Однако лучшим способом переодевания оказывается их естественный вид. Глядя на неуклюжего, плохо одетого мужчину, который ведет руками велосипед по проселку где-нибудь в Бретани, и на его спутницу в крестьянском наряде, кто бы мог себе представить, что это нобелевские лауреаты.
Даже самые осведомленные люди сомневаются, они ли это. Одному ловкому американскому газетчику удалось напасть на их след. Нагнав их в Пульдю, он останавливается в полной растерянности перед рыбачьим домиком. Газета отправила его проинтервьюировать известную ученую мадам Кюри. Где же она может быть? Надо у кого-нибудь спросить… хотя бы у этой милой женщины, которая сидит босиком на каменных приступках к двери и высыпает песок из деревенских холщовых туфель.
Женщина поднимает голову, пристально вглядывается в непрошеного гостя серо-пепельными глазами… и вдруг становится похожей на сотни фотографий, появлявшихся в печати. Это она! Репортер с минуту стоит как пораженный громом, затем усаживается рядом с Мари и вытаскивает записную книжку.
Увидев, что бегство невозможно, Мари покоряется судьбе и отвечает на вопросы короткими, отрывочными фразами. Да, Пьер Кюри и она открыли радий. Да, они продолжают свои исследования…
Тем не менее она не перестает вытряхивать свои туфли и для верности колотит ими о каменный приступок, затем надевает на свои красивые ноги, исцарапанные колючками и камнями. Какой превосходный случай для журналиста! Какой благоприятный повод набросать с натуры «интимно-бытовую» сценку. И милый репортер спешно запускает свое жало глубже. Как бы хотелось получить несколько откровенных сведений о юности Мари, о методах ее работы, о психологии женщины, посвятившей себя научным изысканиям!
Но в ту же минуту поразительное лицо делается каменным и только одной фразой, той самой, какую она будет повторять, как свой девиз, одной фразой, рисующей ее характер, жизнь и призвание более выразительно, чем целая книга, Мари прекращает разговор: «В науке мы должны интересоваться вещами, а не личностями».
Имя Кюри стало «большим именем». У Пьера и Мари стало больше денег, но меньше счастливых минут.
Мари в особенности утратила свой пыл и чувство радости. Наука не поглощает ее целиком, как Пьера. Всякие происшествия текущего дня действуют на ее чувствительность и плохо отражаются на ее нервах.
Торжественная шумиха вокруг радия и Нобелевской премии раздражает Мари, не избавляя ни на минуту от заботы, отравляющей ей жизнь: болезни Пьера.
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 31 января 1905 года:
«В данное время мои ревматизмы оставили меня в покое, но летом у меня был такой жестокий приступ, что я вынужден был отказаться от поездки в Швецию. Как видите, мы ни в какой степени не выполнили нашу обязанность по отношению к Шведской академии наук. Говоря правду, я держусь только тем, что избегаю всякого физического напряжения. Моя жена в таком же положении, и о работе по целым дням, как прежде, не приходится и думать».
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 24 июля 1905 года:
«Мы продолжаем жить в качестве людей, очень занятых тем, чтобы не делать ничего интересного. Вот уже год, как мной не сделано ни одной работы, я ни одной минуты не принадлежу себе. Очевидно, я еще не придумал средства оградить нас от траты времени на мелочи, а между тем совершенно необходимо это сделать. В этом вопрос жизни или смерти для умственной деятельности.
Причиною моих болей является, по-видимому, не настоящий ревматизм, а какой-то вид неврастении; мне стало лучше с тех пор, как я питаюсь более прилично и принимаю стрихнин».
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 19 сентября 1905 года:
«…Я ошибся, когда писал вам, что состояние моего здоровья стало лучше. У меня было несколько новых приступов, — их вызывает малейшая усталость. Я задаю себе вопрос, смогу ли я при таком состоянии здоровья когда-нибудь работать в лаборатории».
О прежних днях каникул, очаровательных, безрассудных, опрометчивых, когда супруги носились по дорогам, точно школьники, — об этом не возникало и вопроса. Мари наняла маленький деревенский домик под Парижем, в долине Шеврезы. Там она ухаживает за мужем и за дочкой.
Страдая телом и чувствуя нависшую над ним грозную опасность, Пьер мучится сознанием того, как быстро уходит время. Не боится ли этот еще молодой мужчина смерти? Он точно соревнуется с преследующим его невидимым врагом. Все время куда-то неистово торопится. Надо ускорить темп исследований, пользоваться каждой минутой, уделять больше времени работе в лаборатории.
Мари считает своим долгом работать с большим напряжением, но оно переходит границы ее нервной выносливости. На ее долю выпал суровый жребий. Двадцать лет тому назад шестнадцатилетняя полька, еще с шумом в голове от всяких празднеств, вернулась из деревни в Варшаву зарабатывать себе на хлеб, и с этих пор она не прерывала тяжелый труд. Всю свою юность прожила она в холодной мансарде, согнувшись над учебниками физики. А когда пришла любовь, и та оказалась неразрывно связанной с работой.
Соединив в одном горячем увлечении любовь к науке и к мужчине, Мари обрекла себя на непримиримое существование. Нежное чувство Пьера к ней и ее к нему были одной силы, их идеалы были одинаковы. Но в своем прошлом Пьер пережил и приступы находившей на него лени, и кипучую юность, и сильные страсти. Мари же со времени замужества ни на минуту не отклонялась от своей цели, своих обязанностей, и временами ей хотелось просто наслаждаться жизнью. Она нежная жена и мать. Она мечтает о приятных, мирных передышках, о днях спокойной, беззаботной жизни.
Такие настроения Мари поражают и обижают Пьера. Ослепленный своей находкой, талантливой подругой, он ждет от нее такого же самопожертвования, как его собственная жертвенность самим собой, во имя тех идеалов, которые он зовет «их господствующими мыслями».
Она повинуется ему, как и всегда, но чувствует себя усталой и душой и телом. Она в унынии, винит себя за умственную немощность, за свою «глупость». Ее душевное состояние в действительности гораздо проще. Обычные человеческие желания, так долго пригнетаемые в этой тридцатишестилетней женщине, предъявляют свои права. Мари следовало бы на некоторое время перестать быть «мадам Кюри», забыть о радии, а есть, спать и ни о чем не думать.
Это невозможно. Каждый день приносит все но-, вые обязанности. 1904 год окажется крайне хлопотливым, в особенности для Мари, из-за ее беременности. Как единственное снисхождение к себе она просит Севрскую школу освободить ее на время от занятий.
К концу беременности Мари впадает в полную прострацию. Кроме мужа, здоровье которого мучительно ее тревожит, ей ничто не мило: ни жизнь, ни наука, ни будущий ребенок. Броня, приехавшая к родам, была потрясена, увидев эту другую, побежденную Мари.
— Зачем вводить мне в мир новое человеческое существо? — Мари все время задает этот вопрос. — Жизнь тяжка, бесплодна. Зачем наказывать ею невинных?..
Роды проходят трудно и долго. Наконец 6 декабря 1904 года родится пухлый ребеночек с черными волосиками. Опять девочка: Ева.
Броня с рвением помогает младшей сестре. Ее наружное спокойствие, здравый ум немного разгоняют грусть Мари. Когда она уедет, после нее останется более ясное настроение.
Улыбки, игры новорожденной развеселяют молодую мать. Ее умиляют очень маленькие дети. Так же, как после рождения Ирэн, Мари заносит в серую тетрадку первые жесты, первые зубки Евы, и, по мере развития ребенка, улучшается и нервное состояние самой Мари. Оправившись благодаря вынужденному отдыху после родов, она вновь приобретает вкус к жизни. С прежним, забытым было удовольствием она берется за лабораторную аппаратуру, а вскоре ее опять встречают в Севре. На одну минуту пошатнувшись, она снова налаживает свой крепкий шаг. И вновь вступает на жестокий путь.
Все ее интересует заново: дом, лаборатория. Страстно следит она за событиями, потрясающими ее родину. В России вспыхивает революция 1905 года, и поляки в безумной надежде на освобождение поддерживают движение против царя.
Мари — Иосифу Склодовскому, 23 марта 1905 года:
«Ты, как я вижу, надеешься, что это тяжкое испытание будет иметь для нашей родины некоторые благие следствия. Броня и Казимир того же мнения. Лишь бы наша надежда не обманула нас! Я пламенно желаю этого и беспрестанно думаю об этом. По моему мнению, во всяком случае, надо поддержать революцию. Для этой цели я вышлю Казимиру деньги, так как лично, увы, не могу ничем помочь».
Погода отличная, Пьер чувствует себя лучше, Мари в хорошем настроении. Самая удобная пора для того, чтобы исполнить уже не раз отложенное обязательство: поехать в Стокгольм и сделать доклад. Супруги Кюри предпринимают торжественное путешествие в Стокгольм, и это путешествие станет в нашей семье традиционным.
6 июня 1905 года Пьер выступает от себя и от имени своей жены перед Стокгольмской академией наук. Он говорит о последствиях открытия радия: в физике оно изменило основные представления; в химии породило смелые гипотезы об источнике той энергии, которая вызывает радиоактивные явления. В геологии, метеорологии оно дало ключ к явлениям, до сих пор необъяснимым. Наконец в биологии действие радия на раковые клетки дало положительные результаты.
Радий обогатил Знание и послужил Благу. Но не может ли он послужить и Злу?
