Генри кое-как поднял веки и уставился в странно знакомый потолок. Определенно не королевский дворец: простые, низко нависшие деревянные балки. Ощущение от кровати тоже было знакомое: жесткий тонкий матрас, набитый чем-то комковатым и свалявшимся. Генри медленно поднял руку, надавил на грудь, ощупал голову, шею, бедро. Нигде не единой ранки, даже шрамов нет.
«Наверное, Эдвард вылечил, – сонно подумал он. – Или кошки».
Генри повернул голову и сразу понял, что ошибся: в кресле, сгорбившись и обхватив лоб одной рукой, сидел Хью.
– Я думал, меня развлечет твоя смерть, но ты, козел, и тут меня подвел, – отрывисто сказал он, глядя на Генри. – Валялся там с разбитой головой, а весело не было, пришлось милостиво тебя спасти. Кстати, твое сердце продолжало биться: еле-еле, но все равно. Все-таки разрушитель такой силы – фантастически живучая тварь. Я мог бы добить, но… – Он сжал голову второй рукой. – Жизнь полна парадоксов.
– Чего? – прохрипел Генри.
Хью наморщил свой идеальный лоб, но в этой гримасе не было настоящей злости – так, досада.
– Противоречий. Поверь, я теперь знаю и более интересные слова: прочел словарь от «А» до «Р», жаль, от других букв ты отвлек. Знаешь, что такое словарь?
– Книжка со словами? – предположил Генри, завороженный тем, что Хью теперь выглядел куда больше похожим на человека, чем во время их последней встречи.
– Время теперь такое странное: то идет еле-еле, то скачет. Не понимаю, как с ним управляться. – Хью снова потер висок медленным, тяжелым движением человека, у которого смертельно болит голова. – О чем это я? А, книжка со словами. Все тянется одно за другим: я стал умным и понял, что ничего не понимаю в том, как все устроено. Пришлось обокрасть вашу библиотеку. Кстати, его златовласое высочество был прав: книга о сочетании цветов оказалась увлекательной.
Генри приподнялся на локте, стараясь не думать о том, как безумно вести подобный разговор с человеком, который только что утыкал тебя стрелами, а потом пытался добить оконной рамой. Хью был в красивой темно-серой куртке с отворотами, под ней виднелась бледно-желтая рубашка, из нагрудного кармана торчал ярко-желтый платок: похоже, Хью всерьез воспринял всю ту чушь насчет собственного цвета, которую наплел ему Эдвард.
Взгляд Хью постоянно возвращался в одну и ту же точку, и Генри тоже туда посмотрел. Над камином висели часы с подвесными гирями, но ни гири, ни стрелки не двигались.
– Если ты вылечил мои раны, почему не можешь голову себе вылечить? – спросил Генри.
Как ни странно, Хью засмеялся, коротко и не особо весело, но это само по себе впечатляло: Генри ни разу не слышал от него ничего подобного, если, конечно, не считать за смех злобный оскал, шипение и угрожающие ухмылки.
– Это многозначное выражение, – ответил Хью. – Имеешь в виду «прекратить головную боль» или «перестать быть сумасшедшим»? Боюсь, проблемы будут по обоим пунктам.
Генри упал обратно на матрас. Страха не было – хотел бы Хью его убить, давно убил бы, – но он определенно не успевал за скоростью развития событий. Теперь перед глазами у него снова оказался бревенчатый потолок, и внезапно Генри этот потолок узнал.
– Да ты издеваешься, – пробормотал он. – Серьезно? Вот тут твое тайное убежище? Ты же мог себе любой дворец сделать, зачем тебе наш с отцом дом?
– Хотел быть тобой, – вяло огрызнулся Хью. – Оказаться на твоем месте.
Генри попытался засмеяться, но получился только кашель. Это каким же идиотом надо быть, чтобы мечтать о его месте.
– После рокировки этого дома даже не существует, мы ведь с Освальдом никогда тут не жили, – хрипло сказал Генри.
– Я вообще-то всесильный, – огрызнулся Хью. – Пожелал вернуть ваш дом – и вот он.
Генри с усилием сел и осмотрел с детства знакомую комнату. Хью завалил ее кучей барахла: книгами, сумками, какими-то золотыми штуковинами. Во всем этом беспорядке была своя безумная логика, но у Генри никак не получалось ее ухватить, особенно при таком скупом свете: бледно-синее вечернее небо за окном, ни солнца, ни луны.
– Слушай… – начал Генри, но никаких более дипломатичных выражений не нашел и сказал прямо: – Отдай силу. Достань ее из себя, мы уберем ее за Предел, и все это закончится. Я серьезно. Плюнь уже на свое проклятое самолюбие и сделай это, иначе нам всем крышка.
Хью качнул головой, не глядя на него.
– Нам уже крышка, – глухо сказал он и на секунду прижал пальцы к закрытым векам. – Я не могу ее достать. Пытался. Может, в самом начале еще и смог бы, но когда сообразил, что она делает, поздно было. Она в тебя будто вплетается, начинает питаться твоими мыслями, страхами, желаниями, вытаскивает их наружу, а я ни о чем особо добром не мечтал, уж поверь. – Он вяло улыбнулся уголком рта. – Все живое хочет жить, и сила не хочет лежать без дела, не хочет в ящик за Пределом. Все кончено, она не только все вокруг убивает, меня тоже, – вот что я понял, когда поумнел. Думал: сдохну, но хоть тебя с собой прихвачу. Мы все завтра умрем, так или иначе. – Хью потер лицо. – А теперь проваливай, хочу побыть один, меня тошнит на тебя смотреть. Иди на все четыре стороны, к семье, куда угодно, уже все равно. Мы ничего не можем сделать. Я тебя отпускаю – только из себя выводишь, а двух пауков в одной банке не держат. У тебя минута, чтобы покинуть помещение. Вот тебе одежда – от твоей одни лохмотья остались – и вон из моего дома.
