Генри надеялся получить разъяснения и напутствия по прибытии, но, когда в голове улегся звон от перемещения, он обнаружил, что стоит на коленях неизвестно где и совершенно один.
– Ну спасибо за поддержку, – пробормотал он и встал, стараясь не шататься.
Вокруг тянулся какой-то незнакомый лес – стволы поскрипывали, и звук был такой мощный и низкий, будто эти исполинские деревья стоят тут от начала времен и скрипят уже просто от старости, а не от ветра. Ничего опасного вокруг не было видно, и сначала Генри решил, что Странник ошибся с приземлением, но потом до него дошло: есть в этом месте что-то странное, неподходящее для леса.
Запах, вот что. Генри не сразу узнал его: смутно знакомый, успокаивающий и нежный, – а когда узнал, по спине поползли мурашки. Это был запах книг – старой бумаги, пыли, библиотечных шкафов. Предположить, что здесь, посреди ничего, так много книг, что он учуял их издалека, было просто безумием, и Генри растерянно пошел на запах. Отправляясь сюда, он собирался немедленно вступить в битву с каким-нибудь чудовищем, а теперь не знал, что делать.
Чем дальше он шел, тем сильнее становился запах. Потом он начал меняться – теперь к нему примешивалось что-то сладкое, полузабытое. Генри стал мучительно рыться в памяти, и в конце концов до него дошло: так пахла одежда его матери, когда он был ребенком. Запах дома и безопасности. Генри вдруг почувствовал себя спокойным и счастливым, как будто в легкие ему вместе с воздухом вливалась сама жизнь.
Ноги вели его туда, где запах усиливался. Где-то на краю сознания трепыхалась мысль, что он пришел сюда кого-то побеждать, но это больше не казалось таким уж важным. Скоро запах стал холодным и свежим – как снег в горах Хейверхилла, – и Генри улыбнулся. Его поле зрения сузилось до гигантского дерева впереди. Оно единственное в этом голом лесу было усыпано пышными желтыми цветами. Генри пошел ближе, но тут прямо перед ним выросла морда какого-то животного, и от неожиданности Генри дернулся назад, оступился и упал.
От удара в голове слегка прояснилось, и Генри понял сразу две вещи: во-первых, воздух теперь пах еще и отцовской меховой курткой, а ничто на свете не может пахнуть столькими вещами одновременно. Во-вторых, прямо над его лицом нависла опасная на вид зубастая морда. Прежде чем Генри успел что-нибудь в связи с этим предпринять, чудовище щекотно ткнуло его носом в лицо и отпрянуло – обожглось. В голову Генри медленно, как сонная муха, вплыла мысль о том, что это не чудовище, а лошадь.
– Снежок, – заплетающимся голосом пробормотал он. Лошадь точно не была Снежком, но ему было все равно, слова посыпались из него сами собой. – Мы забыли Снежка. Фальшивый я и Эд приехали на них с Болдером в деревню Джетта. Мы ушли искать Предел, а лошади остались там. Их ведь не обидят? Я про них забыл. Эдвард расстроится, он любит Болдера, Болдер – друг.
Лошадь слушала его излияния с некоторой тревогой в глазах, а потом нерешительно поднесла морду к нему и с силой боднула. Мозг медленно и неохотно выдал Генри сведения о том, что Снежок был белый, Болдер – черный, а эта лошадь – рыжая, и где-то он ее уже видел. Лошадь всхрапнула, приподняв верхнюю губу, и он увидел ее верхнюю челюсть: желтоватые зубищи, кривые и слегка наползающие друг на друга.
«Кривозубая кобыла» – вот что говорила Мойра про лошадь, с которой разговаривал Йенс Кэмпбелл. Воспоминание о Мойре резануло, как ножом, и Генри вздрогнул и пришел в себя. Запах был просто одуряюще прекрасный, и Генри кое-как встал, стараясь дышать через рот. Смирная лошадка, за которую он держался, была привязана к дереву, а неподалеку стояла старая телега, тоже смутно знакомая. Генри сонно предположил, что лошадь и телега попали сюда вместе. И еще одно воспоминание пришло к нему, похороненное под сотнями других событий, но все еще яркое: эта лошадь была запряжена в повозку Джетта, на которой тот приехал в Хейверхилл месяц назад. Телегу пришлось бросить на постоялом дворе, так что ж она тут теперь… Думай, думай. Лошади с телегами просто так не разгуливают, где-то рядом должны быть люди.
Воздух теперь пах печеньем, которым любил угощать Тис, и этот запах отвлекал от размышлений, сужал поле зрения. Генри выковырял немного пакли из щелей в телеге и засунул себе в ноздри, все так же дыша ртом. Запах все равно пробивался, но хотя бы не так оглушительно. Генри повел головой, и взгляд его снова уперся в цветущее дерево: раскидистое, похожее на дуб, только с острыми тонкими листочками. Он наконец заметил, что его ветки шевелятся, хотя никакого ветра нет. Потом он перевел взгляд ниже и пришел в себя окончательно.
