Исчезнувшая - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

Часть втораяПАРЕНЬ НАХОДИТ ДЕВУШКУ

Эми Эллиот-Данн

Тот день.

Теперь, когда я числюсь мертвой, я гораздо счастливее.

Точнее, я считаюсь без вести пропавшей. А скоро буду считаться мертвой. Давайте для краткости пользоваться этим словом. Прошло лишь несколько часов, а я чувствую себя гораздо лучше: свобода в суставах, энергия в мускулах. Этим утром я внезапно осознала, что ощущения в мышцах лица какие-то странные, непривычные. Я глянула в зеркало заднего вида: в трех четвертях мили остался ужасный Карфаген, мой самодовольный муж торчит там за липкой стойкой своего бара, в то время как суровая кара нависла над его безмозглой, ни о чем не подозревающей башкой. Глянула и поняла, что улыбаюсь. Ха! Это что-то новенькое.

Мой список важных дел на сегодня (один из многих списков, составленных в минувшем году) лежит рядом со мной на пассажирском месте с кровавой кляксой возле пункта № 22: «Порезаться». «Но ведь Эми боится крови!» — возразят те, кто читал мой дневник. (Ах да, дневник. Ничего, мы доберемся и до моего замечательного дневника.) Нет-нет, я боюсь крови совсем чуть-чуть, но в прошлом году всем уши прожужжала насчет своей фобии. Одному только Нику талдычила с дюжину раз, как боюсь крови, а когда он возражал: «Что-то не помню, чтобы ты боялась крови», я отвечала: «Да ведь постоянно об этом твержу». Ник чересчур забывчив, когда дело касается чужих проблем, поэтому он не сомневался, что я говорю правду. Потеря сознания в центре переливания крови пришлась очень кстати. Это реальный случай, а не просто выдумка, записанная в дневнике. Не переживайте, скоро мы все рассортируем: правду, неправду и то, что могло бы стать правдой.

Пункт № 22: «Порезаться» — я внесла в список уже давно. И вот теперь выполнила — рука до сих пор болит. Не так-то легко вспороть свою кожу, а с ней и мышцы, как будто это просто бумага. Особенно если крови нужно много, но не слишком — вы же не хотите, чтобы через час вас нашли в алой луже и засыпали вопросами. Я прижала кончик канцелярского ножа, но, глядя на голубоватые прожилки вен, ощущала себя сапером, обезвреживающим мину в каком-нибудь кинобоевике. Одно неверное движение, и тебе конец.

Провела длинную черту вдоль внутренней стороны предплечья, закусив тряпку, чтобы не закричать. Один длинный глубокий порез. Потом десять минут сидела скрестив ноги на кухонном полу, наблюдая, как капает кровь, пока не образовалась лужа вполне подходящего размера. Потом все вытерла, но так же небрежно, как это сделал Ник, когда толкнул меня и я разбила голову. Мне хочется, чтобы сцена являла собой конфликт между истинным и ложным. «Следы борьбы в гостиной явно подделаны, но кто-то же замыл кровь. Нет, это точно не Эми!»

Членовредительство того стоило. И теперь, хотя прошло уже несколько часов, рана болит под рукавом, под давящей повязкой. Пункт № 30: «Тщательно перевязать рану, чтобы кровь не капнула туда, где ее быть не должно. Обернуть канцелярский нож и спрятать в карман — чтобы потом от него избавиться».

Пункт № 18. Устроить «следы борьбы» в гостиной. Перевернуть оттоманку. Выполнено.

Пункт № 12. Установить первую подсказку в коробку и положить так, чтобы полиция нашла ее раньше, чем обалдевший муж додумается поискать. Записка обязательно должна войти в протокол. Я хочу, чтобы Ник не сумел отвертеться от этой охоты за сокровищами. Выполнено.

Пункт № 32. Переодеться во что-нибудь попроще, волосы убрать под шапку, спуститься к берегу реки, пройти по неглубокой — несколько дюймов — воде до границы жилого комплекса. В это время Треверсы, соседи, у которых дом с видом на реку, будут в церкви. Но нельзя до конца быть уверенным в этом, поэтому необходимо сделать так, как написано выше. Я всегда на шаг впереди других, в этом моя сила.

Пункт № 29. Попрощаться с Бликером. Почуять напоследок его не очень свежее кошачье дыхание. Насыпать сухого корма в миску на тот случай, если его забудут покормить, когда все закрутится.

Пункт № 33. Избавиться от гребаного «доджа».

Выполнено. Выполнено. Выполнено.