– Вообще-то это мой дом.
– Уже нет.
Генри встал и медленно оделся: черная рубашка, куртка и штаны, новые сапоги – все с какого-то крестьянина. Надо уйти, забиться куда-нибудь и понять, что делать. Он пошел к двери, не поворачиваясь к Хью спиной, хотя тот на него больше не смотрел – застыл в кресле, глядя на часы. На лице у него был такой страх, что Генри почувствовал мимолетное удовольствие, – не все же ему других мучить, пусть сам попробует. Генри прошел по знакомому скрипучему коридору и вышел на крыльцо.
Лес был неподвижным и белым, сумерки уже проглотили остатки света, но Генри даже при таком освещении заметил: что-то тут изменилось, слабо, почти незаметно, но…
«Смотри внимательно, Генри, всегда смотри внимательно, – учил Освальд. – Ни от кого не жди помощи, ты всегда можешь сам себе помочь. А если будешь лопухом и тебя задерет зверь, просто помни: будешь умирать один. Впрочем, люди всегда умирают в одиночестве, сколько бы сородичей не было вокруг них».
Генри постоял, вдыхая свежий зимний воздух. Мир вокруг был огромным и умирающим, бледным, как тень самого себя. Все инстинкты кричали ему бежать, скрываться, пока Хью не передумал и не изобрел какой-нибудь изуверский способ с ним расправиться, но он смотрел внимательно, и что-то держало его здесь, что-то на самом краю сознания. И наконец Генри понял: деревья. Они были расположены немного иначе, чем он помнил, теперь они росли группами побольше и поменьше, словно что-то тянуло их друг к другу. В больших группах деревьев было по четырнадцать, в маленьких – по десять. Точно так же стояли пузатые деревца вокруг костра, там, где они с Хью встретились перед рокировкой. И вот оно, вот оно: Генри вспомнил, что такой же порядок был и среди вещей в комнате. Стопка из десяти книг, потом – из четырнадцати, а на ней валялся железный кругляш, человеческая монетка с цифрой «10». Сломанные часы, на которые смотрел Хью, показывали 10:14.
Генри завертел головой и разглядел кое-что еще: под одной из сосен лежал маленький яркий предмет, наполовину заметенный снегом. Генри пробрался к нему через сугробы и поднял. Это была глиняная фигурка человечка с большими ногами и торчащими вверх волосами. Тайлис Худого Пальтишки. Генри долго стоял, сжимая его в кулаке. Потом развернулся и бросился обратно в дом.
Кресло было пустым, в других комнатах Хью тоже не оказалось, и Генри едва не застонал от досады: если он куда-то перенесся, где его теперь искать?
– Хью! – крикнул он, но везде было тихо.
И тут Генри кое-что вспомнил. За Пределом Освальд попал в иллюзию, созданную Барсом: ему начало казаться, что он обрел бесконечную силу. И, вместо того чтобы наслаждаться этой силой, Освальд забился в крошечную комнатушку, потому что только там чувствовал себя в безопасности. Люди прячутся там, где мало места, где никто не подкрадется незаметно и ничего не случится. Поэтому Генри вернулся в свою комнату, опустился на колени и заглянул под кровать.
Угадал: Хью распластался там, прижавшись щекой к полу. При виде Генри он подскочил так, что треснулся головой о нависшую сверху раму кровати.
– Жить надоело? – прошипел Хью, отползая по дальше.
– Ты позвал меня. – Генри хлопнул тайлис на пол между ними, и Хью фыркнул. – Он лежал на снегу.
– Я его туда не клал.
Знаю. Но ты же сам сказал: эта сила питается тем, что у тебя в голове. – Генри щелчком подтолкнул тайлис ближе к нему. – У тебя снега зимой не выпросишь, но, когда Освальд тебя утащил, ты оставил нам сумки с вот этими самыми тайлисами. Это была просьба о помощи, да? В глубине души ты хотел, чтобы тебя нашли. И теперь тоже.
Генри лег на пол около кровати, чтобы не выгибать шею, как сова.
– Ты что, издеваешься? – медленно спросил Хью. – Не нужна мне твоя помощь. Вали отсюда, пока я тебя не…
– Знаешь, если ты хотел, чтобы мы были в одной лодке, мы в ней. Эти цифры, которые везде повторяются, – это же время, да? Что случится в десять четырнадцать?
У Хью клацнули зубы. Какое-то время он продолжал таращиться на Генри из темноты, и тот едва сдержался, чтобы не сказать, как смешно выглядит великолепный, роскошно одетый здоровяк, втиснутый в такое узкое пыльное пространство. Ярость Хью определенно поутихла с тех пор, как он едва не лишился главного врага, и Генри не хотелось ее будить. Еще не все потеряно, нельзя сдаваться, иначе никакого «долго и счастливо» не будет: никаких шахмат с Эдвардом, никаких чаепитий и приключений. Он должен, должен выиграть эту партию, и он выиграет – не дракой, так добром.
– Кстати, о времени: вот уж чего мне теперь не жалко. – Генри удобнее устроился на полу и сложил на груди руки. – Если хочешь, помолчим.
– Я все теперь вижу странно, – нехотя выдавил Хью: кажется, просто из чувства протеста. – Бесконечные возможности, каждую секунду все меняется, разветвляется, не знаю, как Перси в этом разбирался и не сходил с ума. Но я не вижу ничего после десяти четырнадцати утра завтрашнего дня. Дальше – темнота. Видимо, все закончится. Оно уничтожит и меня, и все вокруг. Доволен?
