- Убрал я её, Василий Николаевич. Помолодеть хочу. Борода-то теперь не по жизни... - Он махнул рукой в сторону коня: - Видали, каким красавцем стал наш Сокол? И умница. Где поставлю, там и стоит как вкопанный. А бегает - вихрем!..
Иван Агапович был оживлённый.
Я не мог от Сокола отвести глаз. Большое серое тело его серебрилось на солнце. Красавец!
- У нас теперь конеферма в колхозе - любо посмотреть, - хвалился Иван Агапович. - Нет такой во всём районе. Я там старшим. Приезжайте, Василий Николаевич, покажу...
Мы подошли к упряжке, и за нами привалила толпа любопытных, которых всегда много на базарах в праздничные дни.
- Вот глядите, товарищи, какой конь! Волк его совсем изуродовал, а Василий Николаевич вылечил. Да. - Он обнял меня рукой за плечи и продолжал: - А почему вылечил? Потому, что он учёный, ветеринарный доктор. Земляк. Сын плотника Николая Митрофаныча Воробьёва. Знаете? Садись, Василий Николаевич, порадуй старика. Прокачу с ветерком!
Мне стало как-то неловко от похвалы Ивана Агаповича, но чтобы не обижать его, я согласился немного проехаться. На корпусе и на ногах у коня я заметил неровные белые пятна: на тех местах, где были шрамы, выросли белые волосы.
Иван Агапович сел в тарантас справа от меня и, взяв в руки мягкие тесёмочные вожжи, чуть шевельнул ими. Конь сразу пошёл широким шагом.
- И не хромает? - спросил я.
- Нет, немного припадает правой задней, и то когда полной рысью пойдёт.
Мы выехали на широкую накатанную дорогу, которая вела за село, к пруду. До пруда было километра полтора. По этой дороге я бегал когда-то с ребятами на купание. Издали виднелась плотина и на ней раскидистые вётлы с пожелтевшими кронами.
Иван Агапович слегка натянул вожжи - и конь перешёл на рысь.
- А ну-ну, милок, пошевелись! - ласково и вместе с тем повелительно проговорил Иван Агапович.
Сокол сразу понёсся широкой рысью, и чем туже натягивал вожжи Иван Агапович, тем всё быстрее и быстрее бежал конь. Потом пришёл такой момент, когда конь разогрелся, и Иван Агапович с молодой удалью крикнул:
- Эге-ге-ге! Мила-ай! Надда-ай, родима-ай!
За тарантасом заклубилась пыльная завеса, как вода под винтом теплохода. Сокол полетел какой-то необыкновенной рысью. Он сразу стал как будто длиннее и бежал таким широким, плавным махом, словно летел на невидимых крыльях. Чёрный с блёсткой хвост вытянулся до тарантаса и струился кудрявыми волнами. Занавеска густой гривы рассыпалась и трепетала от ветра. Земля под тарантасом стремительно убегала назад, а ветер упруго, будто платком, бил в лицо. Только теперь я понял, что значит проехать "с ветерком". Чтобы не вылететь где-нибудь на ямке, я ухватился за тарантас и крикнул:
- Полегче, Иван Агапович, полегче! А то тарантас рассыплется!..
- Не рассыплется! - кричал вошедший в раж Иван Агапович. - Давай, давай, родимый! Держись, Ва-ася!
Обратно мы ехали шагом. Сокол порывался было перейти на рысь, но Иван Агапович придерживал его:
- Ну, спокойно, дурачок. Разгорячился. Бежать хочется? Меру надо знать.
Иван Агапович довёз меня до дому и, прощаясь, сказал:
- Мне бы моего Мишку в ветеринарный техникум отдать. Пусть учится дальше. Помоги ему, Василий Николаевич, подготовиться.
Я обещал помочь Мише, и мы всю зиму вечерами занимались с ним. Миша занимался усердно, и я был уверен, что он поступит в техникум. Но пришло лето сорок первого года, и все наши хорошие планы рухнули.
...Война ворвалась к нам в жаркий летний день, когда мы заканчивали покос и начали убирать ячмень.
В первый же день, в воскресенье, нас с Мишей вызвали в райвоенкомат и поручили новую работу.
На другой день, с рассвета, на большую базарную площадь привели из колхозов сотни лошадей. Их надо было осмотреть и принять в армию. Председателем приёмочной комиссии был майор Севрюков, сухопарый, подтянутый кавалерист.
Мы работали на площадке около базарных коновязей. Лошадей подводили по одной. Не было ни сутолоки, ни шума.
Разные тут были лошади: тяжеловозы шли в артиллерию, тонконогих скакунов в кавалерию зачисляли, а низкорослых, плотных лошадок определяли в рядовые обозники. Принятых лошадей отводили в кузницу на ковку. На фронт лошади должны идти "обутыми".
Недалеко от нас, около своих лошадей, привязанных к коновязи, стоял заведующий конефермой колхоза "Рассвет" Иван Агапович Владимиров - с виду сумрачный, седые усы опущены вниз. Когда очередь дошла до него, первым он подвёл Сокола. Несмотря на необычную обстановку, Сокол стоял совершенно спокойно, а как только я прикасался рукой до "щётки", желая поднять ногу и осмотреть копыто, конь предупредительно поднимал ногу сам и держал её в полусогнутом состоянии до тех пор, пока я не переходил к другой ноге.
- Эх, хорош конь! - с восхищением воскликнул майор Севрюков. - А ну-ка, проведите его шагом и рысью.
Провели Сокола шагом и прогнали рысью. От намётанного глаза кавалериста не ускользнули недостатки коня.
- Замечательный рысак. Но что-то он тянет правую заднюю... И почему у него белые пятна?
Майор Севрюков прощупал пальцами старые шрамы и спросил:
- Да он, кажется, уже ранен был?..
Я пояснил майору происхождение этих недостатков у коня.
- Значит, негоден. Придётся его оставить. Жаль.
- Да что вы, товарищ майор, - торопливо и горячо заговорил Иван Агапович, - это он немного прицапывает, как постоит. А если разойдётся, почти незаметно. Зато какая сила! И послушный.
Майор обернулся ко мне:
- Как ваше мнение, товарищ врач?
- Пожалуй, надо оставить.
Иван Агапович разволновался:
- Да что вы... Наш доктор его своими руками вылечил. Ему и дать Сокола. Пусть ездит. Такой конь нигде не подведёт. Он у меня ни огня, ни воды не боится.
Мы решили Сокола взять. Взяли и своего донора - Воронка. "На фронте он понадобится больше, чем здесь..." - подумал я. Только кличка у него какая-то странная - Воронок. По масти, он был совершенно белый. Видно, кто-то в шутку так назвал его.
На третий день мобилизации мы грузились в вагоны. Михаил Владимиров был со мной. Его зачислили в ту же часть, куда я был назначен старшим ветврачом. Мы очень довольны были. Хорошо с друзьями быть вместе. Особенно на фронте.
При прощании Иван Агапович обнял сына и вдруг часто-часто заморгал, будто пыль в глаза попала и они стали влажными.
- Ну, вот... Едешь, значит, на фронт... Вырос. Смотри у меня, работай как надо. И сердцем крепись. Не робей.
Обнялись мы с Иваном Агаповичем.
- Поблажки моему Мишке не давай. И побереги его. Он ведь один у меня.
Когда же воинский эшелон тронулся, Иван Агапович крикнул нам вслед: