От Мальты до острова Родос, где после Иерусалима и до переселения на Мальту жили мальтийцы, — сто миль.
От Мальты до острова Кипр — тысяча сто миль.
Однажды пришел ко мне опять француз, который приглашал меня в свой сад, и пригласил меня на этот раз за город осматривать укрепления. Мы осмотрели бастионы, ворота и укрепления у входов. У трех бастионов работали три тысячи рабочих, они дробили скалу. В ширину ров был до сорока адли, а в длину он шел во всю окружность. Его должны были сделать такой глубины, чтобы, помимо моста, нельзя было бы перейти через него. А отбитые от скалы камни клали на укрепление бастиона таким образом, чтобы, в случае взятия бастиона, бои могли продолжаться внутри его. Вырубленные скалы сами по себе служили укрепленной стеной. А из отбитого камня были сложены такие стены, что даже пушками их не пробить. Вельможу того звали мусье де Самсон. Он опять пригласил нас к себе на обед, хорошо угощал. Ему было лет восемьдесят, но выглядел он очень мужественно. Зубы у него все целы. Зрение и слух хорошие. Он, оказывается, в молодости отправился [в Турцию] с целью сжечь Константинополь. Когда он тайком подошел к Тенедосу, тут его встретили корабли султана. Они вступили с ним в бой. Он победит и взял в добычу: 12 больших галионов, 18 кораблей, 56 галер, много лодок, три капитанских судна. Он вернулся и затем туда же направился другой и тоже нанес большое поражение врагу в Тенедосе. Тенедос ближе, чем Константинополь на 70 [миль] и находится у самого пролива в Средиземное море. В день введения во храм пресвятой их настоятель выступал в храме Крестителя. [После службы] стреляли из сорока пушек.
Тринадцатого ноября по католическому летосчислению было четвертое декабря — день святой Варвары. Во время вечерни и на следующий день выстрелили более чем из двухсот пушек. В день же святой Варвары прибыл победивший варваров корабль, а спустя некоторое время прибыл один сторожевой корабль, который, оказывается, встретил судно пирата, взял его в плен и привел сюда. В нем было более ста человек.
Четырнадцатого ноября меня взяли в старый город, в самый центр острова, место, где проповедовал святой Павел. Это на возвышении и море видно отовсюду. Тут находятся истоки многих рек. Одна река течет мимо города Мальты. До Мальты отсюда семь миль. Святой Павел стоял, оказывается, на возвышении в середине и отсюда проповедовал. Это место окружено мраморной оградой, и в середине стоит статуя святого Павла с распростертой рукой, как бы приготовившись к проповеди. Он такой, словно собирается, заговорить. Подальше, на том месте, где его укусила змея, стоит церковь святого Павла. Дальше небольшая церковь опять святого Павла. На одном престоле в нем стоит статуя святого Павла, на другом — святого апостола Луки. В руках у него икона пресвятой, словно он пишет ее. Три месяца жили апостолы в этом храме. Внутри одна маленькая впадина. В ней покоятся иконы святых Павла и Луки. Из этой впадины берут все белую святую глину. Люди приезжают из многих стран, роют, достают землю и увозят сотнями пудов, а впадина остается все такой же маленькой, какой была тогда.