Я могу рассказать, как все подстроила, но хочу, чтобы прежде вы узнали меня немного лучше. Не Эми из дневника, который является плодом художественного вымысла (Ник как-то заметил, что из меня не получится настоящий писатель, и зачем я его только слушала?), а Эми Настоящую. Что за женщина на такое способна? Позвольте же изложить вам предысторию, где нет ни слова выдумки, и тогда, возможно, вы начнете кое-что понимать.

Начну с того, что я не должна была родиться.

До моего появления на свет у мамы было пять выкидышей и двое детей родились мертвыми. Каждый год, осенью, как будто сельскохозяйственный урожай. Все девочки. Всех их назвали Хоуп. Я уверена, что это предложение моего отца, с его оптимистическим посылом, с его серьезностью, имеющей оттенок иронии. «Мы не должны терять надежду, Мэрибет!» Но они много раз подряд теряли Надежду.[5]

Врачи уговаривали прекратить попытки, но мои родители отказались. Они не пасуют перед трудностями. Пробовали и пробовали, пока наконец-то не появилась я. Мама не рассчитывала, что я выживу, даже не думала обо мне как о настоящем живом ребенке, о девочке, которую она заберет домой. Если бы судьба от меня отвернулась, я стала бы Хоуп-8. Но я с криком вошла в мир — сердитая, блестящая и красная. Мои родители страшно удивились, когда осознали, что никогда, ни разу, не обсуждали имя для настоящего ребенка. Поэтому первые два дня, которые я провела в клинике, меня не называли никак. Каждое утро мама слышала, как открывается дверь в ее палате и медсестра останавливается на пороге (мне она всегда представлялась этакой винтажной куклой: белые колышущиеся юбки и накрахмаленная шапочка, похожая на коробку для китайской еды). Медсестра мнется, а мама спрашивает, не поднимая глаз: «Она еще жива?»

Когда моя жизнь перестала висеть на волоске, меня назвали Эми, а все потому, что в том году имя пользовалось огромной популярностью, тысячи других малюток были названы так; возможно, Бог не сумеет разыскать меня, затерявшуюся среди прочих детей. Мэрибет как-то сказала, что если бы могла родить меня заново, то назвала бы Лидией.

Я росла гордой, с чувством собственной уникальности, — девочка, которая боролась с небытием и победила. Вероятность успеха составляла меньше одного процента, но у меня получилось. Я уничтожила матку моей матери — не роды, а сокрушительный марш Шермана. Мэрибет стала бесплодной. В детстве меня это радовало до дрожи — лишь я, лишь я, только я.

Моя мама сидит в кресле-качалке в дни рождения-смерти всех Хоуп, потягивает горячий чай и говорит о том, что хочет чуточку времени уделить себе самой. Никакого притворства — Мэрибет слишком рассудочна, чтобы устраивать панихиды, но она становится задумчивой, отстраненной, и мне это претит — я-то нуждаюсь в ее внимании. Я карабкаюсь к ней на колени, сую ей в лицо нарисованную цветными мелками картину, напоминаю, что надо срочно расписаться на уведомлении из гимназии, но встречаю лишь невидящий взгляд, без проблесков внимания. Отец пытается отвлечь меня — угощает конфетами или ведет в кино. Но никакие уловки не помогали. Я не давала маме грустить с тех нескольких минут уединения.

Я всегда считала себя лучше остальных «Надежд», ведь я победила. Но я всегда, всегда ревновала к семи мертвым танцующим принцессам.

Они достигли совершенства, не приложив к этому ни малейших усилий, не прожив ни единого мига в юдоли земной, а я застряла на этом свете и теперь должна ежедневно самоутверждаться, ежедневно доказывать, что и я достойна быть совершенством.

Так жить очень тяжело. Но я мучилась, пока мне не исполнился тридцать один год.

Потом целых два года все было хорошо. Благодаря Нику.

Ник любил. Любил через шесть «и». Ник люби-и-и-и-и-ил. Но он любил не меня. Ник любил девушку, которой на самом деле нет. Я притворялась, я часто изображаю какую-то личность. По-другому просто не могу. Как модницы регулярно меняют свои тряпки, так я меняю личности. Какой типаж мне в самый раз, какие черты характера популярны, какие душевные качества востребованы? Мне кажется, что все люди в той или иной степени делают так, как я, но не признаются в этом, а кроме того, они сосредоточиваются на одной-единственной личности, — они слишком глупы или ленивы, чтобы переключаться.

На той вечеринке в Бруклине я играла стильную девчонку, которая может понравиться такому парню, как Ник, — отпадную девчонку. Все мужчины считают это лучшим комплиментом. «Она отпадная девчонка». Титул означает, что ты клевая, блестящая, прикольная, обожаешь футбол и смыслишь в покере, не кривишься от грязных шуток и болтовни компьютерных геймеров, пьешь дешевое пиво, не возражаешь против секса втроем и анала, как очумелая пихаешь в рот хот-доги и гамбургеры и все-таки ухитряешься иметь второй размер, потому что отпадным девчонкам все нипочем. Отпадная девчонка никогда не рассердится, она только улыбнется с легкой грустью, позволяя своему мужчине делать все, что заблагорассудится. «Валяй, сри мне на голову, не обижусь, я же отпадная девчонка».

