Чтобы совершить эту поездку без риска, мне пришлось прибегнуть к хитрости. Я изобразил поломку руки и велел сделать перевязку, к которой была прикреплена надпись, что снять перевязку разрешается только в определенный день. Кроме того, я имел врачебное свидетельство, которое удостоверяло поломку. В повязке я спрятал тысячу каратов бриллиантов и миллион рублей наличных денег. Мне удалось пробраться в поезд, отвозивший украинских инвалидов, и я благополучно добрался до Харькова. Оттуда я отправился в Киев, где находился мой злейший враг, член Думы и убийца Распутина Пуришкевич. От близких к нему братьев Акацатовых я получил предупреждение, что Пуришкевич намерен прикончить меня. Я просил командующего северной армией графа Келлера, с которым я в Петербурге находился в хороших отношениях, уберечь меня. Он успокоил меня, дал мне воинскую охрану и посоветовал мне обратиться к двоюродному брату Скоропадского, генералу Всеволожскому, который в то время командовал группой войск северной армии.
Генерал любезно обещал меня защитить от Пуришкевича и сделал мне предложение вступить в его отряд. На Пуришкевича Всеволожский смотрел довольно косо. Он не мог ему простить, что, несмотря на свои монархические убеждения, он осмелился в деле Распутина выступить против царя.
Всеволожский отстаивал мнение, что во главе белой армии должен находиться один из великих князей - этим поднялся бы престиж монархии. Он предлагал великого князя Андрея Владимировича. Но генерал Деникин не согласился. Он велел Всеволожского арестовать и выслать. Только после поражения Деникина Всеволожскому удалось устроиться в армии Врангеля.
Во время одного торжественного обеда в гостинице Ротс Всеволожский рассказал мне, что северная армия совершенно отделилась от остальных частей добровольческой армии. Она сильно заботится о военной дисциплине и не допускает еврейских погромов и грабежей, между тем, как южная группа, при которой находился также Пуришкевич, только этим и занималась. Но вследствие этого, северная группа сильно материально нуждается. Генерал Всеволожский предложил мне заботиться о сборе средств для северной армии. За это и впредь обещал заботиться о том, чтобы в районе его армии не было грабежей и погромов.
Это предложение поступило как раз кстати. Мы опасались погромов. Киев в эти дни был сборным пунктом всех реакционных элементов, которые собирались отомстить евреям за революцию.
Для содержания северной армии требовались очень большие средства, поэтому я предложил открыть в Киеве под защитой командующего северной армией казино. Киевским градоначальником был назначен бывший помощник начальника московской уголовной полиции Маршалк, который был нашим человеком. Поэтому у нас с полицией никогда не было никаких недоразумений.
Ежедневно казино давало до 10.000 английских фунтов дохода. Офицеры-администраторы наблюдали за порядком и спокойствием в залах казино. Кроме того, я устроил сбор среди богатых беженцев, который дал шесть миллионов.
Когда в Киеве был произведен набор в войска, то евреев назначили в северную армию, где они занимались службой по охране городов и еврейского населения против погромов.
Однажды ко мне явился Беляев, тот самый, который устроил сожжение тела Распутина. Он сообщил мне по секрету, что он командир находящегося в Киеве отряда черкесов. Два офицера южной группы армии во главе с Пуришкевичем собираются организовать еврейский погром и будто бы просили его не мешать им в этом. Другие офицеры группы, в том числе Бермонт-Авалов и политический советник группы Туган-Барановский - против погрома. Я переговорил с Туган-Барановским, и он заявил мне: «У вас самих имеются вооруженные люди, вы можете выступить против Пуришкевича».
С согласия графа Келлера и Всеволожского я послал двести вооруженных людей в предместье Подол, которое преимущественно населено евреями, и которому угрожала особенная опасность. Этот отряд состоял из евреев и только командир его был христианин.
В то время Пуришкевич распорядился уже расклеить погромные листки на улицах. Генерал Всеволожский приказал их сорвать. Я заботился о беспрерывном подвозе продовольствия и нам удалось не допустить погрома. Погромная агитация была воспрещена, а Пуришкевичу предложено в течение трех дней оставить город.
Положение было очень сомнительным. Для защиты еврейского населения намеченная воинская часть оставалась без смены. Скоро Скоропадский пал. Город заняли бандиты Петлюры, и я с моими сыновьями бежал в Одессу. Часть войск северной группы также была направлена в Одессу.
