И со вздохом добавляет:
— Но, что поделаешь, у нас нет времени…
В тех редких случаях, когда Мари зовет к себе гостей, она прилагает все усилия к тому, чтобы угостить достойно, а пребывание у нее в доме сделать приятным. Озабоченно бродит среди тележек с первой зеленью на улице Муфтар или Алезии. Выбирает красивые фрукты, расспрашивает хозяина молочной лавки, какие сорта сыра лучше. Затем набирает в цветочном ларьке тюльпаны, лилии… Вернувшись домой, она делает букеты, пока служанка с волнением готовит несколько более сложные, чем обычно, блюда, а местный кондитер приносит с большой пышностью мороженое.
В этом трудовом жилище самому скромному сборищу предшествует суматоха. В последнюю минуту Мари осматривает накрытый стол, передвигает мебель…
Да, в конце концов у Кюри есть мебель! Семейные кресла, от которых отказались на улице Гласьер, пришлись кстати на бульваре Келлермана. Выгнутые оттоманки красного дерева, обитые переливчатым зеленоватым бархатом «цвета воды», из которых одна служит кроватью для Ирэн, а также кресла в стиле Реставрации придают изящество гостиной, оклеенной светлыми обоями.
Созывают избранных: проезжающих через Париж иностранных ученых или же поляков, приехавших к Мари с новостями. Чтобы развлечь дикарку Ирэн, Мари устраивает и сборища детей. Рождественская елка, собственноручно украшенная гирляндами, золочеными орехами и разноцветными свечками, оставит большое впечатление в памяти юного поколения.
Бывают и такие случаи, что дом Кюри становится обрамлением зрелища еще фееричнее, чем горящая огнями елка. Являются машинисты, устанавливают театральные прожекторы и рампу с электрическими лампочками. После обеда в присутствии двух-трех друзей прожекторы будут ласкать своим светом развевающиеся покрывала танцовщицы, когда она изображает то пламя, то цветок, то птицу, то волшебницу…
Танцовщица Лои Фуллер, «фея света», чарующая Париж своими фантастическими выдумками, связана колоритной дружбой с физиками. Прочитав в газетах о том, что радий светится, эта звезда из Фоли-Бержер задумала сделать себе сенсационный фосфоресцирующий костюм, чтобы заинтриговать публику. Она обратилась за сведениями к супругам Кюри. Ее наивное письмо развеселило ученых: они объяснили Лои, в чем ее проект «крылышек бабочки из радия» химеричен.
Американка Лои Фуллер, с шумным успехом выступавшая каждый вечер, поразила своих благожелательных консультантов. Она не стала хвалиться перепискою с Кюри, не приглашала их приехать и поаплодировать ей в Фоли-Бержер, а написала Мари: «У меня есть только один способ поблагодарить Вас за Ваш ответ. Разрешите мне когда-нибудь вечером потанцевать у Вас для Вас двоих».
Пьер и Мари изъявили свое согласие. И вот весьма своеобразная, небрежно одетая девушка с калмыцким лицом без всякой краски, с детскими голубыми глазами звонит в парадную дверь, сопровождаемая толпой электриков с их аппаратурой.
Супруги Кюри несколько встревожены, но уступают место действия захватчикам, отправившись в лабораторию. А Лои в течение нескольких часов трудится, регулируя освещение, размещая привезенные с собой занавеси и ковры, чтобы воссоздать в небольшой столовой у двух ученых свой восхитительный спектакль.
Так степенный флигель с замкнутой для посторонних дверью впустил к себе богиню мюзик-холла. Случилось это потому, что Лои была человеком тонкой души. По отношению к Мари она всегда питала то редкостное восхищение, которое ничего не требует взамен, а ищет случая принести пользу, доставить удовольствие. Также инкогнито она еще раз танцевала в домике на бульваре Келлермана. Когда Пьер и Мари узнали Лои лучше, они, в свою очередь, бывали у нее. Там они встретились с Огюстом Роденом и завязали с ним дружеские отношения. В эти годы можно было иной раз видеть, как Пьер, Мари, Лои Фуллер и Роден мирно беседуют в студии скульптора среди его произведений из мрамора и глины.