Нижние ветки дерева неспешно подпихивали под корни что-то, что Генри принял за лохмотья ткани, а затем увидел среди них бледную руку. Человек. Нет, два человека: дерево было такое здоровенное, что их головы казались крохотными. «Почему они не сопротивляются?» – подумал Генри, а потом увидел, что цветущие ветки прижимаются прямо к лицам бедолаг. Очевидно, запах этих цветов вблизи вводил в полное оцепенение.
Наконец-то происходящее начало складываться хоть в какую-то картину. У дерева явно имелся разум: одни ветки тянули и подталкивали жертв к корням, другие подносили к их лицам свои ядовитые цветы, третьи тянулись к Генри, чтобы он тоже наглотался запаха. Так вот почему Странник сказал, что скриплерам оно не родственник: это дерево и есть чудовище. К счастью, в отличие от лютых тварей, оно хотя бы с места не может сдвинуться. Оно приманивает людей и животных запахом, а потом сжирает – наверное, потому его и назвали зверобоем. Углубление среди корней напоминало раззявленный рот, и туда в данный момент направлялись два бесчувственных тела. Лошадь тоже жадно тянула нос в ту сторону – хорошо хоть, привязь ее останавливала.
Генри медленно выдохнул через нос, все еще держась за седло. Цель ясна, уже хорошо: убить дерево. Оно огромное и древнее, ствол и впятером не обхватить, и силы в нем наверняка полно, раз уж оно сотни лет поедало бедолаг, имевших неосторожность оказаться в этом лесу. Генри уперся ладонями в колени, пытаясь отвлечься от запаха, от желания дать дереву себя убаюкать. Нужно прикоснуться к коре – и дело с концом.
Луч солнца вырвался из-за облаков, просвечивая лес насквозь, и Генри прищурился, сосредотачиваясь. Яростный поединок он представлял себе как-то более героически, а не вот так: держаться за хилую кобылку, заткнув нос паклей и пытаясь не идти на запах печенья. Генри выдавил смешок и выпрямился. Нужно позвать огонь, сделать так, чтобы он наполнил его, как во время поединка с Коготком, – вот только в этот раз придется довести дело до конца.
«Нет, – сказал огонь. – На мою помощь не рассчитывай».
Генри растерянно моргнул. Если он с чем и не ждал трудностей, так это с готовностью огня кого-нибудь прикончить.
– Ты не хочешь забрать кучу сил у древнего существа? – пробормотал он. – Ты рехнулся?
Он зажмурился, изо всех сил стараясь разозлиться, но ничего не почувствовал. Ни крупицы гнева, ни искры огня.
– Эй, – пробормотал Генри, стараясь дышать пореже. Его покачивало от недостатка воздуха, а усыпанные цветами ветки тянулись все ближе. – Эй, ты тут?
«Нет, чаю отошел выпить, идиот. Конечно тут! Я всегда тут. И я тебе не охотничья шавка, чтобы бросаться по твоему приказу! Без меня ты никто, разве не ясно? Я твоя злость, твой гнев, я твое чутье, твоя скорость. Без меня ты вырос бы увальнем, сладеньким добрячком, неспособным зубы показать. Это мое тело, оно мое не меньше, чем твое, и я не буду унижаться, слушаясь твоих приказов. Ты силен, но не сильнее меня».
Генри закрыл глаза и прижался щекой к седлу. Говорить вслух сил уже не было, да это было и не обязательно.
«Может, потом обсудим? Эта дрянь сейчас меня убьет. Я тебе приказываю немедленно…»
«Пусть лучше убьет, – злорадно прошипел огонь. – Мужик в плаще прав: скоро всему и так конец, воздух аж потряхивает от холода и опасности, я в жизни такого не чувствовал. Пусть я не наемся перед смертью, но ты ничего от меня не получишь. Ничего. Твои приказы унизительны, а заставить меня ты все равно не сможешь».
Генри скрипнул зубами. Проклятущая тварь была права: заставить не получалось. Его даже лошадь не боялась и не отшатывалась. К счастью, его брат был самым дипломатичным, а лучший друг – самым болтливым человеком на свете, и Генри кое-чему у них научился: с кем угодно можно договориться.
«Я от тебя не избавился, когда был шанс. Барс предлагал, но я сказал, что ты – часть меня. И где благодарность?» – подумал Генри.
Никакого результата. Он попробовал еще:
«Ты ведь каждый раз побеждал хозяина тела, так? Все разрушители срывались, поддавались тебе и начинали убивать, и тогда убивали их самих: водой, волшебным мечом или еще как-нибудь. Ты тоже подыхал и ждал, когда родится следующий. Напомни мне, в какой именно момент ты был счастлив?»
Прозвучало довольно глупо, но Генри внезапно подумал о том, что еще ни разу не приходило ему в голову: чего, собственно, огонь хочет? Убивать – да, но для чего?
«Понятия не имею, – прошипел огонь. – Ты серьезно думаешь, что заговоришь мне зубы, я размякну и прикончу ради тебя деревце? Мне не нужны твои подачки. Мне нужно все. Абсолютно все. Стать бесконечной силой. Непобедимой. Быть… – Огонь заколебался. Кажется, его о таком раньше не спрашивали. – Не знаю, отстань от меня! Я все равно ни разу не получил ничего похожего».
Руки Генри выпустили седло, и он упал. Из-под дерева доносились какие-то жуткие утробные звуки, но он вслушивался только в себя самого. Не сдавайся, вот чему учил его отец. Никогда, никогда не сдавайся.
«Это, наверное, было большое разочарование, – сонно подумал он. – Ты набирал силу, а потом умирал, так и не поняв, зачем это нужно. Что, если ты можешь что-то большее, чем жечь без всякого смысла? Я предлагаю сделку. Давай посмотрим, ну хоть один раз. Неужели тебе не любопытно? Что будет, если ты наберешься сил, но не захватишь контроль и не превратишь хозяина тела в бешеную тварь?»
Огонь молчал: рассматривал предложение. Ноги Генри коснулась ветка, а он даже не мог отбиться, тело было тяжелое, как мешок мокрого песка, глаза закрывались.
«Я не смогу удержаться, даже если захочу, – наконец ответил огонь. – Думаешь, просто убьешь тварь такого размера и пойдешь дальше? Убийство изменит нашу природу – и твою, и мою. Я стану гораздо больше тебя, заберу и тех, кто под деревом, и эту клячу, каждого зверя в этом лесу, а потом пойду в ближайшую деревню. Я весь – одно желание забирать. Такова моя природа».
«Мы сможем, мы вместе сможем, – упрямо подумал Генри. Над ним медленно проплывало блекло-синее небо и цветущие желтые ветки. – Хочешь, поспорим?»
Огонь вздохнул.
«Ты не боишься, – пробормотал он. – Все всегда так боятся меня, их аж корежит, когда я с ними заговариваю, но не ты. Ты в курсе, что ты ненормальный? Видели бы тебя сейчас твои дружки».
Генри изо всех сил упирался пятками в землю, но его движения слабели, чудесные запахи сплетались в голове, и он не мог больше сопротивляться.
«Ты и я, – подумал он, закрывая глаза. – Пожалуйста».
Генри окатило восхитительным ощущением тепла и безопасности, а потом лошадь вдалеке всхрапнула и начала с бешеным ржанием рваться с привязи. Ветка, обвившая ногу, разжалась и уползла – кажется, почувствовала, что сейчас ей придет конец. Генри поднялся, вытащил паклю из носа и вдохнул полной грудью. Воздух пах сразу всем, но его это больше не отвлекало, – то, чего боится человек, огню не страшно. Дерево испуганно подалось назад всеми ветками, когда Генри бросил перчатки на землю и пошел к нему.
До дерева оставался всего десяток шагов, и тут оно, увы, сообразило, что сейчас будет. Любое существо хочет жить, а когда жизнь пытаются отнять, начинает бороться. Зверобой выпустил жертв и всеми ветками потянулся к Генри, оглушая запахом, который внезапно изменился, стал отвратительным, гниющим и мертвым. Генри этим было не остановить – он спокойным, быстрым движением перехватил ближайшую ветку, и та рассыпалась пеплом. Он надеялся, что огонь прокатится по всему дереву, как произошло когда-то с прилавками, но зверобой предметом не был, и на месте сгоревшей ветки тут же выросла новая. Значит, требовалось добраться до ствола и прикоснуться к нему.
К сожалению, тварь оказалась неглупой: она поняла, что опасность – в руках Генри, а по остальным частям тела можно бить, и в следующую секунду одна ветка отвлекла его ложным выпадом, а вторая с силой треснула по голове – он успел уклониться, и удар получился скользящим, смазанным. Другая ветка уже со свистом летела сверху, и Генри едва-едва отшатнулся. Ветки были огромные, и он не сомневался: меткий удар проломит ему череп, как орех, и никакая выносливость тут не поможет.
«Я не такой быстрый, как ты, – мельком подумал он, ускользая от очередного удара. Тот пришелся на землю, и она фонтаном взметнулась во все стороны. – Управляй. Тело – как повозка, подержи пока вожжи, а я решу, как нам лучше к нему подобраться».
Генри и без этого обошелся бы, но ему хотелось показать доверие, отблагодарить огонь за то, что поверил в него, и тот, почувствовав это, разгорелся ярче.
«Если у тебя хватает времени на сравнения, дела не так плохи», – невозмутимо заметил огонь, и Генри почувствовал, как его сознание мягко толкают в сторону.
Никогда в жизни он еще не двигался с такой скоростью, а может, и никто другой не двигался: быстро, точно, хватая ветки еще до того, как они успевали его коснуться, и подныривая под те, до которых не мог дотронуться. Ствол дерева вздувался и опадал – оно дышало, – и, как бы ветки ни защищали его, Генри продвигался ближе.
Огонь никогда не признался бы в этом, но работать вместе оказалось неожиданно приятно: он дрался и решал, как уклониться от сиюминутной опасности, а хозяин был сосредоточен только на цели. Огонь всегда дурел от прикосновения к чему-то живому, терял способность соображать, и пока он брал то, что ему нужно, пока он кормился, личность хозяина всегда барахталась где-то в глубине, заходясь истерическими криками. Как же хорошо не заталкивать ее глубже, а держаться за нее, держаться за того, чье спокойствие – как скала, того, кто пытается тебе помочь. Чувство было новым и таким восхитительным, что огонь завыл от острого, свирепого триумфа.
Дерево молотило по его телу всеми ветками, но время не имело значения, он мог растягивать время, как смолу, и движения этих желтеньких веток казались замедленными и безобидными: он прикасался к ним – и шел вперед. Запахи исчезли, дерево сообразило, что огню наплевать на них, и теперь не пахло вообще ничем. А вот ветки, к сожалению, отрастали снова и снова и били – не страшные, но раздражающие, как комары. До ствола по-прежнему оставалось несколько шагов, и тут хозяин подсказал хороший маневр. Огонь довольно зашипел. Он бы не додумался до такого, трудно о чем-то думать, когда загибаешься от голода, но мысль ему понравилась.
Он резко сменил направление и пошел не к дереву, нет, он помчался от него прочь. Все ветки потянулись вслед за ним, вытянулись в одну сторону, едва не перегибая дерево пополам, – и тогда огонь развернулся и бросился обратно к стволу. Путь был свободен – всего на секунду, пока дерево не сообразило, что происходит, но секунды более чем достаточно для того, кто очень зол и очень голоден.
«Ух ты», – мелькнуло в голове хозяина. А потом огонь прижал обе ладони к стволу – и почувствовал удар прямо в сердце, удар такой силы, что едва не закричал от счастья. Раньше он вытягивал силы из животных, из вещей, даже людей пару раз тронул, только не до смерти, но сейчас он забирал жизнь полностью, до последней искры, жизнь того, кто сотни лет забирал другие жизни и накопил так много сил. Король-зверобой выглядел как дерево, но огонь смотрел вовсе не глазами, он видел его настоящего – скрюченного старика, нависшего над ним, могучего и черного. Старик сопротивлялся, он хотел жить, он просил и что-то обещал. И тогда огонь засмеялся. Он хохотал в голос, потому что ничто ему больше было не нужно, он уже все получил. Жизнь старика перетекала в его руки, перетекала в его сердце, он выжал ее до капли. Ветки еще несколько раз стукнули его по спине и повисли.
Огонь упал на землю, раскинув руки и продолжая смеяться, а потом заметил двух человек, лежащих рядом. Те, кого чуть не сожрало дерево, приходили в себя, жизнь возвращалась к ним, они кашляли и ругались, и огонь протянул к ним руку: сгустки света, золотые силуэты, неважно было, кто это, важно, сколько он сможет забрать у них. Один из людей поднял голову и закричал, увидев его глаза, и огонь подумал: «Вот ради таких моментов и стоит жить». Хозяин, запертый где-то в глубине их общего тела, протестующе забился, но огонь ведь его предупреждал. Как вообще можно удержаться, когда ты так силен? Огонь уже почти сжал руку на шее того, который сидел ближе, тот был парализован ужасом и даже не бежал – и тут откуда-то сверху на него камнем бросилось какое-то существо. Огонь растерялся, он не привык, что кто-то может быть быстрее его, но эта дрянь с небес успела распороть ему кожу на шее прежде, чем он сообразил, что происходит. Удар был точный и стремительный, великолепный удар. Огонь зарычал, собираясь броситься на врага, и вдруг с удивлением понял, что с телом что-то не так. Оно теряло кровь из пореза на шее, та липко текла под одежду, и тело перестало слушаться. Огонь попытался поймать врага – светлое пятно, плясавшее в воздухе, – но тот уклонился от руки, схватил за шкирки двух людей и потащил их прочь. Те мерзко, испуганно голосили, и огонь бросился следом, но упал. Тело не могло больше бежать, оно хрипело и умирало, глупое, слабое тело, подверженное смерти. Огонь свирепо заметался по земле, пытаясь сообразить, что делают люди, когда с их телами что-то не в порядке, но голову наполнял только голод и разочарование.
«Наша повозка, – прошептал изнутри еле слышный голос, голос хозяина, – разобьется».
И тогда огонь позвал хозяина, чтобы тот спас тело.
