Можно привести в пример и Алексея Толстого. Любому из сторонников научности "Гиперболоид инженера Гарина" должен представляться куда более научным (а следовательно, по мнению И. Майзеля, и реалистичным), чем "Аэлита". Что ж важнее, что ценнее?
По-моему, двух мнений быть не может. Ведь не случайно эта нереалистическая марсианская девица продолжает жить и за пределами романа. Недаром ее именем называют кафе, в ее честь слагают песни. Да ей впору памятник поставить, как Тому Сойеру или Шерлоку Холмсу и другим литературным героям. Так что вопрос о реализме в фантастике не решается столь прямолинейно...
Рассуждения подобного рода о том, что фантастика должна быть как можно более реалистичной, однажды уже завели наших писателей в глухой тупик теории "ближнего прицела".
Все это вовсе не означает, что фантастика есть нечто оторванное от реализма и противостоящее ему. Но реалистичность фантастики не в рабском следовании за естественными науками. Фантастика всегда была и будет, пока она будет существовать, литературой, поражающей смелостью воображения, неожиданностью ситуаций, парадоксальностью мышления. Куда более справедливо упрекнуть наших писателей в робости, в бедности их выдумки, в том, что зачастую они движутся по наезженным колеям, хотя и называют это движение красиво звучащим словом "экстраполяция".
В отличие от прочих писателей фантаст имеет не только свободу в выборе площадки для игры, но и возможность самому сконструировать эту площадку. Однако сама игра ведется по правилам, установленным для всей литературы, и менять их в ходе дела никому не разрешается. Именно здесь, на площадке, проверяется реалистическое мастерство писателя-фантаста. Но можно ли вообще говорить о реализме того, чего никто не видел, чего никогда не было и, возможно, никогда не будет?
Не хочу особенно упрощать себе задачу, проводя мысль о том, что для героя фантастических произведений - скажем, космонавта, высадившегося на Луну (беру самый скромный случай), обстоятельства, окружающие его, станут такими же типическими, как и те, которые окружают нас на Земле. Ведь он будет постоянно находиться в этих обстоятельствах, они станут его бытом. И даже встреча с неожиданным не будет для него полной неожиданностью, ибо уже и сейчас психологи готовят космонавтов к возможности такой встречи. Ну, пусть даже обстоятельства будут исключительными, невероятными, неповторимыми. И в этих условиях надо остаться верным правде характера, логике образа, закономерности всех вытекающих вымышленных обстоятельств, следствий. Стремление к полной достоверности, несмотря на всю фантастичность посылки - вот что должно отличать настоящую художественную фантастику. Ведь и вводится вся эта условность, фантастичность для того, чтобы заострить, гиперболизировать черты реальной жизни, с большей остротой задеть различные стороны действительности. Фантастика и рождена действительностью и обращена -к ней.
Почему уэллсовская "Война миров" стала одним из самых известных произведений мировой литературы, краеугольным камнем современной фантастики? Именно потому, что писатель с дотошностью историка, не пренебрегая и мелкими деталями, проанализировал все возможные следствия из своей заданной посылки.
"Война миров" отличается жуткой правдоподобностью; читая ее, трудно стряхнуть с себя наваждение, нашептывающее, что так оно все и было. Недаром радиопостановка "Войны миров" в Америке вызвала панику. Именно поэтому мы находим в книге Уэллса столь много соответствий как тому, что происходило в мире во время создания "Войны миров", так и тому, что произошло за те семьдесят лет, которые миновали после ее появления. Я не уверен, что "Войну миров" надо называть научной фантастикой, да так никто и не решается ее называть, но я совершенно уверен, что эта книга создана по законам реализма.
В уже цитированной статье М. Лазарев грозно вопрошает: "...Хотелось бы услышать ясный ответ: на какой основе возможна нынче фантастика, кроме научной?" [О литературе для детей", стр. 203] Охотно отвечаю: "нынче" (как и в прошлом, а также и в будущем) фантастика возможна на одной основе: на художественной. Произведениям же "чисто" научной фантастики я, признавая их существование, отказываю в праве называться художественной литературой. Или техницизм, или человековедение. Приходится выбирать.
