— Искусственное зрение.
Вероятно, я бы оторопел, но у меня уже был прецедент, когда преподаватель Сибирского автодорожного института попросил оппонировать его докторскую диссертацию «Динамика землеройных машин».
На мое возражение, что, будучи радиоинженером, я никогда не имел дела с землеройными машинами, доцент попросил хотя бы перелистать диссертацию. Я с изумлением углядел параллель со своей специальностью: аналогичные интегро-дифференциальные уравнения, представление землеройной машины как автоколебательной системы и тому подобное.
Пришлось убеждать собеседника: если в Высшей аттестационной комиссии обнаружат (а это произойдет обязательно!), что оппонент «совсем из другой оперы», диссертацию провалят с оглушительным треском…
Что же я должен был ответить юноше, который задался благородной целью осчастливить незрячих? Сказать: мол, я — не я, и тема не моя…
Но что-то удержало меня от резонного, на первый взгляд, ответа. Я предложил юноше написать реферат по теме, составить литературный указатель, а уж потом продолжить разговор.
Прошло около года, я забыл о странном посетителе, но он напомнил о себе. И когда я, волей-неволей, познакомился с толстой пачкой машинописных листов, то понял: передо мной не беспочвенный мечтатель, а человек с задатками ученого.
Я впервые узнал, что, например, женщине, потерявшей зрение в результате глаукомы, вживили под кожу головы восемьдесят миниатюрных катушек индуктивности, соединенных микроэлектродами со зрительным полем коры головного мозга. И женщина, под воздействием наводимых электрических потенциалов, «видела» световые точки, слагавшиеся в ту или иную простую фигуру.
Я узнал также, что, по мнению специалистов, вживление шестисот микроэлектродов позволит слепому различать образы и даже читать книги для зрячих…
И вот Александр Ильич Одинец стал моим аспирантам. Конечно же, памятуя «землеройные машины», я сознательно «приземлил» тему. Диссертация была названа: «Исследование зрительных рецепторов промышленных роботов».
Защита прошла успешно, однако тема, даже в «приземленном» виде, вызвала в Высшей диссертационной комиссии неприятие. После двух с половиной лет проволочки работу направили на повторную защиту в специализированный совет по технической кибернетике. И там защита прошла блестяще. Вскоре Одинец стал кандидатом наук.
А что же дальше? Да ничего! Кому была важна в семидесятые годы ХХ века судьба горстки (в сравнении со всем человечеством) слепых? Для полномасштабного решения этой проблемы и впрямь нужны многие миллиарды!
Но вот вам случай попроще и куда как дешевле.
В 1958 году на Всемирной выставке в Брюсселе экспонировался протез руки с биоэлектрическим управлением, созданный в Центральном научно-исследовательском институте протезирования и протезостроения, Институте машиноведения и Институте прикладной математики АН СССР (как тут не вспомнить подленькую фразу: «Россия — родина слонов»!). Изобретение наших соотечественников было подхвачено в ряде стран.
Раньше протезы были косметическими, восполняли пустоту рукава, теперь же «научились» воспроизводить некоторые утраченные в результате инвалидности функции «живой» руки.
А какое отношение имею к этому я — не изобретатель и не создатель биоэлектрического протеза?
В шестидесятых-семидесятых годах в ряде городов нашей страны, в том числе и в Омске, появились сборочные предприятия, куда из Москвы посылали комплекты протезов. При каждом таком предприятии был небольшой стационар, в котором инвалидов обучали «владению» искусственной рукой — ее сгибанию в локтевом суставе, сгибанию пальцев кисти по мысленной, причем не формулируемой специально команде (ведь мы не приказываем руке: возьми карандаш или, к примеру, стул — она как бы предвосхищает наше желание!).
Специалистов не хватало, и главный инженер Омского протезного предприятия обратился ко мне с просьбой прислать ему в помощь толкового студента. Я выбрал Александра Александровича Зубарева. Он оказался настолько полезным сотрудником, что и дипломный проект, и кандидатскую диссертацию посвятил биоэлектрическим протезам. Среди придуманных им новшеств была «ротация кисти» — вращение ее влево-вправо.
В те годы я был научным комментатором нескольких газет и вел на Омском телевидении регулярные передачи из цикла «Этюды о чудесах науки». И вот представьте такую картину. На столе, в специальном креплении (благо Зубарев не инвалид!), — «искусственная рука». От нее тянутся провода к электродам, наложенным на предплечье Александра Александровича. Вот он сгибает руку, и протез повторяет ее движение. Сжаты в кулак пальцы — то же делает протез. Вращение кисти, и рука «каменного гостя», на которую так и просятся рыцарские перчатки, послушно исполняет «фуэтэ».
Жуткое это было зрелище, поверьте мне!
Но какое облегчение для инвалида: можно нести чемодан, держаться за поручень троллейбуса. Аккумулятор, вмонтированный в протез, расходует энергию только в «динамике» — во время движения, а в «статике» не разряжается. И хватает его до подзарядки на весь день.