Мужчины думают, что подобные девчонки существуют в действительности. Возможно, они обманываются потому, что многие женщины и сами рады притворяться отпадными. Довольно долго образ отпадной девчонки раздражал меня. Я видела, как легкомысленно мужчины — друзья, коллеги и просто знакомые — западают на эти кошмарные фальшивки. Хотелось сесть рядом с любым из них и спокойно сказать: «Ты назначаешь свидание не просто женщине. Ты назначаешь свидание женщине, которая смотрела слишком много фильмов, снятых социально неприспособленными мужчинами, которые верят, что такая порода женщин существует на самом деле и что их можно целовать». Мне хотелось схватить бедного парня за лацканы пиджака или ремень от сумки и закричать в лицо: «Эта сука на самом деле не любит чили-доги, потому что никто не может любить чили-доги!» Эти отпадные девчонки даже не вызывали у меня сочувствия. Они не изображают из себя женщину, какой им хотелось бы стать, — они изображают женщину, какой их хотят видеть мужчины. О! Если вы не отпадная девчонка — это вовсе не значит, что ваш мужчина не хочет отпадную девчонку. Да, возможны варианты в части оформления витрины. Например, он вегетарианец, и ему нравится, чтобы отпадная девчонка предпочитала сейтан хот-догу. Или он художник-хипстер, и для него отпадная девчонка — татуированная кретинка в очках, обожающая комиксы. Поверьте мне, подходы могут слегка различаться, но все равно мужчины хотят отпадную девчонку, которая в их понимании представляет собой женщину, одобряющую все их мерзкие привычки и ни на что не жалующуюся.

Как узнать, что вы не отпадная девчонка? Когда он говорит что-то типа: «Мне нравятся сильные женщины». Если он говорит это вам — это, мать его, означает, что однажды он трахнет кого-нибудь на стороне. Вместо «мне нравятся сильные женщины» следует понимать «я ненавижу сильных женщин». Я терпеливо ждала — годы напролет, — чтобы маятник качнулся в другую сторону, чтобы мужчины стали зачитываться Джейн Остин, учились вязать, искали гармонию в любви и в гостях листали альбомы и лизались друг с дружкой под нашими похотливыми взглядами. И мы бы говорили: «Да, это отпадный парень».

Но я так и не дождалась. Вместо этого все женщины нашей страны, словно сговорившись, стали деградировать! Довольно скоро отпадная девчонка сделалась стандартом поведения. Мужчины возомнили, что она существует взаправду, что это не просто собирательный образ, мечта. Теперь в каждой женщине видят отпадную девчонку, а если она отказывается быть таковой, сразу подозревают отклонение от нормы.

Но быть отпадной девчонкой соблазнительно. Особенно для тех, кто похож на меня, кому нравится побеждать. Нам так в кайф быть девчонками, которых хотят все мужчины. Когда я повстречалась с Ником, то немедленно поняла, что он именно этого хочет, и решила вжиться для него в образ. Я не снимаю с себя вины. Поначалу я была без ума от него — вот в чем дело. Он показался мне извращенно-экзотичным — хороший мальчик из старого доброго Миссури. Другие ему в подметки не годились. Дразня, он пробуждал во мне все то, о чем я и не знала раньше: естественность, юмор, легкость общения. Казалось, что он выпотрошил меня и наполнил пухом. Он помог мне стать отпадной девчонкой — ни с кем другим я бы не сделалась ею. Я просто не хотела. Не могу утверждать, что мне это не нравилось. Я ела печенье «Мунпай», ходила босиком, старалась не волноваться по пустякам. Я смотрела дурацкие фильмы и трескала продукты, напичканные химией. Я не задумывалась о последствиях своих поступков. Я пила кока-колу, не задаваясь вопросом, как смогу ее переварить, не опасаясь кислоты, вполне способной растворить монету, в моем желудке. Когда мы сидели в кинотеатре и смотрели немые ленты, я не фиксировалась на том, что налицо дискриминация актеров по половому признаку или что на значимых ролях слишком мало меньшинств. Меня даже не волновало, есть ли в фильме смысл. Я не гадала о том, что будет. Ни о каких последствиях не задумывалась. Жила сегодняшним днем, понимая, что постепенно глупею и мельчаю. Но и счастья все прибывало.