.И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВОДИТ
Спорами по поводу термина, может быть, и не стоило бы заниматься, если бы постоянное подчеркивание, выделение слова "научная" не приводило на практике к таким последствиям, которых вряд ли добиваются даже некоторые из стойких защитников научности нашей фантастики.
Во-первых, смещаются всякие критерии в подходе к произведениям, в их анализе. Становится совершенно непонятным, за что надо хвалить писателей, за что критиковать. Вот какую сентенцию, например, можно прочитать в одной из статей А. Днепрова: "То, что нарисовано у Ст. Лема в романе "Возвращение со звезд", не вызывает никаких научных возражений" [ Журнал "Молодой коммунист", 1964, ЛЬ 12, стр. 47. ]. Неужели возможно произнести такие слова по поводу произведения, которое и написано-то специально для того, чтобы вызывать одни возражения? Неужели читателя "Возвращения со звезд" должен волновать вопрос, можно или нельзя в действительности осуществить "бетризацию" человека, приводящую к его духовной кастрации? Автор старался, чтобы читатель не только поразмыслил над нравственно-философской проблемой, но и подумал о преступности неизвестно к чему могущих привести экспериментов над человечеством. Но, вместо того чтобы раскрыть, зачем, с какой целью Ст. Леи изобразил в романе стадо зажравшихся мещан, А. Днепров размеренно продолжает изучать вопрос, вполне ли научно писатель это сделал: "Вероятно, польский писатель придумал "бетризацию" под влиянием ведущихся нейрофизиологических опытов по отысканию в мозге животных различных центров... Нет никаких оснований считать, что в мозге нет центра злобы, центра ярости, центра мести". Вот к чему сведен смысл одного из самых гневных, самых печальных и во многом спорных произведений современной фантастики.
А. Днепрову случалось высказывать и следующее: "Только люди, не интересующиеся наукой, ищут в научно-фантастическом произведении захватывающий сюжет и "чисто - литературные" достоинства...[ Журнал "Молодая гвардия", 1964, 1. стр. 153. ][" Почему "чисто литературные" достоинства попали в иронические кавычки? Какие еще достоинства должны искать "люди" в фантастической литературе? "Добросовестные научные знания", по выражению автора статьи? Не лучше ли для этого все же прочитать хорошую научно-популярную книгу?
К счастью, в собственном творчестве А. Днепрова писатель временами побеждает теоретика. Но бывают случаи, когда теория и практика той "научной фантастики", о которой идет речь, сливается в одном произведении. Тогда появляется "Неизвестная земля" Н. Томана.
Недостатки, свойственные этому жанру, здесь особенно выпячены.
Существует, например, такой камень преткновения для подобных повестей: как сообщить читателю необходимый объем справочных сведений, без которых ни один научный фантаст обойтись не может? Просто так- "от автора"? Да это вроде бы очень уж нехудожественно. Правда, Жюль Берн позволял себе длинные познавательные отступления. Но Жюль Берн жил в другие времена, когда научно-популярной литературы не существовало, и ему приходилось выполнять по совместительству и функции популяризатора. И нельзя сказать, что это самые увлекательные страницы его повестей.
Современный читатель обычно их пропускает. Нынешний научный фантаст популяризатором себя не считает, поэтому он возлагает на себя суровую обязанность преподносить все в художественном виде. Так возникают непринужденные диалоги, в которых герои получают друг от друга массу информации. Нужды нет, что разговор ведут, как правило, крупнейшие, гениальнейшие ученые, а сообщают они собеседнику факты, выписанные из Малой Советской Энциклопедии (ничего иного читатель и не поймет). Но собеседник академика искренне восхищен эрудицией партнера и тут же начинает выкладывать ему и свои, столь же глубокие знания. Иногда этот прием модифицируется в виде лекций, ежели перед академиком оказывается менее подготовленный товарищ. Обязателен только легкий разговорный стиль (возвращаемся к "Неизвестной земле"):
"- А, мистер Шерлок Холмс! Давненько мы с тобой не виделись... улыбается сын отцу, на что отец отвечает сыну:
- Наблюдение над силой тяжести и сейсмическими волнами свидетельствует о том, что колоссальная масса этого льда вдавила земную кору в районе Антарктиды глубоко в недра планеты. Если бы можно было снять эту ледяную нагрузку, то поверхность скальных пород поднялась бы там в среднем на тысячу пятьсот - тысячу шестьсот метров. А это вдвое превышает среднюю высоту всех континентов нашей планеты. Понимаешь теперь, какая это тема для фантаста?" Еще крошечная выдержка из столь же непринужденного разговора на пляже: "Земля тоже жидкая, но не в буквальном смысле, а лишь вследствие ползучести ее вещества и длительности воздействия на него центробежной силы. В этом-то и состоит противоречивость свойств вещества Земли..." Но писателю все же кажется, а вдруг читатель не догадается, что его герои очень эрудированные люди. Поэтому вводится дополнительный штрих: "Э, да у вас тут целая библиотека! И довольно пестрая: Ворн, де Бройль, Гейзенберг, Ландау... Амбарцумян, Шкловский, Шепли... Ну, а Колмогоров, Анохин, Эшби?.. Ну, а это вам зачем? - раскрывает он толстую книгу Гарри Уэллса "Павлов и Фрейд". Ба, да тут еще и избранные работы Павлова и "Философские вопросы высшей нервной деятельности"..." Есть еще одна черта, которая настолько характерна для научнофантастических произведений такого рода, что прямо хоть вводи ее в определение. Фантастика переходит в весьма наивный детектив, в котором участвует иностранный (как правило, американский) шпион-разведчик, пытающийся выкрасть научные секреты у героев произведения. Этот штатный персонаж обыкновенно изображается как личность крайне низких умственных достоинств - короче говоря, законченный болван, ловля которого доставляет истинное наслаждение автору и его персонажам. Единственное, чему удивляешься: почему они его не разоблачат сразу, а терпеливо ждут до конца книги [Любопытно, что данный сюжетный ход имеет довольно давнюю историю. Первое использование американского (именно американского) шпиона в нашей фантастике, по моим наблюдениям, относится к 1892 году. Он появляется в романе некоего Н. Шелонского "В мире будущего". Герои романа совершают на управляемом воздушном корабле экспедицию к Северному полюсу. Незадолго до отправления экспедиции американский железнодорожный король вызывает к себе нужного человека, и держит перед ним такую речь: "Проклятая машина строится, она будет летать, будет летать с ужасающей скоростью! Она не потребует ни рельсов, ни каменного угля, ни воды! Она уничтожит пространство! При чем же, спрашиваю я вас, сэр, останемся мы с нашими железными дорогами? Сколько будут стоить наши акции?" Право же. если бы я сам не держал в руках книги, я ни за что не поверил, что это написано 77 лет назад].
Видимо, выехать на одной науке не удается, вот и приходится втискивать в фантастику примитивно-детективный элемент, дабы придать ей недостающую остроту и занимательность.
"Неизвестная земля" сейчас интересна еще одной стороной.
Дело в том, что это не только научно-фантастическая повесть, но и повесть о научной фантастике, точнее - о научных фантастах.
Они в изображении Н. Томана весьма удивительное племя писателей, которые ни с кем из литераторов-нефантастов не общаются и даже отдыхать на юг ездят все вместе, что, впрочем, не означает, что перед нами дружный коллектив. Наоборот, они ведут постоянные и ожесточенные споры на всех 170 страницах и заняты, собственно, только ими. Лучшая оценка этим спорам дана в самой повести устами девушки Вари: "- Уж очень они шумные, эти фантасты... морщится Варя. - Не говорят по-человечески, а все спорят".
Могу только присоединиться к Варе, несмотря на то, что она - персонаж отрицательный: понять значительность этих споров девушка не в состоянии, за что ее и разлюбил главный герой повести научный фантаст Алексей Русин (тот самый, который читает Берна, де Бройля, Гарри Уэллса и пр.).
Итак, идет спор о научной фантастике. Опять-таки уточним - в понимании Н. Томана. А Н. Томан убежден, что все разногласия в современной советской фантастике сводятся к дилемме: позволительно или непозволительно писателю нарушать научные законы (в книгах, разумеется, в книгах). В зависимости от позиции, занимаемой персонажами, они делятся на положительных и отрицательных. Положительные - те, кто считает, что нарушать нельзя ни в коем случае. Таким образом, как они сами думают, не допускается поругание принципов диалектического материализма. Русин, например, из-за того, что другой фантаст предположил возможность существования жизни не на углеродной основе, "так полон протеста, что есть уже не хочет".
