К сожалению, я теперь уже не могу передать его содержание. У меня имелась копия этого письма, но она осталась среди моих бумаг в Петербурге. В свое время письмо на всех, его читавших, оставляло очень сильное впечатление.
Я лично передал письмо Николаю при входе в Александровский дворец и мог наблюдать, что царь очень озабочен. Он просил меня передать Распутину, что он исполнит просьбу подписавших письмо. Этот ответ я сообщил Распутину, Питириму и Штюрмеру, которые были им очень довольны. Мы ждали, что 9 января будет объявлен Государственной Думе манифест. Но ничего подобного не случилось. В этот день царь посетил Государственную Думу, но ни словом не обмолвился о предполагаемых реформах.
В ту же ночь по распоряжению министра внутренних дел у меня на квартире был произведен обыск. Меня арестовали. Какими-то путями Хвостов разузнал, что я передавал письмо Распутина, Питирима и Штюрмера царю. Узнав об этом, я много думал, не царь ли сам рассказал Хвостову об этом.
Меня заключили в отдельную камеру при Петербургском охранном отделении. Шестнадцать дней никто не знал, где я нахожусь. Мои родные также были в полной неизвестности. Охранная полиция передала мне предложение Хвостова в борьбе с Распутиным перейти на его сторону. Об этом я и слышать не хотел. Мой старший сын посетил императрицу и сообщил ей о моем аресте. Она была возмущена и заявила:
- Это революция! Хвостов позволил себе действовать против царя.
Председатель Совета министров Штюрмер и его секретарь Манасевич-Мануилов тоже были очень озабочены. Мануйлов ночью вскочил с кровати и воскликнул:
- Тогда они и меня могут арестовать!
Хвостов свои меры предпринял совершенно неожиданно. Распутин был взбешен и не мог себе простить, что он провел Хвостова в министры. Мое положение было довольно угрожающим. Хвостов собирался легальным образом отправить меня на тот свет. Он достал подложные документы, которые должны были меня изобличать как шпиона. Документы были переданы военному суду, и без малого приговор состоялся бы. К счастью, я сумел доказать, что приписываемую мне переписку с вражескими агентами я не мог вести. Вследствие этого обвинение отпало.
Через шестнадцать дней я был освобожден, но получил распоряжение в двадцать четыре часа оставить Петербург и выехать в Нарымский край в ссылку. Днем позднее моей семье также было предписано следовать за мною в Сибирь. К счастью, царица могла еще заблаговременно заступиться за мою семью и ссылка моей семьи была отменена. Царь в это время находился в ставке.
После его возвращения в Петербург Хвостов поспешил представить ему совершенно извращенный доклад по делу Илиодора и моего ареста. Он старался всю ответственность свалить на Белецкого и Ржевского; между тем Распутин уже успел ознакомить царя с действительным положением этих дел. Он делал вид, что верит Хвостову, и последний был уже убежден в своей победе. Между тем царь отдал распоряжение о моем возвращении, которое меня застало в Твери. Сосланному же одновременно со мною моему брату с его сыном пришлось проделать всю дальнюю дорогу в Сибирь. Меня сопровождала в дороге моя собственная, состоящая из десяти человек охрана, так как я опасался, что Хвостов мог распорядиться покончить по дороге со мной.
После моей ссылки в Сибирь я по распоряжению царя был причислен к двору?! Николай II считал меня секретарем Распутина. Он не желал, чтобы кто-нибудь помимо его воли наблюдал бы за моею деятельностью. Это знал Хвостов. Что, несмотря на это, Хвостов все же счел возможным меня арестовать и сослать, царь считал возмутительным.
Все же во время разговора с Хвостовым царь держал себя в высшей степени любезно. Хвостов понятия не имел о недовольстве им царя. Прием его царем продолжался два часа. Но когда Хвостов вернулся домой, он нашел уже там его ожидающий запечатанный пакет с распоряжением царя об его отставке. Он сомневался даже в подлинности приказа, так как только что царь был так любезен с ним. Хвостов немедленно поехал в Царское Село, чтобы говорить с царем, но не был им принят.