До Ника я никогда не чувствовала себя настоящим человеком, поскольку всегда была товаром. Удивительная Эми обязана быть блестящей, креативной, доброй, вдумчивой, остроумной и счастливой. «Мы хотим, чтобы ты была счастлива», — всегда говорили мне Ранд и Мэрибет, но не объясняли, каким образом достигается счастье. Столько уроков, возможностей и преимуществ, но вот счастливой быть меня не научили. Я не умела шалить, как прочие дети. Когда меня приглашали на день рождения, я смотрела, как они кривляются и хихикают, и пыталась подражать, сама не понимая зачем. Тугая резинка от праздничной шляпы врезалась в подбородок, хрусткая глазурь с торта красила зубы в синий цвет, а я все гадала, в чем причина такого веселья.

И только встретившись с Ником, я разобралась окончательно. Он был таким забавным. Как будто ходишь на свидания с морской выдрой. Из моих знакомых ровесников он единственный не притворялся, что счастлив. Он был искрометным, остроумным, великолепным и очаровательным. Он нравился мужчинам. В него влюблялись женщины. Я полагала, что наш союз станет близким к идеалу, мы будем самой счастливой парой в округе. Дело даже не в любви, а в состязании. Но я искренне не понимаю, зачем жить вместе, если вы несчастливы.

И вполне возможно, я была счастливее эти несколько лет, притворяясь другим человеком, чем до того или после. Но как относиться к этому, я не знаю.

Но в конце концов игру пришлось прекратить — все это было не по правде, я не была собою. Ник, это была не я! Думала, ты догадаешься. Думала, это у нас просто игра. Думала, мы понимаем друг друга с полувзгляда, нам и слова не нужны. Я так старалась быть проще. Тщетные попытки. Как выяснилось, он тоже взял непосильную роль — тонкие шутки, умные игры, романтическое ухаживание. Постепенно все разваливалось. Я возненавидела Ника за то, что он поразился, когда я стала настоящей. Возненавидела за нежелание понять, что игра не могла не закончиться, за его слепую уверенность в том, что он взял замуж существо, созданное игрой воображения миллионов онанистов, любующихся спермой на своих пальцах. Он ведь на самом деле был изумлен, когда я попросила прислушиваться ко мне. Не мог поверить, что я против восковой эпиляции паха, и его ошеломил мой отказ отсосать. Он верил, что мне все равно, если он не приходил посидеть и выпить с моими друзьями! Ту смехотворную запись в дневнике помните? «Мне не нужна дрессированная обезьянка, чтобы хвастаться перед подругами, я разрешаю ему быть самим собой». Так вот, это самая настоящая дебильная чушь отпадной девчонки. Какая херня! Нет, правда, я не врубаюсь. Если вы не заставляете мужчину отменять свои планы или разрешаете ему не идти на уступки для вас, разве вы не проигрываете? Вы же не достигаете желаемого. Это ясно как божий день.

Может, он и счастлив; может, он и говорит, что вы отпаднейшая из девчонок, но это потому, что праздник на его улице. Он называет вас отпадной девчонкой, чтобы обвести вокруг пальца! Ну, как болтовня продавца автомобилей. «Сколько вы готовы заплатить за это чудо?» А вы даже не собирались ничего покупать. Еще одна ужасная фраза, присущая мужчинам: «Конечно, ты не будешь возражать, если я…» Нет, я буду возражать! Просто скажите ему это в лицо. И не проигрывайте, тупые ссыкухи!

Так что всему пришел конец. Верности Нику, защищенности с Ником, счастью с Ником. Я поняла, что есть Настоящая Эми, которая несравнимо лучше, интереснее и многограннее, чем Отпадная Эми. Представляете, каково это — показать свое истинное «я» вашему мужу, вашей второй половинке, а ему эта истина не понравилась? Вот здесь-то и зародилась ненависть. Я очень много размышляла и пришла к выводу: с этого все и началось.

Ник Данн

Спустя семь дней.

Внутри дровяного сарая я успел сделать несколько шагов, прежде чем привалил к стене. Надо было перевести дух.