Семь-восемь самых дружеских людей вхожи во флигель на бульваре Келлермана: Андре Дебьерн, Жан Перрен с женой, самой близкой подругой Мари, Жорж Урбен, Поль Ланжевен, Эме Коттон, Жорж Саньяк, Шарль-Эдуард Гийом, несколько учениц из Севрской школы… Ученые, одни ученые!
По воскресеньям, в хорошую погоду, после полудня эта группа ученых собирается в саду. Мари с каким-нибудь рукоделием садится в тени у колясочки Евы. Но штопка и шитье не мешают ей следить за общим разговором, который для всякой другой женщины оказался бы таинственней беседы на китайском языке.
Это время обмена последними новостями: животрепещущие высказывания о лучах радия «альфа», «бэта», «гамма». Перрен, Дебьерн и Урбен говорят с жаром. Они доискиваются до происхождения той энергии, которую выделяет радий. Чтобы объяснить ее, приходится отбросить либо принцип Карно, либо закон сохранения энергии, либо закон неизменности элементов. Пьер выдвигает гипотезу радиоактивных превращений. Урбен протестует во весь голос. Он ничего не хочет слушать и с жаром защищает свою точку зрения. А до чего продвинулась работа у Саньяка? Что нового в опытах Мари по установлению атомного веса радия?
Радий!.. Радий!.. Радий!.. Иногда это магическое слово, переходя из уст в уста, вызывает у Мари грусть: судьба распорядилась неудачно, сделав радий веществом чудодейственным, а полоний — первый открытый супругами Кюри элемент — неустойчивым элементом второстепенного значения. Польской патриотке хотелось бы, чтобы полоний с его символическим именем привлек на себя всю славу.
Эти заумные беседы время от времени прерываются, когда доктор Кюри говорит о политике с Дебьерном и Ланжевеном. Урбен дружески дразнит Мари, критикует чрезмерную строгость ее платья, упрекает в отсутствии кокетства, и молодая женщина слушает, наивно удивленная такой неожиданной проповедью. Жан Перрен, бросив атомы и бесконечно малые, приподнимает свое красивое вдохновенное лицо и, будучи ярым поклонником Вагнера, поет во весь голос арии из «Золота Рейна» или из «Мейстерзингеров». Немного дальше, в глубине сада, мадам Перрен рассказывает волшебные сказки Алине и Франсуа, а также их подруге — Ирэн.
Перрены и Кюри видятся каждый день. Их дома рядом, и лишь простая решетка, обвитая ползучей розой, разделяет их сады. Когда Ирэн необходимо сообщить что-то спешное своим друзьям, она подзывает их к решетке. Они обмениваются плиточками шоколада, игрушками, детскими тайнами — в ожидании возможности, по примеру старших, говорить о физике.
Для Кюри наступает новая эпоха. Франция заметила их существование и намеревается поддержать их работы.
Первой и непременной ступенью должно быть вступление Пьера в Академию наук. Ученый вторично соглашается на томительный объезд академиков. Друзья Пьера, опасаясь за исполнение им роли «благоразумного кандидата», осыпают его тревожными советами.
Е. Маскар — Пьеру Кюри, 22 мая 1905 года:
«Дорогой Кюри.
…Вы, естественно, стоите в первом ряду, не имея серьезного соперника, и Ваше избрание вне сомнения.
Однако же Вам необходимо взять себя в руки и объехать с визитами членов академии, а в случае, если не застанете никого дома, оставить Вашу визитную карточку с загнутым уголком. Начните со следующей недели, и через две недели эта каторга закончится».
Е. Маскар — Пьеру Кюри, 25 мая 1905 года:
«Дорогой Кюри, устраивайтесь, как хотите, но круговую визитную жертву академикам надо закончить до двадцатого июня, хотя бы Вам пришлось для этого нанять автомобиль на целый день.
Ваши доводы в своем принципе превосходны, но надо делать некоторые уступки требованиям практической жизни. Вы должны подумать также о том, что звание академика облегчит Вам возможность оказывать услуги другим людям».
3 июля 1905 года Пьер Кюри избирается в академию, но двадцать два академика голосовали за его конкурента.
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 24 июля 1905 года:
«…Я очутился в академии помимо собственного желания и помимо желания академии. Я один раз объехал всех с визитами, оставляя визитные карточки отсутствовавшим, и все уверяли меня, что мне обеспечено пятьдесят голосов. А я чуть не провалился!
Что поделаешь? В этом учреждении ничего нельзя сделать просто, без интриг. Кроме небольшой, хорошо направляемой кампании, против меня действовало несочувствие ко мне со стороны клерикалов и тех, кто находил, что я сделал слишком мало визитов. С. спросил меня, кто из академиков будет голосовать за меня, я ответил: «Не знаю, я не просил их об этом». — «Ага, вы не снизошли до того, чтобы просить!» И был пущен слух, что я «гордец»…»
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 6 октября 1905 года:
«…В понедельник я был в академии, но откровенно спрашиваю себя, что мне там делать. Я ни с кем не близок, интерес самих заседаний ничтожный, я прекрасно чувствую, что эта среда чужда мне».
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, октябрь 1905 года:
«Я еще не постиг, для чего нужна академия».
Оставаясь весьма умеренным поклонником знаменитого сообщества, Пьер живо интересуется благоприятными для него решениями университета, так как от них будет зависеть его работа. Ректор Лиар добился для него учреждения кафедры физики. Вот, наконец, столь желанное место штатного профессора! Раньше чем принять это повышение, Пьер спрашивает, где будет лаборатория для занятий кафедры.
Лаборатория? Какая лаборатория? О лаборатории нет и речи!
В одну минуту нобелевским лауреатам становится ясно, что если Пьер бросит свое старое место в Институте физики, химии и естественных наук, чтобы преподавать в Сорбонне, то его научная работа станет совершенно невозможной. Новому профессору нет места для работы, а его две комнаты в Институте физики, естественно, перейдут к его наследнику. Пьеру предоставляется возможность делать свои опыты на улице.
Отличным почерком Пьер пишет вежливое, но решительное письмо. Раз предлагаемое место не предполагает ни рабочего помещения, ни кредитов для исследований, он отказывается от кафедры.
Новая канитель. Университет делает широкий жест и хлопочет в Палате депутатов о создании лаборатории и об отпуске кредита в сто пятьдесят тысяч франков. Проект принят… или почти принят. В Сорбонне решительно нет помещения для Пьера, но здание с двумя лабораториями будет построено на улице Кювье. Самому Кюри будет отпускаться на работы двенадцать тысяч в год, кроме того, он получит единовременно тридцать четыре тысячи по статье оборудования.
По своей наивности Пьер воображает, что на эти «расходы по оборудованию» он купит аппаратуру и пополнит материальную часть. Да, он сможет это сделать, но лишь на то, что останется за вычетом из этой небольшой суммы стоимости постройки самого здания. В представлении властей постройка и оборудование одно и то же!
Так на практике обуживаются официальные проекты.
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 31 января 1905 года:
«В Институте физики я сохранил за собой две комнаты, где мы работали; кроме того, мне строят во дворе две другие. Они обойдутся в двадцать тысяч франков, которые вычтут из моего кредита на закупку инструментов».
Пьер Кюри — Жоржу Гуи, 7 ноября 1905 года:
«Завтра я начинаю свой курс лекций, но условия для подготовки опытов крайне неудовлетворительны; аудитория-амфитеатр находится в Сорбонне, а моя лаборатория — на улице Кювье. Сверх того, в амфитеатре читается много других курсов…
Чувствую себя ни хорошо, ни плохо. Но утомляюсь быстро и сохранил только очень слабую работоспособность. Моя жена, наоборот, ведет очень деятельную жизнь; занята и с детьми, и школой в Севре, и лабораторией. Она не теряет ни минуты и гораздо регулярнее, чем я, следит за ходом работы в лаборатории, где проводит большую часть дня».
Скаредное правительство мало-помалу уделяет Пьеру Кюри место в кадрах своих служащих, но две неудобные и слишком маленькие комнаты удалось вытянуть с большим трудом.
Пройдет еще восемь лет до той поры, когда Мари получит достойное помещение — то помещение, которого уже не видел Пьер. И Мари будет всю жизнь терзаться мыслью, что ее товарищ до своего смертного конца ждал такой лаборатории — его единственной честолюбивой мечты в жизни.