Генри почувствовал сразу кучу всего – ужасную боль, панику, жар, громкие голоса вокруг. Грудную клетку распирало, будто что-то хотело проломить ее изнутри, и он забился, пытаясь движением унять весь этот кошмар, напряг свой воспаленный, охваченный огнем мозг и попытался восстановить события, но любые мысли вытесняла чудовищная боль и ощущение собственной крови, насквозь пропитавшей одежду. По венам катился огонь, руки чесались, и он всерьез удивился, как мог быть таким идиотом, что считал, будто сможет это вытерпеть. Вот теперь Генри ясно понял, что чувствовал Сивард, когда убил хозяина гостиницы. Весь мир сузился до размеров жажды кого-нибудь тронуть, он будто оглох и ослеп, чужие слова с трудом пробивались к нему.
– Пап, может, рану ему зажать? – робко спросил знакомый голос.
Генри замычал, вцепившись в землю и лихорадочно дума я, что, если хоть кто-то двинется, он не удержится. Как ни странно, на руках уже были перчатки, хотя он не мог вспомнить, когда их надел.
– Да он нас чуть не прикончил! Что это за тварь? – завопил другой знакомый голос с такой силой, что Генри захотелось зажмуриться, но он даже не понимал, открыты его глаза или закрыты.
– Но до этого-то он нас спас.
– А потом что? Ты глаза его видел, балда? И дерево он прикончил, как разрушитель из сказок, – вон, одни головешки остались!
– Ох, Генри, похоже, они так и будут над тобой стоять, пока ты не помрешь, – невозмутимо сказал знакомый голос номер три. – Я тоже не знаю, что делать: разрушителей такой силы еще никто не спасал, эта стадия обычно последняя. Кошки спят, лечить некому. Ладно, сейчас, дай-ка я сгоняю кое за кем. Никуда не уходи.
Последнее замечание показалось Генри остроумным даже в таком состоянии, и желание рассмеяться слегка привело его в чувство. А потом он узнал голоса двоих, стоящих над ним, и желание смеяться стало сильнее. Странная штука жизнь – думаешь, что с кем-то уже и не увидишься, а вот, поглядите-ка.
Тут рядом появился кто-то новый, прохладные руки ощупали его разодранную шею и отдернулись.
– Почему он так горит? – растерянно спросил женский голос. – Ладно, неважно, для начала нужно зашить.
Послышалось шуршание и звон. Мокрая тряпка смочила его рану, вытерла кровь, и Генри только успел подумать, как это приятно, когда ему в шею воткнулась игла. Он подавил желание отшвырнуть того, кто рискнул его ткнуть, и заставил себя расслабиться. Отец всегда зашивал ему раны, если он их получал на охоте, надо стерпеть, потом станет лучше.
– Чудом артерию не задели, – зло сказала женщина, деловито втыкая в него иглу снова и снова. – Еще сантиметр, он бы на месте помер.
– Ну, Коготок у нас аккуратный парень, всю жизнь со стеклянными предметами работал, – вставил еще один голос, и до Генри медленно дошло: Странник. – Острый глаз, ювелирная точность. Генри, кстати, открой-ка глаза, погляди, кто тут. Это доктор из одной дальней деревеньки: я ее перенес сюда, оторвав от дел, она вообще не знает, где и как оказалась, а спокойствия не теряет – не человек, а кремень. Посмотри.
Генри тяжело открыл глаза. Рука, которая держала его шею, прижимая края раны, и вторая, с иглой, были теперь в белых тканевых перчатках, измазанных его кровью, – так вот почему женщина больше не обжигается. Он поднял глаза выше, увидел ее лицо и медленно моргнул.
– Мама, – сонно замычал он.
– Бредит, – процедила женщина, с усилием продевая иглу сквозь кожу. – Тихо, мальчик, скоро закончу.
– Мама, – пробормотал Генри. – Куда ты пропала?
Женщина даже ухом не повела. Она закончила шить и протерла его шею чем-то влажным, остро пахнущим травой, потом туго приложила ткань и перевязала. Генри с трудом оторвал от нее взгляд и посмотрел на двоих, сидевших рядом: Йенс и Сван Кэмпбеллы, с головы до ног перемазанные золой. Странник маячил у них за спинами, задумчиво глядя Генри в лицо. Рядом с тем же выражением стояла рыжая кобыла, а на ветке над ней сидел Коготок.
– Очки потерял, – еле ворочая языком, пробормотал Генри, стараясь держать глаза открытыми.
– Они у него для близких расстояний, – утешил Странник. – А так он их на шею вешает, вон, на ремешке.
Генри сделал попытку кивнуть, но женщина надавила ему на лоб.
– С такой раной надо хотя бы пару дней лежать неподвижно. Надеюсь, за тобой присмотрят, – осуждающе сказала она и повернулась к Йенсу. – Вы его отец?
– Странник упаси, – замотал головой тот.
Странник фыркнул:
– При чем тут я? У него и без вас отцов хватает, господин пекарь.
Йенс как будто и не услышал, а женщина порылась в корзинке, стоящей рядом, и протянула Генри склянку с какой-то светло-зеленой жидкостью:
– Вот, выпей. Настой трав по рецепту предков, он взбодрит.
Генри послушно выпил, не отводя взгляда от ее бледного серьезного лица.
Серые глаза, серое платье, светлые волосы туго закручены в узел. Они не виделись десять лет, но он узнал бы ее где угодно.
Настойка была поразительно горькая, но и правда бодрила: на мгновение свело судорогой все тело, а потом боль притупилась, да и конечности перестали дергаться и начали слушаться указаний головы. Генри кое-как сел. Женщина издала протестующий звук и попыталась уложить его обратно, но у нее не вышло: несмотря на слабость от раны, Генри каким-то удивительным образом продолжал чувствовать себя всемогущим. В его теле огонь теперь занял полноправное место, горел в каждой клетке, но Генри запретил себе об этом думать. Не сейчас. Сейчас был вопрос куда важнее.
– Как ты могла так поступить? Почему ты сбежала? Мам, я…
– Послушай, мальчик, я не твоя мать, – мягко сказала она, но Генри видел, видел, как дрогнули ее губы при слове «сбежала». – Ты ранен, ты бредишь, у тебя горячка.
Не так Генри представлял себе их встречу, но жизнь, как обычно, про его планы не спрашивала. Он наконец сообразил: Странник вышвырнул его из этой реальности, никто про него больше не помнит, а значит, и она тоже.
– Угу, вот такая грустная история, – кивнул Странник, и Генри злобно глянул на него, но от боли даже злость получилась какая-то слабая.
– У тебя есть дети? – спросил он, и ее губы сжались – сердитая, высокомерная гримаса, которую Генри отлично знал, потому что видел на лице Эдварда по пять раз в день.
– У меня больше нет семьи. Я вдова, – отрезала она, и Генри даже нашел в себе силы оттянуть в сторону угол губ в слабом подобии улыбки.
– Так ты вот это всем врала десять лет? – уточнил он.
Щеки у нее пошли красными пятнами, и это тоже было очень знакомо.
– Подожди-ка, – нахмурился Генри. Ему пришла в голову новая мысль. – В этой реальности у тебя не было потерянного ребенка, так с чего ты сбежала?
– Я никому не говорила, что сбежала. Никогда, – пробормотала она, глядя на него как на опасного, дикого и сумасшедшего типа. – Кто ты такой?
– Просто отвечай на вопрос, – вырвалось у него, пока он думал, что сказать, и Генри передернуло, когда он понял, что это были не его слова.
Огонь говорил его губами так легко, будто теперь имел на это полное право, и от злого, жестокого голоса женщина отшатнулась.
– Я хотела побыть одна, – выдавила она, и Генри увидел: она просто боится его, боится ему не ответить. – Меня выдали замуж, даже не спрашивая, а я всегда… Всегда хотела быть кем-то, доказать, что могу быть полезной, делать что-то важное. – Она осеклась. – Я не смогла забрать сына, потому что он…
«Наследник престола», – мысленно закончил Генри, но вслух ничего не сказал: если хочет, пусть хранит свои тайны.
– Муж всегда был занят только собой, – гневно выпалила она. – Ему плевать было, что мне нужно, он хотел, чтобы я просто стояла рядом, молчала и была красивой, хотел, чтобы все было просто, как в сказке: прелестный сынок, послушная жена и добрый коро… Добрый муж. Но я не такая. Я хотела понять, кто я. – Она упрямо выдвинула подбородок, и какой-то отголосок чувства пробился в ее холодные, злые слова. – Я была там ужасно несчастной и бесполезной. Мне надо было выбраться, иначе я бы… Мой сын растет в холе и тепле, а я все равно была так себе матерью, ему лучше без меня.
– Откуда тебе знать? – прошипел Генри. – Я думал, была какая-то волшебная причина. Особая причина. А ты просто сбежала, потому что хотела побыть одна? Быть свободной и счастливой? И тебе было наплевать, что ты всем нужна дома, и…
«Надеюсь, ты теперь навсегда останешься одна, вот будет счастье», – злобно высказался огонь, и Генри чуть язык себе не прикусил, чтобы эти слова не вырвались наружу: мама выглядела растерянной и перепуганной, и он замолчал.
Йенс и Сван молча слушали, приоткрыв рты. Королева натолкнулась взглядом на их недоуменные лица, сердито вытерла глаза и суетливо поднялась.
– Рану завтра надо будет промыть, сами справитесь. Рада была помочь, но мне пора возвращаться. Как я сюда попала? – пробормотала она, озираясь.
Взгляд ее вдруг упал на что-то, лежащее среди золы, и она, приоткрыв рот и словно забыв про Генри, подняла облепленный золой кусок ветки с желтыми цветами – ошметки уничтоженного дерева тут и там валялись среди пепла. Генри и остальных при виде этой ветки передернуло, а она посмотрела на нее как на сокровище.
– Это же… Это королевский зверобой! – восхищенно пробормотала она. – Можно взять?