Двадцать седьмого ноября по католическому счислению восьмого декабря, день, когда зачала св. Анна. На Мальте, оказывается, свирепствовала чума. Множество народа погибло. Жители помолились св. Анне об избавлении, и чума прекратилась. В честь зачатия св. Анной выстроили тот храм за крепостью. Храм небольшой, но красивый. Каждый год в этот день справляют великие празднества в большом соборе Крестителя. Оттуда крёстным ходом идут в церковь св. Анны. Впереди несут хоругвь капуцинов, и за ней идут капуцины по двое в ряд, затем — хоругвь каментвалов и за ней следуют каментвалы, за ними кармелиты, потом августинцы, цоколанты и за ними доминиканцы. Все они идут подвое, один за другим. Потом следуют священнослужители храма Крестителя в священных одеяниях. Они идут без знамени. Впереди них несут только крест. Шествие замыкает архиерей в митре. Фалды его фелона несут два священника. За ним идет гранмагистр. Впереди него двое священнослужителей, облаченных в священнические одежды, каждый несет по кресту. За гранмагистром шли мальтийцы [члены мальтийского ордена], все сыновья знатных, почетных людей — их было до трех тысяч. У них четыре тысячи солдат. При мне у них находились двенадцать тысяч пленных, еще сто семь пленных привезли при мне. Христиан в плен не берут — их либо отпускают вовсе, либо оставляют у себя. Турок берут в плен. Был у них один абхазец, четверо гурийцев, один Гугунава сын Сехнии[30]. И женщины: гурийки, мегрелки. Содержали их с почетом. Те хотели вернуться к себе, но я не советовал им. Когда народ стал собираться, везде начали звонить в колокола, когда же вышли со знаменами за городские ворота, стали стрелять из пушек. Стреляли медленно, и я насчитал сто выстрелов. Затем стали стрелять с кораблей, стоящих в западной гавани. Помолились и повернули обратно. С кораблей, стоявших в южной гавани, не стреляли. Но с больших кораблей, стоящих в других гаванях [стреляли]. Стреляли также с четырех крепостей. Считать выстрелы стало невозможно. На двух башнях у самого берега сплошь были установлены пушки. Из них стреляли по очереди, с промежутками. Я сосчитал до пятидесяти выстрелов, а потом перестал считать. Я не хотел пропустить вечерни. На Мальте живут в возрасте от двенадцати лет и старше, то есть с возраста первого причастия, всего пятьдесят семь тысяч шестьдесят три души мужчин и женщин.
Двадцать седьмого ноября прибыл в наше распоряжение французский корабль, чтобы доставить нас в Константинополь.
Двадцать восьмого ноября я попрощался с гранмагистром. Пришли попрощаться со мной все знатные люди, наместник папы, епископ. Мальта очень теплый край. В декабре цветет там сирень и другие цветы. С инжира облетела листва, а виноград был еще в зелени. Зимой там не бывает ни снега, ни заморозков, ни морозов. Становится чуть прохладней, [лишь] когда подует северный ветер. Говорят, лето бывает очень знойное. Местность неровная и скалистая. Множество змей, но не ядовитых. Множество фруктовых садов, лимонов и апельсинов. Помимо садов, деревьев нет. Листва всю зиму зеленая. Летом, говорят, трава выгорает. В стране варваров, что находится против Мальты, сидят три сильных царя. Они не подчиняются султану. По эту сторону тунисский царь соседствует с султаном, он враждует с Мальтой. Множество его пиратских кораблей ходит по морю. За ним Алжир. А затем Французское Марокко. Повыше, напротив [владения] Голландии, французский король. Правитель Марокко собственноручно убил, оказывается, семьдесят тысяч человек. Это у них считается большой доблестью. Говорят, те страны очень жаркие. [Живут там] чернокожие.
Пятого декабря выехали из Мальты. Гранмагистр явился распорядиться, чтобы наш корабль провожала большая каторга, так как из той гавани судно не может выйти в море, если его не выведут. К тому же совершенно не было попутного ветра. Гребцов на судне было до двухсот человек. Но все же не могли идти. Ту ночь так зря и простояли.
Шестого декабря вернулись обратно, так как попутного ветра не было, и седьмого числа оставались в Мальте.
Восьмого декабря господь послал нам добрый ветер, и в полдень отбыли. Тот день и ту ночь дул попутный ветер.
Затем он усилился. Судно шло быстро, но было сильное волнение на море. Миновали Морею [или Пелапонес]. Ветер совсем утих. К северу мы оставили Негро-Понте [Эвбея], а к югу — Кандию, которую турки называют Гирита. Миновали Хиос, что турки называют Сахиз.
Здесь выгоняют белую смолу.
Ветер дул очень сильный. В страхе провели ту ночь. К Смирне подойти не смогли. Рассвело. Мы повернули обратно.
Семнадцатого декабря вошли в гавань острова Митилины. Гавань была там на редкость хорошая, большая и длинная. Все другие острова, лежащие вокруг, дикие и голые. А здесь растут во множестве оливковые деревья и деревья, покрытые зеленой листвой. Было приятно, как летом.
