Наконец 13 мая все готово. После завтрака у миссис Мелоней и после короткой поездки в Нью-Йорк мадам Кюри, миссис Мелоней, Ирэн и Ева отправляются в путешествие, подобное полету метеора.
Девочки в белых платьях стоят шпалерами на залитых солнцем дорогах, тысячи девочек бегут по луговинам встречать автомобиль с мадам Кюри, девушки машут цветами и знаменами, кричат «виват!» и поют хором… Вот ослепительные видения первых дней путешествия, посвященных женским школам Смита, Вассара, Брин Маура, Маунт-Холиока. Хорошая, очень хорошая мысль — приручить Мари Кюри прежде всего общением с восторженной молодежью, со студентками, похожими на нее самое! Через неделю делегатки от тех же школ идут процессией в Карнеджи-Холл в Нью-Йорке, во время колоссальной манифестации Университетских объединений женщин. В присутствии избранных американских профессоров, послов Франции и Польши, Игнация Падеревского, приехавшего аплодировать своей подруге давних дней, Мари Кюри получает звания, премии, медали и редкое отличие — «гражданство города Нью-Йорка».
На приемах следующих двух дней, когда пятьсот семьдесят три представителя американских научных обществ объединились в Уолдорф-Астории, чтобы чествовать Мари Кюри, она уже шаталась от усталости. Между крепкой, шумной толпой и хрупкой женщиной, жившей до этих пор монастырской жизнью, — борьба неравная. Мари оглушена приветственными криками и гамом. Ее пугают неисчислимое количество обращенных на нее глаз и беззастенчивое скопление публики на ее пути. Она боится, что этот страшный людской водоворот сотрет ее в порошок. Вскоре какой-то фанатик так калечит ей руку чересчур восторженным пожатием, что ученая вынуждена закончить путешествие с вывихнутой кистью и рукой на перевязи — как раненная славой.
Большой день. «Дань уважения гению… Блестящее общество в Белом доме чествует прославленную женщину…» 20 мая в Вашингтоне президент Соединенных Штатов Гардинг дарит мадам Кюри грамм радия или, вернее, его символ — специально сделанный окованный свинцом ларец для хранения пробирок с радием. Но содержание пробирок настолько драгоценно, а вместе с тем настолько опасно своим излучением, что их оставили в безопасности на заводе. Ларчик, содержащий только «имитацию радия», выставлен на столе посреди Восточной палаты, где толпятся дипломаты, высшие чины государственного управления, армии, флота и представители университета.
Привилегированные журналисты, допущенные на это торжество и трескуче объявившие: «Изобретатель радия получает от своих американских друзей бесценное сокровище», — были бы очень поражены, узнав, что мадам Кюри заранее лишила себя того грамма, который преподнес ей президент Гардинг. Накануне торжества, когда миссис Мелоней дала ей на одобрение дарственный пергаментный свиток, Мари внимательно его прочла. Потом решительно сказала:
— Надо изменить этот акт. Радий, который дарит Америка мне, должен навсегда принадлежать науке. Пока я жива, я буду пользоваться им только для научных работ. Но если оставить акт в такой форме, то после моей смерти подаренный мне радий окажется наследственной собственностью частных лиц — моих дочерей. Это недопустимо. Я хочу подарить его моей лаборатории. Нельзя ли позвать адвоката?
— Да… конечно! — ответила миссис Мелоней с некоторым замешательством. — Раз вы так хотите, то мы займемся этими формальностями на следующей неделе.
— Не на следующей неделе, не завтра, а сегодня вечером. Дарственный акт войдет в силу немедленно, а я могу умереть через несколько часов.
Один законник, с большим трудом добытый в такой поздний час, составил вместе с Мари передаточный акт. Она тут же его подписывает.
Филадельфия. Почетные звания. Докторские степени. Обмен подарками между мадам Кюри и высшими представителями как науки, так и промышленности. Директор одного завода преподносит ученой пятьдесят миллиграммов мезотория.
Члены знаменитого Американского философского общества награждают ее медалью имени Джона Скотта. В знак благодарности Мари дарит обществу «исторический» пьезоэлектрический кварц, которым она пользовалась в первые годы своих исследований.
Она посетила радиевый завод в Питтсбурге, где был выделен пресловутый грамм.