Я не ожидал ничего хорошего. Не ожидал с того мгновения, как выяснил: новый ключ следует искать в дровяном сарае. Яркий полдень. Коктейли. Да, в загадке упоминалось место встречи. Но только не наше с Эми, а наше с Энди. Я занимался с ней сексом во многих странных местах, и этот дровяной склад — одно из них. Нелегко было найти место для свиданий. Многолюдный жилой комплекс, где обитала Энди, не подходил изначально. Мотели легко вычислить по оплате с кредитной карточки, а моя жена не страдала ни излишней доверчивостью, ни излишней глупостью. У Энди имелась «Мастеркард», но отчеты по тратам приходили ее матери. Поэтому дровяной сарай возле дома моей сестры казался едва ли не идеальным в плане безопасности, особенно когда Го уезжала в «Бар». А кроме того, несколько раз нам сослужил службу пустовавший дом моего отца. («Так важно подобрать удачно время — от полудня и где-то до коктейля. Помчись же ты с томлением в груди, дверь распахни — сюрпризы впереди».) Иногда мой кабинет в колледже. («Хочу быть твоей ученицей, Учитель, красавец, мудрец. Отдам тебе разум и тело, не нужно букетов, за дело».) А однажды на машине Энди мы отправились по грунтовке в Ганнибал — я повез ее туда вскоре после скучной экскурсии с Эми. («Сюда привел меня ты, чтобы поболтать, о детстве в кепке с козырьком повспоминать».)

Каждый ключ скрывался на том месте, где я хотя бы раз изменял Эми. Она воспользовалась охотой за сокровищами, чтобы напомнить мне обо всех изменах. Тошнота подступила к горлу, когда я представил, как Эми, никем не замеченная, тащится на автомобиле следом за мной — к моему папе, к Го, в проклятущий Ганнибал, наблюдает, как я совокупляюсь с юной девчонкой, и кривит губы в торжестве пополам с отвращением.

Жена прекрасно знала, что сумеет примерно меня наказать. И вот в конечном итоге продемонстрировала, насколько она умнее меня. Дровяной сарай был набит до отказа всеми теми вещами, которые я приобретал по кредитной карточке, а потом чуть ли не на Библии клялся Бони и Джилпину, что ничегошеньки не знаю об этих покупках. Безумно дорогие клюшки для гольфа, часы и игровые приставки, одежда от кутюр — все хранилось здесь, ждало своего часа на земле сестры. Будто я припрятал их до той поры, пока жена не умрет, и тогда я смогу малость оттянуться.

Я стучал в дверь Го, пока она не появилась с сигаретой в зубах, а потом, буркнув: «Идем, кое-что покажу», развернулся и молча пошел к сараю.

— Гляди! — Я указал на открытую дверь.

— Это… это все то… что куплено по кредитной карточке? — Ее голос сорвался на верхней ноте.

Го зажала рот рукой и попятилась. Я понял: в эту секунду она подумала, будто я решил признаться ей в преступлении.

Мы никогда не вернем прежнего доверия. За одно это моя жена достойна ненависти.

— Эми меня подставляет, — сказал я. — Го, это все накупила Эми.

Сестра передернулась. Дважды моргнула и слегка потрясла головой, будто пытаясь избавиться от видения: Ник, убивший свою жену.

— Эми изобразила все так, будто я ее убил. Ее последний ключ привел меня прямиком сюда, но я не знал ничего о спрятанных покупках. Это грандиозная мистификация! Спектакль — Ник Данн отправляется за решетку! — Комок подступил к горлу, сейчас или зарыдаю, или расхохочусь. Я расхохотался. — Нет, ты поняла, а? Срань господня!

«Скорей, доказать я хочу — чему-то и я научу». Заключительные слова первой подсказки Эми. Как я раньше не сообразил?

— Если она тебя подставляет, то почему привела сюда? — Го все еще изучала содержимое сарая.

— Потому что она постаралась на славу. Ей всегда требовалось одобрение, похвала. Она хочет, чтобы я понял, в какой заднице оказался. Она не может по-другому. Иначе не будет счастливой.

— Нет, — пробормотала Го, грызя ноготь. — Дело не в этом. Тут нечто большее. Ты прикасался к чему-нибудь?

— Нет.

— Это хорошо. Тогда следующий вопрос…

— Что я сделаю, обнаружив улику против себя рядом с домом сестры? — рассуждал я. — Вот он, вопрос. Поэтому, каких бы действий она ни ожидала, какие бы шаги ни просчитывала, я должен поступить наоборот. Если она думает, что я испугаюсь и попытаюсь избавиться от улик, то, держу пари, знает, как это заведет меня в ловушку.

— Ну ладно, оставить все это здесь тебе нельзя. Проигрышный путь. А ты уверен, что это последняя подсказка? Где тогда твой подарок?

— Вот зараза! Он должен быть где-то внутри.

— Не ходи туда! — воскликнула Го.

— Я должен. Один бог знает, что она приготовила.

Осторожно, ступая на цыпочках, чтобы не оставлять следов, и прижимая руки к телу, я шагнул в сырой сарай. Позади телевизора с плоским экраном увидел привычный синий конверт Эми, лежащий на большой коробке, обернутой в серебристую подарочную бумагу. Я выволок тяжелую коробку — то, что в ней находилось, весило не меньше тридцати фунтов и, судя по стуку, состояло из нескольких частей — и конверт наружу. Поставил на землю у ног. Го невольно отступила от подарка. А я открыл конверт.

