Петухов знал, что если противник их обнаружит, то насторожится и до рассвета снова может заминировать проход.
Проползли уже много, а лыж не видать. Странно! Позёмка замела следы. Наверно, отклонились в сторону.
- Черкасов, иди вперёд. Да смотри осторожно.
Солдат встал, отряхнулся от снега и зашагал вперёд, глубоко увязая в снегу. Вслед за Черкасовым, в нескольких от него шагах, шёл Петухов. Пурик вдруг метнулся в сторону и, вырвав из рук хозяина поводок, ткнулся носом в снег и быстро заработал передними лапами.
- Пурик, назад! - тихо крикнул Черкасов.
Раздался взрыв, и Пурик упал.
Черкасову показалось, будто кто-то метнул ему в лицо стеклянными брызгами. Прикрыв лицо руками, он приник к земле. Противник открыл пулемётный огонь, и пули засвистели где-то над головой. Наши ответили. Раздались и первые миномётные выстрелы: словно кто-то гулко и часто застучал колотушкой по бочонку, и мины полетели в нашу сторону, вспахивая и бороня снежное поле. Петухов глубоко простонал и упал головой в снег. Вокруг него, прихрамывая, завертелся Треф.
Черкасову сначала показалось, что его тяжело ранили и он ослеп, но потом, вытерев рукавом кровь с лица, понял, что видит и может передвигаться. Черкасов подполз к неподвижно лежавшему Петухову и, дёргая его за рукав, тихо спросил:
- Товарищ сержант, вы ранены? Товарищ сержант!..
Петухов не отвечал. Черкасов приподнял его голову и взглянул в лицо. Оно было бледно-серое. Губы чуть шевелились:
- Ползи, Черкасов, ползи скорей, а то убьют...
- Треф, вперёд, ищи! - приказал Черкасов.
Прихрамывая и принюхиваясь к снегу, собака пошла вперёд, к своим окопам. Черкасов с усилием подлез под Петухова и, взвалив его себе на спину, пополз. Тяжёлый сержант!
Шквал огня так же сразу стих, как и вспыхнул.
Наши наблюдатели заметили взрыв метрах в ста от своих окопов и догадались, что с сапёрами что-то случилось. Два солдата, одетые в белые халаты, вылезли из окопа и поползли к месту взрыва. Они приблизились к сапёрам в тот момент, когда обессиленный Черкасов, придавленный тяжёлым телом Петухова, лежал неподвижно, не в силах вылезти из-под товарища. Кровь залила ему глаза.
...С рассветом войска пошли в наступление. Батальон хлынул в проход, через минное поле.
...В брезентовой палатке с целлулоидовыми окошечками, похожей на игрушечный домик, посредине, недалеко от раскалённой докрасна железной печки, стоял высокий операционный стол-топчан. На столе лежал Петухов, и ступни его босых ног свешивались с края стола. Возле него стоял главный хирург медсанбата Воронцов, бледный, худощавый, с усталыми глазами. Рукава его халата засучены по локоть, а руки в желтоватых перчатках. Прогноз был неблагоприятный. Да и как же могло быть иначе, если перелом бедра открытый, раздробленный и, наверно, рана уже загрязнена... Хоть и заморозили рану новокаином, Петухов от пронизывающей боли временами глухо вскрикивал:
- Полегче, доктор!
Похудевшее, осунувшееся лицо Петухова покрылось мелкими бисеринками пота.
Молоденькая черноглазая сестра, стоявшая у изголовья раненого, время от времени вытирала тампоном пот с лица Петухова и успокаивала его:
- Потерпи, товарищ сержант, немного. Надо же найти и удалить все осколки...
От железной печки пышет жаром, и Петухову кажется, что и в ноге у него тоже что-то пылает, горит, а дёргающая боль всё нарастает и нарастает.
Но ещё больше Петухов страдал от мысли, что ему отрежут ногу. "Кем я тогда буду?" - думал он, и эта тревожная мысль жгла его не меньше, чем сама страшная рана.
- Доктор, вы не будете отнимать ногу? - тихо, робко спросил Петухов.