– Зачем? – хрипло спросил Генри.
Его обидело, что ветка злобного растения вызвала у нее больше воодушевления, чем встреча с ним.
– Это легендарное целебное растение, я о нем только байки от стариков слышала. – Она принюхалась, и ее бледные губы тронула улыбка. – Для каждого пахнет по-своему, лечит людей от душевных болезней, улучшает настроение. Хочу вырастить свой.
– Женщина, ты всерьез хочешь разводить этих чудовищ? – прогремел Йенс. – Оно нас чуть не прикончило, и тебя тоже сожрет!
Королева обвела взглядом пепелище, и, кажется, до нее впервые дошло, что перед ее появлением тут произошло что-то с участием огня, пепла и ее драгоценного дерева.
– То, что он такой вымахал, необычно, – пробормотала она, разглядывая черную воронку, оставшуюся на месте корней. – Судя по книгам, обычно это небольшой кустарник. Посажу его в горшок.
– Только не поливай слишком сильно, – огрызнулся Генри и запоздало понял, что не знает, его это слова или огня.
– Я не знаю, что меня сюда перенесло, – твердо сказала королева, не глядя на Генри, – но пора бы тому же волшебству перенести меня обратно, у меня много дел.
– А раньше была такая слабенькая. Но смотри-ка, и правда нашла себя, – сказал Странник, подходя к ней. – Для справки, Генри: обычно бывает наоборот, но в вашей семье нежные сердца – наследство от папы, а стальной характер, упрямство и лихо сдвинутые набекрень мозги – все мамино.
– Пожелай мне удачи, – выпалил Генри, когда Страннику оставалась до нее пара шагов.
Королева, разглядывавшая желтые цветы на ветке, подняла голову, и лицо у нее немного смягчилось, будто она сказала себе, что с больными надо быть ласковой.
– Удачи, молодой человек, – медленно проговорила она. – Меняй повязку, много отдыхай и никаких резких движений.
– Обязательно, – пробормотал Генри.
А потом Странник взял ее за руку, и они исчезли.
– Ну и нам пора, – засуетился Йенс и начал впрягать лошадь в телегу. – Сван, залезай быстрее.
Сван побрел к нему, продолжая тревожно оглядываться. Последние минут пять он вертел головой, вглядываясь в солнце, небо и лес вокруг, а тут ему на пути попалась еще одна ветка зверобоя, и он поднял ее.
– Все краски поблекли, – пробормотал он. – Когда мы только подъезжали к дереву, я хотел написать о нем стихи: «Цветы его желты, как яркий желток». А теперь они какие-то бледные. И небо не такое синее, как было.
– Идиот, – прошипел Йенс и влез на повозку. – Что ж за каша у тебя в голове! Просто сумерки сегодня какие-то ранние.
– Где ты нашел отца? – спросил Генри у Свана. – Он же пропал с постоялого двора, так? Я думал, Хью его похитил и держит где-то.
Йенс побледнел.
– Мы не имеем отношения к этому злодею и его злодействам, – промямлил он. – Сван, быстро в телегу, нам пора.
Но Сван не послушался. Он стоял, сжимая и разжимая кулаки, и губы у него подрагивали.
– Я на постоялом дворе встретил девушку, такую… такую чудесную, – забормотал он, глядя на Генри, и тот понимал, что Сван не узнает его, конечно, нет, просто ему очень нужно поделиться с кем-то своей бедой. – Я даже не думал, что могу кому-то понравиться, а она… А потом Хью появился и убил ее, он всех там убил и пропал, оставил меня с ними, ненавижу его! Я всех похоронил, я не знал, что еще делать, и я просто нашел лопату и выкопал для всех могилы и зарыл их туда. – Сван разревелся. Йенс, пыхтя, тянул его в телегу, но Сван не двигался с места. – И пошел, куда глаза глядят, стихи из меня прямо сами лились, очень печальные, и тут я услышал из леса крики: «Помогите, помогите!»
– Ну и страху я натерпелся, – мрачно сообщил Йенс, смирившись с тем, что его сын слишком велик, чтобы насильно сдвинуть его с места. – Мой непутевый сынок – не этот, второй, – перенес меня прямо по воздуху и бросил в непроходимой чаще!
Генри сдержался, не стал говорить, что это не чаща, если твои крики могут услышать с дороги.
– Ты нашел и спас отца, так? – мягко спросил он Свана, чтобы побыстрее восстановить события. – Вы вернулись на постоялый двор, взяли телегу и поехали дальше, но как вы тут оказались?
– Да мы от Хейверхилла всего в дне пути к югу, – прогудел Сван и высморкался в скомканный, уже явно не раз использованный платок. – А лошадка так бежала, что мы еще быстрей доехали, папу теперь кони слушаются, дар у него такой.
– Остановились отдохнуть в одной деревне, а у них там паника: когда Сердце вернулось, люди в лесу начали пропадать, – вставил Йенс, решив взять рассказ в свои руки. Впрочем, к Генри он близко не подходил, старался встать так, чтобы между ними была телега. – Там, наверное, какая-то злая тварь ожила после трехсотлетнего сна, а у нас как раз денег не было. Когда мы с постоялого двора сбегали, я ни одной монетки не тронул, хотя прямо сердце кровью обливалось их там оставлять! Но раз там всех убили, деньги их теперь прокляты, такое мое мнение. Короче, в той деревне нас просили с чудовищем разделаться – из местных никто не решался, – и я смекнул, что сынок мой в подвигах поднаторел, раз из похода за Сердцем целый вернулся, а значит, мы так заработать можем. Нам половину денег вперед выдали, а про вторую сказали: дадим, если победите существо. В общем, нам пора.
– Лучше ты к ним иди, деревня вон там, – простодушно сказал Сван, глядя на Генри. – Обещали двадцать серебряных монет и мешок картошки.
– Зачем ты ему рассказал, идиот? – простонал Йенс.
Ну, это же он победил, – ответил Сван и потер кулаками глаза. – Мы другое существо найдем, с этим как-то неудачно вышло. А потом я натренируюсь и одолею Хью. Никогда ему не прощу, что он убил ту девушку.
– Да ты и знал-то ее от силы час! – насупился Йенс. – Но ты прав: если победишь Хью, нас наверняка хорошенько наградят. Скажи спасибо, что я за тобой присматриваю да направляю, а то пропал бы уже.
– Хью ведь тоже ваш сын, – растерялся Генри, ощупывая неприятно нагревшуюся повязку на шее.
– Неудачный вышел, – махнул рукой Йенс. – И второй-то неизвестно что, но от Хью я уж точно никогда ничего хорошего не ждал. Теперь каждый за себя, времена такие.
– Мы искупим вину, и нам разрешат вернуться домой. Нас за что-то выгнали из Хейверхилла, вот только никак не могу вспомнить за что. – Сван прищурился на солнце. – А тебе не кажется, что оно какое-то бледное?
Генри молча глядел на Свана, и сердце у него противно сжималось. Эд был прав: жестоко было даже подумать, чтобы использовать его для победы над Хью. Только теперь, глядя на смешного, встрепанного и грустного Свана, он понимал, каким ужасным был его изначальный план.
– Сван, слушай, – сказал он наконец. – Тебе не нужно побеждать Хью. Он твой брат, уж какой есть. Ты не должен. Я все сделаю, обещаю. А тебе надо укрыться где-нибудь в безопасном месте.
На полудетском лице Свана внезапно проступило острое, внимательное выражение.
– Я тебя знаю? – протянул он. – Мы ведь встречались раньше, да?
Генри покачал головой. Самое безопасное место сейчас там, где больше никто не помнит о нем, там, где Джетт зарабатывает историями, а Эдвард обсуждает балы с друзьями. Генри побрел к воронке, оставшейся от дерева, и подобрал несколько уцелевших веток с желтыми цветами. С каждой минутой отрезвляющее действие боли таяло. Огонь возвращался. Нужно было успеть.
– Возьмите это и езжайте в столицу. Прикажи лошади гнать со всей силы. Это ясно? – Генри в упор посмотрел на Йенса, и тот с опаской кивнул.
– Только я не знаю, где столица, – сказал он, пока Сван, жмурясь от удовольствия, нюхал цветы, которые вручил ему Генри.
Генри закрыл глаза и вспомнил точку на карте, которую показывал Пал. Где север, легко определить по деревьям и положению солнца, значит, Хейверхилл вон там, а столица…
– Вон там. – Генри ткнул на юго-восток. – Это недалеко, за полдня доберетесь, если будете гнать. Сван, найди Джетта и отдай ему эти цветы. Скажи, что можно хорошо заработать, если их продать, а в обмен попроси за тобой присмотреть. Если что-то произойдет, вы там хотя бы будете вместе. А, да! Йенс, отдайте Джетту телегу. Он переживал за свою лошадь.
– Она по нему тоже скучает, хотя было бы по кому, – проворчал Йенс.
Он пошептал лошади, та кивнула – хотя, может, просто дернула головой в подходящий момент, – и Сван, постоянно оглядываясь на Генри, сел в повозку. Тот согнулся и уперся ладонями в колени. Огонь был недоволен, что их покидают такие вкусные кусочки, и Генри изо всех сил пытался не дать тому, что скреблось внутри, вырваться наружу.
– Я написал песню о походе за Сердцем. Можно, я хоть тебе спою? – застенчиво спросил Сван.
Йенс недовольно застонал, но Генри кивнул, и Сван запел. Лошадь уже тянула телегу прочь, но Генри стоял и слушал, пока телега не скрылась за деревьями, все быстрее катясь по пригорку.
Последние слова Генри едва расслышал, но все равно улыбнулся.
– В точку, Сван, – негромко сказал он. – Ты молодец.