Двадцать первого декабря подул хороший ветер. Вышли из гавани. До Смирны оставалось около семидесяти пяти миль. Ветер стал стихать. От полудня до часу ночи не смогли достичь гавани. Ниже города Смирны находится одна крепость, и поближе к ней бросили мы якорь и стали там. Капитан на лодке отплыл в город. Один край моря около Смирны словно срезан на пятнадцать миль в длину. И ширина большая. Город Смирну я не сумел посмотреть. Он [расположен] на хорошем месте. Много стран соседствует с ним. В таком месте не будет недостатка в путешественниках. Город не так уж велик. Он был виден нам сбоку, не целиком. Но говорили, что он не велик. Но там найдешь путешественников отовсюду. Вокруг все горы. Они до половины покрыты снегом, неглубоким. Пониже на склонах снега нет, и на них лиственный лес. А в низинах растут оливковые деревья. Словно лето. Но стало прохладно. А ночью под рождество выпало столько снега, что на кораблях можно было сгребать его рукой. Было похоже, что город хорош, но ни вокруг него, ни на том острове, что мы посетили перед этим, не было нигде никаких построек. Остров тот равен Сахизу. О размере его я писал выше. Но населен он редко, в одном месте около шести, в другом — около десяти домов. Может быть, и были еще поселения, но я не пишу об остальных, ибо не видел их. Вокруг Смирны было видно со стороны лишь пять-шесть деревень. Местность эта хорошая, открытая. Лишь одна деревня была побольше остальных — около ста домов, а в остальных — по десяти, пятнадцати и не больше. Местность, почва, растительность все здесь прекрасно, но божья благодать не осеняет, видимо, те места, где ступала нога турка. Он опустошил все. Если бы видели вы сами, то убедились бы в правоте моих слов. Все это я видел с корабля, но на сушу не спускался. А на том острове я сходил с корабля и много ходил вокруг. Смирненские турки пользуются лучшей славой. Они проявляют уважение к христианам, не совершают насилия над ними. Делают ли они это по доброте человеческой или из страха перед французами, судите сами. Путь из Франции лежит прямо через Смирну.
Двадцать седьмого декабря выехали из Смирны, но остановились поблизости в гавани. Не было попутного ветра.
Двадцать девятого декабря подул попутный ветер. Проехали семьдесят миль. Прибыли в город Митилины [Лесбос]. Остановились у того острова, но город находился за той гаванью. Город не очень маленький, с крепостью. И в нем сидит паша. Местность прекрасная. Домов не очень много, и они больше называются домами [такие жалкие]. Но город расположен на хорошем месте. Поблизости Анатолия и другие острова. Местность прекрасная, но скудная постройками.
Тридцатого декабря мы отплыли из Митилин, проехали пролив. Остров Митилины здесь в оливковых деревьях, цитрусах, но строений мало. Справа Анатолия. Мы плыли вдоль анатолийского побережья. Проезжали хорошие, плодородные Земли. Всю ночь было волнение на море. Когда подошли к Константинопольскому проливу, стало светать.
Тридцать первого декабря не смогли войти в пролив. Дул встречный ветер. Нельзя было сдвинуться с места. Ту ночь и следующий день первого января все время было такое сильное волнение, что даже корабль со спущенным якорем заметно сошел с места. Были туманы, дожди. До десятого января было страшное волнение с маленькими перерывами. Десятого января подул слабый попутный ветер. Мы поплыли к проливу и божьей милостью вошли в первую Дарданельскую крепость, которая существует по обе стороны [пролива] еще с первых времен христианства. От Дарданельской крепости до святой горы [Афон] до семидесяти пяти миль. От Первых Дарданелл до Вторых Дарданелл, которые построены ныне турками, до двенадцати миль в сторону Константинополя.
Одиннадцатого января по полуночи поднялся снова встречный ветер. Мы остались стоять в проливе, не опасаясь волнения.
Тринадцатого января поднялся попутный ветер. Поехали, миновали Галиополи и приблизились к Мармаре [Мраморному морю]. Галиополи небольшой старинный город, на берегу моря в Урумее. В Мраморном море в сторону Анатолии находится остров с высокой горой, где родится белый мрамор. Ветер перестал дуть. Сутки те простояли там впустую. Вокруг видны хорошие страны. Строений мало, а деревни разорены турками.
Пятнадцатого января немного подвинулись вперед и миновали Мраморное море. Ветер снова стих. Иногда он дул, но совсем незначительный.
