Следствием этого было, что уже на другой день Трепов должен был оставить должность министра-президента, которую он занимал не более недели. Совершенно неизвестный князь Голицын назначался министром-президентом. Его самого это изумило больше всего.
Протопопов был очень доволен. Но через несколько дней он меня очень неприятно изумил. Он рассказывал, что министр юстиции Добровольский на первом же заседании кабинета предложил сослать меня в Сибирь, так как я мешаю работе министров и им не подходит быть зависимыми от меня.
Протопопов ответил, что обсуждение подобного рода предложений он не может допустить. Я являюсь причисленным ко дворцу, и царь выразил ему свое желание, чтобы моя деятельность не нарушалась бы вмешательством полиции. Этим вопрос был исчерпан.
Вопреки установившемуся обычаю этот кабинет не представлялся царю. Князя Голицына царь не принял ни разу. Но все вновь назначенные министры последнего кабинета считали своею обязанностью представиться Вырубовой, так как в те времена было очень важно заручиться ее поддержкой.
Хотя при дворе царствовало благоприятствующее Распутину стремление к мистическим чудесам, все же Распутину не сразу удалось занять свое влиятельное положение. Для этого ему понадобилось целых пять лет. И только во второе пятилетие его влияние достигло наивысшей силы. К достижению своей цели он стремился с большой настойчивостью и упорством, пользовался для этого всеми в его распоряжении имевшимися средствами и умел великолепно использовать людей, которые сами хотели сделать его своим орудием.
Злоба царской родни против Распутина была вызвана не дружбой царя к сибирскому бродяге, а главным образом тем, что рушились планы, намеченные некоторыми великими князьями. Как уже говорилось, приближение Распутина к царскому двору состоялось при благожелательном отношение черногорок, супруг великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича. Он был только одним из предсказателей, которыми в то время был переполнен царский дворец. По всей России шла погоня за подобного рода людьми, и члены царской семьи принимали самое живое участие в этой погоне за чудотворцами.
Великие княгини Анастасия и Милица допустили большую ошибку, приблизив Распутина к царскому двору. Он оказался сильнее и умнее своих предшественников и конкурентов, в которых в то время недостатка не ощущалось.
Несколько лет Распутин пользовался горячим участием обеих великих княгинь, но почувствовав, что для удержания своей власти он больше в них не нуждается, он от них отвернулся. К тому побудили его две причины. Разногласия между старым и молодым дворами становились все более явными, и великие князья открыто перешли на сторону вдовствующей императрицы. Поэтому Распутин счел нужным с ними расстаться. Кроме того, за это время сильно возросло его самосознание и он почувствовал, что более не нуждается в посредниках с царской четой. Поддержка с их стороны стала излишней. Он был уже властелином.
Николай Николаевич, став злейшим врагом, повел против него отчаянную борьбу. Одним из опаснейших орудий борьбы являлось распространение гнусных слухов, бросающих тень на царскую семью. Но это средство оказалось безвредным. Безрезультатно кончались также покушения на Распутина. Даже неограниченные полномочия Главнокомандующего русскими армиями не помогли Николаю Николаевичу сломить власть Распутина.
...Власть Распутина все росла, и ему наконец удалось победить своего страшного врага.
Когда родственники царя убедились, что не в силах устранить всесильного Распутина, то всю свою злобу они направили против царской четы. Вдовствующая императрица всю свою жизнь мечтала о возведении на российский престол своего любимого сына Михаила.
Рождение наследника разбило эту мечту. Свою ненависть против царствующей императрицы царица-мать не скрывала. Разногласия между обеими увеличились еще и тем, что царица имела сильную волю и не разрешала командовать собой. Разочарованные в своей надежде командовать слабовольным императором, великие князья были возмущены самомнением царицы и выражали свое недовольство в разных формах. Все это в высшей мере раздражало царицу и приводило ее в состояние разъяренной львицы, защищающей своего детеныша до последнего.
В борьбу с великим князем скоро были замешаны общественность, войска и, наконец, широкие массы народа.
Но не все великие князья приняли в ней участие. Двоюродные братья царя: Кирилл, Борис и Андрей, сыновья великого князя Владимира, оставались в стороне и не могли быть вовлечены в борьбу.
Не без основания утверждаю, что революция, повлекшая за собой отречение царя, была задумана сверху. Родственники царя в борьбе с Распутиным первые прибегали к употреблению оружия. Выстрелы Юсупова и великого князя Димитрия Павловича попали не только в Распутина, но и в царскую чету. Недолго пришлось ждать, и борьба из дворцов вырвалась на улицу.
Надежды убийц Распутина - его убийством устранить его влияние - не оправдались. После смерти Распутина его влияние продолжало расти. Объятый ореолом мученичества Распутин в глазах царя и царицы сделался действительно святым. Они всеми мерами старались и после его смерти следовать его указаниям.
Царица собирала все направленные ей и царю письма и записки Распутина, а также все его пометки и хранила их. После начала февральской революции, считая свое собрание в опасности, передала мне на хранение.
Убийство Распутина не привело борьбу великих князей против царской четы к концу, но еще больше ее ожесточила. Образовался настоящий заговор, во главе которого стал тесть Юсупова, великий князь Александр Михайлович. К нему присоединились все великие князья, за исключением ранее упомянутых трех сыновей великого князя Владимира.
Предполагалось объявить царя помешанным, царицу сослать в монастырь и до совершеннолетия наследника провозгласить Николая Николаевича регентом. Но этот план был скоро оставлен и заменен другим, по которому предполагалось на престол возвести царицу-мать, а наследником престола объявить Михаила.
Все эти планы обсуждались до того открыто, что политической охране не стоило никакого труда следить за ними. Частая переписка между великими князьями только подтверждала переговоры. Женские члены царской семьи принимали также весьма деятельное участие, и они служили постоянной темой бесед в петербургских салонах.
Царь был хорошо осведомлен о затеянном против него заговоре, но не принимал никаких мер. Причиной тому было то, что в своем предсмертном письме Распутин просил царя его убийц оставить безнаказанными.
Воля Распутина была для царя священна. Он ограничился командированием великого князя Димитрия Павловича на фронт и ссылкою Юсупова в его имение. Это только подбодрило великих князей в их деятельности. Царь почти ежедневно получал от своих родственников письма с угрозой низвержения с трона. Разрыв между царем и его родственниками стал явным, и он перестал их принимать.
Александр Михайлович однажды явился в Царское Село в сопровождении своих обоих сыновей, которые тоже участвовали в убийстве Распутина. Царица отказывалась его принять, но наконец согласилась на его настойчивые просьбы. Она в этот день чувствовала себя нездоровой и приняла его в своей спальне. Так как можно было ожидать со стороны великого князя некорректного поведения, то царь с двумя дочерьми остался в соседних апартаментах.
Когда Александр Михайлович начал говорить с царицей угрожающим тоном, в спальню явился царь с дочерьми. Он был совершенно спокоен и ко всему готовым. Великий князь пришел в сильное смущение и бормотал, что необходимо только уволить Протопопова и сменить весь состав кабинета.
В этот день я как раз приехал в Царское Село с дочерьми Распутина, которые должны были получить свои меховые пальто. Девушки вместе с младшими дочерьми царя, Марией и Анастасией, направились в комнаты, отведенные для великой княгини Елизаветы, я же пошел в находившийся во дворе Серафимовский лазарет. Скоро туда явилась страшно возбужденная Вырубова и рассказала мне о происшествии в царской спальне.
Я отвез домой сильно взволнованных дочерей Распутина и отправился к Протопопову. Он велел соединить себя по телефону с царским дворцом и беседовал приблизительно целый час с царицей на английском языке. Он настаивал на необходимости принять энергичные меры против Александра Михайловича, но не мог добиться на то согласия царицы. Был только отдан строгий приказ больше не принимать ни одного великого князя.
Распутин имел привычку ежедневно в десять часов утра по телефону разговаривать с Царским Селом. После его смерти Протопопов продолжал эти телефонные разговоры. Он старался во всем поступать по примеру Распутина. Но так как он не был осведомлен столь хорошо в действиях Распутина, как я, то он просил меня присутствовать на этих беседах, чтобы в случае надобности дать ему соответственные указания.
Злоба великих князей к царю не погасла даже после его отречения. Царская семья и после этого оставалась совершенно одинокой. Только несколько лиц из ближайшего окружения остались до конца верными царской чете. Отречение царя первоначально казалось великим князьям для них благоприятным. Они думали тогда, что революционные настроения скоро улягутся и опять будет на престоле восстановлена династия Романовых. Только потом им пришлось признаться, насколько они ошибались.
После свержения царской власти ко мне на квартиру явились солдаты и искали бывших министров Протопопова и Штюрмера, но никого не нашли и ушли. Тогда ко мне явилась моя старая приятельница, госпожа Тарханова, и сообщила мне, что Керенский требует моего немедленного отъезда из Петербурга. Я предпочел остаться, но переехал в скромную гостиницу, владелец которой меня знал и где я провел спокойно два дня, пока меня там не разыскали солдаты.
Их предводителем был молодой человек, в котором я узнал студента Бухмана, и который по моей протекции был принят на юридический факультет. Оказалось, что Бухман добровольно вызвался меня найти, так как он знал меня лично. В гостинице я был прописан под фамилией Шифмановича. Бухман узнал меня и, вытащив свой револьвер, объявил меня арестованным.
- Что ты хочешь от меня? - спросил я.
- Вы не хотели принять меня на медицинский факультет, - ответил он, - но я знаю все ваши с Распутиным проделки и объявляю Вас арестованным.
Мне не оставалось ничего другого, как предаться моей участи. На грузовике меня отправили в казармы. Там я узнал, что Питирим и Штюрмер были арестованы и находились в заключении в Александро-Невском монастыре. Скоро направили туда также меня.
Штюрмер выглядел очень озабоченным и испуганным. Из монастыря нас препроводили в Государственную Думу, около которой собралась большая толпа, раздались замечания: «Вот притащили Митрополита Питирима и секретаря Распутина - Симановича».
Молодой помощник присяжного поверенного Каннегисер принял нас. Не знали, куда нас поместить, но потом решили запереть в ту же комнату, где уже находились все члены кабинета министров.
- Почему я арестован, - спросил я, - вы же знаете, что я занимался исключительно улаживанием еврейских дел?
- Вы содействовали незаконным образом многим лицам, - гласил ответ, - поэтому вам придется ответить.
После нескольких часов меня вызвали к членам Думы Крупенскому и Маркову III; там я застал всю мою семью и дочерей Распутина. Всех их арестовали на моей квартире.
Они сетовали, что подобно мне были арестованы двумя студентами, которым я исходатайствовал доступ в университет. На столе перед Марковым III я увидел все мои драгоценности, которые были взяты из моего несгораемого шкафа. Вещи имели громадную ценность. Оба члена Думы заявили, что драгоценности реквизированы. Мой сын Семен потребовал составления описи драгоценностей, но был выброшен из комнаты. После этого увели также меня. Что сталось с моими драгоценностями, мне неизвестно, но я полагаю, что они остались в карманах обоих депутатов.
Ночью меня допрашивали и засыпали вопросами о деятельности Распутина и жизни царской семьи. Я избегал исчерпывающих ответов и заявил, что был простым придворным ювелиром и, благодаря этому положению, имел изредка возможность помогать моим единоверцам.
Утром мою семью освободили. Адвокат Слиозберг обжаловал Керенскому мой арест, указав, что я могу быть привлечен только в качестве свидетеля. Распоряжением Керенского меня из комнаты арестованных министров перевели в одну ложу, в зале заседаний Думы.
В зале царил страшный беспорядок. Все кричали и спорили между собой. Через моего сына Слиозберг передал мне, чтобы я не тревожился о своей участи, так как евреи найдут пути теперь помочь мне. Я подписал составленную Слиозбергом на имя Керенского телеграмму, в которой говорилось, что я занимался только еврейскими делами и никаких противозаконностей не допускал. Член Думы Геловани раньше как-то пригласил меня и просил освободить его друга, адвоката Переверзева, от слежки за ним охранной полиции. Это мне удалось исполнить, и я рассчитывал, что близкий друг Геловани Керенский исполнит теперь мою просьбу.
Керенский нашел мою жалобу правильной. В тот самый момент, когда мне сообщили об этом, к Думе подошел морской экипаж во главе с великим князем Кириллом, чтобы заверить временное правительство в своей верности. К ним вышел председатель думы Родзянко, встреченный очень восторженно. Член Думы Чхеидзе прыгнул на стол и произнес очень сочувственно приятную речь. Из всей его речи мне запомнились лишь слова:
- Граждане, вы помните, что здесь на улице стоял городовой. Вы и я, мы все боялись его. Николай II был царем Божьей милостью, но мы его сменили. Ур-р-а!
Арестованные полицейские и жандармы, которые тоже находились в думской ложе, громко протестовали против выражений Чхеидзе. Некоторые бросили даже в него пустыми бутылками и консервными банками. Я также присоединился к протестующим. Меня сочли за зачинщика и отправили в Петропавловскую крепость. Остальные арестованные были отправлены в Кресты. Мои сыновья обратились к известным еврейским политикам, которые играли большую роль в деле революции. Они не очень охотно хотели взяться за мое дело, так как им не улыбалось, что общественность могла узнать об их прежних отношениях ко мне. Но им все же было трудно отказать мне в помощи, и я был из крепости переведен в Кресты, где режим был мягче и где мне скоро стали предоставляться всякие облегчения. Министр юстиции Переверзев посетил меня в тюрьме. Он дал мне понять, что я при царском режиме мог очень легко собрать громадное состояние. Но он еще не сформулировал обвинение против меня и собирается это сделать в ближайшие дни. После этого ко мне явился адвокат Фейтельсон и предложил мне устроить мой перевод в Петербургский арестный дом.
- Мы потом арестуем Вашу жену, - сказал он. - Она будет числиться заложницей. В арестном доме вы сможете довольно спокойно передвигаться. Мы вас не занесем даже в списки заключенных. Арест ваш официально будет мотивирован вашим побегом из Крестов.
План был хорош. Получив согласие моей жены, я тоже согласился. Я потребовал возвращения арестованных драгоценностей, но они не нашлись.
В арестном доме я завязал знакомства для моего освобождения. Мы условились, что мне за это придется заплатить двести тысяч рублей. Деньги были вручены Переверзеву. Я был свободен. Я обязался подпиской, что немедленно оставлю Петербург. Но этого обязательства я не исполнил.
Вскоре было отдано распоряжение, которым преследование членов царской семьи, великих князей, придворных и других, близко ко двору стоявших лиц, прекращалось. Я также находился в числе этих лиц, но распоряжение о моей высылке из Петербурга оставалось в силе. За его отмену мне пришлось заплатить моему поверенному сорок тысяч рублей. Эту сумму потребовал за свои «хлопоты» Соколов, который в то время был членом петроградского совета рабочих депутатов.