Когда выяснилось, что нет возможности удержать город против петлюровских банд, в штаб-квартиру северной группы явился граф Келлер и предложил пробиться на Кубань. Его штаб последовал за ним. Денежные суммы группы были уложены в чемоданы, которые офицеры отряда понесли на винтовках. Группа была уже готова к выступлению и только прибытия отряда полковника Чагина.
Авангард петлюровцев уже вступал в город. Он двигался по Фундуклеевской к Крещатику. Сразу не узнали, кто они. Генералу Келлеру было донесено, что по городу движется банда с погромными намерениями. Граф велел открыть по ней пулеметный огонь. Но банда оказалась частью петлюровского отряда. Граф Келлер понял, что он пропустил момент к отступлению, и приказал офицерам и солдатам распылиться по городу, а сам с адъютантом и денежными суммами направился в Михайловский монастырь. На предложение переодеться в немецкую форму и вместе с немцами оставить Киев, граф отказался расстаться с своей русской формой. Украинцы его обнаружили, арестовали и расстреляли вместе с адъютантом у памятника Хмельницкому, захватив денежные суммы северной группы.
Во время моего бегства в Одессу я находился в обществе ген. Всеволожского и н-ка его штаба Добрынского. Одессу охраняли добровольцы генерала Гришина-Алмазова.
Я остановился в гостинице «Виктория». Офицеры северной группы жили в «Коммерческой». При мне находились довольно крупные суммы денег, так как только деньгами и можно было что-нибудь добиться. По городу пошли слухи, что я много трачу. Однажды в мою дверь постучали. Двое вооруженных ручными гранатами людей ворвались в комнату, вручив мне письмо от известного грабителя Мишки Япончика, который в то время орудовал в Одессе во главе многочисленной банды. Бандит требовал от меня 15.000 рублей.
- Слушайте, - сказал я грабителям, - вы напрасно старались. - Я один из ваших. Пускай лучше Миша зайдет ко мне, и мы за стаканом вина все спокойно обсудим. Ржевский и Беляев, которых вы хорошо знаете, мои хорошие друзья, и мы совместно могли бы наладить хорошее дельце.
Удивленные тем, что мне известны отношения их предводителя Япончика к чинам генерала Гришина-Алмазова, Ржевскому и Беляеву, бандиты, получив от меня каждый по триста рублей украинками, смылись.
В кабаре еврейских артистов, которых содержал мой хороший знакомый Фишзон, я встретил Ржевского и Беляева. На вид они были большими друзьями. Я решил с ними подружиться, так как в противном случае, я не мог бы себя считать в Одессе в безопасности. Мы очень много пили. Во время беседы Беляев прошептал:
- Ты, Симанович, не бойся! При нашем уходе поднимется пальба, но для тебя не будет никакой опасности.
Закончив ужин, Ржевский не хотел идти пешком. Он взял извозчика и дружески с нами простился. При самой посадке в пролетку, Беляев вытащил свой револьвер и застрелил его. Ржевский даже не вскрикнул. Я спросил Беляева: «Почему ты его застрелил?»
- Я убил его потому, что он устроил заговор против Распутина, - ответил он.
Это была только отговорка. У Беляева были с Ржевским другие счеты. Ржевский поддерживал Япончика, с которым у Беляева возникли какие-то трения.
Убийство Ржевского, защитника Япончика, привело последнего в бешенство. Он узнал, что тот ужинал со мною и Ржевским в кабаре Фишзона и прислал туда двоих людей, которые обратились ко мне: «Не знаю ли я, где находится Беляев?» Я, не ожидая ничего худого, указал на него. Пришедшие, поблагодарив меня, под каким-то предлогом вызвали Беляева и на улице двумя выстрелами его прикончили.
Во время войны Беляев вместе со своим братом за какое-то преступление был приговорен к арестантским ротам. Его мать обратилась к Распутину и добилась царского помилования. В Петербурге Беляев посещал Распутина, который относился к нему благосклонно.
В то время Беляев состоял сотрудником «Нового Времени». После революции он был арестован и заключен в «Кресты». Там я с ним встретился. Он имел на голове повязку, и его руки были также поранены и перевязаны. Он сказал мне, что был арестован в Москве и при попытке бежать сильно избит.
Арест Беляева в Москве произошел так. В первые дни революции ему было поручено произвести обыск на квартире Штюрмера. Им были там обнаружены драгоценности, которые он присвоил. Об этом донес сын Штюрмера, и было приказано арестовать Беляева. Перед тем Беляев продал за сорок тысяч рублей похищенную из гроба Распутина икону с надписью царской семьи. Не зная о доносе Штюрмера, уверенный, что следователю все уже по делу иконы известно, он ему в этом деле добровольно признался. Поэтому против него было возбуждено второе дело за похищение иконы. Икону нашли у ее покупательницы, Екатерины Решетниковой, передали Керенскому. Дальнейшая судьба иконы неизвестна.
Как-то я в Одессе обедал с князем Нишерадзе, ген. Всеволожским и б. помощником московского градоначальника ген. Марковым (Модлем). Вдруг я увидел моего врага Пуришкевича. Я вскочил и вытащил свой кольт. Нишерадзе заявил Пуришкевичу, что он его зарежет, если только он тронет меня. Пуришкевич ответил, что он не только не собирается на меня нападать, но даже желает со мной помириться.
Накануне эвакуации Одессы ген. Марков предоставил в мое распоряжение пятьдесят мест на пароходе «Продуголь». С двадцатью вооруженными офицерами я отправился на баркасе разыскивать пароход. Пароход был переполнен русскими монархистами, полицейскими и жандармами. Оружие моих проводников заставило принять нас дружественно. Несколько молодых офицеров и полицейских хотели учинить на пароходе еврейский погром. При мне находились также трое моих сыновей, и я был в сильном волнении. Но сопровождающие меня офицеры северной группы успокоили меня, заявив, что они выступят в нашу защиту.
Уже выкрикивали: «Бей жидов!» Мы были единственными евреями на всем пароходе. Я вызвал весь мой отряд в двадцать человек на палубу.
К удивлению, мы увидели, что возбужденная толпа окружила известных журналистов Ефимова, Лутухина и Бонч-Бруевича и угрожала им смертью. Двоих первых они считали евреями, а последнего, как брата известного большевистского деятеля, большевистским агентом. Первых решили бросить за борт, а Бонч-Бруевича расстрелять.
Я разъяснил недоразумение. Офицеры извинились перед журналистами, но вопрос о Бонч-Бруевиче оставался открытым. Я спросил его, имеет ли он при себе деньги. У него оказалось около двух тысяч английских фунтов, и он согласился их жертвовать за свое спасение. Мы распределили среди офицеров и полицейских три тысячи французских франков и пятьсот английских фунтов; этим удалось переменить их настроение. Было решено от расстрела его отказаться, но после прибытия в Новороссийск передать его в распоряжение Деникинских агентов.
Выдача Бонч-Бруевича была поручена ген. Маркову, который однако в Новороссийске не отпустил его на свободу, а сообщил коменданту города, что едущие на «Продугле» офицеры и полицейские везут с собой похищенные с одесских складов войск Деникина товары. Обыск подтвердил заявление и виновные были арестованы.
В Новороссийск прибыл известный генерал Шкуро. Он еще числился командующим армией, но его армия уже не существовала. Его сопровождали только румынская капелла Гулеско и цыганский хор. От всей армии осталось только два трубача.
Горожане дали в честь Шкуро торжественный обед. Он высказал просьбу дать ему двести миллионов рублей для образования новой антибольшевистской армии, что нашло хороший отклик среди богатых купцов и финансистов, и они согласились собрать эту сумму. Бывший навеселе Шкуро проронил неосторожное выражение. Он жаловался на неблагодарность казаков. Разрешенные им грабежи гражданского населения до того обогатили казаков, что они потеряли всякое желание воевать против большевиков и разбрелись по своим станицам. Только румынская капелла и цыганский хор остались ему верными.
Это возымело действие холодного душа, и о сборе денег больше и речи не могло быть.
Явился в Новороссийск, покрытый славой своего похода против большевиков, генерал Мамонтов. Мне удалось с ним подружиться. Мамонтов рассказал мне, что он из похода привез много денег, но ему не хотелось бы, чтобы люди об этом узнали. Он просил меня разменять привезенный им от киевских сахарозаводчиков деньги на бриллианты. Они нуждались в деньгах, и должны были бы охотно пойти на обмен. Мамонтов доверил мне несколько миллионов рублей.
Деньги я спрятал в лавке моего знакомого Фельдмана и начал скупку бриллиантов. Мамонтов сам уговаривал сахарозаводчиков продавать свои бриллианты и направлял их ко мне.
