Распоряжения по хозяйству отданы, Турал поцелован в лоб и отправлен с гувернером в Пони-клуб – учиться благородной посадке в седле, мальчику из хорошей семьи без этого нельзя. Можно посвятить несколько минут утреннему кейфу.
Утренний кейф у Саадат происходил в гардеробной комнате, куда прислуге без особого разрешения заглядывать не позволено. В небольшом, уютном помещении, где по стенам – платья, на полу – коробки с обувью, а поверху – шляпы, всегда курились благовония, отлично скрадывавшие запах голландского табака. Первая утренняя папироса – одна из радостей жизни. И, как большинство жизненных радостей, запретная. Впереди длинный день, будет много забот, но уж десять-то минут можно себе презентовать?
Шелковые платья, туфли на каблуках, безумно прекрасные шляпы с перьями – всё это было абстрактным искусством. Ничего подобного респектабельная мусульманская вдова носить не станет. Разве что в европейском турне. Или перед зеркалом, наедине с собой. Но примерять наряды – отдельная радость жизни, вечерняя. До вечера еще нужно дожить.
По утрам Саадат просто курила и рассматривала в зеркало свое лицо. Настоящей женщине никогда не прискучит это занятие.
Она знала про себя: не красавица. Нос великоват, рот широковат, губы тонковаты. Разве что брови хороши, шелковистая кожа – ну и глаза, конечно: хоть по азиатским меркам, хоть по европейским. Женщины, даже приличные, подкрашивают ресницы, а ей не нужно. С такими глазами и бровями от чадры одна польза. Многократно проверено: верхняя треть физиономии действует на мужчин сильнее, нежели демонстрация товара целиком. Это было еще одной причиной, по которой Саадат в свое время решила исполнять роль ортодоксальной мусульманской матроны. Конечно, возмутительно, что женскому полу на востоке предписывается прятать лик, как будто он – какая-то непристойная часть тела, однако Саадат была уверена, что этот закон в древние времена придумали сами женщины. У мужчин не хватило бы мозгов.
Если тебе есть что показать, ты всегда найдешь возможность это сделать. Именно тому мужчине, который тебя интересует. И в тот день, когда особенно хорошо выглядишь. Пусть потом вспоминает, глотает слюни.
Резон этот, впрочем, не был главным. Хочешь жить в Баку и успешно заниматься нефтяным бизнесом – используй природные преимущества сполна. А принадлежность к женскому полу, особенно на Востоке, – огромное преимущество, Саадат была в этом уверена. Если бы, при ее характере, она родилась на свет горбуньей, то и тут придумала бы, как обратить это обстоятельство себе на пользу. Разумеется, в жизни бакинки-мусульманки есть определенные неудобства. Например, еще несколько лет назад считалось неприличным пойти в театр. Но сейчас в лучшем городском театре для дам вроде Саадат Валидбековой есть специальные ложи, плотно укрытые портьерами от нескромных взглядов. Если сидишь там в одиночестве, можно и к фляге с коньяком приложиться. Завидуйте, европеянки.
Рассмотрев во всех деталях лицо, Саадат положила папиросу и распахнула китайский халат.
Теперь, согласно ритуалу, надо было осмотреть фигуру. Повернулась боком, ущипнула живот, бедра. Нигде не висит. Теперь спиной. Аллах всемогущий, что это на левой ягодице? Неужто тот самый cellulite, о котором пишут в дамских журналах? Какой ужас!
Нет, всего лишь ямочка. Уф.
Саадат затянулась, с облегчением пустила вверх, к зарешеченному окошку вентиляции, тонкую струйку.
Что ж, по современным европейским понятиям фигура ладная и даже модная. Но бакинские ценители красоты (если б их, конечно, удостоили этого зрелища) сказали бы: «Фуй!» Худая, бюст скромный, бедра узкие. Когда Саадат шестнадцатилетней выходила замуж, была вовсе как ивовый прутик.
Юную дочь обедневшего бека выдали замуж удачно – не за вульгарного нувориша, каких в Баку расплодилось видимо-невидимо, а за ровню, человека из старинного рода, только состоятельного, что для аристократии стало редкостью. Городом теперь заправляли вчерашние аробщики, черпальщики и бурдючники-туллугчи, у кого хватило везения найти нефть и здравомыслия не свихнуться от счастья.
Саадат была невеста так себе. Мало того что тоща и без гроша за душой, так еще и попорчена образованием – проходила шесть лет в гимназию, где ее научили куче совершенно ненужных, более того – вредных для мусульманки вещей.