Дома его ждала новая неприятность. Его вызывал к себе председатель Совета министров Штюрмер. Хвостов направился немедленно к нему. Здесь он узнал, что царь велел отнять у него все его ордена и сослать на шесть месяцев в его имение. В тот же вечер Хвостов[4] оставил Петербург. Еще до его отъезда на его квартире был произведен обыск, при котором по желанию Штюрмера присутствовал также я. Мы нашли много документов, важных бумаг и переписки. Среди них находились также письма царя, царицы и Распутина. Они были все сожжены.
Ржевский был одновременно со мной сослан в Нарымский край. До его отъезда Хвостов велел его доставить в свой рабочий кабинет и там надавал ему несколько оплеух.
По совету Распутина Штюрмер был назначен также министром внутренних дел. Распутин потребовал от Штюрмера новой должности для полковника Комиссарова. Его назначили градоначальником в Ростов-на-Дону. Белецкий надеялся получить должность генерал-губернатора в Иркутске, но Распутин уговорил его остаться в Петербурге, обещав ему устроить специальное министерство полиции. Пока Белецкий был назначен сенатором. Что же касается генерала Беляева, то в исполнение данного ему Распутиным обещания он был назначен военным министром. Но в это время Распутина уже не было в живых.
Я еще должен заметить, что Хвостов имел особую причину быть мною недовольным. В 1915 году я вручил члену Государственной Думы князю Геловани документы, из которых усматривалось, что Хвостов занимался организацией еврейских погромов. Эти документы я получил от Белецкого за обещание устроить его министром внутренних дел. Геловани передал полученные от меня документы члену Государственной Думы Керенскому, который позаботился об их распубликовании. Эти документы вызвали большой шум.
Керенский вел в Думе ожесточенную борьбу против реакционных партий и не упускал ни одного случая, чтобы выступить против них. О событиях в Государственной Думе нас регулярно информировал член Думы Караулов.
Долголетний министр юстиции Щегловитов имел очень вредное влияние на царя. Он старался с особенной настойчивостью доказывать ему, что все евреи заражены социализмом. По его мнению, их следовало поставить в такое положение, чтобы у них пропала всякая вера в социализм. Убийство мальчика Ющинского дало повод Щегловитову и другим врагам евреев начать против Бейлиса знаменитый ритуальный процесс. Но этот процесс не дал ожидавшихся последствий, а наоборот, они были весьма неприятны для самих зачинщиков процесса.
Распутин ненавидел Щегловитова и нападал на него, где только мог. Щегловитову, знавшему влияние Распутина на царя, приходилось нападки и обиды со стороны Распутина молча проглатывать. Распутин упрекал Щегловитова в бессердечности и язвил над тем, что он теперь состоял членом «Союза Архангела Михаила», между тем как он раньше был социалистом.
Когда затевался процесс Бейлиса, то Распутин открыто заявил Щегловитову:
- Ты проиграешь процесс, и ничего из него не выйдет.
Еще до окончания процесса Распутин уже предсказывал оправдание Бейлису. «Евреи не нуждаются в крови христиан, это я знаю лучше, чем ты», - уверял он министра юстиции.
После своего увольнения Щегловитов обратился к Распутину с просьбой помочь ему снова стать министром. Распутин ответил ему довольно грубо, что только после его смерти он может рассчитывать на министерский пост. После смерти Распутина Щегловитов действительно сделался на короткое время председателем Государственного Совета.
Когда по случаю процесса Бейлиса началась страшная травля евреев, я просил Распутина повлиять на царя о прекращении этой ужасной травли. Он неоднократно старался заговорить с царем по поводу процесса Бейлиса, но всегда получал ответ не затрагивать этого вопроса. Такое отношение царя сильно не нравилось Распутину. Он предполагал, что царь имел особые причины обращать большое внимание на науськивания Щегловитова.