Здорово? Ой ли…
Все это было еще до Афганистана. А потом, когда нужда в биопротезах резко возросла, вдруг исчезли предприятия и стационары…
Послесловие к главе.
Наступил «миллениум». Какое же бешенство я испытал, когда в одной их телевизионных передач слащавый голос с интонациями нищего, благодарящего за подачку, возвестил, что добрые американские дяди передали в подарок нескольким нашим инвалидам-афганцем изобретенные (конечно же, в США!) биоэлектрические протезы.
Воистину Россия — «родина слонов» и останется ею до тех пор, пока мы не научимся ценить гений своего народа, наш собственный гений!
Провидение, судьба — нечто, что назовут видением, фикцией, химерой или, если хотите, безумием, привели к происшествию, о котором я сейчас расскажу.
Итак, осенью 1942 года я стал студентом факультета приборостроения и оборудования самолетов Московского авиационного института (через два года из него выделился факультет радиолокации, куда меня по моей просьбе перевели). Мы, первокурсники, или, по «маевской» терминологии «козероги», оказались своего рода первопроходцами — и младшими, и старшими одновременно. Потому что «довоенных» студентов поспешили эвакуировать в Алма-Ату.
Через год они вернулись. Так вышло, что разрыв в пройденном материале между нами и ими, поступившими в институт еще до войны, составил всего семестр. Но смотрели они на нас свысока, словно кадровые солдаты на резервистов. Семестр как бы разграничил две эпохи, два студенческих поколения. А может, нас разделила их эвакуация, которой они подсознательно стыдились, и надменное отношение к «козерогам» было всего лишь защитной реакцией?
Мы отвечали им той же монетой: в наших глазах они были чем-то вроде дезертиров, «слинявших» с передовой в глубокий тыл. Словом, мы так и не сблизились.
Но много лет спустя я встретил одного из тех, «кадровых», и показалось нам обоим, что связывает нас давняя, трогательная дружба. А ведь, будучи студентами, мы не обмолвились и парой слов.
И вспомнили мы странную историю. Были на том втором курсе трое неразлучных друзей (с одним из них — Евгением Иосифовичем Ф. мы и повстречались («для тебя я просто просто Женя!» — сразу же воскликнул он). Двое из них, в том числе Женя, — гордость факультета. Не по летам степенные, члены славной КПСС (если память не изменяет, даже в партбюро состояли!). Важные неимоверно, теперь таких студентов, наверное, и не встретишь. Оба — отличники высшей пробы, сталинские стипендиаты. У декана пользовались незыблемым авторитетом.
А третий, как мы тогда считали, был заурядным шалопаем: перебивался с двойки на тройку, частенько посещал не Третьяковскую галерею, — Тишинский рынок, грандиозную московскую толкучку. Терпели его в институте единственно благодаря заступничеству именитых друзей.
Евгений Иосифович уже лет через пять стал доктором наук и оппонировал на защитах своих бывших преподавателей. Его добропорядочный друг сделался профессором немного позже, примерно в одно время со мной. Мы трое, безусловно, выполнили программу-минимум — заняли институтские кафедры. А вот насчет программы-максимума… Не думаю…
— А как ваш неразлучный друг? — поинтересовался я. — Окончил или выгнали? Ведь постоянно висел на волоске, и только благодаря вам…
— Это ты о Борисе Васильевиче? — удивленно взглянул на меня Евгений.
— О каком Борисе Васильевиче? — в свою очередь, с недоумением спросил я.
Евгений Иосифович хмыкнул.
— Раза три на прием к нему пытался попасть. В конце концов принял. «А помнишь, — говорит, — как по девочкам бегали?» — «Что вы, мне тогда не до девочек было. Сейчас наверстываю!»
— Так кто же он?
— Не знаешь Б.? — поразился Евгений.
И тут уж ахнул я.
По понятным причинам не стану называть фамилию бывшего «шалопая», как и огромного масштаба должность, которую он занимал. Ограничиваюсь выпиской из энциклопедии:
«…советский физик, чл. корр. АН СССР (1968), Герой Социалистического Труда (1967). Чл. КПСС с 1953. После окончания Моск. Авиационного ин-та (1947) работал…»
А дальше — сплошной камуфляж. И заглядывать под него вряд ли стоит…
Поразительное явление — человеческий гений! Пожалуй, более поразительное, чем расширяющаяся Вселенная, «черные дыры» и НЛО. Какое невероятное сочетание случайного и закономерного приводит к появлению гениального человека! Да и само понятие «гениальность» неоднозначно, неоднородно, порой, как мы видели, парадоксально. Показателями, баллами, коэффициентами его не выразить. Какую роль играют гении в истории человечества — движущей силы, катализатора? Где граница между гением и «просто» талантом?
Авиценна в шестнадцать лет постиг премудрости врачевания, Блез Паскаль еще ребенком сформулировал 32-ю теорему Евклида. Здесь гений заявил о себе рано и в полный голос. Но, оказывается, бывает и иначе!
Видимо, никто не застрахован от того, чтобы непредсказуемо и, быть может, в самый неподходящий момент стать гением…
Неоправданно длинное послесловие к главе.