Мой дорогой муж! Вот и пришло время сказать, что я изучила тебя лучше, чем ты мог себе когда-либо представить. Знаю, ты иногда полагаешь, что способен передвигаться по миру незаметно, как невидимка. Но не верь в это ни единой секунды. Я изучила тебя. Я знаю, что ты собираешься делать, еще до того, как ты начинаешь. Я знаю, где ты был, я знаю, где ты будешь. На нашу пятую годовщину я устроила путешествие. Так полезай же смело!

Даже не пытайся отыскать подарок. Не нужно — подарок сам найдет тебя! Так что отдыхай и расслабляйся — это ФИНАЛ!

— Что значит «полезай смело»? — спросила Го.

— В петлю полезай, — простонал я.

— Вот зараза! Открой коробку.

Я опустился на колени и приподнял крышку так осторожно, будто ожидал взрыва. Тишина. Заглянув внутрь, я увидел две деревянные куклы-марионетки. Как будто муж и жена. Мужчина в цветастой одежде яростно скалился и сжимал в руке не то трость, не то палку. Вынув, я обнаружил, что его руки и ноги трясутся, как у разминающегося танцовщика. Женщина выглядела более симпатичной — потоньше и не такая подвижная.

На ее лице застыла тревога, будто она увидела какую-то опасность. На дне коробки я обнаружил крошечную фигурку ребенка, с ленточкой, чтобы привязывать его к «матери». Старые, тяжелые и большие марионетки напоминали кукол, которых используют чревовещатели. Я приподнял мужчину, взялся за толстую, как дубинка, рукоять; конечности бешено задергались.

— Жуть какая! — сказала Го. — Перестань.

Под игрушками лежал кусок блестящей голубой бумаги, сложенный вдвое. На ней я прочитал надпись, сделанную неровным, размашистым — уголки и закорючки — почерком Эми.

Начало новой удивительной истории, Ник. Вот как это делается!

Удачи.

Мы разложили все подсказки из охоты за сокровищами и марионеток на кухонном столе нашей мамы. И уставились на них, будто собирались складывать пазл.

— Зачем ей морочиться с охотой за сокровищами, если она составила… свой план? Если ее… — проговорила Го.

«А ее план, — мог бы продолжить я мысль сестры, — заключается в том, чтобы имитировать свое исчезновение и сделать из нас подозреваемых в убийстве». Это казалось не таким уж и бредом.

— Во-первых, чтобы отвлечь меня. Убедить, что она все еще меня любит. Я гоняюсь за ключиками по всему белу свету, полагая, что моя жена хочет исправить ошибки, возродить наш брак…

Тот морок, то девичье состояние, в которое привели меня ее записки, — все это просто позор. Стыд проедал до мозга костей, впитывался в ДНК. Делал меня другим человеком. Несмотря на все эти годы, Эми все еще может играть со мной. Она способна несколькими записками вдребезги разгромить мою защиту. Я был марионеткой у нее в руках.

«Я разыщу тебя, Эми».

Слова, полные любви, а за ними скрытая ненависть…

— Чтобы я непрестанно думал: интересно, почему все указывает на то, что я убил свою жену?

— Полиции показалось бы странным — да и тебе тоже, — если бы Эми нарушила традицию и не устроила охоту за сокровищами, — довольно убедительно заявила Го. — Выглядело бы так, будто она намеревалась исчезнуть.

— А тут еще они, — указал я на марионеток. — Куклы настолько необычны, что просто должны нести какой-то скрытый смысл. Если она просто собиралась отвлечь меня, то могла бы подарить что угодно, лишь бы из дерева.

Го приподняла пальцем пеструю одежду куклы-мужчины:

— Они довольно старые. Винтаж. — Сестра перевернула их, обнаружив у мужчины похожую на дубину штуковину. У женщины нашлась лишь квадратная прорезь. — Считается, что это сексуально? У мужчины большая ручка, похожая на член. А у женщины только дырка.

— Ну, так логично. У мужчин есть член, а у женщин — влагалище.

Го засунула палец в дыру на туловище марионетки, желая убедиться, что там ничего не спрятано.

— Что Эми хотела этим сказать?

— Когда я их увидел, то первым делом подумал: она купила детские игрушки. Папа, мама, ребенок. Поскольку была беременна.

— А она точно беременна?

Волна отчаяния накрыла меня. Или скорее наоборот: что-то схлынуло, как морской отлив, отбирая некий смысл и опустошая меня. Я не верил до конца в беременность моей жены, но теперь уже не мог верить и в обратное.

Го взяла в руки куклу-мужчину, почесала нос, и вдруг ее осенило:

— Ты марионетка на нитке.

— Я подумал об этом же, — рассмеялся я. — Но зачем тогда мужчина и женщина? Эми явно не марионетка. Она кукловод.

— И что значит «Вот как это делается!»? Что она имеет в виду?

— Трахнет меня так, чтобы на всю жизнь запомнил.

— Может, Эми часто использовала эту фразу? Или какая-то цитата из книги об Эми, или… — Она подошла к компьютеру и ввела в строке поиска: «Вот как это делается!»

«Вот как это делается!» Песня группы «Мэднесс».

— О, я помню их, — сказала Го. — Отличная группа в стиле ска.

— Ска… — Меня все пробивало на истеричный смех. — Круто!

Речь в песне шла о мастере, который выполнял любой ремонт жилых домов — чинил электропроводку, менял сантехнику, столярничал — и за работу брал наличными.

— О господи, — пробормотал я. — Как же я ненавижу восьмидесятые. Особенно за бессмысленные песни.

— Отражение — единственный ребенок, — кивнув, сказала Го.

— Который ждет в парке,[6] — ответил я, не задумываясь.

— А что, если именно это она и подразумевает? — Го, повернувшись, посмотрела мне в глаза. — В песне идет речь о мастере. Возможно, это человек, вхожий в ваш дом. Чтобы починить какую-нибудь мебель. Или установить что-нибудь электрическое. И платить за это нужно было наликом.

— Думаешь, видеокамеру поставили? — спросил я. — В последнее время Эми несколько раз уезжала из города. Может, она хотела нас записать?

В глазах Го блеснул немой вопрос. Я поспешно добавил:

— Нет-нет, в нашем доме никогда.

— А если потайная дверь? — предположила сестра. — Может, в тайнике Эми хранит свидетельства, которые… ну, не знаю… помогут тебе оправдаться, например.

— Мне кажется, так оно и есть. Эми использовала песню «Мэднесс», чтобы дать мне подсказку, ключ к свободе, если я смогу расшифровать эти заковыристые тексты-ска.

— Боже! — рассмеялась Го. — А может, это мы не в себе? Может, у нас крыша напрочь съехала?

— Безумием тут и не пахнет. Она подставляет меня. Как еще объяснить склад барахла на твоем дворе? И в этом вся Эми. Втянуть в это дело и тебя, запачкать моей грязью. Да, достаточно Эми. Подарок, писулька эта сволочная — мол, попробуй, расшифруй. Нет, нам нужно вернуться к марионеткам. Попробуй вбить в поиск слово «марионетка». — Я завалился на диван, ощущая тупую усталость во всем теле.

— А, черт! — воскликнула Го, игравшая роль секретарши. — Ну конечно! Это куклы Панч и Джуди! Ник, мы идиоты! Эти слова — девиз Панча. «Вот как это делается!»

— Угу. Древний кукольный спектакль, и в нем есть насилие? — спросил я.

— Вот, мать его…

— Так есть в нем насилие?

— Да! Сплошное насилие! Твоя жена — психопатка!

— Мужик убивает бабу?

— Погоди, я читаю… Панч убивает их ребенка. — Она взглянула на меня сверху вниз. — А когда Джуди начинает с ним бороться, забивает насмерть и ее. — (Мое горло заполнилось слюной.) — И каждый раз, когда Панч совершает какую-то гадость и выходит сухим из воды, он заявляет: «Вот как это делается!» — Го взяла деревянную куклу на руки, словно младенца. — Он веселится, даже когда убивает жену и ребенка.

— Таким образом, она предупреждает меня о подставе, — кивнул я на марионеток.

— Мой разум отказывается это принимать. Долбаная шиза…

— Го?

— Все сходится. Ты не хотел ее беременности, а потому рассвирепел и убил ее и нерожденного ребенка.

— Да уж, новость не из окрыляющих, — вздохнул я.

— А кульминация — ты получишь урок, которого Панч счастливо избегал. Тебя изобличат и осудят за убийство.

— А в штате Миссури есть смертная казнь, — кивнул я. — Веселенькие дела.

Эми Эллиот-Данн

День.

Вам интересно, как я узнала? Просто увидела. Это к вопросу о том, до чего же глуп мой супруг. Снежной апрельской ночью я страдала от одиночества. Пила теплый амаретто в компании Бликера и читала, лежа на полу. За окном шел снег, а в доме играла музыка — старые потрескивающие пластинки, которые мы с Ником раньше слушали вместе (здесь я говорю правду). У меня случился приступ романтического оживления. То-то муженек удивится моему появлению в «Баре». Мы выпьем по паре коктейлей, а потом будем гулять по пустынным улицам с варежками на руках.