Семнадцатого января дул боковой ветер. Ехали темной и туманной ночью. У нас был капитан злой, глупый и непослушный. Приблизились к Константинополю. Ночью нельзя было входить в гавань. Дул встречный ветер. Мы стали кружиться на месте до рассвета. Оказывается, в темноте не смогли разобраться в пути. Берег находился поблизости. Наш корабль наскочил на мель и увяз. Благодарение господу, что не было камней, а не то бы корабль разбился вдребезги. Еще не было полуночи. Поработали. И ветер, слава богу, утих, иначе мы могли погибнуть. То пушки перетаскивали на корму, то опускали якоря и тянули канатами. Господь смилостивился над нами. Рассвело, и корабль сняли с мели. Мы прибыли в Константинополь. Остановились около Иеди-Куля.
Девятнадцатого января утром посол прислал лодку с янычарами. Сошли с корабля. Обогнули Константинополь с трех сторон. Я хорошо мог рассмотреть его так же, как и с корабля. Город большой со множеством зданий, но нам, прибывшим из Франции, он не мог особенно понравиться. Местоположение у него исключительное, а здания и все другое не поразили меня. Вокруг него стена во многих местах разрушена, стара. Новой стройки нигде не видно. Только семь башен Иеди-Куля побелили и оштукатурили заново, когда туда поселили русского посла. Внутри я не был и не смотрел. Но те, кто видел, рассказывали нам [о его состоянии]. Посол поселил нас в отведенное нам помещение и устроил нас хорошо.
Третьего марта султан совершил коварную вылазку: он пошел войной на Морею [Пелопоннес].
Шестого марта вечером в Скутари, Пера, Галате, во всем Константинополе, на всех минаретах зажгли факелы, устроили иллюминацию в честь победы султана. То было в ночь рождества Магомета.
Девятого марта [султан] воссел во дворце в Галатском порту. Всех водителей кораблей одели в халаты. Выступил капитан-паша, и перед султаном собралось множество маленьких лодок. Долго стояли. Потом стали проходить военные каторги. Было тридцать больших и малых каторг. Стреляли из множества пушек. Устроили большой парад. Было четырнадцать больших каторг и остальные маленькие, один большой галион. Говорили, что на нем установлены сто двадцать пушек и находятся тысяча пятьсот человек. Об этом галионе рассказывали мне, что он выстроен пятнадцать лет тому назад и это его первый выход. Очень был великолепный галион. За ним следовали еще два других галиона, и стали они в проливе Черного моря.
Двадцатого марта большой галион капитан-паши отошел в сопровождении пяти каторг. За ним следовали еще мелкие [судна].
Девятого апреля из Андрианополя пришла весть, что у султана родилась дочь и что три дня там длились торжества, стреляли из пушек. Вслед же пришла весть о рождении сына. В течение десяти дней стреляли из пушек. Три дня в честь дочери, семь дней в честь сына.
Константинополь в окружности шесть эджи, что равняется восемнадцати милям. В Константинополе, Галате, Пере и Скутари налогоплательщиками являются жители от пятнадцати до шестидесяти лет: Греков — сорок три тысячи душ, армян — семнадцать тысяч, евреев — двенадцать тысяч, французов [католиков] — две тысячи душ, христиан приезжих — четыре тысячи, пленных галерщиков [каторжан] и иных — две тысячи, турок — четыреста семьдесят пять тысяч. Французы [католики] и турки налогов не платят. Семнадцать месяцев пробыл я в Константинополе и тринадцатого мая выехал оттуда. Французский [католический] посол определил нам путевое содержание. Нашли одного жителя Атина[31], который совершал рейсы на корабле в Чанети[32]. Уплатили ему четыреста марчили, чтобы он доставил нас в Гурию[33], в Кобулети[34], сдал там нас Гуриели и обратно доставил бы or него расписку о благополучном нашем, прибытии. С него взяли обязательство, не брать на корабль никого, кроме своих двадцати корабельщиков. Он повез нас. Едва миновали Константинопольский пролив у входа в Черное море, как он привел на корабль турок, янычаров, янычар-агу