- Пока нет, а там не знаю...
- Спасибо, доктор.
- Рано ещё говорить нам спасибо. Эвакуируем вас в армейский госпиталь - там окончательно решат.
Обработав рану и наложив на неё тугую повязку, хирург громко сказал:
- Шины!
Петухов подумал: "Ну, если сразу не отрезали, может, и так вылечат..."
Черкасова как легкораненого оставили в дивизионном медпункте. Всё лицо его было забинтовано, и лишь одни глаза поблёскивали в маленькие "оконца" повязки. Прощаясь с Петуховым, он сказал:
- Не волнуйся, Иван Данилович. Вылечат тебе ногу.
- Я тоже так думаю, Петя. Прощай.
- Ну, вот уж и прощай... Мы ещё повоюем, товарищ сержант. Теперь я с твоим Трефом буду работать. Жаль Пурика. Наверное, выдержки ему всё-таки не хватило.
БЕРЛИНСКИЙ СЛОН
Африканского слона-великана, по кличке Гросс Ганс, я увидел в Берлинском зоопарке в дни нашей великой Победы над врагом. Там только что прогремели ожесточённые бои, и многие животные, в том числе и слон, пострадали...
Навели меня на этого слона немецкие ребятишки, с которыми я познакомился около наших полевых кухонь, где их, изголодавшихся и напуганных страшными громами войны, кормили супом. А я угостил их шоколадом. Как офицеру некурящему, вместо папирос мне выдавали ломаный шоколад.
Узнав, что я ветеринарный врач, мальчишки наперебой стали мне рассказывать о том, что в зоопарке много раненых зверей.
Не мешкая, я посадил в грузовую машину ребят - проводников по городу и отправился в зоопарк. Поехали со мной два ветфельдшера и несколько ветсанитаров, вооружённых походными брезентовыми сумками с укладкой: в них были бинты, вата, хирургический инструмент и ходовые лекарства.
Печальное зрелище предстало перед нами: многие железные клетки и вольеры были исковерканы, повсюду зияли воронки от взрывов снарядов, деревья сломаны и расщеплены... Убитые животные были уже убраны, а из всех концов огромного парка неслись разные голоса зверей и птиц: рёв, стон, клёкот, писк, повизгивание... Звери и птицы страдали не только от ран, но и от голода.
Высокий белокурый сержант с забинтованной шеей и несколько солдат раздавали хищникам, львам и тиграм, мясо убитых лошадей.
Сержант представился мне:
- Иван Сорокин, - и указал на большую железную клетку, в которой стоял громадный слон: - Товарищ ветврач, помогите этому гиганту в первую очередь. Только будьте осторожны. Он никого к себе не подпускает. Уж больно рассердился на людей...
Подняв окровавленную правую переднюю ногу, слон издавал жалобный, тоненький звук: "Пик-пик-пик".
Я знал, что слоны очень любят ароматические сладости, и решил расположить его к себе шоколадом. Положив на ладонь кусочек лакомства, я протянул руку между железными прутьями и произнёс его кличку мягким тоном: "Гросс Ганс, Гросс Ганс..." Слон легонько подцепил кусочек шоколада кончиком хобота, на котором торчал мягкий отросток-"пальчик", и отправил лакомство в рот. А потом вытянул хобот в мою сторону и глухо заурчал, словно просил: "Дай ещё".
Я угостил слона несколькими кусочками шоколада и только после этого решился войти в его клетку со словами: "Гросс Ганс, спокойно, спокойно". А ребятишки, стоя около клетки, успокаивали его на своём языке: "Руих, руих" (спокойно).
Как только я вошёл в клетку, слон поднял раненую ногу и жалобно пикнул: "Пик-пик-пик..." Будто бы хотел сказать: "Больно мне. Помоги".
Я осторожно снял ватой кровяные сгустки с ноги и увидел пулевую ранку. Пуля засела неглубоко, и я её извлёк из ранки пинцетом. Слон вздрогнул, но меня не тронул. Только тихо застонал.
Смазав ранку йодом, я забинтовал его "ножку", похожую на толстый столбик, тремя бинтами.