В университете получение еще одной степени доктора! Мари опять надевает свое профессорское, очень идущее к ней платье, и носит его вполне непринужденно, но отказывается накрыть свои седеющие волосы квадратной шапочкой, — она находит ее ужасной и обвиняет в нежелании «держаться». Среди толпы студентов и профессоров в черных жестких квадратных шапочках она стоит с непокрытой головой, держа свою шапочку в руке. Самой ловкой кокетке не додуматься до такого ловкого хода!
Она подтягивается, чтобы не упасть в обморок во время церемонии, принимает цветы, слушает речи, гимны… Но на следующее утро разносится зловещий слух: мадам Кюри чувствует себя слишком слабой, чтобы продолжить путешествие. Она отказывается от поездки по городам Запада, и предполагаемые там приемы отменяются.
Американские журналисты, в порыве сознания своей вины, сейчас же начинают обвинять свою страну за то, что пожилую и хрупкую женщину подвергли непосильным испытаниям. Их статьи очаровательны своей непринужденностью и живописностью.
Чрезмерное гостеприимство! — так заявляет одна газета громадными буквами. «Американские женщины доказали свое высокое умственное развитие, придя на помощь этой ученой. Но злые критики могут нас упрекнуть в том, что мы заставили мадам Кюри отплатить своим здоровьем за подарок, ради удовлетворения нашего самолюбия».
Мари играла со своими поклонниками в открытую игру, и они выиграли первый тур. Теперь устроители ее путешествия применяют все уловки, чтобы оградить ее покой. Мадам Кюри усвоила привычку сходить с поездов с противоположной стороны и прокрадываться по шпалам, чтобы избежать взволнованной толпы, которая ждет ее на перроне.
Объявлено ее прибытие в Буффало! Она сходит на предыдущей станции «Ниагарский водопад». Ей хочется спокойно посмотреть на знаменитые каскады. Короткая передышка! Комитет по ее приему в Буффало не отказывается от намерения видеть у себя Мари Кюри. Автомобили мчатся в «Ниагарский водопад» и захватывают беглянку.
Но самые упоительные дни приходятся на путешествие по Западу. Миссис Мелоней, хотя и отказалась от мысли провезти мадам Кюри по всей Америке, все же решила показать ей самое удивительное чудо своей страны — Большой Каньон в Колорадо. Мари слишком устала, чтобы горячо проявлять свое удовольствие, зато дочери ее в восторге. Все занимает их: три дня в поезде до Санта-Фе через пески Техаса, питание на маленьких, одиноко стоящих станциях, под испанским солнцем; гостиница «Большой Каньон», островок комфорта на краю этой необычайной расселины в земной коре — пропасти в сто километров длиной и пятнадцать шириной, так что при первом взгляде на нее делается страшно и замирает голос…
Остались только наиболее значительные, неизбежные торжества, но и таких хватило бы, чтобы измотать самого выносливого силача! 28 мая в Нью-Йорке Мари вручают диплом доктора honoris causa Колумбийского университета. В Чикаго ей присваивают звание «почетного члена» местного университета, она получает еще несколько почетных званий и присутствует на трех приемах. На первом — широкая лента, протянутая в качестве барьера, отделяет мадам Кюри и ее дочерей от толпы, которая проходит перед ними.
На втором приеме, где пели «Марсельезу», Польский национальный гимн и «Звездный флаг», Мари почти скрылась за целым холмом из цветов, положенных к ее ногам поклонниками. Последний прием по своей бурности превзошел все остальные: он был устроен в польском квартале города Чикаго и лишь для польской публики. Здешние польские эмигранты чествовали не только ученую, она была символом их отдаленного отечества. Мужчины и женщины со слезами пытались целовать у Мари руки, дотронуться до ее платья…
17 июня мадам Кюри должна была вторично признаться в своем бессилии и прервать поездку. Угрожающее падение кровяного давления встревожило врачей; Мари делает передышку и вновь находит силы съездить еще в Бостон, в Нью-Хавен, посетить колледжи Уэллслея, Йела, Гарварда, Симонса, Радклифа. А 28 июня она садится на «Олимпии», где ее каюта завалена кучами телеграмм и заставлена букетами цветов.
На газетных столбцах имя ее готово смениться именем другой «звезды», прибывшей из Франции. Боксер Жорж Карпантье, уже завоевавший себе большое имя, только что прибыл в Соединенные Штаты, и репортеры приходят в отчаяние из-за того, что не могут вырвать у мадам Кюри никакого предсказания о предстоящем мачте Карпантье с Демпси.