и заполнил ими весь корабль. Я не мог найти себе места даже наверху, на палубе. Спустился на самый низ корабля. Сидел на своем мешке с сухарями и томился в горести. Я понял их вероломство, но что оставалось делать, ведь назад вернуться не было возможности. Он говорил нам лицемерные речи. Дули попутные ветры, и на десятый день прибыли мы в Атина к его дому. Он сказал мне, зайду, мол, к Себе домой, отдохну дня два, выгружу этих турок с судна, они разойдутся по домам, а тебя доставлю с миром в Кобулети. Мне не оставалось ничего, как поверить ему. Вышли, турок выгрузил, отпустил всех. Раньше он известил трапезундского пашу, а затем и сенджака Гонио[35], что едет, дескать, такой большой человек, везет множество товара и католических миссионеров, что они послы и что их нужно задержать. Со мною ехали трое патеров-капуцинов для города Тбилиси и один патер-иезуит для Ширвана. Я вез один сундук, который мне дал испанский и французский посол, чтобы я переслал его в Исфагань. Ехал с нами также купец из Бурсы по имени Ходжа Айваз Чалаби с сыном для закупки шелка в Гяндже[36]. Четыре дня простояли мы там. А затем кораблеводитель заявил: я не могу отправиться в Гурию на корабле, ибо абхазцы восстали и я боюсь, а если вам угодно, поезжайте на маленьких лодках либо на Гурию, либо на Ахалцихе. Что мне оставалось делать. В одну лодку уселись Ходжа Айваз с его товарищами. В другую — я и патеры. Вот мы и отправились. Недолго мы шли вдоль берега. Началось волнение на море, и лодки оторвались друг от друга. Их лодку прибыли к Хоти[37], а нашу еще пониже. Там были турки, которые везли пленных из Имеретии для продажи в Константинополь. Если бы мы не встретили их там, то погибли бы вовсе. Они пришли нам на помощь, и мы выгрузились. Четверо суток оставались мы там. Волнение великое на море не прекращалось. Напали на нас чаны. Арестовали. Они очень измучили нас. Отняли у нас двадцать марчили. Взломали наши сундуки. Они оказались таможенными досмотрщиками и мучили нас. Я не заботился о себе, но был обеспокоен судьбой тех трех итальянских отцов, ибо они были иностранцами и не знали языка нашего. К тому же султаном был издан приказ, чтобы по Черному морю не смели путешествовать итальянцы или иные кто из западных [граждан]. Четверо суток пробыли мы там. На пятый день отплыли на лодке в Хопи. Там встретили нас прямо на лодках от гонийского сенджака. Арестовали нас, доставили в один дом. Нам не показывали даже Айваза. Меня и патеров поместили в одном помещении. В то время приехали туда, оказывается, племянник ахалцихского паши Алибек, который знал меня. Когда он узнал обо мне, прислал людей. Меня, патеров и вещи наши велел перенести в свое помещение с большим почетом. В ту ночь пришел ко мне купец Айваз и сообщил мне, что этот Алибек завтра отбывает в Константинополь, у него корабль уже снаряжен. А когда он уедет, то нас настигнут и обойдутся с нами еще хуже. Теперь, мол, он спас нас, давай сделаем подношение [местным властям], чтобы они не могли к нам придраться. Мне понравился [этот совет], и мы поднесли беку Гонио восемьдесят марчили. Утром Алибек приказал нанять для нас лошадей, дал нам в проводники одного из людей паши и проводил нас. Айваз остался там. Мы поехали по направлению к Артануджи[38]. Весь этот день ехали. К вечеру подъехали к Чхала и остановились там. А тот гонийский бек, узнав об отъезде Алибека, в ту же ночь начал преследовать нас. На следующий день поутру он нагнал нас. Он обратился ко мне: ты, мол, спасай свои вещи, а этих католиков отдай мне, султаном запрещено их пребывание здесь. Я и слышать не хотел об этом. Как мог я отдать их! Всех нас поймали, все наши вещи и стоянку разорили и отдали нас в распоряжение янычаров и пешими погнали обратно в Гонио. У меня началась лихорадка. Нас вели по крутому подъему. Душа моя готова была расстаться с телом: стар я, болен и при том меня лихорадило.
В кармане у меня оставалось шестьдесят плури, и те отняли они. Тем временем, оказывается, пришел к ним купец Айваз. Он заступился за меня: кого вы убиваете, о чем вы думаете, за кого, мол, принимаете его, знаете ли вы, что будет с вами из-за него! Он пришел ко мне. Нас бросили на вершине одной высокой горы. Он [Айваз] обещал им четыреста марчили за наше освобождение. Сам же вернулся, чтобы принести серебро [выкуп]. Они потребовали заложником патера. Я отпустил их и моих слуг, а сам остался заложником. Вместе со мною задержали сына Давида Канделаки[39]. Айваз ушел. Пока бы он вернулся с серебром [выкупом], стало смеркаться. Нам завязали руки, он, дескать, обманул нас с выкупом, и в темноте же погнали опять в Гонио. Дождь и туман. Мрак и крутой спуск. И чертям бы не пройти. Не выразить словами испытанных нами бедствий. Заполночь зашли по пути к одному. Уставшие без меры, мы задремали. Оказывается, в ту же ночь вернулся Айваз, принес выкуп за нас. Привели двух неоседланных лошадей. Нас разбудили, посадили на тех лошадей и повезли. Нагнал один янычар. Он ехал на неоседланной лошади. Отобрал у меня плащ от дождя и подложил его под себя. От холода и дождя мне сделалось хуже. Привели нас к купцу Айвазу. Пока мы спускались с горы, двух патеров поймали, оказывается, другие турки и увезли. Я узнал об этом. Как громом, поразило меня это. Купец Айваз проводил нас и сам уехал выкупать тех патеров. Уплатил за них шестьдесят марчили и привез их. Мы поехали. В Нигальском ущелье[40] то там, то здесь пересекали нам дорогу и мучили нас. Все время тратились деньги купца Айваза. Приехали в Артануджи. Супруга Исака-паши приняла нас хорошо. Отвела хорошее помещение. Приказала дать нам ужин. Дала нам в проводники одного своего агу [начальника]. В ту пору, когда мы прибыли к Артануджи, Ахалцихом[41] правил Аслан-паша, двоюродный брат Исака-паши. В Артани[42] он преградил нам путь и отнял у нас шестьсот марчили. Много еще потеряли мы [на этом пути]. Нам не дали с собой даже собак. Наконец достигли нашей страны. Прибыли в Абоци[43].
Карталинией правил в то время царь Иасэ[44]. Он, оказывается, женился на племяннице царя Георгия. Этого не полагалось ему делать, ибо он нарушил родственные связи. А ко мне он вовсе не был расположен. Много я задолжал купцам из Бурсы. Ведь я занимал у них, чтобы расплатиться за все, что у меня отняли в пути, и поэтому они не отпускали меня в Имеретию[45]. К тому же братья мои прислали человека предупредить меня, чтобы я не приезжал в Картли. Но делать было нечего, я приехал. Царь принял меня хорошо, но в нашей стране участились убийства, он уничтожил, оказывается, множество народа. Даже Тбилиси готовился подняться с места, чтобы укрыться в горы. Мои заимодавцы торопились с отъездом в Гянджу за шелком. Был июль месяц. Грузинские епископы и духовенство были настроены ко мне враждебно за мою поездку в Рим, и они всех настроили против меня. Ни родные мои, ни друзья, ни царь, ни вельможи, никто не помог мне. Трудно было мне уплатить долг. В то время в Тбилиси жила одна моя престарелая крестная мать, правоверная католичка. Она стала обходить всех доброжелателей и ученых и в злое то время собрала столько, сколько у меня было долга, и уплатила всем моим заимодавцам.
А затем духовенство ополчилось против меня. Они вознамерились созвать собор и учинить мне зло. Но не смогли склонить царя на свою сторону. Царь этот правил всего три месяца, и после него воцарился царь Бакар[46]. Тому, ради кого принял я столь тяжкие муки и чьего воцарения жаждал всей душой, было всего пятнадцать лет, и его ввели в заблуждение. Ему внушили обо мне худое, и он забыл любовь мою к нему и все услуги мои. Во Мцхета сознали собор и потребовали от меня, чтобы я стал хулить святого папу. Я не смог отречься от истинной веры, и множество зла пожелали они мне. Но господь сохранил меня от всего. И царь склонился ко мне с уважением, и вероломство их было побеждено. [Весть] обо всем этом дошла, оказывается, до царя Вахтанга, он очень огорчился, бранил и порицал их.
Истоки грузинской письменности восходят еще к языческим временам. Но первый памятник письменной литературы, дошедший до нас, — «Мученичество святой Шушаники», датируется пятым веком нашей эры. Автор его Яков Цуртавели, выдающийся писатель той эпохи, произведение которого по своей яркой светской окраске и мотивам, достойно считается одним из замечательных памятников агиографической литературы. Развиваясь последовательно, грузинская проза особенного блеска достигает при Сулхане-Саба Орбелиани.
Сулхан-Саба Орбелиани поднял грузинскую прозу на новую ступень, освободив ее от ранее довлеющей над ней религиозной тематики так же, как и от восточного героико-фантастического сюжета, и заложил основы новой грузинской прозы. Примечательно, что ведущим жанром литературы в те времена считалась поэзия, и только она находила признание в обществе. Сулхан-Саба Орбелиани с подлинной новаторской смелостью, без оглядки и колебаний, утвердил собственную манеру светского письма в художественной литературе и отстоял право гражданства новой светской грузинской прозы.
Его «Мудрость вымысла», книга неувядаемо прекрасных басен, написанная в манере народного сказа, сразу приобщила широкий круг грузинского читателя к художественно-познавательной силе и обаянию новой прозы.
Произведение С.-С. Орбелиани «Путешествие в Европу», к сожалению, неполностью дошедшее до нас, представляет интерес не только как первый образец мемуарно-путевого жанра в грузинской литературе. В нем с удивительной достоверностью отражается напряженнейшее историко-политическое и культурно-экономическое состояние грузинского царства, изнемогающего под натиском турецко-персидской агрессии. Внутренний потенциал страны был истощен, и надо было искать союза и защиты извне. Взоры правителей Грузии, естественно, обращались к христианскому миру и, в первую очередь, к единоверной России.
Грузинские цари и государственные деятели с давних пор проявляли пристальный интерес к северной соседке.
Со своей стороны, и Россия смотрела на Грузию как на преданную и надежную союзницу в борьбе с захватнической политикой Персии и Турции.
Грузинские патриоты глубоко верили, что Россия, будучи заинтересованной в упрочении своих южных границ, может стать надежной союзницей и могущественной защитницей их страны от турецко-персидского нашествия.
В борьбе против владычества Персии и Турции на Каспийском и Чёрном морях Грузия также представляла верную и надежную опору.
Восточные тираны жестоко карали грузинских царей за русскую ориентацию и подвергали Грузию частым и разорительным для страны нашествиям. Отдельные грузинские государственные деятели вынуждены были искать убежища в России.
В числе эмигрировавших в Россию царей особая роль в укреплении грузино-русских культурных связей принадлежит Арчилу Багратиони (1647–1713). Впоследствии же сын царя Арчила, царевич Александр стал ближайшим соратником русского императора Петра I и пользовался его особым расположением. Петр I брал его с собой в первую свою заграничную поездку и оставил после себя в Гааге для изучения артиллерийского дела. Когда же Петр I отправился из Голландии в Англию, его сопровождали лишь самые приближенные к нему лица и среди них был и царевич Александр.
По возвращении Петра в Россию Александр был поставлен во главе пушкарского приказа и возведен в новое для России звание генерала фельдцейхмейстера. Ему была поручена организация всего артиллерийского дела.
Особенно интенсивные переговоры вел с Петром I картлийский царь Вахтанг VI.
Петр I и Вахтанг VI во взаимных интересах выработали план общего действия для обуздания турецко-персидской агрессии, но общая ситуация того исторического момента помешала осуществлению этих планов, и грузинские политические деятели вынуждены были обратить свои взоры на более далекий от Грузии христианский мир. Это решение подкреплялось и тем, что к этому времени в западных странах стал возрастать интерес к Грузии.
В поисках новых рынков и торговых баз в связи с ростом торгового капитала западно-европейские страны ищут удобных и кратчайших путей для связи с Персией и Индией.
Со второй половины XVII века на морских путях безраздельно господствовал английский и голландский флот. Особенную трудность испытывала Франция. Нужно было искать удобные и безопасные сухопутные связи с Востоком, и, естественно, территория Грузии представляла для нее большой интерес.