Генри передернуло. Совсем недавно один вид Хью вызывал в нем горячую, искреннюю ярость, но он больше не мог ее в себе найти. Он слишком хорошо знал, каково это – когда тебя побеждает что-то внутри собственной головы.
– Сила такова, каков ее владелец, – пробормотал он. Вот где можно найти лазейку, вот он, путь спасения. – Может, если ты до завтра перестанешь быть козлом, то и она тоже?
Хью посмотрел на него как на идиота.
– Люди за день не меняются, я выяснил это из кучи книг. Ничего не выйдет.
– Попробуй, потом говори.
– А ты вообще не способен признать, что обстоятельства могут тебя победить, да? – огрызнулся Хью. – Даже с переломанными ногами будешь ползти.
– Ну, всегда лучше ползти, чем ложиться и помирать. – Генри повернулся на бок и зашарил под кроватью, пытаясь ободряюще хлопнуть Хью по плечу. Тот оскалился и прибился ближе к стене. – Слушай, ты мне нравишься не больше, чем я тебе, и я никогда не смогу тебе простить все, что ты сделал. Но может, попробуем выпутаться вместе? Если хочешь тут сидеть – ну, или лежать, – пока тебя не разорвет на куски, валяй. Но, по-моему, никто не хочет быть один, даже ты. Идти мне некуда, про меня никто не помнит, всем наплевать – если ты хотел, чтобы у меня ничего не осталось, то все уже, радуйся. Поэтому я остаюсь до десяти четырнадцати, нравится это тебе или нет. Может, вылезешь?
Хью хмуро глянул на него, а потом боком начал вылезать. Генри посторонился и сел, освобождая ему место. Несколько минут они сидели, молча косясь друг на друга. Весь последний месяц Генри был окружен людьми, которые прекрасно умеют обращаться со словами, и все они сейчас произнесли бы какую-нибудь важную и красивую речь о спасении королевства. Но Генри уже сказал все, что собирался, и больше не мог выдавить ни слова. Хью смотрел на него так, будто в горло собирается вцепиться, и Генри не хотелось давать ему повод.
– У тебя пожевать что-нибудь найдется? – наконец спросил он. Раны ему Хью залечил, а вот есть хотелось по-прежнему. – Если нет, схожу поймаю. Мне теперь искать зверей проще простого.
На лице Хью появилась кривая улыбка. Глаза у него были ввалившиеся и злые, но нечеловеческого блеска в них больше не было – и на том спасибо.
– Ты помнишь, как мы в первый раз встретились? – вдруг спросил он.
– Слушай, можно мы устроим эту минутку приятных воспоминаний, когда я поем? Помню. На склоне, когда я за Барсом побежал.
– Нет, не в тот раз. До этого. Я покажу.
Вокруг внезапно изменилось и освещение, и воздух. Генри понял, что сидит уже не на полу своей комнаты, а на влажной земле в осеннем лесу. На костре жарилось мясо, рядом лежало поваленное дерево. Это было то же место, где они стояли перед рокировкой, и потому оно вызывало воспоминания хуже некуда, но пахло тут по-прежнему восхитительно. Генри пересел на бревно, схватил ветку, на которую были насажены куски мяса и, давясь от жадности, вгрызся в него. Крольчатина, отлично. Жалко, соли нет.
– Ну? Вспомнил? – спросил Хью, дождавшись, когда он дожует первый кусок.
– Дай-ка подумать. – Генри велел себе не заводиться, но удержаться не получалось. – Случайно не тут ты чуть не прикончил моих друзей?
А до этого? На деревья не обращай внимания – они у меня второй раз получаются какие-то странные, как в детской книжке. Ты представь на их месте ваши сосны, и все вспомнишь.
Генри покачал головой, и Хью со стоном щелкнул пальцами. На нем внезапно оказался толстый овчинный полушубок, глупейшая шапка с завязанными под подбородком ушами и полосатый шарф до самых глаз. Генри украдкой откусил еще кусок мяса.
– Все еще нет? – не поверил Хью. – Знаешь, у тебя поразительная способность выбрасывать из головы все, что тебе неприятно.
– Потренируйся, и у тебя такая будет, – неразборчиво сказал Генри, продолжая драть зубами мясо.
Хью раздраженно вздохнул.
– Четыре года назад. Мне было двенадцать, тебе, наверное, тоже, – сказал он. Губы у него презрительно кривились, но хотя бы не дергались, уже хорошо. – Тогда как раз наша мать умерла. Сван все время ныл, как ребенок, его тупость с ума может свести. Я только теперь, когда сам стал поумнее, понял, как мне всегда хотелось иметь умных друзей, а надо было с ним торчать. В общем, однажды я не выдержал и побежал в лес – хотел один побыть. И вот я вижу огонек, подбираюсь ближе, а ты сидишь у костра и жаришь мясо.
Генри замер и перестал жевать. Он кое-что вспомнил – мелкое, неважное, давно похороненное под другими событиями. А Хью ходил туда-сюда в своей дурацкой шапке и захлебывался словами.
– Мы со Сваном тогда были еще слишком малы, чтобы ходить на охоту за чудищем, и нам запрещено было соваться в этот лес, но я пошел просто назло, хотелось сделать что-нибудь безумное. Я замерз, а ты издали выглядел не как чудовище, а как обычный парень. В общем, я хотел подойти и спросить, можно ли погреться у твоего костра. А ты меня услышал, только когда я уже почти дошел, – огонь трещал, а ты так лопал, что будто оглох. Помнишь, что ты сделал?
Хью прислонился к дереву шагах в десяти – там он и стоял тогда. Генри посмотрел вниз. Теперь рядом с ним на бревне лежали лук и стрелы.
– Давай, – отрезал Хью. – Давай, все, как тогда.