Мари очень устала, но в конечном счете очень довольна. Она радостно пишет в своих письмах, что «получила небольшую контрибуцию с Америки в пользу Франции и Польши», приводит сочувственные фразы по поводу двух ее отечеств, сказанные президентом Гардингом и вице-президентом Кулиджем. Но при всей ее скромности, для Мари ясно, что она лично имела огромный успех в Соединенных Штатах, что она завоевала миллионы американских сердец, а также искреннюю привязанность к себе со стороны всех, кто с ней встречался близко. Миссис Мелоней так и останется до последнего часа Мари самым преданным, самым нежным ее другом.
От всего путешествия у Мари Кюри остались смутные и путаные впечатления, среди которых проступают блестящими точками особо яркие воспоминания. Ее поразила большая, деятельная жизнь американских университетов, пышность и веселье традиционных торжеств, а больше всего превосходные условия, созданные для развития спорта среди учащихся.
Сильное впечатление произвело на нее огромное значение женских объединений, чествовавших ее на протяжении всего путешествия.
Наконец совершенное оборудование лабораторий и тех многочисленных больниц, где применяется радиотерапия, вызвали у Мари горькое чувство: она с унынием думала, что в этом же 1921 году во всей Франции нет еще ни одной больницы, предназначенной для лечения радием.
Запас радия, ради которого Мари ездила в Америку, уезжает вместе с нею на том же пароходе, надежно спрятанный в корабельном несгораемом шкафу.
Этот символический грамм наводит на определенные размышления о карьере Мари Кюри. Чтобы купить ничтожную частичку радия, надо было клянчить по всей Америке. Мари пришлось лично являться в города-благотворители и приносить благодарность.
Как не появиться неотвязной мысли о том, что простая подпись, проставленная в свое время под патентом «а производство радия, изменила бы все по-другому! Разве двадцать лет борьбы и всяческих препятствий не вызывали у Мари сожалений, разве они не убедили ее в том, что, пренебрегая богатством, она тем самым жертвовала химере развитием собственного творчества?
В кратких автобиографических заметках, написанных по возвращении из Америки, мадам Кюри ставит себе эти вопросы и дает на них ответ:
«…Значительное количество моих друзей утверждают, и не без веских оснований, что, если бы Пьер Кюри и я узаконили наши права, мы приобрели бы средства, достаточные для того, чтобы самим создать хороший Институт радия, а не упираться в разные препятствия, которые ложились вредным грузом на нас обоих, а теперь лежат на мне. И все-таки я думаю, что мы были правы.
Человечество, конечно, нуждается в практических людях, которые извлекают максимум из своего труда и, не забывая об общих интересах, соблюдают и собственные выгоды. Но человечеству необходимы и мечтатели, для которых бескорыстное служение какому-нибудь делу настолько увлекательно, что им немыслимо предаваться заботам о личных материальных благах.
Нет сомнения, что такие мечтатели и не заслуживают богатства, раз они сами не стремятся к достижению его. Во всяком случае, правильно организованное человеческое общество должно обеспечить таким работникам все средства для осуществления их работы, избавить их жизнь от материальных забот и дать им возможность свободно отдаваться научному исследованию».
Я думаю, что для моей матери путешествие в Америку было поучительным.
Оно доказало, что ее добровольное отчуждение от окружающего мира парадоксально. Студентка может запираться у себя в мансарде со своими книгами, какой-нибудь безвестный исследователь может отрешиться от современности и всецело сосредоточиться на своих личных работах, — он даже должен это делать; но пятидесятилетняя мадам Кюри — это уже не студентка, а совсем другое. На мадам Кюри лежит ответственность за новую науку. Значение ее имени такое, что одним жестом, одним своим присутствием она может осуществить любой проект, имеющий общеполезное значение и близкий ее сердцу. Со времени путешествия она уделяет время и для внешних сношений и для миссий.
Я не стану описывать каждое путешествие Мари: они похожи одно на другое. Научные конгрессы, конференции, университетские торжества, посещение лабораторий приводят ее в столицы многих стран. Ее шумно встречают, чествуют, она старается быть полезной. Очень часто ей приходится превозмогать слабость своего здоровья.
