— Не видали, где мадам Кюри?
Такие вопросы задают молодые люди и молодые женщины в белых лабораторных халатах, сталкиваясь в вестибюле, которым должна пройти ученая, чтобы попасть в Институт радия. Пятьдесят научных сотрудников каждое утро ждут здесь ее прибытия. Всякий стремится, «не беспокоя ее», спросить совета, получить на ходу какое-нибудь указание. Так образуется то, что Мари в насмешку зовет «совет».
В девять часов старенький автомобиль въезжает за ограду со стороны улицы Пьера Кюри, заворачивает на аллею. Дверка в автомобиле хлопает. Садовым входом появляется мадам Кюри. Группа просителей радостно окружает ее кольцом. Робкие, почтительные голоса докладывают о том, что такое-то измерение закончено, сообщают новости о растворении полониума, вкрадчиво замечают: «Если бы мадам Кюри зашла посмотреть на аппарат Вильсона, то увидела бы интересное достижение».
Мари хотя и жалуется иногда на это, но очень любит этот вихрь энергии и любознательности, налетающий на нее с самого утра. Вместо того чтобы ускользнуть, бежать к собственной работе, она остается, как была — в шляпе и мантилье, в кругу своих сотрудников. Среди этих лиц, жадно смотрящих на нее, каждый взгляд напоминает ей о каком-нибудь опыте, который она обдумывала в одиночестве.
В ее замечаниях нет ни беспорядочности, ни недоговоренности. В течение нескольких минут, которые она посвящает кому-нибудь из научных работников, мадам Кюри целиком сосредоточивается на изучаемой проблеме, известной ей во всех подробностях. Через минуту она уже говорит с другим о другой работе. Ее ум чудесно приспособлен к такой своеобразной гимнастике. В лаборатории, где молодые умы напрягают все свои силы, она похожа на чемпиона по шахматам, который играет одновременно тридцать-сорок партий.
Люди проходят, здороваются, останавливаются. Дело кончается тем, что Мари садится на ступеньку лестницы, не прерывая заседания, мало пригодного для протокола. Сидя на лестнице и глядя снизу вверх на сотрудников, стоящих перед ней или прислонившихся к стене, она мало похожа на классический тип начальника. И тем не менее!..
Это она сама, тщательно изучив способности каждого, подобрала младших сотрудников лаборатории. И почти всегда она же назначает им работы. К ней приходят ее ученики в минуты своего отчаяния, твердо веря, что мадам Кюри обнаружит ошибку в опыте, которая навела их на ложный путь.
За сорок лет научной работы эта седовласая ученая приобрела огромный запас знаний. Мадам Кюри является живой библиографией по радию: владея в совершенстве пятью языками, она перечитала все печатные работы об исследованиях в этой области.
В явлениях уже известных она открывает возможность дальнейших исследований. Благодаря своему здравому суждению Мари обладает бесценною способностью — разбираться в запутанных клубках познания и- гипотез. Расплывчатые теории и соблазнительные, но произвольные предложения некоторых ее учеников встречают отрицание и в выражении ее красивых глаз и в твердом, как металл, обосновании. С какой уверенностью работаешь у такого учителя, и смелого и остроумного!
Сборище у лестницы мало-помалу распыляется. Получившие от Мари указания на данный день исчезают со своими записными книжками. Мадам Кюри провожает кого-нибудь из них в «физическую» или в «химическую» и, наконец освободившись, идет в свою особую лабораторию, надевает рабочий черный халат и отдается собственным работам.
Ее сосредоточенность в себе самой длится недолго. Кто-то стучит в дверь. Появляется один из научных работников, держа в руках исписанные листы бумаги. За ним ждет очереди другой сотрудник… Сегодня понедельник — обычный день заседаний Академии точных наук, и авторы сообщений, которые должны быть зачитаны сегодня во второй половине дня, приносят к мадам Кюри их тексты.
Для чтения этих рукописей Мари уходит в очень светлую, небольшую комнату, которую посторонний человек вряд ли без колебаний признает кабинетом известной ученой. Большой дубовый письменный стол, стенная полка для бумаг, книжные шкафы, старенькая пишущая машинка, кожаное кресло, похожее на сотни других таких же кресел, придают комнате достойный вид. На столе мраморная чернильница, стопка брошюр, бокал, откуда щетиною торчат ручки и остро очиненные карандаши, какая-то хорошенькая вещица — подарок общества студентов… и — о чудо! — восхитительная матово-коричневая маленькая урна из раскопок в Ишии.
Нередко случается, что руки, подающие мадам Кюри заметки для академии, дрожат от волнения. Авторы знают, что суд будет суровый! По мнению Мари, изложение их никогда не бывает достаточно ясным, достаточно изящным. Она преследует не только технические погрешности, но переделывает фразы целиком, исправляет синтаксические ошибки. «Ну вот теперь я думаю, что сойдет», — говорит она, возвращая «ни живу, ни мертву» юному ученому его «мазню».
Но когда Мари довольна работой своего ученика, то ее улыбка, выражение довольства: «Очень хорошо… Превосходно», — вознаграждают работника за его труд, и, окрыленный, тот летит в лабораторию профессора Перрена, так как обычно он докладывает академии сообщения Института радия.
Тот же Жан Перрен говорит всем: «Мадам Кюри не только знаменитый физик, «о и лучший директор лаборатории из мне известных».
В чем тайна этого превосходства Мари? Прежде всего необычайный, вдохновляющий патриотизм по отношению к Институту радия. Она пламенный служитель и защитник достоинства и интересов этой любимой ею обители.
_ Она сама терпеливо добывает радиоактивные вещества в количестве, необходимом для исследований широкого размаха. Обмены любезностями и кокетничанье мадам Кюри с директорами бельгийского завода радия «Рудное объединение Горной Катанги» заканчиваются неизменно одним и тем же: «Рудное объединение» любезно посылает мадам Кюри тонны отработанной руды, а Мари с восторгом сейчас же принимается за извлечение желанных элементов.
Из года в год Мари обогащает свою лабораторию. Вместе с Жаном Перреном она бегает по министерствам, требует субсидий, ассигнований на научные работы. Таким путем она добивается в 1930 году особого кредита в пятьсот тысяч франков.
Временами она чувствует себя утомленной и несколько униженной этими хлопотами и тогда описывает Еве свои ожидания в приемных, свои страхи, а в заключение говорит с улыбкой:
— По-моему, в конце концов нас выпроводят за дверь, как нищих.
Научные работники лаборатории имени Кюри под руководством такого надежного рулевого вторгаются в еще не обследованные участки учения о радиоактивности.
С 1919 года по 1930 год физики и химики Института радия опубликовали четыреста восемьдесят три научные работы, из них тридцать четыре дипломные и диссертации. Из этих четырехсот восьмидесяти трех исследований тридцать одно падает на долю мадам Кюри.
Здесь необходимо пояснение. В последний отрезок своей жизни мадам Кюри подготовляет будущее, может быть чересчур жертвуя собой, и отдает лучшую часть своего времени обязанностям директора, руководителя. Что бы она создала сама, если бы могла, подобно окружающей ее молодежи, посвятить каждую минуту научной работе? И кто может сказать, какая часть Мари заключена в работах, внушенных и руководимых ею шаг за шагом?
Мари не ставит себе таких вопросов. Она радуется победам, одержанным той коллективной личностью, которую она зовет даже не «моей лабораторией», но тоном затаенной гордости просто «лабораторией». Она произносит это слово так, как будто на земле не существует никакой другой лаборатории.
Духовные, гуманные качества этой одинокой ученой помогают ей стать вдохновительницей других. Не очень общительная мадам Кюри умеет внушать преданность к себе своим товарищам по работе, продолжая и после многих лет ежедневного сотрудничества звать их «мадемуазель» или «месье».
Стоит Мари, увлекшись научным спором, задержаться где-нибудь в саду, на скамейке, как встревоженный, нежный голос одной из ассистенток возвращает Мари к действительности: «Мадам, вы простудитесь! Мадам, умоляю вас, идите в помещение!» Если Мари забывает пойти завтракать, чьи-то руки тихо подкладывают ей ломтик хлеба и фрукты…
И слушатели и рабочие лаборатории также испытывают на себе силу ее обаяния, единственного в своем роде. Когда Мари наняла себе отдельного шофера, то институтский «мастер на все руки» Жорж Буатё — и чернорабочий, и механик, и шофер, и садовник — плакал горькими слезами от одной мысли, что теперь не он, а другой будет возить мадам Кюри с улицы Пьера Кюри на набережную Бетюн.
Чувство привязанности к своим соратникам, малозаметное внешне, помогает Мари отмечать в этой большой семье самых больших энтузиастов своего дела, людей с наиболее возвышенной душой. Я редко видела свою мать такой подавленной, как при известии о неожиданной смерти одного из ее учеников в августе 1932 года:
«Прибыв в Париж, я была крайне огорчена, — пишет она сама. — Молодой химик Реймонд, которого я так любила, утонул в реке в Ардеше. Его мать пишет мне, что годы, проведенные им в лаборатории, были лучшими годами в его жизни. А для чего, раз это имело такой конец? Сколько в нем было прекрасной юности, прелести, благородства и обаяния — все это исчезло из-за какого-то дрянного купания в холодной воде».
Своим ясным взглядом она видит изъяны и достоинства, неумолимо отмечает недостатки, которые будут всегда мешать научному исследователю стать большим ученым. Больше, чем тщеславных, она боится неудачников. Материальные разрушения, причиненные неловкою рукой какой-нибудь установке, приводят ее в отчаяние.
Если кто-нибудь из сотрудников защищает диссертацию, получает диплом или удостаивается премии, то в честь его устраивается «лабораторный чай». Летом такие собрания организуются в саду, под липами. Зимою мир и тишина в библиотеке, самом большом помещении института, вдруг нарушаются звоном посуды. А какова посуда! Стеклянные стаканы для осаждения растворов служат и чашками для чая и кубками для шампанского, мешалки заменяют чайные ложки. Студенты обслуживают и угощают пирожными своих товарищей, руководителей, весь небольшой состав служащих. Среди присутствующих мы видим и Андре Дебьерна, начальника учебной части, и Фернанда Гольвека, главного руководителя научно-исследовательских работ, и оживленную, разговорчивую Мари, которая защищает руками свой стакан чаю от окружающей толкотни.
Но вдруг наступает тишина. Мадам Кюри собирается поздравить сегодняшнего лауреата. Несколькими теплыми фразами она характеризует оригинальность его работы, раскрывает те трудности, какие он преодолел. Гром аплодисментов сопровождает ее милые заключительные фразы: любезный комплимент по адресу родителей героя торжества или же, если это иностранец, то по адресу далекого отечества. «Когда вернетесь вы на вашу прекрасную, мне знакомую родину, где меня принимали так хорошо, вы сохраните, я надеюсь, добрые воспоминания об Институте радия. Вы сможете там подтвердить, что работаем мы много, стараемся делать как можно лучше…»
Некоторые из таких «чаев» приносили Мари особое волнение. На одном из них праздновали защиту докторской диссертации ее дочерью Ирэн, а на другом — ее зятем Фредериком Жолио. Мадам Кюри видела, как под ее руководством расцветают дарования этих двух работников науки. Изучив явления ядерного превращения, Ирэн и Фредерик Жолио открывают искусственную радиоактивность: бомбардируя спонтанно возникающими лучами радиоактивных элементов определенные вещества, например алюминий, они превращали эти вещества в новые, еще неизвестные в природе, радиоактивные элементы, которые сами становятся источником лучей. Нетрудно угадать последствия такого поразительного создания атомов для химии, биологии, медицины. Быть может, недалеко то время, когда для целей радиотерапии будут заводским способом вырабатывать тела, имеющие свойства радия!
На том заседании физического общества, когда молодые супруги излагают свои работы, Мари слушает внимательно и гордо, сидя среди публики. Встретив Альберта Лаборда, бывшего когда-то ассистентом Пьера Кюри, она обращается к нему с необычною восторженностью: «Здравствуйте! Как они хорошо говорили, не правда ли? Вот мы и вернулись к прекрасным временам старой лаборатории!»