Мамонтов объяснил мне, что он не желает, чтобы его товарищи узнали о его деньгах. Собственно, эти деньги следовало бы разделить между ним и его соратниками. Далее я узнал, что из Курска он вывез целый вагон золотых и серебряных риз, а также два ящика золота. Его войска отбирали драгоценности в церквах и у частных лиц, чтобы они не попали к большевиками. Мамонтов не желал делиться со своими людьми и этим вызывал много недовольства.
К несчастью, скоро в городе стало известно, что я скупаю бриллианты и драгоценности. Неожиданно ко мне явились два офицера из отряда Мамонтова и потребовали выдачи всех драгоценностей, заявляя, что они являются собственностью царской семьи. Я отказался, и они хотели отнять их насильно; защищаясь, я вырвал у одного из офицеров револьвер и ударил его по голове. На шум явилась из соседней комнаты моя охрана и избила нападавших. Мы вызвали коменданта города, который их арестовал. Мамонтов счел нужным для моего оправдания сообщить властям истинное положение вещей и извинился за поведение его подчиненных.
Однажды меня посетил мой старый знакомый Скворцов, б. издатель реакционного листка «Колокол». В Петербурге он занимался антисемитской пропагандой и хотел ее здесь возобновить. На мой вопрос, он откровенно заявил, что он этим хочет зарабатывать деньги. Поторговавшись, мы покончили на том, что я ему уплачу десять тысяч рублей, и он воздержится от своих выступлений. Получив деньги, он по секрету предупреждал меня относительно находившегося также в Новороссийске Пуришкевича.
Пуришкевич выпустил книгу «Убийство Распутина» (Книга эта вошла в «Дневник» В. Пуришкевича; цена 2 лата изд. «Ориент».) и продавал ее по пятнадцать рублей. Тысячу экземпляров он оставил для продажи в одном варьете. Явившись туда за получением денег и узнав, что я воспрепятствовал продаже, он возмутился и решил мне отомстить. С этой целью он собрал у себя своих единомышленников и предложил им меня убить. Среди приглашенных находился также мой хороший знакомый молодой князь Дадешкилиани, который известил меня. После я оставлял гостиницу только в сопровождении сильной охраны. Однажды на улице, на меня какой-то бандой было произведено нападение. Мы защищались, причем один из нападающих был убит, а остальные бежали.
Я пожаловался властям, с которыми я находился в хороших отношениях. В результате Пуришкевич был выслан. Спустя месяц он снова появился и собирался прочесть публичный доклад. Уверенный, что доклад будет враждебный евреям, я решил ему воспрепятствовать. Матрос Баткин в первое время революции сделался очень популярным своими лекциями и поэтому я предложил ему также выступить с публичным докладом. Выступавший охотно перед публикой, Баткин накануне резко выступил против Пуришкевича.
На его же докладе я собрал моих друзей, и мы приняли его очень враждебно. Забрасываемый разными предметами, он был лишен возможности говорить. На другой день ко мне явился Пуришкевич, в сопровождении двух офицеров, по-видимому, с целью меня прикончить. Но мне удалось скрыться через вторую дверь и спастись у приятеля коменданта. По его распоряжению Пуришкевича арестовали и выслали из города.
Спустя несколько времени, он опять появился в городе, но заболел тифом и был помещен в лазарет. Случайно он попал в тот же лазарет, в котором также лежал мой, больной тифом, сын. Но теперь уже никто не думал о старой вражде.
Врачебный персонал лазарета состоял исключительно из евреев, поэтому принятие в него Пуришкевича вызвало много толков.
Монархически настроенные сестры милосердия считали поэтому Пуришкевича, вследствие его перехода на сторону революционеров при отречении царя, изменником. В лазарете раздавались замечания, что не стоит о нем особенно заботиться. Но его сильный организм все же поборол болезнь, и он находился уже на пути к выздоровлению. Передавали, что две сестры во время припадка дали Пуришкевичу выпить холодное шампанское, и он скоро после этого умер.
Признаться, известие о его смерти я принял с большим облегчением. В один прекрасный день он все же мог убить меня.
Сказочное возвышение сибирского мужика может показаться причудами таинственных сил, управляющих судьбами людей. Стараются найти объяснение этому явлению, но в конце концов должны признать несостоятельность всех этих объяснений, так как этот случай является единственным в истории.