В самом деле, замужество могло считаться блестящим. Правда, Саадат, дурочка, ревела и в первые дни чуть руки на себя не наложила, потому что супруг был пожилой, слюнявый, брюхастый. Но девочка она была умная, с характером, всему училась быстро. И через некоторое время поняла, что ничего страшного – приспособиться можно. В сущности, Валид-бек Валидбеков был не монстром, а всего лишь старым сластолюбцем, падким на юных тоненьких девушек. Его возбуждал их ужас и трепет. А если ужаса и трепета не было, Валид-беку становилось неинтересно, весь его пыл пропадал. Как только Саадат сделала это открытие, замужняя жизнь сразу наладилась. Сальный пузырь перестал наведываться к ней в спальню, утолял свои смешные страсти где-то на стороне, а дома вел себя тихо и почтительно. Очень гордился перед обществом, что супруга у него такая культурная, может и по-русски, и по-французски, и по-немецки.
Когда обжорство и эротические похождения свели бека в могилу, Саадат обрела свободу. К двадцати трем годам она стала совсем умной. Уже не мечтала, что уедет в Париж или Лондон, где женщина может жить одна, ходить в оперу, появляться на людях с любовником. Уехать в Европу не штука, но что за жизнь без настоящего богатства?
После мужа ей достался прекрасный нефтеносный участок. Это была родовая земля Валидбековых. Муж палец о палец не ударил, чтобы разрабатывать промыслы – сдавал их в аренду за шестьдесят тысяч в год и был очень доволен. Но в двадцать три года Саадат хорошо понимала, что шестьдесят тысяч – не деньги. С арендатором она рассталась, взялась за дело сама и уже через два года имела втрое больше. Однако что значит «сама»? В Баку женщине заниматься нефтью невозможно. Это неженский город и неженский бизнес. Ни переговоры провести, ни сделку заключить, ни кредит выбить.
Но всякое препятствие, если правильно к нему отнестись, может быть использовано как пьедестал или трамплин. Саадат назначила главой своего предприятия Гурам-бека, который приходился покойному мужу кузеном. Человек он был никчемный, но представительный и очень удобный в обращении. За тысячу рублей в месяц ходил на задних лапах, как дрессированный пудель. И на совещании Совета нефтепромышленников посидит (прочтет по бумажке что велено), и в театр сопроводит (а потом тихо исчезнет), и в поездке пригодится (одна женщина путешествовать не может – это харам).
Пока был жив муж, Саадат одевалась по-европейски. Но, овдовев, со вздохом спрятала платья и шляпки в гардероб, обернулась восточной вдовой, чем вызвала всеобщее одобрение. Мусульманские нефтяные магнаты в большинстве своем мужланы и дикари, уж никак не джентльмены, но к женщинам, соблюдающим правила, привыкли относиться с почтением, это у них в крови. Очень полезно и то, что баба для них – существо глупое, неопасное. А значит, тебе сойдет с рук то, что никогда не спустили бы мужчине. Нужно только не зарываться.
За шесть лет самостоятельной жизни Саадат достигла очень многого. По объему добычи ее предприятие не входило ни в первую, ни даже во вторую десятку крупнейших нефтедобывающих фирм, зато по рентабельности, пожалуй, не имело себе равных. Настоящие цифры прибыли Саадат скрывала, занижала вдвое. Помалкивала и про резервные участки, купленные через подставных лиц. Там, в недрах щедрой апшеронской земли, ждали своего часа миллионы и миллионы пудов сладкого, черного, пахучего дурмана, без которого планета не может жить, как наркоман без опиума.
Вот вырастет сын, возьмет предприятие в свои руки – тогда можно будет развернуть компанию «Валидбеков-нёют» («Нефть Валидбекова») во всю ее настоящую мощь. То-то все ахнут.
Главная причина, по которой Саадат не пожелала жить на европейском приволье, звалась «Турал». Не шестьдесят, а шестьсот тысяч – нет, шесть миллионов в год оставит она сыну, чтобы с такого высокого постамента он мог завоевать весь мир. Потому что настоящий мужчина обязательно хочет завоевать мир, а Саадат намеревалась вырастить своего мальчика лучшим мужчиной на свете.
В богатых бакинских семьях отпрысков безбожно балуют, и вырастают они раскормленными, капризными. Поэтому многие скороспелые состояния так быстро, уже во втором или третьем поколении, разваливаются. А Саадат своего сына воспитывала с умом, строго. Знала, что главное – сызмальства закалить характер, остальное приложится. Когда шла с Туралом по улице и он начинал шалить, говорила ему слабым голосом: «Ах, Туралуш, что-то голова кружится. Возьми маму за руку, а то она упадет» – и малыш сразу чувствовал себя мужчиной, защитником. Заодно переставал безобразничать.
Еще очень важно для мальчика – научиться преодолевать страх, но при этом не пристраститься к риску. Обе эти крайности в жизни опасны, а для бизнеса губительны. Разумной храбрости, как всему на свете, можно научить. Чтобы победить боязнь, надо двигаться крохотными шажками, одерживать маленькие победы одну за другой. Взять ту же верховую езду. Однажды Саадат заметила, что Турал боится лошадей (выезд у нее, это правда, был чересчур лихой, из свирепых туркменских рысаков). Сначала купила карликового пони, ростом чуть выше табуретки. Бояться такого горбунка было совершенно невозможно, Турал катался на малютке с удовольствием. Теперь вот отдала сына в Пони-клуб, где лошадки уже побольше. А со временем, года через три-четыре, мальчик будет и на рысаках ездить. Весь фокус в постепенности.