Мари слишком взволнованна, возбуждена, чтобы остаться дольше на этом вечере. Она идет домой пешком, по набережным, в обществе нескольких коллег. И без конца говорит об успехе «своих молодых людей».
По другую сторону сада на улице Пьера Кюри сотрудники профессора Рего, которых Мари зовет «соседями визави», на основе своих исследований создают терапию для войны против рака. С 1919 по 1935 год восемь тысяч триста девятнадцать больных прошли лечение в Институте радия.
Клод Рего тоже патриот своей лаборатории. Он лез из кожи, чтобы собрать все средства вооружения, необходимые для его дела: радий, аппаратуру, помещения, больницу. Ввиду огромного количества больных и неотложных материальных нужд ему пришлось брать радий в долг: «Рудное объединение» поверило ему десять граммов! Пришлось взывать к правительству о субсидиях и прибегать к частным пожертвованиям. Барон Анри Ротшильд и братья Лазар являлись главными благотворителями. Некий необычайно щедрый и деликатный жертвователь, прибегший к сложным мерам предосторожности, чтобы скрыть свое имя, подарил фонду имени Кюри три миллиона четыреста тысяч франков.
Так создался самый крупный научный центр Франции по изучению и применению радиотерапии. Он приобрел огромный научный вес: более двухсот врачей с пяти континентов обращаются с просьбой пройти в нем практику для изучения нового способа лечения рака.
Мадам Кюри не принимает никакого участия в биологических и медицинских работах института, но горячо следит за ними. Она в лучших отношениях с профессором Рего, исключительным товарищем в работе, человеком высокой чести и полного бескорыстия. Подобно Мари, он ненавидит славу. Так же, как она, всегда отказывается от благодеяний по отношению к себе. Если бы он «практиковал», то заработал бы большое состояние, но эта мысль даже не приходила ему в голову.
Хотя успехи радиотерапии в руках квалифицированных специалистов поражали обоих содиректоров института, но их мучило одно и то же обстоятельство. Они были свидетелями, бессильными и полными отчаяния, недобросовестного использования радия невежественными врачами, которые вслепую лечили больных радиоактивными веществами, даже не подозревая об опасности подобною «лечения». Публике предлагались лекарства или косметические средства «на радии», иной раз даже с упоминанием имени Кюри.
Но бросим их судить… Скажем просто, что моя мать, семейство Кюри, профессор Рего и Институт радия никогда не имели никакого отношения к подобным предприятиям.
Эти блестящие плодотворные годы были и временем драматических событий: мадам Кюри угрожала слепота.
Еще в 1920 году врач предупредил ее, что в результате катаракты на обоих глазах она мало-помалу очутится в темноте. Мари скрыла от других свое отчаянное будущее. Не падая духом, сказала об этом только дочерям и тут же указала на возможность изт лечения: операцию через два-три года… А до этого потускнение хрусталиков создает между нею и окружающим миром постоянный туман.
Мари — Броне, 10 ноября 1920 года:
«Самые большие неприятности причиняют мне глаза и уши. Мое зрение очень ослабло, и этому, вероятно, мало чем поможешь. Что касается до слуха, то меня преследует постоянный шум в ушах, иногда очень сильный. Это меня сильно тревожит: моя работа может затормозиться или же стать просто невозможной. Быть может, радий и помог бы чем-нибудь в моих недомоганиях, но никто этого не знает наверно.
Вот мои несчастья. Не говори об этом никому. Главное, чтобы об этом не пошел слух. А теперь поговорим о другом…»
«Не говори никому об этом». Это лейтмотив всех разговоров Мари с Ирэн и Евой, с братом, с сестрами — единственными поверенными ее тайны. У нее одна навязчивая мысль — не допустить, чтобы по чьей-нибудь нескромности распространилась эта новость, чтобы в какой-нибудь газете появилась заметка: «Мадам Кюри — инвалид».
Врачи Морас и Пти стали ее сообщниками. Больная называлась подставным именем. Это «мадам Карре», пожилая, неведомая дама, больная двойным катарактом, а не мадам Кюри.
Ева заказывает очки для мадам Карре.