«…Можно себе представить и то, — говорит Пьер, — что в преступных руках радий способен быть очень опасным, и в связи с этим можно задать такой вопрос: является ли познание тайн природы выгодным для человечества, достаточно ли человечество созрело, чтобы извлекать из него только пользу, или же это познание для него вредоносно? В этом отношении очень характерен пример с открытиями Нобеля: мощные взрывчатые вещества дали возможность производить удивительные работы. Но они же оказываются страшным орудием разрушения в руках преступных властителей, которые вовлекают народы в войны.
Я лично принадлежу к людям, мыслящим как Нобель, а именно, что человечество извлечет из новых открытий больше блага, чем зла».
Прием шведскими учеными порадовал обоих Кюри. Они боялись пышности, но эта дальняя поездка оказалась неожиданно приятной. Никакой толпы, мало официальных представителей. Пьер и Мари по своему желанию осматривают страну, оставившую о себе пленительное впечатление, и. беседуют с учеными. Уезжают они полные восхищения.
На бульваре Келлермана, во флигеле, охраняемом от непрошеных гостей, как крепость, Пьер и Мари живут все той же простой и скрытной жизнью. Хозяйственные заботы сведены к самым существенным. Одна и та же прислуга готовит кушанья и подает на стол. Она посматривает на странных хозяев и напрасно ждет какого-нибудь лестного замечания о жареной говядине или картофельном пюре.
Как-то раз она, не в силах больше сдерживать себя, сама спрашивает Пьера твердым тоном, вызывая его на похвалы бифштексу, только что съеденному Пьером с большим аппетитом. Но получает ошеломляющий ответ.
— Разве это был бифштекс? — говорит ученый. Потом успокоительно добавляет: — Вполне возможно!
Даже в дни сильного переутомления Мари уделяет время заботам о своих детях. По своей профессии она вынуждена оставлять детей на попечение прислуги, но пока она сама не удостоверится, что Ирэн и Ева хорошо выспались, покушали, умыты и причесаны, что у них не начинается насморк или какая-нибудь другая болезнь, Мари не успокоится. Впрочем, если бы она обратила на них меньше внимания, Ирэн сумела бы напомнить о себе! Этот ребенок — деспот. Она ревниво завладевает матерью и с неудовольствием переносит ее заботы о «маленькой». Зимою Мари делает длинные концы по Парижу, чтобы найти любимые Ирэн яблоки — ранет или бананы, и не смеет приезжать без них домой.
Вечера супруги большей частью проводят дома. Надев халаты и ночные туфли, они просматривают появившиеся научные статьи или делают в своих записных книжках какие-нибудь вычисления. Тем не менее их видят и на художественных выставках, а семь-восемь раз в году они бывают на концертах и в театре.
В начале XX столетия в Париже можно было видеть чудесных драматических артистов. Пьер и Мари ждут проходящих, как видение, выступлений Дузе. Красноречие Моне-Сюлли, мастерство Сары Бернар затрагивают супругов меньше, чем естественная игра Жюли Барте, Жанны Гранье или внутренняя сила Люсьена Гетри.
Они следят за спектаклями «Авангарда», пользующегося неизменными симпатиями людей университетского круга. В «Творческом театре» Сюзанна Депре играет в драмах Ибсена, Люнье Пое ставит «Власть тьмы». С таких спектаклей Пьер и Мари приходят довольные и… омраченные на несколько дней. Доктор Кюри встречает их с коварною улыбкой. Старый вольтерьянец не признает болезненных средств и, устремив свои синие глаза на вытянутые лица супружеской четы, постоянно говорит:
— Прежде всего не забывайте, что вы туда ходили ради удовольствия.
Супруги Кюри избегают приемов и не бывают в свете. Но не всегда возможно отделываться от официальных обедов или же от банкетов в честь иностранных ученых. Поэтому бывают случаи, когда Пьер снимает свою грубошерстную одежду, в какой он ходит каждый день, и надевает фрак, а Мари вечернее платье.
Это вечернее платье живет у нее годами и только время от времени переделывается какой-нибудь портнихой — оно из черного гренадина с рюшевой отделкой на фаевом подбое.
Какая-нибудь франтиха посмотрела бы на нее с жалостью: Мари невежественна в модах. Но скромность, сдержанность, присущие ее характеру, спасают Мари от зоркого наблюдателя и создают как бы особый стиль в ее внешности. Когда она снимает свою лабораторную одежду, действительно не эстетичную, и надевает «туалет», зачесывает свои пепельные волосы и робко окружает шею филигранным золотым колье, Мари изысканна. Тонкий стан, вдохновенное лицо сразу обнаруживают свою прелесть. В присутствии Мари, с ее огромным, бледным лбом, с ее выразительным взглядом, другие женщины не теряют своей красоты, но многие из них кажутся вульгарными и неумными.
Однажды вечером, перед выездом, Пьер с необычным вниманием вглядывается в силуэт Мари, в ее шею, в ее обнаженные, такие женственные и благородные руки. Какая-то тень грусти, сожаления пробегает по лицу этого согбенного наукой мужчины.