Когда все официальные обязательства бывают ею выполнены, то лучшей наградой для нее является возможность отыскивать красивые пейзажи и удовлетворять свою любовь к природе. Тридцать лет работы только усилили ее языческое обожание красоты мира. Переезд через Атлантику на итальянском пароходе доставляет ей ребяческое удовольствие.
«Мы видели летучих рыб! — пишет она Еве. — Мы убедились, что нашей тени может не быть почти совсем, так как солнце стоит прямо над самой головой. Мы наблюдали, как всем известные светила тонут в море: Полярная звезда, Большая Медведица. А на юге всплывает Южный Крест, очень красивое созвездие. Я почти ничего не знаю о звездах на небе…»
Италия, Голландия, Англия принимают у себя Мари по нескольку раз. В 1931 году она вместе с Евой совершает незабываемое, ослепительное путешествие по Испании. Президент Масарик, такой же, как она, любитель деревни, приглашает ее в Чехословакию, в свой деревенский дом.
В Брюсселе, куда периодически приглашает ее Конгресс имени Сольвея, ее принимают не как известную иностранку, а как своего человека, хорошую соседку. Она любит эти собрания, где все, кoго она называет в одном из своих писем «влюбленными в физику», обсуждают новые открытия и новые теории. Чаще всего ее посещения Бельгии сопровождаются обедом у короля и королевы. Король Альберг и королева Елизавета, с которыми Мари встречалась еще на бельгийском фронте, оказывают ей честь своей изысканной дружбой.
В мире нет больше уголка, где бы не знали ее имени. Разве нет портрета мадам Кюри в старинном китайском городе, в «Храме Конфуция» Той Юан-фу? Мудрые ученые этой страны поместили ее портрет среди «благодетелей человечества», рядом с Декартом, Ньютоном, Буддой и великими императорами Китая…
Преподавание в университетах и лабораториях надолго приковывает внимание Мари. Она стремится улучшить методы. Провозглашает необходимость «целенаправленной работы», координирующей деятельность исследователей, и предлагает установить связь между руководителями научных учреждений, настоящий генеральный штаб, призванный управлять всеми научными операциями на европейском континенте.
Всю жизнь ею владела одна мысль — о тех дарованиях, которые остаются неведомыми и неиспользованными среди слоев населения, не избалованных судьбой. В лице какого-нибудь крестьянина или рабочего, быть может, кроется писатель, художник, ученый или музыкант.
Вынужденная ограничивать свою практическую деятельность, Мари посвящает себя более широкому развитию международных научных стипендий.
«В чем заинтересовано человеческое общество? — пишет она в одной из своих докладных записок. — Разве не его долг способствовать расцвету научных дарований? Разве оно так богато ими, что может приносить в жертву те, которые готовы проявиться? Я же думаю, что совокупность способностей, необходимых для настоящего научного призвания, — явление бесконечно ценное и тонкое, редкое сокровище, было бы нелепо и преступно давать ему гибнуть, а нужно заботливо ухаживать за ним, предоставляя все возможности для его расцвета…»
Наконец — какой парадокс!.. — ученая-физик, всегда чуждавшаяся материальной выгоды, становится ради своих коллег борцом за «научную собственность»: она стремится установить «авторское право» ученых, право вознаграждения за бескорыстные труды, послужившие основанием для заводской промышленности. Ее мечта — найти средство против бедности лабораторий в виде субсидий на научные исследования за счет коммерческих прибылей.
Один раз Мари оставляет практические вопросы и едет в 1933 году в Мадрид председательствовать на обсуждении проблемы «Будущность культуры», с участием писателей и артистов всех стран, «Донкихотов духа, сражающихся с ветряными мельницами», как сказал о них Поль Валери, зачинщик этого собрания. Мари удивляет товарищей по конгрессу своей любезной властностью и оригинальностью выступлений. Члены конгресса кричат об опасности «специализации», «стандартизации» и возлагают на науку часть ответственности за «кризис культуры», охвативший весь мир. Интересно видеть, как Мари Кюри, по своей натуре самый типичный Донкихот из всех присутствующих здесь Донкихотов, с таким же убеждением, как защищала раньше любовь к науке, защищает теперь личное дерзание и предприимчивость — одним словом, сильные чувства, которые всегда и управляли ею в жизни.
Своим возражателям она говорит: