несчастную женщину, которая провинилась только тем, что привела
великого человека к общему человеческому знаменателю.
Он вообще не был бы великим, если бы его религиозного чувства не
было достаточно, чтобы осознать, какое отчаяние подстерегает человека
нерелигиозного. Видимо, именно из него возникла эта наисовременнейшая
традиция преодолевать этот дефицит религиозного чувства, смеясь над
собственными несчастьями. Но никому уже не удавалось делать это с
таким блеском. Со времен Ибсена и Стриндберга нести миру утешение
стало правилом дурного тона; место иронии прочно занимает
непримиримость, смех богов сменяется ожесточенным воплем
революционера.
ШЕКСПИР И ДЖОЙС
Шекспир и дух отца и принц. Он во всем.
Джойс
Тема "Ибсен и Шекспир", как и "Джойс и Шекспир" или "Беккет и Шекспир", настолько необъятна, что требует книг и книг. Ее трудно очертить даже штрихпунктирно: слишком необъятны явления. Можно говорить о "шекспиризации" Ибсена об экстенсивности Шекспира или Ибсена, о постижении человека в его движении, но главное - в другом: оба - первопроходцы, открыватели, пионеры, творцы новых стилей и новых эпох. Ибсен отличается лишь тем, что, будучи первопроходцем, мог равняться на Шекспира, пытаясь углубить его. Притом Нора, Бранд, Пер Гюнт, Боркман - в чем-то шекспировские герои, разве что более приспособленные к интровертированности времени.
Молодого Джойса тянуло к Ибсену не случайно: чутьем гения он ощущал шекспировские масштабы и шекспировскую полноту кумира.
Джойс - Ибсену:
Все годы, что я учусь в университете, я превозношу Ваше имя,
которое в Ирландии либо неизвестно вовсе, либо известно весьма смутно.
Я всегда стремился показать Ваше истинное место в истории драмы. Я
всегда говорил о том, что дар возвышенный и бесстрастный является, на
мой взгляд, Вашим главным достоинством. Я также превозносил и прочие
Ваши достижения: сатиру, драматическую технику, оркестровую гармонию
Ваших пьес.
Ваша неукротимая решимость исторгнуть тайну из жизни воодушевляла
меня.
К Ибсену Джойса влекло не столько даже выдающееся искусство лепки характеров, сколько фиаско героического. Театр Ибсена, скажет затем Жид, это ряд крахов героизма - и здесь Ибсен предвосхищает не только Джойса и Кафку, но и Фрейда, выражая языком искусства объективность субъективности - тех глубинных процессов, которые, оставаясь невидимыми и неслышимыми, ваяют личности людей.
Как и Шекспир, Ибсен привлекал Джойса отстранением, отказом от вынесения приговоров, свободой выбора. Сюжет, события, фабула у него вторичны, материал банален, главное же - точка зрения, безжалостность правды, дистанция и перспектива, позволяющие увидеть проблему ясно и целиком. Плюс внутренняя органичность и жизненность драматического материала.
Герои Шекспира и Ибсена, как затем герои Джойса, - это искалеченные жизнью, то есть друг другом. Кризис их душ - это судьба неординарных личностей, отмеченных печатью Каина. Все они талантливы, их замыслы велики, но у них "кружится совесть", ибо, в отличие от других, они слишком многое сознают и потому не могут быть счастливы, как миллионы эврименов, творящих свои гнусности с животной простотой и без душевных осложнений.
Герои этих колоссов, как и герои Джойса, бесконечно одиноки и не способны найти общий язык с отвернувшимся от них миром, это - сильные духом люди, готовые на гигантские свершения, но в первом же сражении с жизнью терпящие поражение.
Возможно, Ибсену действительно не хватало шекспировской многокрасочности и широты, но не глубины, не трагического чувства, не психологической правды. И Шекспир, и Ибсен, и Джойс жили в эпоху краха героического и, как великие художники, изобразили этот крах... Впрочем, любая эпоха - это крах. Крах героического и торжество человеческого...
Если хотите, вся современная культура - от Ибсена, Гамсуна и Стриндберга до Лоуренса, Джойса и Голдинга - восходит к Шекспиру, ибо интересуется сокровенными жизненными ценностями, а не внешними способами их проявления.
Шекспировская речь "Улисса" - мистическое звено в цепи, соединяющей Гомера и Джойса. Ее, эту речь, можно разложить на элементы, как это сделано с двумя "Улиссами" - Гомера и Джойса, - и проследить в ней ход мировой культуры. Неудивительно, что аналитики обнаружили в этой речи о порядке и иерархии мира отзвуки творений прошлых и будущих философов и поэтов - от Гомера, Платона, Овидия, Бл. Августина и Боэция до Чосена, Лидгейта, Рабле, Т. Элиота, Спенсера, Хукера и Рэли.
При всем своеобразии голосов нет ни одного писателя в мировой литературе, которого с должными основаниями нельзя включить в ряд с Шекспиром. Можно написать сотни монографий типа "Данте и Шекспир", "Шекспир и Гете", "Шекспир и Толстой", "Шекспир и Достоевский", "Шекспир и Лоуренс", "Шекспир и Джойс", "Шекспир и Беккет" и т. д., и почти все они написаны. Это - добрая половина мировой культуры и 90% истории влияний, взаимопоглощений и углублений. Из этих 90% значительная часть подпадает под дуэт "Шекспир и Джойс".
В сущности Шекспир был Джойсом XVI века, таким же разоблачителем человеческих пороков, человеческих ужасов, человеческой несправедливости и боли. И в бунте черни он так же видел не выход, а еще один вид разрушения. Правда, и злоупотребление властью страшило его не меньше, чем народная смута.
Лишь наглость с силой правят в мире этом,
И никакой порядок тут не нужен.
Но если следовать таким твоим советам,
Никто преклонных лет своих не встретит,
Тогда ведь вор любой, любой насильник
Свои нападки на тебя обрушит.
Воспользовавшись наглостью и силой,
Он в правоте своей не усомнится.
И люди, хищным зверям уподобясь,
Свирепо станут пожирать друг друга.
Шекспир, говорит Джойс в "Улиссе", - это криминальная хроника мира, пестрящая всеми возможными видами инцеста и извращений. Он нашел во внешнем мире действительным все то, что в его внутреннем мире было возможным...
Да, как любой великий художник, он действительно переносил во внешний мир все, что было в мире внутреннем, - предвосхищая исповедальность Селина, Камю, Феллини, Бергмана, Тарковского. Джойс писал: здесь жил Шейлок (сын хмелеторговца и ростовщика, он сам был хлеботорговцем и ростовщиком), жил палач (пышное преувеличенное изображение убийств), жил Яго (непрестанно стремившийся причинить страдания мавру внутри себя).
Первородный грех омрачил его разум, ослабил его волю и внушил ему
сильное пристрастие ко злу.