Генри вспомнил все, даже мурашки по спине, когда он сообразил, что кто-то стоит у него за спиной, что люди из деревни пришли за ним, а он все пропустил, пока вгрызался в крольчатину. Ладно, раз Хью хочется это повторить, он повторит. Генри уронил мясо на землю, схватил лук и одним гладким, коротким движением выпустил стрелу. Она вонзилась в дерево, за которым стоял Хью, и тот отпрянул.
– Ты, козел, выстрелил в меня, – прошипел Хью. – Я был просто ребенком. Если б не промахнулся…
– Я никогда не промахиваюсь, – отрезал Генри, поднимаясь на ноги. Все-таки Хью обладал поразительной способностью выводить его из себя. – Я хотел напугать. Сам испугался. Думал, ты пришел меня прикончить. Отец говорил, вы все увешаны оружием – мало ли, дети или нет. Давай, сваливай свое уродское поведение на то, что я сто лет назад в дерево рядом с тобой попал!
Генри шел к нему, а Хью отступал, его глаза сияли все сильнее, но не как сияют глаза счастливых людей, – сквозь них светилось то, что наполняло его теперь, оно разгоралось ярче, и Генри с усилием остановился.
– Ладно, остынь, – проговорил он как можно спокойнее, сам не зная, к кому именно обращается. – Я весь день потом боялся, что ваши за мной без всякого дня охоты придут. Чего не пришли, кстати?
Я не сказал отцу. Разревелся от страха и побежал домой. – Хью угрюмо выпятил челюсть, но глаза, к счастью, снова приобрели нормальный вид. – Никогда еще так быстро не бегал. Отец отлупил бы меня за то, что я полез сюда, вот я ему и сказал, что заснул в сарае. Он треснул меня, конечно, но рад был, что я вернулся: Сван заливался слезами, как сумасшедший, пока меня не было. Но знаешь, я это запомнил. Взгляд твой, и как ты зубы оскалил, когда промахнулся. Я в позапрошлом году начал ходить на охоту и все мечтал одолеть зверя, который чуть меня не убил, тогда отец увидел бы, что я… Но ты никогда никому не даешь себя обыграть, да? Всегда найдешь способ победить. Как же я это ненавижу. – Хью пнул землю носком сапога. – Это было так важно, а ты даже не помнишь.
Генри сжал переносицу. Он точно знал: все зависит от того, как он ответит, но в голову лезла только ужасная глупость. И он решил довериться этой глупости – все лучше, чем стоять и молчать.
– Можешь снег вернуть обратно? – спросил он. – Я зиму люблю.
Хью нахмурился, но щелкнул пальцами, и все вокруг снова покрылось сугробами. Костер по-прежнему горел, отсветы пламени подергивались на снегу, но в этот странный бесцветный вечер даже они уже не казались красными. Генри нагнулся и зачерпнул снега. Раньше ему казалось, что прошлое исправить нельзя, но теперь он уже не был в этом уверен.
Генри медленно сжал снег, прихлопнул его обеими руками, – он видел, что дети в Хейверхилле делали вот так на ярмарке Зимнего дня. Хью следил за каждым его движением настороженно, как животное, но не двигался с места. Генри подбросил снежный шар на руке.
– Защищайся, – сказал он.
И швырнул шар в Хью. Тот увернулся, в глазах полыхнула злоба, но Генри покачал головой и шагнул ближе к нему, нагибаясь за новой порцией снега. Небо над ними было черным и мертвым, ни звезд, ни луны.
– У нас тут вообще-то последний вечер перед концом света, – сказал Генри, глядя, как начинают подергиваться руки и ноги Хью. – Сила откликается на опасность, защищает владельца – поверь, я знаю. Дашь ей убить единственного, с кем можно поиграть?
Он бросил еще один снежок, но тот не долетел – Хью с рычанием выбросил вперед руку, и Генри отшвырнуло назад. Снег смягчил падение, и Генри начал лепить новый снежок, не вставая с земли.
– Ты хотел подраться, так давай, – невозмутимо сказал он. – Давай, Хьюго.
– Ты издеваешься? – спросил Хью.
От удивления он даже не отбросил третий снежок, и тот попал ему прямо в рот. Генри встал и развел руками, показывая, что не защищается. Хью нагнулся, обеими руками злобно слепил снежок и запустил ему в лицо. Снежная крупа пушисто рассыпалась от удара, и Генри стряхнул ее, трогая языком нижнюю губу. Прекрасный, знакомый вкус снега. Он спрятался за дерево и оттуда ударил снежным шаром в Хью, тот ударил в ответ, скалясь, как хорек, – и вот теперь Генри понял, зачем дети это делают.
Это было весело, но не страшно, – восторг безопасной драки, когда костей никому не сломают: снег мягкий, бить не больно. Уши на шапке Хью развязались и смешно хлопали его по щекам, когда он размахивался, сам Хью покраснел от злости и швырялся снегом так, будто от этого его жизнь зависела. Вид у него был такой человеческий, что Генри чуть не засмеялся.
– Все, не могу больше. – Генри, задыхаясь, упал спиной в снег. Хью теперь, похоже, вообще никогда не уставал. – Сдаюсь. Ты выиграл.
Хью замер, держа снежок в поднятой руке.
– Извини, что тогда, после Сердца, не пошел тебя искать. Увлекся всякими делами, – сказал Генри, глядя на него снизу вверх. – Больше не подведу, буду тут до десяти четырнадцати. Ну, то есть не обязательно именно тут, не в этом сугробе, но…
– Я понял.
Хью покачал головой так, будто ушам своим не верит, выпустил снежок и упал рядом с Генри.
– Перси приручил силу, и ты сможешь, – пробормотал Генри, моргая в черное небо. – Ты вечно тянешь все к себе, попробуй хоть немного отдать обратно. Можешь вернуть звезды? И цвета заодно? Просто отпусти, увидишь, это приятно.