Саадат беспокоилась, что ребенок растет без отца. В смысле без мужчины (покойный Валид-бек таковым считаться никак не мог). Из-за этого опасения, вероятно, перебирала со строгостью. Боялась вырастить маменькиного сынка, воздерживалась от нежностей. Хоть иногда прямо сердце разрывалось – так хотелось обнять, приласкать. Нельзя. По этой же причине – чтоб не баловали – с трех лет не подпускала к Туралу нянек, а служанок за сюсюканье наказывала. В конце концов придумала, как решить проблему – приставила к сыну правильного мужчину, гувернера. Теперь изредка позволяла себе роскошь: поцеловать Турала в лоб. Один раз, коротко.
Табака в папиросе оставалось еще на три или четыре затяжки, но Саадат мыслями уже переключилась с кейфа на заботы начинающегося дня.
Вечером предстояло трудное: переговоры со стачечным комитетом.
На предприятии «Валидбеков-нёют» никогда подолгу не бастовали, хозяйка умела поддерживать хорошие отношения с рабочими.
Дважды в год в сопровождении Гурам-бека она ездила в Персию вербовать рабочих-амшари, потому что они нетребовательны и почтительны к хозяевам. Каждого отбирала лично, после беседы. Чтоб был тихий, многосемейный, без дурного блеска в глазах. Платила Саадат всегда в срок и чуть больше, чем соседи. Особенно старательным давала премии. Если какое недоразумение или конфликт – сваливала вину на Гурам-бека и выступала примирительницей.
Но забастовка, начавшаяся месяц назад и постепенно распространявшаяся по всему Апшерону, наконец докатилась и до валидбековских промыслов. Четыре дня назад комитетчики передали пакет требований. Саадат изобразила отчаяние и даже заплакала, посетовала на вдовью долю. Попросила пять суток на обдумывание.
Торговаться она умела очень хорошо, мало кто мог сравниться с ней в этом благородном искусстве. Сбивать цену – наслаждение не менее сладостное, чем чувственные экстазы. Платя революционерам и хищникам-гочи ежемесячную дань, чтоб на буровых не было пожаров, Саадат каждый раз устраивала настоящий спектакль. Страшные люди уходили от нее измученными и вспотевшими, в полной уверенности, что выжали из вдовицы все соки. Она же рассматривала этот расход не как потерю, а как статью экономии. Из-за хороших отношений с бандитами (как идейными, так и безыдейными) можно было не содержать армию охранников. Выходило и дешевле, и спокойней.
Главное – не приходилось окружать Турала сворой телохранителей, как это делают другие промышленники, оберегая детей от похитителей. Что путного вырастет из ребенка, которого с утра до вечера опекают вооруженные до зубов громилы?
При Турале состоял только один человек – он был и гувернером, и защитником. Франц Кауниц, бывший лейтенант австрийской кайзерско-королевской армии, занимался с мальчиком гимнастикой, учил немецкому языку, хорошим манерам, а также самой важной науке: быть мужчиной. На случай неожиданностей (Баку есть Баку) в кармане у отставного драгуна лежал пистолет, которым Кауниц отлично умел пользоваться.
Саадат знала, что ей очень повезло с воспитателем. Из-за плохо гнущегося колена, напоминания о неудачных скачках, австриец покинул службу, отправился искать счастья в далекий нефтяной город, где вложил все свои сбережения в клочок земли. Многие играли в эту лотерею. Некоторым везло – на участке обнаруживали нефть. Но Кауниц вытянул пустышку. Тогда он пошел в гувернеры, чтобы накопить денег и снова попытать счастья, но не в привычках Саадат было отпускать полезных людей. Австриец жил у нее на всем готовом, получал генеральское жалованье, о нефти не вспоминал.
Одно время она подумывала, не взять ли рослого, немногословного, чертовски привлекательного блондина в любовники, но не стала. В любовники годятся две разновидности мужчин: либо совсем простые, либо очень сложные. С первыми хорошо страстно и бездумно покувыркаться в постели; со вторыми, наверное, интересно поговорить («наверное» – потому что в реальности мужчин второго типа Саадат пока еще не встречала). А Кауниц был не то и не другое. Для маленького незатейливого приключения слишком образован, для сложных отношений все-таки недостаточно сложен. Одно слово: кавалерист. И что потом? С любовником под одной крышей жить не следует – в доме ребенок. А найти кандидата в постельные утешители куда проще, чем хорошего гувернера. Вот когда Кауниц научит мальчика всему, что знает, нужно будет перед расставанием сделать австрийцу и себе подарок. Приняв такое решение, Саадат смотрела на бывшего лейтенанта с приятным предвкушением – как на аппетитное яблоко, которое созревает на ветке и однажды непременно будет съедено.
Свое женское счастье Саадат обустроила умно и ловко – еще с тех пор, когда муж оставил ее в покое и без разрешения даже не смел появиться в эндеруне, женской половине дома. Если Валидбекову нравились субтильные и робкие дурочки, то Саадат предпочитала высоких, молчаливых и несуетливых красавцев. Ни в коем случае не умников. Любовные развлечения она готовила со вкусом и позволяла их себе нечасто – раз в месяц. Есть прелесть в том, чтобы дать телесному голоду накопиться. Лелеять любовную истому едва ли не приятней, чем предаваться страсти. Постепенно наливаешься изнутри сиропом, наполняешься сиянием и ароматом. И когда начинает казаться, что вот-вот лопнешь от неги, самое время отправляться на охоту.
Раньше Саадат действительно садилась в легкую коляску и медленно каталась по набережной, высматривая привлекательных мужчин. Лицо целомудренно прикрыто, глаза задерживаются на статных прохожих – будто бьют уток влет. Почти все, на ком она останавливала взор, оборачивались. С местными мужчинами Саадат никогда не связывалась, потому что Баку город маленький. Только с приезжими. Это мог быть командированный офицер, инженер, коммивояжер.
Если мужчина казался перспективным, Саадат слегка тыкала зонтиком в спину Зафара. Тот понимал без слов. Спрыгивал с облучка, шел проследить за кандидатом, выяснить, кто такой и где живет, а Саадат брала поводья и поворачивала домой.
Поверенного своих тайных радостей Саадат вывезла из Персии. Он был евнух, в прошлом – скороход при старшей жене его высочества шахзаде, то есть представитель высокоценимой придворной профессии. Из дворца Зафара выгнали за строптивый характер, и Саадат он достался задешево. С нею перс был шелковый. Истинно бесценный помощник, надежный наперсник, верный друг! Без него ей теперь и жизнь была бы не в жизнь.
Он содержал в идеальном порядке неприметный снаружи, но изысканно обставленный домик в тихом закоулке Старого Города, близ Шемахинских ворот. Соседи были уверены, что хозяин немой, потому что Зафар объяснялся с ними только знаками. На самом деле евнух презирал людей, не считал нужным тратить на них слова – хватит и жестов. На всем белом свете он любил только хозяйку, с нею и разговаривал, хоть редко и коротко.
Когда Саадат, однажды проснувшись, вдруг чувствовала: «Пора, сегодня поеду кататься», она говорила повседневному кучеру, что нынче ее повезет Зафар. И немой перс являлся будто сам собой. Слуги не могли понять, откуда он узнает о желании госпожи, и относились к евнуху с мистическим ужасом. А всё просто. С крыши любовного гнездышка было видно верхний этаж дома Валидбековых на Заведенской улице. Если на окне спальни наполовину задернута алая штора, Зафар знал: сегодня будет прогулка.
После того как приглянувшийся мужчина был проверен и сочтен пригодным, начиналась собственно охота.
Избранник Саадат словно попадал в сказку из «Тысячи и одной ночи». Таинственный смуглокожий незнакомец в экзотическом одеянии с поклоном вручал ему надушенную записочку. «Прекрасная восточная дама, обладающая положением в обществе, обратила на Вас внимание и желала бы узнать Вас ближе, однако лишь в том случае, если Вы деликатны и умеете хранить тайны», – гласило послание, написанное по-французски витиеватым почерком.
Смешно, как действует на европейцев ориентальный колорит в сочетании с ароматом тайны. Они прямо цепенеют. Все читали в детстве дребедень про арабские гаремы и про «слепое» рандеву молодого гугенота с Дианой де Тюржи. Заинтригованные, сгорающие от любопытства, мужчины послушно следовали безмолвным указаниям евнуха. Сначала Зафар вел их в хаммам, где размягчал и освежал массажем, а заодно проверял опытным взглядом, нет ли признаков венерического заболевания. Потом, под покровом ночи, долго водил по улочкам Ичери-Шехер. Перед входом в дом завязывал глаза. Некоторые хитрецы потом сдергивали повязку, но это ничего не давало – Саадат никогда не зажигала в будуаре света. Перед рассветом она поила утомленного любовника чаем, в который подмешивала опиум, и Зафар уводил одурманенную жертву соблазнения прочь.
Лица таинственной красавицы мужчина не видел, имени не знал, найти дороги к дому не мог. Назавтра, отоспавшись, счастливец начинал сомневаться – не привиделась ли ему чудесная ночь, не было ли всё это прекрасным наваждением. Мусульманские женщины столь целомудренны и неприступны! (И это правда, господа. Саадат на весь Баку такая одна – и та вам приснилась.)
Потом целый месяц наслаждалась воспоминаниями о пережитом приключении – и готовилась к новому. Одно правило она соблюдала непреложно: даже если любовник оказался невероятно хорош, второй раз приглашать его нельзя.
Турал был, конечно, не от пузатого Валид-бека. Еще чего! Заморский гость с полуженским именем Марио, красивый тенор-итальянец, приехавший в богатый город на гастроли, провел незабываемую ночь с таинственной одалиской – и оставил ей на память драгоценный подарок: мальчика с такими же зелеными глазами и кожей нежно-оливкового оттенка.
Когда Саадат сообщила мужу, что Аллах собирается благословить их брак ребенком, Валид-бек, конечно, удивился, но претензий не предъявил – к тому времени он давно уже ходил по струнке, у них установилось полное взаимопонимание. Саадат даже плакала на его похоронах – довольно искренне.
Постепенно правила охоты на мужчин совершенствовались. С опытом оттачивался вкус.
Эмпирическим путем было установлено, что любовник не должен быть слишком молод. Юнцы пылки, но неловки и привязчивы. Со зрелым мужчиной интересней и безопасней.
«Ловля на блесну» (так Саадат называла свои катания) со временем отошла в прошлое. Игра в слепой случай ненадежна и малопродуктивна. Сколько раз бывало: приглянется тебе кто-нибудь, а потом Зафар вернется и скажет, что кандидат по тем или иным причинам не подходит.
Гораздо лучше подбирать жертву заранее, вдумчиво. На каком-нибудь рауте или в театральном фойе, семеня за Гурам-беком тихой восточной мышкой с замотанной мордочкой, Саадат высматривала добычу. Потом выясняла, годен ли. Благоухающими записочками начинала обстреливать заранее, разжигая у объекта аппетит. Ну и сама, конечно, тоже распалялась в предвкушении.
За всю историю вольной охоты сбои случались всего четырежды. Трое в последний момент испугались ночного похода в Старый Город – не бандитская ли ловушка. Этих было нисколечки не жалко – из трусов паршивые любовники. Один уникум оказался верным мужем. К редкому феномену Саадат отнеслась с почтением, но тоже без сожаления: кому нужен в постели светоч добродетели?
Заядлые зверобои украшают парадную залу дома охотничьими трофеями: головами рогатых оленей и клыкастых кабанов, чучелами медведей и особенно крупной дичи. У Саадат имелся заветный альбомчик – род почетной книги. Всего 87 экспонатов. Там только номер, дата и засушенный цветок.
Например: «№ 48. 19/VIII – 1909» – и лютик.
А напротив незабываемого номера 29 (м-м-м!) – незабудка.
Но даже с двадцать девятым (м-м-м!), самым лучшим из всех, второго раза Саадат себе не позволила. Потому что удовольствие удовольствием, но безопасность и репутация дороже.
Вспомнив двадцать девятого (м-м-м, 6 сентября 1905 года!), Саадат, как всегда, мечтательно улыбнулась. Утренний кейф окончился. Окурок и пепел – в бумажку, бумажку в карман.
Конечно, такую жизнь нормальной считать трудно: в собственном доме, от собственных слуг утаивать самые невинные удовольствия. East is East. Тут из любой ерунды устраивают тайны. Может, в этом и заключается главное очарование Востока.
Переодеваясь в обычное, черное, вдовье, Саадат уже не улыбалась – думала про забастовщиков.
Надо, чтобы вышки не переставали качать нефть. Сейчас, на фоне сокращения добычи, это приносит огромные барыши, по сравнению с которыми прибавка жалованья – ерунда. Но нельзя прибавить много, иначе разозлятся Арташесов, Шамсиев и остальные заправилы Союза нефтепромышленников. Они и так ворчат, что «Валидбеков-нёют» сбивает цены на рынке труда.
За окном нетерпеливо гуднул клаксон. Как, они еще не уехали?
Она выглянула. Франц сидел за рулем открытого бежевого «делонэ», один. Австриец прекрасно водит автомобиль и предлагал научить хозяйку, но это, к сожалению, невообразимо. Все усопшие имамы и валиды города Баку перевернутся в своих гробницах.
– Was ist los? – крикнула Саадат, высунувшись. – Wo ist Tural?
Гувернер не успел ответить – по ступенькам сбежал Турал в жокейском костюмчике и английской шапочке с козырьком.
– Noch nicht aber schon bald! Jetzt gehen wir![4] – сообщил он Кауницу.
Она догадалась, в чем дело. Бегал на задний двор, проведать корову Бетти, которая вот-вот родит. Позади дома – старинного, но недавно модернизированного (водопровод, электричество) – остался скотный двор, Саадат его не тронула. Ребенка нужно кормить продуктами, происхождение которых ты можешь контролировать. У нее и пекарня была собственная. Нынешним молочникам, мясникам, булочникам доверять нельзя – все испорчены, развращены легкими деньгами и невзыскательностью понаехавшего в Баку сброда.
По привычке Саадат пробормотала вслед Туралу молитву-оберег: «Васалля ллаху та’аля ‘аля хайри халькыхи мухаммадин ва ‘аля алихи ва асхабихи аджма’ин» – «О, Аллах, о, Щедрейший, убереги нас от всех бед и болезней». В Бога она не особенно верила, но почему не подстраховаться? По мнению современных ученых, магические заклинания могут обладать некоей энергией, природа которой науке пока неизвестна.