Во время переговоров с министрами относительно необходимости облегчения положения евреев, приходилось часто выслушивать ответ: «Гурлянд этого не хочет».
Этот господин Гурлянд играл странную роль. По рождению своему еврей, сын раввина в Одессе, перешедший уже взрослым в христианство, он сделался страшным юдофобом и сумел завязать хорошие отношения с министрами. Как раз в то время он был главным редактором правительственной газеты «Россия». Он поддерживал открыто партию старого двора и агитировал против молодого двора.
Несмотря на это, он имел сильное влияние на царя в еврейском вопросе. Я подозреваю даже, что фактическим застрельщиком процесса Бейлиса был Гурлянд. Во всяком случае он был неофициальным руководителем по этому поводу проводимой антиеврейской пропаганды. Совещания о том, как использовать этот ритуальный процесс вообще в борьбе с еврейством, состоялись на его квартире.
Единственный обвиняемый Бейлис был оправдан, но в связи с этим процессом были привлечены к ответственности за превышение власти и другие противозаконные деяния начальник Киевской уголовной полиции и другие полицейские чины. Их приговорили к довольно суровым наказаниям.
Делегация, состоявшая из московского раввина Мазо, киевского сахарозаводчика Льва Бродского и петербургского финансиста Герасима Шалита, обратилась ко мне с просьбой об исходатайствовании помилования осужденных. Я добился этого.
При этом случае я должен отметить, что не только сам Герасим Шалит, но и остальные члены его семьи всегда охотно отзывались на обращаемые к ним просьбы о помощи нуждающимся своим единоверцам.
Непостоянство царя отзывалось очень неприятным образом также в еврейском вопросе. Хотя он и был преданным другом Распутина, врага реакционных союзов, он все же одновременно был беспрекословным последователем этих же союзов. Поэтому Распутин не осмеливался открыто нападать на эти организации, хотя он при каждом удобном случае старался им вредить. По моему совету он уговорил царя прекратить выдачу сумм для поддержки известного реакционного деятеля Пуришкевича. Когда Пуришкевич узнал, что виновником прекращения этих ассигнований являюсь я, он стал моим злейшим врагом.
Впрочем, Пуришкевич имел еще другую причину ненавидеть меня и Распутина. В руководимом им «Союзе Архангела Михаила» играл большую роль дружественный мне прокурор Розен. Все поступающие в «Союз» жалобы на евреев поручались ему для проверки. Я добился того, что эти жалобы Розеном передавались сперва ко мне. Могущие иметь для евреев нежелательные последствия жалобы мною сжигались и только самые безобидные передавались обратно в «Союз».
Пуришкевич начал подозревать Розена. С большим портфелем, набитым жалобами на евреев, его проследили около моей квартиры. После этого он был смещен с должности секретаря «Союза Архангела Михаила». Для него это была потеря небольшая, так как он от меня получал в месяц две тысячи рублей и имел еще другие доходы.
Розен объяснил мне секрет успеха у царя реакционных провинциальных губернаторов. Если губернатором назначался ставленник «Союза русского народа», то со всех сторон России от отделов «Союза» поступали царю благодарственные телеграммы. Я сблизился с председателем московского отделения «Союза», Орловым. За приличное вознаграждение он согласился распорядиться посылать благодарственные телеграммы царю также по случаю назначения рекомендованных Распутиным министров. Все расходы, конечно, покрывались мною.
Друзья Распутина часто шутили, что Распутин имеет свой собственный совет министров, значительно дельнее и положительнее царского совета. Но этот «совет министров» имел ту особенность, что состоял исключительно из дам.
Старая Головина была, так сказать, президентом. Она поддерживала Распутина своим именем и авторитетом среди петербургского высшего общества. Ее дочь, Маня, служила посредницей между Распутиным и высшим духовенством. Вырубова в исключительной мере способствовала при назначениях министров. Придворная дама Никитина поддерживала связь с председателем Совета министров. Одна из сестер Воскобойниковых работала во дворце, а другая поддерживала важные знакомства в руководящих военных кругах. Акулина Лаптинская служила сыщиком Распутина. Она снабжала его всеми новейшими сплетнями и секретами; единственный ее недостаток был тот, что она не была достаточно надежна и работала также на врагов Распутина. Прочие дамы исполняли самым добросовестным образом все поручения Распутина и служили ему душой и телом.
К кружку его влиятельных поклонниц принадлежала также красивая фрейлина императрицы г-жа ф. Ден, по рождению немка и замужем за немцем, русским морским офицером. Особенно она почитала Распутина за его пропаганду мира, но была и так ему очень предана.
При встречах во дворце Распутин и госпожа ф. Ден совершенно не разговаривали, но часто виделись на квартире его подруги Кушиной, которую он называл «красавицей». Там же часто устраивались веселые интимные вечера, на которые иногда приглашали и меня.
Однажды один из гостей обратился к Распутину с вопросом, почему он больше симпатизирует немцам, а ненавидит англичан и французов. Изрядно выпивший Распутин дал совершенно неожиданный ответ.
- Не могу я любить французов, - пояснил он, - потому что я знаю, что они не могут полюбить меня. Они республиканцы и революционеры, и я им кажусь смешным. Я могу работать только с монархистами. Но монархисты не должны никогда воевать между собой и всегда хорошо между собой уживаться. Поэтому Россия должна как можно скорее помириться с Германией.
Это, конечно, не был исчерпывающий ответ Распутина по поводу его враждебности к войне. Но он ясно показал, что Распутин сознавал не только свою власть, но и ее пределы.
С тех пор как Распутин возымел решающее значение при назначении министров, он постоянно искал подходящих кандидатов. Так как личные качества протеже ему были мало известны, то выбор кандидатов для него был очень затруднительным. Поэтому он постоянно обращался ко мне с просьбами указать подходящих лиц для одного или другого министерского поста. Часто это было весьма затруднительно. Наша задача осложнялась еще тем, что многие из намеченных нами кандидатов, зная колеблющийся характер царя, сами отказывались от предлагаемых им назначений.
Особенно сложным становилось дело в последние годы царствования Николая II. Часто случалось, что царь телефонировал Распутину, требуя немедленно указать кандидата для какого-либо освобождающегося поста министра. В таких случаях Распутин просил царя обождать несколько минут. Возвращаясь к нам, он требовал назвать необходимого кандидата.
- Нам нужен министр, - восклицал он взволнованно.
Недалеко от телефона происходила тогда конференция, на которой иногда участвовали даже племянницы Распутина, между тем как царь ждал у телефонной трубки. Однажды Распутин во время разговора с царем сказал нам:
- Нам требуется генерал.
Случайно присутствовавший при этом мой сын Семен назвал фамилию Волконского, хотя тот и не был генералом, а товарищем председателя Государственной Думы. Распутин назвал фамилию царю. Вскоре после этого Волконский был назначен товарищем министра внутренних дел.
Если выбор был особенно затруднительным, то нам приходил на помощь Манасевич-Мануйлов. Он, конечно, старался проводить своих людей. По его совету был назначен Штюрмер председателем Совета министров. Манасевич-Мануйлов рекомендовал нам Штюрмера как «старого вора и жулика» и ручался за то, что Штюрмер исполнит все наши пожелания.
В первую очередь мы искали людей, согласных на заключение сепаратного мира с Германией. С Штюрмером мы долго торговались. Только тогда, когда нам казалось, что он достаточно подготовлен, последовало его назначение. Я выступал за него потому, что он был еврейского происхождения. Его отец воспитывался в первой школе раввинов в Вильне, потом крестился и сделался преподавателем гимназии. Потом он получил дворянство. Первоначально он имел другую фамилию и только потом стал называться Штюрмером. Я предполагал, что председатель Совета министров не станет возражать против уравнения в правах евреев, и не ошибся.