Хью мрачно качнул головой и зажмурился. Глаза задергались под веками, а потом он поднял руку и медленно щелкнул пальцами.
Звезды загорелись все разом: яркие, бледные, вечерние, утренние, все до единой теперь сияли в полную силу, и небо переливалось пульсирующим нежным светом. А вслед за ним все вокруг наполнилось цветами: снег стал лиловым, голубоватым, искристым, стволы сосен – ореховыми, верхушки – темно-зелеными. Генри сглотнул. Он и забыл, сколько оттенков в зимнем дне, когда он не испорчен жадностью неумелого волшебника.
– Ух ты, – выдохнул он.
– Да уж. Ух ты, – пробормотал Хью, недоверчиво потирая ребра. – Странно, она успокоилась. Вдруг я правда смогу с ней договориться?
– Сможешь. У нас полно времени.
– Одиннадцать часов.
Целых одиннадцать часов, – согласился Генри. – Слушай, а ты можешь принять свой нормальный вид? На этом фальшивом красавце твоя детская шапка смотрится так себе.
Хью стянул шапку, но внешность не изменил.
– Да брось, – покачал головой Генри, чувствуя, как снег забивается за воротник. – Ты хотел девчонок впечатлять? Уж прости, тебе сейчас не до того.
Генри на секунду отвлекся посмотреть на звезды, а когда повернулся обратно, Хью уже был в своем нормальном виде: невысокий щуплый парнишка с бесцветными волосами. Генри это внезапно успокоило: жизнь, похоже, возвращалась в нормальное русло.
– Слушай, я забыл спросить. – Генри приподнялся на локте. – У каждого теперь есть дар, так? А какой у тебя? Ты же все видишь.
– Кроме своего дара, – покачал головой Хью, и даже его тонкий голос уже не казался таким уж неприятным; возможно, потому, что обладатель больше не выглядел злобным тупицей. – Сразу попытался, но не могу его разглядеть, в голове все будто огнем полыхает.
– Если уж даже Сван нашел свой, и ты найдешь, – успокоил Генри.
Хью хмыкнул, будто услышал забавную шутку.
– У Свана нет дара поэта. Он кожевник. Его дар – разделывать животных и шить из них отличные сумки. Вот уж это я вижу отлично.
– Но он же…
– Я дал ему дар поэта, – пожал плечами Хью. – Перегнул палку, убил его девчонку, захотелось его порадовать. Он делал бы отличные сумки, но не верю, что они сделали бы его счастливым. Не говори ему, не хочу выглядеть тряпкой.
Генри долго молчал, обдумывая это.
– Хочешь, скажу тебе, что будет дальше? – спросил он в странном приступе вдохновения. – Мы переживем завтрашнее утро. В десять четырнадцать ничего не случится, ты научишься отпускать силу, исправишь все, что испортил, и мы уберем ее за Предел. – Хью завороженно слушал, и Генри продолжил: – А потом извинишься перед Сваном, вы помиритесь и снова будете распевать песни – стихов у него теперь полно. И не вернетесь в Хейверхилл. Странник говорит, что…
Хью удивленно посмотрел на него.
– Ты что, еще не понял, кто он такой? – не поверил он. Генри вопросительно поднял брови, но Хью отвернулся и покачал головой. – Неважно, забудь. Продолжай. Что он там говорит?
– Что в пути ты обретаешь перемены. Поэтому вы со Сваном поедете путешествовать. Мир будет меняться, ты найдешь свой дар и найдешь место, где будешь нужен. А однажды, много лет спустя, мы случайно встретимся где-нибудь на маленьком постоялом дворе. Сядем у камина, выпьем чаю, и я скажу: «Помнишь, у тебя была сила Барса?» И ты скажешь: «Да, странные были времена». И все вот это уже не будет иметь значения. – Генри неопределенно обвел рукой поляну. – А потом каждый пойдет своей дорогой.
Хью смотрел на него таким взглядом, что Генри заговорил снова:
– Королевство такое большое, есть что посмотреть. Знаешь, я видел в доме Странника карту, и на ней было одно место, Край изобилия. Там деревья с золотыми листьями, а среди них висят громадные плоды, троих накормить можно. Вот бы там побывать.
Хью мягко фыркнул, держась за висок, будто у него опять заболела голова.
– Ты что, сказку не помнишь?
– Не читал.
– А, я и забыл, какой ты темный. Ладно, слушай. В давние времена жил-был один мастер, и был у него роскошный дар: создавать вещи из ничего. – Генри поерзал. Лежать было холодно, но Хью прав: в такие времена вряд ли его прикончит простуда. – Это один из самых лучших и самых редких даров, вроде дара исцеления. Не в каждом поколении бывал хоть один такой человек. Поэтому эти чудесные создания были избалованными, вроде нашего принца, – привыкли, что все от них в восторге и целуют при встрече в обе щечки.
– В сказке так и было написано? – не выдержал Генри.
– Нет, я своими словами. Заткнись и не перебивай. Так вот, нашему герою везде были рады, все его любили, а это, как мы знаем, частенько превращает людей в уродов. – Генри усмехнулся с закрытыми глазами. Его завораживало, что Хью так связно говорит: прочитанные книги явно пошли ему на пользу. – Ему всего было мало: благодарности, восхищения, богатства, он мечтал создать что-нибудь такое, чтобы потомкам прямо крышу сорвало. В общем, мастер отыскал самое дикое и неплодородное место в королевстве и наполнил его прекрасными растениями, устроил там прямо чудесный сад: огромные фрукты, невиданные сладкие ягоды, золотые листья.
Хью сел, обхватил колени и положил на них подбородок. Генри лениво приоткрыл один глаз и закрыл его снова. Он любил слушать истории.
– Но дар таков, каков мастер, и, поскольку сад был плодом его раздутой гордыни, этот плод получился отравленным. Все, что он вырастил, оказалось наполнено ядом. По легенде, он увидел, как птицы клюют ягоды и падают замертво, а в другой версии он взял с собой сына, тот попробовал чудесные фрукты и отравился насмерть. И тогда мастер от горя и задетого самолюбия поселился в своем чудесном саду и умер там от голода. Конец.
– Есть хоть одна сказка, где все жили долго и счастливо, никто не умер и не был проклят? – пробормотал Генри.
А потом встал, отряхнулся от снега и сел на бревно. Костер по-прежнему горел, хотя дров в него никто не подбрасывал.
– Ладно, сейчас сами такую сделаем. Давай, подкрадись еще раз. Повтори.
И Хью понял его. Он натянул свою несчастную шапку и отошел обратно к дереву, из которого по-прежнему торчала стрела. Генри пару секунд любовался оттенками красного в глубине костра, а потом протянул руку в сторону лука, но не тронул его.
– Эй, ты! Из деревни? – грубо сказал он, оборачиваясь. – Погреться хочешь? Только руки держи на виду.
Хью медленно, с опаской подошел.
– Садись, – сказал Генри и показал на бревно рядом с собой. – Мясо поджарил. Будешь?
Он поднял с земли ветку с остатками мяса и протянул Хью. Тот взял и как-то заторможенно начал есть. Он наверняка не привык есть мясо без соли, хотя все равно, кажется, не чувствовал ни запаха, ни вкуса, просто послушно жевал. Но в глазах у него появилось что-то незнакомое – бледное подобие радости и удовольствия.
– Давай домой? – спросил Генри, когда Хью доел мясо и вытер руки снегом. – Ты-то холода не чувствуешь, а у меня уже зубы стучат.
Они тут же оказались в комнате, и Генри мимоходом заметил: Хью, в отличие от волшебников, даже прикасаться не надо, чтобы куда-то тебя перенести, достаточно только захотеть.
В хижине было не намного теплее, но Хью, к счастью, сообразил: щелкнул пальцами, и в камине загорелся огонь. За окнами все снова стало черно-белым, но в комнату внезапно вернулись цвета. Генри с облегчением выдохнул. Хью явно делал успехи – глядишь, к утру и животных из Хейверхилла согласится расколдовать.
– Ну и бардак ты развел, – покачал головой Генри, снимая с кресла стопку рубашек и букет сухих цветов.
Рубашек было десять, цветы он считать не стал, но не сомневался, что их будет на четыре больше. Генри упал в старое кресло с неудобно торчащими пружинами: у них с отцом ничего такого не было, откуда Хью притащил это старье?
– В шахматы умеешь играть? – Хью покачал головой, и Генри прибавил: – Ничего, я научу. Это здорово успокаивает. Можешь достать нам доску и фигуры?
– Я могу все, – с каменным лицом сказал Хью.
Он щелкнул пальцами, и на стол, прямо поверх книг, носков и всего прочего, грохнулась шахматная доска, по сравнению с которой та, на которой они играли с Эдвардом, казалась прямо-таки убогой. Эта, кажется, была из цельного куска мрамора, и Генри благоразумно решил не спрашивать, где Хью ее взял. Рядом тяжело брякнулся узелок с фигурами, – очевидно, тоже мраморными, судя по тому, что под их весом треснула тарелка.
– Можешь куда-нибудь это все убрать? – Генри кивнул на груды вещей, которыми был завален стол. Хью одним движением скинул их со стола, но на пол ничего не упало: они просто растворились в воздухе. – А, ну или так. За белых или за черных?
– За белых, – сказал Хью. – И только попробуй хоть слово сказать по этому поводу.
Генри расставил фигуры – не просто мраморные, а украшенные здоровенными драгоценными камнями – и объяснил правила, решив не уточнять, что сам играл всего однажды. Огонь уютно потрескивал в очаге, и внезапно Генри почувствовал то, о чем говорил Странник: покой в сердце бури. Он сидел в убежище своего врага и ждал, когда наступит десять четырнадцать и произойдет какой-то неведомый кошмар, или не произойдет, потому что Хью, вполне возможно, просто рехнулся. Они оба были на самом дне, падать некуда, но в таком положении любая хорошая новость становится просто великолепной. За распахнутыми ставнями висели белые звезды – уже не разноцветные, но они были, и от этого ночь разом перестала казаться страшной.
Они сыграли несколько партий, лениво передвигая фигуры. Где-то далеко небо тронула светлая полоса. Приближался рассвет.
А потом в дверь постучали.
Генри подскочил так, что чуть язык не прикусил.
– Ты кого-то ждешь?
– Нет, – протянул Хью и всмотрелся во что-то далекое. Лоб у него напряженно сморщился, а потом расправился. – Они принесли подарки. Угрозы нет.
Он посмотрел в стену, и вдруг глаза у него расширились, словно он прямо сквозь бревна увидел что-то замечательное. Хью выскочил в прихожую и распахнул дверь.
За ней стоял Сван – красный от мороза, мрачный и серьезный.
– Как ты меня нашел? – спросил Хью, судорожно вцепившись в притолоку.
– Догадался. – Сван криво, неловко улыбнулся. – Я зайду?
Хью подозрительно выглянул в дверной проем. Генри шагнул к окну – он уже привык к ноющему чувству постоянного присутствия живых существ и не обратил внимания, что кто-то приближается к дому. Видимо, у Хью было то же самое – слишком увлекся игрой.
Вдалеке, ниже по склону, выстроились пять человек с яркими коробками в руках. Они стояли, пристыженно опустив головы. Генри нахмурился, пытаясь сосредоточиться. У него в голове мелькнуло что-то мимолетное и тревожное, как отголосок полузабытого сна.
– Только не делай с ними ничего. Король просто хочет тебя задобрить, передал всякого золота и прочего, – торопливо сказал Сван. – Можно с тобой поговорить?
Хью посторонился, и Сван, захлопнув за собой дверь, пошел вслед за ним в комнату. При виде Генри Сван удивленно вытаращил глаза, но тут же развернулся к Хью.
– Я пришел помириться. – Сван остановился около двери. – Ты, наверное, не хотел убивать Мойру, да? Это ведь была ошибка?
Хью дергано кивнул.
– Ты меня разозлил, – пробормотал он. – Извини, я не смогу ее оживить, если ты за этим пришел. Мертвое вернуть невозможно.
Сван глубоко, прерывисто вздохнул.
– Ладно. Ладно, я понял. Но мы ведь все равно братья. Я по тебе скучал. Обнимемся?
Он неловко развел руки. Хью растерянно заморгал, потом обнял его. Они постояли так пару минут, потом Сван отстранился.
– А чай у тебя тут есть? – спросил Сван и блекло, через силу улыбнулся.
– Конечно. Да. Сейчас, – засуетился Хью.
Он спихнул со стола шахматы, и те бесследно растворились в воздухе. Хью зажмурился, и на пустом столе появилась посуда, печенье, еще какая-то еда. Он насыпал заварку в серебряный чайник и взялся за кувшин с кипятком. Сван запустил руку в карман, и Генри судорожно сжал край подоконника. Он вспомнил.
«Нет, – подумал он, холодея. – Не может этого быть».
Наверное, он думал слишком громко или испугался слишком явно: Хью на секунду оторвался от приготовления чая, встретился с ним взглядом, и его лицо застыло, глаза забегали, словно он что-то читал.
– Это ты, – медленно проговорил он.
– Сван, не надо, – выдохнул Генри, но тот уже вытащил из кармана что-то мягкое, залившее комнату золотистым сиянием, и набросил на Хью.
Тот стоял к Свану спиной и не успел среагировать, а когда дернулся, было уже поздно. Невесомая золотая сеть стала толще, будто из шелка мгновенно превратилась в свинец, под ее весом Хью осел на пол, и все в комнате разом потеряло цвет, даже волшебная сеть.
Сван выскочил из дома, вопя во весь голос, но у Генри так звенело в ушах, что он не разобрал ни слова. Хью бился на полу, пытаясь спихнуть с себя сеть, и ничего не получалось, а Сван вдруг забежал обратно в дом и потянул застывшего Генри за собой.
– Быстрей, идем! – пронзительно крикнул он.
Генри не двинулся с места, и Сван опять скрылся. За стенами все пришло в движение. Несколько пар ног промчались по глубокому снегу, раздались взбудораженные голоса, потом запахло маслом и гарью. Хью рычал и драл сеть, но та придавила его к полу так, что он даже перевернуться не мог, барахтался на животе, как упал. В распахнутые окна полетела горящая пакля, щедро облитая маслом, и Генри опустился на пол рядом с Хью. Тот, кое-как изогнув голову, перевел на него взгляд, и по этому взгляду Генри понял: Хью увидел, чей это был план, увидел за секунду до того, как все произошло.
– Я тогда еще не знал, – выдохнул Генри, сам не понимая, что хочет сказать: не знал тебя, не знал себя, не знал, что нельзя так поступать даже с врагами?
Он вспомнил, что сказал утром в доме Тиса. Вспомнил каждое слово.
– Главное – победить, верно? Неважно как. Я не хочу использовать дар, но есть другой способ: заманить гада в ловушку. Освальд переплавлял волшебные предметы в напиток подчинения, Тис точно так же создал меч, убивший Сиварда. Что, если мы сделаем то же самое? Расплавим целую кучу предметов, да хоть половину казны, и укрепим в них сеть – я не знаю, как это делается, нужна будет помощь Джоанны или Освальда, – но уверен, это возможно. В сети будет столько волшебства, что хоть ненадолго она и такого, как Хью, обездвижит, – думаю, даже Барса можно было бы так удержать. Вопрос в том, как набросить ее на Хью. Он не подпустит к себе никого, кроме Свана, и ни к кому другому спиной не повернется. Надо придумать способ заманить Хью в закрытое пространство, а потом Сван придет, отвлечет его разговором, сделает вид, что пришел мириться, и набросит сеть. Шаг следующий: со Сваном придут люди, которые изобразят, что явились с подарками от короля. Пусть изо всех сил думают об этой лжи, чтобы скрыть свои намерения, и тогда он не почувствует опасности. Но только вместо подарков в коробках у них будет пакля, мох, кора, старые тряпки – все, что хорошо горит. И когда Сван сделает то, что надо, они подожгут помещение, где остался Хью. Надолго сеть его, думаю, не удержит, но он будет растерян, потратит силы на то, чтобы освободиться, и сгорит вместе с домом, сараем или куда там удастся его заманить. Он это заслужил.
– Не хотел бы я быть твоим врагом, – выдавил Джетт, когда это услышал.
– Одолеть врага, потеряв при этом человеческое достоинство, – это не победа, – сказал Перси. – Нет, Генри. Это жестокий план, а ты никогда не был жестоким.
И теперь Генри задыхался от дыма, думая о том, что прошлое всегда тебя догонит, даже когда кажется, что ты от него избавился. Он ведь отказался от этого плана, да и придумал это еще до рокировки, в нынешней версии реальности такого разговора вообще не было, так почему, почему все это происходит?
Хью оскалил зубы и рванулся к нему, но тут же упал обратно. Генри прижал ко рту рукав, стараясь дышать поверхностно и редко. Дом горел: снаружи продолжали кидать горящие вещи, облитые маслом, и, попадая в старинное барахло, которым Хью набил комнату, они вспыхивали только ярче. Генри попытался стащить с Хью сеть, но та была слишком тяжелая, звенела от волшебства, – похоже, они и правда переплавили кучу волшебных предметов, чтобы сделать ее. И вот теперь Генри понял, что Хью кричит не только от страха – сеть обжигала даже сквозь перчатку.
Он попытался выволочь Хью наружу вместе с ней – там разберутся, – но ничего не вышло. Хью выл и метался, языки пламени плясали по всей комнате, и это уже было жутко, но тут оказалось, что может быть и еще хуже. Другой огонь, тот, который мирно дремал у Генри в груди всю ночь, проснулся и почувствовал, что тело в опасности, что легкие стискиваются от дыма, а пламя уже почти добралось до одежды. И тогда огонь сделал то, что делал при любой опасности: попытался взять дело в свои руки.
Генри стиснул кулаки. Ему нужна была еще минутка на размышления, еще хотя бы одна минута, но внутри все уже заволакивало жаркой алой пеленой, и собственные мысли начали куда-то проваливаться, будто тонули в болоте. Огонь собирался немедленно покинуть помещение, его не заботили такие мелочи, как угрызения совести, и Генри изо всех сил сосредоточился, пытаясь вернуть мысли на место.
– Нет. Не сейчас, – промычал он, вцепившись зубами в губу, – собственная боль хоть немного отвлекала. – Нет. Не смей. Дай мне еще…
Хью низко, на одной ноте, застонал, упираясь лбом в тлеющий пол. Они оба были сейчас похожи на сумасшедших, но Генри все равно было, как это выглядит, – он пытался взять себя в руки, а огню было наплевать на его метания, и они были как два волка, которые тянут к себе один кусок мяса. В конце концов Генри почувствовал, как его собственные ноги выпрямляются, как он встает с пола и идет к двери. Перед глазами все плыло от жара, казалось, сам воздух колебался, изламывался. А потом Хью заговорил.
– Пожалуйста, – безнадежно прохрипел он, больше не пытаясь подняться. – Пожалуйста, Генри, я исправлюсь, я смогу ее удержать, она меня изнутри сейчас сожрет, но я смогу ее победить, я знаю, я смогу, я не хочу так умирать, мне страшно, мне так страшно, прошу тебя!
Через каждые несколько слов он заходился кашлем, так что фраза растянулась надолго. Генри заставил себя стоять на месте. Сил на это уходила прорва, но на душе у него было так паршиво, что это подняло его волю до каких-то недосягаемых прежде высот.
Странная штука – решения. На самом деле принимаешь их задолго до того, как отважишься сказать об этом даже самому себе. Генри с усилием развернулся и пошел назад. Каждый шаг давался тяжело, будто он шел сквозь воду. Да, он ошибся, но если это такая сказка, в которой злодеев сжигают заживо, то чтоб ей провалиться.
Генри рухнул на пол рядом с хрипящим Хью. Тот уже не говорил ни слова, только подергивался, свернувшись в клубок. Генри снял перчатку, коснулся сети голой рукой и чуть не вскрикнул от ожога. Сеть сгорела в момент, и Генри даже испытал нечто похожее на гордость: да, он мастер ужасных решений, зато в исполнение их приводит быстро и мощно.
– Не удержишься – я тебя сам убью, – пообещал он, сомневаясь, что Хью разобрал хоть слово: от жара горло словно плавилось, легкие тлели, как угли. – Не смей поддаваться, не смей, не…
Хью схватил его обеими руками за плечи и уперся головой ему в грудь. Генри хотел сказать, что пора отсюда выбираться, но в конце концов выразил свою мысль хрипом, кашлем и попыткой поднять Хью с пола. Ничего не вышло: тот внезапно начал трястись, уже не от кашля, а как-то нехорошо, будто у него приступ. Руки у Хью разжались, он поднял взгляд – и Генри сглотнул, хотя сглатывать было нечего, вся слюна давно пересохла.
Глаза Хью, наполненные облегчением, благодарностью и ужасом, начало заволакивать золотым. Все в комнате было совершенно бесцветным, но эти глаза сияли ярче и ярче, пока в них не стало видно ни радужки, ни зрачков, – только жидкое золото. Генри сел на тлеющий пол, но даже не почувствовал ожога. То, что все еще выглядело как Хью, но определенно им уже не являлось, скользнуло по Генри равнодушным взглядом и поднялось на ноги. Огонь в груди у Генри потрясенно зашипел и забился глубже, как зверь, который признает власть более сильного.
«Ну, все», – успел подумать Генри. Он не верил, что мог так просчитаться, но поверить пришлось. Самый сильный волшебник королевства открыл рот и закричал: оглушительно, на одной ноте, и от этого крика полыхающие стены дома упали наружу легко, будто картонные. Послышался ужасный треск – стонущий, многоголосый, – и вековые сосны на склоне начали падать, их сносило волной звука. Генри попытался уронить Хью на пол, но тот сделал неуловимое движение рукой, и Генри отшвырнуло на несколько метров, на подтаявший от пожара снег около дома. Последние остатки цвета исчезли, мир почернел, будто обуглился, сосны валились, цепляясь друг за друга, и только Хью теперь сиял, как солнце. Генри лежал на снегу, не чувствуя ни капли ярости: у огня было прекрасное чутье на опасность, и сейчас он совершенно ясно понимал: стоит дернуться, телу свернут шею, на этом все и закончится. Хью медленным, деревянным движением повернулся к Генри, но тот вжался щекой в землю, пытаясь стать незаметным и покорным, не угрожать даже взглядом. Хью еще несколько секунд смотрел на него, а потом отвернулся, раскинул руки – и исчез.