Имя «Турал» тоже было заклинанием, означало «Бессмертный». У всякого человека помимо повседневных забот, развлечений и огорчений в жизни должен быть высший смысл. Многие мужчины творят глупости и даже преступления, выдумывая себе этот самый смысл. Женщине, если она мать, живется проще. Вот он, смысл жизни: сидит рядом с шофером, размахивает руками, что-то рассказывает. Саадат знала: если имя сына подведет и Турал (оборони Аллах) окажется смертным – тогда и она жить не будет. Потому что зачем?
Сын был единственный, другого не появится. Саадат сама, овдовев, попросила Зафара сделать так, чтоб она никогда больше не беременела. Незаконнорожденного ей не надо, а снова выходить замуж – вот уж нет.
И не нужен ей еще один ребенок. Непонятно, как женщины, у которых много детей или хотя бы двое, делят то, что разделить нельзя: любовь. Или что это: любить всей душой и мужа, и ребенка? Ведь кого-то из них все равно любишь больше? Вообще загадка из загадок – как можно полюбить мужчину. Не в физическом смысле, а по-настоящему. Любить можно только того, кто всегда был твой и всегда будет твой, что бы ни случилось. А мужчины… Они как огонь, которым греешься и на котором готовишь пищу, но при неосторожном обращении больно обожжешься или вовсе сгоришь. Не будешь же любить огонь? Это уж огнепоклонство какое-то.
Франц пристегнул мальчика ремнем, потому что дорога ухабистая. Снял шапочку, надел кожаный шлем – это Турал сам захотел. Увидел как-то автомобильного гонщика в каскетке, потребовал такую же.
Солнце нынче было лютое, ослепляющее. Пыль висела в воздухе, сверкала, как золотой песок. Немногочисленные прохожие шли лениво. Некоторые останавливались передохнуть в тени. В Баку мужчины часто просто стоят кучками, почти не разговаривают. Перекинутся словом и надолго умолкают. Женщин никогда не застанешь за таким праздным занятием. Если они болтают – то дома или во дворе, и руки всегда в работе.
Вдруг что-то изменилось. Сонная, разомлевшая от зноя улица пришла в движение. Трое бездельников, все в черных папахах, глазевшие на автомобиль с тротуара, сорвались с места. Двое прохожих, бредших по противоположной стороне, выскочили на мостовую, тоже побежали к машине.
Крик застрял у Саадат в горле.
Кауниц обернулся на топот, начал приподниматься – но один из людей вскочил на подножку, ударил австрийца кулаком по голове. Должно быть, в руке было что-то тяжелое – кастет или свинчатка, потому что Франц сполз с сиденья.
Все пятеро запрыгнули в машину: двое вперед, трое назад.
– Ан-а-а-а! – закричал Турал, повернувшись к дому – знал, что мама смотрит из окна.
На мальчика натянули мешок, крик затих.
Один из похитителей взялся за руль, второй держал ребенка. Трое задних выставили стволы, готовые стрелять, если кто-то сунется. Лица были закрыты масками – когда их натянули, Саадат не заметила.
«Делонэ» фыркнул, плюнул черным дымом из выхлопа и, подпрыгивая, понесся по булыжной мостовой. Взвинтилась пыль. Шарахнулся тонконогий верблюд с огромным тюком на спине. На его мохнатой шее зазвенели бубенчики, всплеснул руками погонщик. И машина скрылась за углом.
Саадат всё разевала рот, хотела крикнуть – не могла.
Наверное, она сошла бы с ума или умерла от разрыва сердца, если б через четверть часа не зазвонил телефон. Звонок услышали нескоро, потому что все были на улице. Вопили, махали руками, рыдали, метались. Наконец старший слуга услышал трель и пошел взять трубку.
Саадат в это время лежала на мостовой – на том самом месте, где бандиты похитили сына – и заходилась воем, колотила кулаками по земле. Вокруг плотно стояли люди, громогласно сочувствовали.
– Госпожа, – сказал задыхающийся Фарид. – Вас к телефону. Это они, те самые. Хотят вас…
В ту же секунду Саадат перестала рыдать. Поднялась, отряхнула пыль. Голова не кружилась, сердце не замирало. Сейчас раскисать было нельзя.
Пока шла к телефону, сказала себе: позвонили – значит, потребуют выкуп. В Баку детей крадут часто, это бизнес. Она ошиблась, когда думала, что обезопасила сына, аккуратно выплачивая дань. Вероятно, появилась какая-то новая шайка.
Ничего ужасного. Когда речь идет о деньгах, всё решаемо. Надо говорить с вымогателем поспокойней, чтобы не запросил слишком много.
– Валидбекова, – коротко, сухо сказала она в трубку.
– Ваш сын у нас.
Русский. Это еще ничего не значит. И армяне, и мусульмане, и кто угодно в таких делах часто берут в посредники русских – чтоб не наводить на след.
– У кого «у нас»? – осведомилась она.
На том конце сердито хмыкнули.
– Вы, кажется, не особенно обеспокоены? Зря.
Речь грамотная. Значит, скорее всего, не уголовники, а революционеры.
– Ближе к делу. Сколько?
За сына Абылгазиевых эсеры взяли триста тысяч. Но там не единственный ребенок. Правда, и предприятие почти вдвое больше. Попробовать сбить до ста пятидесяти.
– Только учтите, – всё так же спокойно продолжила Саадат. – У меня сейчас плохо с деньгами. Я только что закупила новое оборудование. Можете проверить.
Это было правдой. В мае она инвестировала 800 тысяч в модернизацию – установила на вышках двигатели «Дизель», которые качают нефть в полтора раза быстрее. Свободных средств у нее никогда не водилось, так что пришлось взять большую краткосрочную ссуду. Рассчитывала быстро расплатиться – в воздухе уже попахивало всеобщей забастовкой, а в своих рабочих Саадат была уверена.
– Зачем проверять? И так знаем, – ответил мужчина. – Денег не нужно. Откажите стачечному комитету. Никаких уступок. Это всё, что нам нужно.
Вот чего она никак не ожидала.
– Вам не нужны деньги?!
Голос дрогнул. Стратегия переговоров провалилась.
Не пойти на уступки?! Это навсегда испортит отношения с рабочими. Она собиралась подать комитетчикам чаю, сладостей. Поплакать, пожаловаться на вдовью долю. В конце концов, подняла бы тарифные расценки на десять, максимум 12 процентов – и все остались бы довольны.
Но еще ужасней другое. Если остановятся насосы, нечем будет выплачивать ссуду. А это банкротство и разорение.
– Молчите, мадам Валидбекова? Решайте, что вам дороже – деньги или сын. Говорите сейчас, я должен передать ваш ответ немедленно!
– Да, да, да! – задыхаясь вымолвила она. – Я откажу комитету. Только верните Турала!
Сердце трепетало в панике, но мысль продолжала работать. Сына можно переправить в Тебриз, к родственникам мужа. И потом договориться с комитетом…
– Мальчик поживет у нас до конца забастовки, – сказал неизвестный. – Потом вернем, зачем он нам?
Связь разъединилась.
Не обращая внимания на слуг, толпившихся у входа, Саадат осела на пол, схватилась руками за голову.
Конец. Помимо восьмисот тысяч, которые нужно вернуть банку до конца июля, еще надвигаются выплаты процентов по прошлогоднему кредиту. Она всегда исходила из того, что, если у тебя имеется рубль, нужно занять еще девять – и всё вложить в будущее. Эта стратегия в считанные годы позволила учетверить оборот, но работала она лишь при постоянной подкачке новых средств. Если добыча нефти прекратится, зыбкая конструкция рассыплется. Кредиторы налетят, как коршуны. Конкуренты, почуяв легкую добычу, стакнутся, не дадут продать участки и оборудование по рыночной цене…
Больше всего Саадат потрясло равнодушие главаря похитителей (или посредника?) к деньгам. Идейные злодеи – самые страшные. Такие во имя светлого будущего пролетариата запросто убьют семилетнего мальчика. Достоевский со своей слезой ребенка для них не авторитет.
Ах, не денег ей было жалко, не вышек, не запасов нефти! Невыносима мысль о том, что Турала впереди ждет бедность. Не нищета, конечно. Уж какие-никакие крохи от кредиторов утаить всегда можно. Но величественного, с неограниченными возможностями будущего мальчику не видать.
Саадат предавалась отчаянию минут пять. Может быть, десять. А потом взяла себя в руки.
Во-первых, лучше скромное будущее, чем вообще никакого, сказала она себе.
Во-вторых, нельзя сдаваться раньше времени.
Честно говоря, сдаваться она не умела ни раньше времени, ни позже времени.
Вечер еще не наступил.
Что можно сделать?
В другой стране или хотя бы в другом городе Российской империи она обратилась бы в полицию. Но только не в Баку. Для мусульманки это означало бы навсегда потерять лицо. Жаловаться в русскую полицию еще худший срам, чем решать тяжбу в русском суде. Даже при убийстве родственника бакинец не обратится к властям. Мстить врагам нужно самому, а не можешь – предоставь возмездие Аллаху.
Господи, да плевать на потерю лица! Но эта полиция только и умеет, что брать бакшиш. Никого они не найдут, сколько им ни посули. Не для того эти шакалы существуют.
Значит, нужно попробовать традиционный путь, которым в такой ситуации пошла бы всякая мусульманская мать, не имеющая защитника, но располагающая средствами.
Только нужно спешить. Очень мало времени.
Уже через час, поговорив по телефону с несколькими знающими людьми, Саадат знала, к кому следует обратиться и как этого человека найти.
Есть знаменитый гочи с очень хорошей репутацией, некий Кара-Гасым. О нем уже неделю говорит весь город, потому что недавно в Шубанах этот человек в одиночку перестрелял целую банду армянских анархистов. Осведомленный человек сказал: если Кара-Гасым возьмется – сделает. А не возьмется – значит, никто не поможет.
Еще через полчаса, укутанная в старый хиджаб младшей служанки, Саадат шла по Старому Городу.
Посредник, которого прислал осведомленный человек, показал во двор:
– Это здесь, госпожа. По лесенке и наверх. Дальше я с вами не пойду, и да поможет вам Аллах.
С бьющимся сердцем, но шагом твердым и решительным вошла она в комнату, где на коврах висело много оружия, а у стола огромный пышноусый детина ел сухофрукты, зачерпывая их горстями.
Скорбный рассказ он выслушал молча. Сразу сказал:
– Нет, не возьмусь. Уходи, женщина.
– Здесь пятнадцать тысяч. – Саадат развернула и показала деньги – все, какие были дома. – Будут еще.
Он на деньги и не взглянул. Везло ей сегодня на бессребреников.
– Черный Гасым честный человек. Если не могу сделать, так и говорю. У меня, женщина, сейчас есть дела поважнее. Я сейчас занят. Я слово дал. Смирись с судьбой. Если тебе дорог сын, променяй на него свое богатство.
Про настоящих гочи известно: их слово – камень. Если что сказал – не переубедишь и не разжалобишь. Упрашивать бесполезно.
Ослепнув от нахлынувших слез, Саадат поднялась, побрела куда глаза глядят. Какая-то дверь. Переход или коридор. Стена.
Кажется, она вышла не туда, откуда пришла.
Промокнула слезы, попыталась сориентироваться.
Коридор. Двери. Толкнула ближайшую.
В довольно большой комнате на низком диване кто-то спал, накрытый одеялом. У столика, скрестив ноги, сидел заросший черной щетиной дагестанец в папахе, что-то быстро писал. Это было удивительно. Саадат никогда не видала, чтобы горцы строчили карандашом по бумаге.
Грамотей поднял голову. Саадат, уже хотевшая прикрыть дверь, замерла.
Где-то она уже видела эти синие внимательные глаза, тонкий нос, брови вразлет. Зрительная память у Саадат была превосходная.
Не может быть!
Да он, точно он! Муж киноактрисы Лунной, любимицы бакинской прессы!
Но ведь беднягу убили разбойники, сразу после арташесовского раута, где Саадат впервые увидела этого лощеного московского денди. Фамилия у него была какая-то не очень русская. Фон… Нет, Фандорин. Когда прочитала в газете о его гибели, вздохнула. Там, в пещере, что-то такое она в нем усмотрела. Даже, помнится, подумала: не взять ли на заметку. Красивый, статный, немолодой. Вот только глаза слишком умные.
– Что тебе надо, женщина? – спросил призрак по-русски, очень недурно имитируя аварский акцент. – Почему на меня смотришь?
Но загадка непонятного воскрешения актрисиного мужа недолго занимала несчастную мать. Пусть все человечество погибнет, воскреснет и снова погибнет – что ей за дело, если Турал в руках фанатиков?
Однако этот человек здесь живет. Может быть, он замолвит словечко перед грозным гочи?
Вместо ответа Саадат откинула чадру. Показала лицо, мокрое от слез.
Фальшивый аварец нахмурился.
– П-постойте, – сказал он уже без акцента, но с легким заиканием. – Вы ведь… Не помню имени… Мы с вами встречались в Мардакянах.
Она рухнула на колени и разрыдалась. Хотела воззвать к жалости, но начала плакать – и не могла остановиться.
– Да что с-случилось?
Не сразу, в несколько приемов, давясь слезами, Саадат рассказала о своей беде. Получилось бестолково. Некоторые вещи повторила по три раза, а другие, важные, пропустила.
Фандорин слушал терпеливо. Сначала, ей показалось, без интереса, но потом что-то зажглось в глазах.
Вопрос он задал только один и странный:
– Вы с-сказали, ваш австриец хромой?
– Да. У него колено… Поэтому Франц не успел быстро подняться и вытащить оружие. Хотя это ничего не изменило бы. Их было пятеро…
– Подождите здесь, госпожа… Валидбекова, так? Я скоро вернусь.
И вышел.
Подождать? Как бы не так!
Сняв туфли, Саадат на цыпочках прокралась коридором.
– …И денег не требуют! Им нужна забастовка, а не выкуп, понятно тебе? – слышался голос Фандорина. – Очень возможно, что это наш хромой!
Гочи недовольно прогудел:
– Э, теперь за каждым хромым бегать будем?
Пауза. Потом русский сухо сказал:
– Ну, как хочешь. Тогда я сам.
Шумный вздох.
– Ладно, Юмрубаш. Куда ты, туда и я. Я твой япон слово дал.
Еще нет, но уже скоро! Всё, едем! (нем.)