уорик, "делатель королей". Налицо перекличка с "Ричардом II", "Генрихом IV" и "Генрихом V". Тот же философский подтекст исторических экскурсов, та же обращенность в нынешнее время, тот же кризис просветительских идей...
Классицизм воспринимался Блейком как "ньютоновская спячка". Расчету и рассудку Александра Попа Блейк противопоставлял энтузиазм, воображение и энергию ("вечный восторг") - качества, которыми в избыточной степени наделен Шекспир.
"Эдуард III" потребовался Блейку для той же цели, для какой исторические хроники понадобились Шекспиру - для суда над настоящим.
Песня менестрелей "о подвигах отцов наших" рисует кровопролитие,
учиненное захватчиками - бриттами, гибель великанов - аборигенов
Альбиона. В пророчестве Брута о "славном будущем" его потомков
возникает образ "империи на море", процветающей в беспрерывных войнах
и грабежах. Две воинские песни ввел Блейк в сцены: одна поется для
короля и полна внутреннего сарказма, вторая - должна вдохновить
рядовых англичан, обязанных гибнуть в войнах за "божье дело", во славу
королей, на пользу коммерции.
Блейк синтезировал Мильтона и Шекспира, лирический трагизм и обличительный пафос. В "Пророческих" книгах один не вытесняет, но усиливает другого.
Шекспир вдохновлял не только Блейка-поэта, но и Блейка-художника. Хотя гравюры Блейка в пятитомном собрании сочинений Шекспира (1805) резко раскритикованы Антиякобинцем, они лаконичны и экспрессивны. Блейковский Шекспир - это могучий укротитель Пегаса, так Блейк полемизировал с укрощением "дикого Шекспира" Просвещением.
Даже Байрон, нередко иронизировавший по поводу "британского божества" и предостерегавший от ученичества, щедро черпал у низвергаемого колосса. В "Чайльд Гарольде", имея в виду итальянские мотивы Шекспира, Байрон писал, что он воздвиг Венеции нетленный памятник, подобный мощным быкам, поддерживающим аркады Риальто. Здесь будут вечно обитать образы Лебедя Эйвона, делая Венецию столь близкой английскому духу.
Для Тэна, как и для Гегеля, яркие видения Шекспира "прихотливо-резки". Он "шокирует" наши "привычки анализа и логики". Шекспир - ураган страстей, мощь характеров, неистовство выражений, подводящие зрителя к краю пропасти. Шекспир великолепен, волшебен, неподражаем, гениален, но для "новейшего делового ума" слишком необуздан, хаотичен, дик, груб. Шекспир виртуозен по части передачи человеческих бурь, но для века "приличия, здравого смысла, рассудительности" он только экзотичен. Упрекая Шекспира в непоследовательности, крутых поворотах чувств, темнотах языка, конвульсивности форм, Тэн, тем не менее, обращал внимание на различие между двумя главными видами человеческого мышления - логики и поэзии.
У Шекспира ни в одной фразе не обозначается ясно идея, но все они
вызывают тысячи образов; каждая из них есть крайность и начало полного
мимического действия, но нет ни одной, которая бы явилась выражением и
определением частной и ограниченной идеи. Вот разгадка, почему Шекспир
так оригинален и могуч, темен и в то же время обладает творческим
гением выше всех поэтов своей эпохи, да и остальных эпох, почему он
более других злоупотребляет нарушением чистоты языка, почему он
является самым изумительным между анализаторами душ, почему стоит
дальше всех от правильной логики и классического разума, почему
способен вызывать в нас целый мир форм и выводить перед нами живые
личности в их натуральную величину".
"Шекспир обладает воображением обильным и крайним; он щедро