А те, кому кажется, что в фантастике иной раз с земными законами можно и не посчитаться, попадают в разряд отрицательных.
Морально-политический облик нарушающих явно поставлен под сомнение. "Он (Русин. - В. Р.) знает, что для Гуслина ясность научных и философских позиций признак несомненной примитивности мышления и бесспорной ограниченности автора". Ясно: от такого Гуслина всего можно ждать!
Ни одному из спорщиков и в голову не приходит хотя бы один раз вспомнить о том, что они занимаются изящной словесностью, что мало только держаться правильных научных позиций. Но "лирическая" сторона дела никого из них не волнует. Цитаты из повести, которые я приводил, наглядно свидетельствуют, что сторона эта мало волнует и самого автора.
Утилитарное понимание научности в фантастике родилось не сегодня. Вот что, например, писал журнал "Всемирный следопыт", подводя итоги литературного конкурса за 1928 год: "2. Научно-фантастические. Хотя эта категория дала много рассказов, но из них очень мало с новыми проблемами, скольконибудь обоснованными научно и с оригинальной их трактовкой.
Особенно жаль, что совсем мало поступило рассказов по главному вопросу, выдвинутому требованиями конкурса, именно - химизации... Авторы, видимо... более заботились о приключениях своих героев, забывая главную цель таких произведений - попутно с действием увлекательной фабулой ознакомить читателя с какойнибудь отраслью знания и новейшими научными открытиями..."[ Всемирный следопыт", 1929, № 2, стр. 148] Герои Н. Томана охотно подписались бы под этими словами.
ФАНТАСТИКА БОЛЬШИХ ЧУВСТВ И МЫСЛЕЙ
А все-таки - относится ли к научной фантастике Веркор? Можно ли, например, включить его роман в подписную "Библиотеку современной фантастики"? По-моему, можно.
Однако ни Веркор, ни издательство не выставили рубрику "Научная фантастика" на титульном листе книги. К. Наумов, автор обстоятельного предисловия, ни разу и не вспомнил о существовании такого рода литературы. Мало того, я встретил и прямое отрицание принадлежности этого романа к научной фантастике: "...Мы отделяем научную фантастику... от философско-фантастичесних романов типа Веркора..." [О литературе для детей", стр. 116], - заявляет Евг. Врандис. Что же мешает стороннику научной фантастики отнести к ней Вернора?
Мысль, высказанная Евг. Брандисом, находит мощную поддержку в словах самого Веркора: "Я не рассматриваю свои романы как фантастические".
Почему же?
Может быть, ситуация, нарисованная французским писателем, настолько невероятна, что ее никак к научной фантастике и не причислишь? Отнюдь нет. В книге есть все необходимые признаки научно-фантастического жанра: выдвинута совершенно не противоречащая науке гипотеза о существовании на Земле в настоящее время "недостающего звена" - полулюдей, полуобезьян. Им присвоено даже латинское наименование Paranthropus Erectus. И весь сюжет книги начиная с ее заголовка неразрывно связан с историей тропи. Не будь тропи, не было бы и романа. Я уверен, что если бы в конце концов "снежный человек" позволил себя обнаружить, то многие эпизоды из веркоровской книги незамедлительно стали бы реальностью.
Может быть, дело в том, что гипотеза о тропи для Веркора лишь литературный прием, нужный писателю не сам по себе.
Но как тогда относиться к словам Евг. Брандиса в той же статье: "...и фантастика, превращенная в прием, остается в наше время научной фантастикой"? [ О "литературе для детей", стр. 121. ] Очевидно, дело все-таки в эпитете "философский", который, несомненно, применим к роману Веркора. Сам Веркор считает, что фантастический прием нужен ему для того, чтобы пробить брешь в привычном круге читательских представлений,, "а через эту брешь добиться нового видения вещей" [ P. Daix, Vercors et fantastique. "Les lettres franfaises["Вопросы литературы", 1063, Ns 7. ], 6-12 апреля 1961 года. ].
Но ведь это и есть главная - вероятно, даже надо сказать, единственная - задача фантастики. Иначе что же получается: если писатель борется с помощью фантастики за решение больших философских проблем, то обращение к ним выводит автоматически его з.а рамки фантастического жанра? Вот здесь-то и проявляется ограниченность наиболее распространенного толкования "научной фантастики". Книги, которые должны были бы занять достойное место в фантастической литературе, оказываются вообще за ее пределами.
Вот еще пример: "Туннель" Бернгарда Келлермана. "Туннель" тоже не фигурирует в списках фантастической литературы. Но ведь это же, несомненно, научная и даже научно-техническая утопия, распространенный в фантастике жанр. Что мешает отнести этот роман к ней? Видимо, опять-таки соображения о том, что в романе Келлермана - широкий социальный фон, точно очерченные образы, не уступающие его героям из нефантастических книг, - словом, то, чего мы не привыкли видеть в обыденной "научной" фантастике. Примерно то же можно сказать об антифашистской утопии Синклера Льюиса "У нас это невозможно".
Еще пример - из советской литературы - "Бегство мистера Мак-Кинли" Леонида Леонова. За исключением статьи И. Роднянской, ни в одном обзоре успехов советской фантастики последнего десятилетия я не нашел даже упоминания об этом политическом памфлете, написанном по всем правилам научно-фантастического жанра. Чего стоит один "коллоидальный газ", например!
Может быть, само имя Леонова препятствует? Леонов и научная фантастика, совместимые ли это понятия? Но вспомним "Дорогу на океан", вспомним романтическую утопию в лирических отступлениях этого романа, вспомним великолепный образ Океана - вместилища будущего, которым освящены и осмыслены поступки наших современников, строящих это будущее. Леонов, например, предсказал полет космонавтов, хотя его утопия, конечно, отмечена печатью сурового предвоенного десятилетия.
Остается предположить, что отнести "Бегство мистера Мак-Кинли" к фантастике опять-таки препятствует непривычный в этом виде литературы психологизм, близкий к Достоевскому.
Все это наводит на такое соображение: не слишком ли мы занаучили нашу бедную фантастику, ограничивая "Человеком-амфибией" ее воздействие на литературу? Не превратили ли мы сами ее в некий клуб для избранных, куда закрыт доступ высшему литературному обществу? Не скучно ли танцевать в таком клубе одним научным Золушкам без изящных принцев?
Конечно, роль и место фантастического элемента в произведении различны. Все зависит от того, насколько органично такой элемент входит в художественную ткань произведения. Это, собственно говоря, и определяет: признавать данное произведение фантастикой или не признавать.
Сравним с этой целью два произведения, в которых собственно фантастический элемент не очень велик, но одно из которых целиком принадлежит к данному жанру литературы, а второе столь же бесспорно не принадлежит. ; Сначала речь пойдет о рассказе "Калейдоскоп" Рэя Брэдбери, на мой взгляд, одном из лучших рассказов одного из лучших современных писателей Америки. Книги Р. Брэдбери включили в себя такой огромный комплекс идей, мыслей, настроений, сомнений, споров и радостей современной Америки, что ему может позавидовать любой самый вдумчивый наблюдатель общественных нравов.
При всем том действие его рассказов чаще всего происходит вовсе не в сегодняшней Америке, а или в более или менее отдаленном будущем, либо вообще вне Земли. Он признанный стилист (его отрывки входят в хрестоматии по английскому языку), вдумчивый психолог, тонкий лирик. Возникает вопрос: а зачем ему нужны все эти Марсы и Фаренгейты, занялся бы себе "серьезной" литературой. Но очевидно, фантастика раскрывает перед писателем такие возможности, которых нет у других жанров.
Сюжет "Калейдоскопа" несложен и раскрыт в двух начальных фразах: "От первого же толчка ракета раскрылась сбоку, точно вспоротая гигантским консервным ножом. Людей выбросило в пустоту, и они рассыпались, извиваясь, точно десяток серебристых рыбешек..." Они все живы и до поры до времени невредимы. Но надежды на спасение никакой. Обреченные космонавты точно стекляшки в гигантском калейдоскопе разлетаются в разные стороны. У них работает радиосвязь, и они могут обмениваться впечатлениями друг с другом это все, что им осталось.
О чем рассказ? О завоевании космического пространства? Об очередном приключении покорителей космоса (распространенная, едва ли не лидирующая тема в фантастике)?