Вот мы шагаем по центральной части города, вокруг ни души. Ник прижимает меня к стене и целует, а снежинки кружатся, как некогда сахарная пыль. Вера! Я отправилась за ним в Миссури, потому что верила: он снова меня полюбит, и это будет та же сильная, густая любовь, покорившая меня однажды. И все у нас будет хорошо. Вера!

До «Бара» я добралась как раз вовремя, чтобы увидеть Ника, выходящего вместе с ней. Я застыла на гребаной парковке, в двадцати шагах от них, а он даже не обратил на меня внимания, будто я призрак. Он еще не обнимал ее, но я сразу все поняла. Видела, что никого, кроме нее, для Ника не существует. Невидимкой я скользила за ними, и вдруг, прямо посреди города, Ник прижал ее к дереву и поцеловал. «Мой муж мне изменяет», — подумала я, но прежде, чем сумела выдавить какие-то слова, они уже добрались до ее дома. Больше часа, стуча зубами, я прождала на крыльце, пока не замерзла так, что посинели ногти. А потом ушла. А Ник так и не догадался, что я знаю все.

Теперь у меня появился новый образ, и, увы, не по моему выбору. Я стала заурядной Дурой-Бабой, замужем за Пошлым Мужиком-Ходоком. Одним махом Удивительную Эми лишили всего, что в ней было удивительного.

Я знаю женщин, чьи личности сотканы из множества жалких обыденных мелочей. Их жизнь — список неудач. Бойфренд, не ценящий жертв, лишние десять фунтов веса, босс, увольняющий с работы, стерва сестра, муж-изменник. Я всегда чувствовала себя выше этих историй, рассуждая о том, сколь глупы эти бабы, позволяющие подобным событиям входить в свою жизнь без спросу. И вот теперь оказалась одной из них! Одной из тех баб с бесчисленными жалобами, вынуждающих людей слушать и сочувственно кивать, думая при этом: «Бедная дурочка».

Я уже слышала, будто наяву, новую сплетню из тех, что распространяются с огромной скоростью: Удивительная Эми, девчонка, которая никогда не ошибалась, позволила себе погрязнуть в нищете, потащилась в медвежью дыру, где муж бросил ее ради молоденькой. Как предсказуемо, как обыденно, как увлекательно… А что муж? Он теперь счастливее, чем раньше. Нет, я не могу этого допустить. Нет, никогда. Никогда! Он не имеет права так поступать со мной и праздновать мерзкую победу. Нет!

Ради этого куска дерьма я изменила свою фамилию. Была Эллиот, а стала Данн, таковой и запомнит меня история. Скажете, это пустяк?

Вот так я начала работу над новым сюжетом, который поможет мне раздавить Ника за предательство. Я вернусь на прежнюю дорогу, которая ведет к совершенству. Я снова стану героиней, безупречной и достойной восхищения.

Мертвая Девушка будет всеобщей любимицей.

А ведь это экстрим — организовывать привлечение мужа к суду за расправу над вами. Хочу, чтобы вы знали: я отдаю себе в этом отчет. И пусть скептики скажут: «Она должна была уйти, захватив то, что осталось от ее достоинства. Уйти куда глаза глядят! Все дороги открыты! Минус на минус — не всегда плюс». И прочую чушь, которую несут бесхребетные дуры, путающие слабость с моральными принципами.

Я не собираюсь с ним разводиться, ведь это именно то, чего он ждет. Я не собираюсь его прощать, поскольку не желаю подставлять другую щеку. Для меня это не выход из ситуации. Злодей получает все? А вот черта лысого!

С тех пор больше года я чувствовала запах ее гениталий на пальцах Ника, когда он крадучись забирался ко мне в постель. Я наблюдала, как он любуется собой в зеркале, прихорашиваясь, подобно бабуину в брачный период, собираясь на встречу с ней. Я слушала его ложь, ложь и снова ложь — вначале простую, как лепет ребенка, а после изощренные выдумки в стиле Руба Голдберга. Его сухие поцелуи приобрели привкус ирисок, я обоняла надоедливый аромат, которого раньше у него не было. Я чувствовала щетину на его щеках — Ник прекрасно знал, что я не люблю небритых, но ей, видимо, нравится. Мне доносили об измене все пять органов чувств. И так больше года.

Не исключаю, что я немного тронулась умом. Устраивать самоубийство руками собственного мужа — это слегка за рамками поступков заурядной женщины.

Но это так необходимо. Нику следует преподать урок. Ему никто никогда не давал достойного урока! Он плыл по жизни с улыбкой очаровательного Ники, с привычками любимого всеми дитяти, с фантазиями и увертками, с пороками и эгоизмом, и никто не пытался поставить его на место. Я думаю, этот опыт пойдет ему на пользу. Самое малое — заставит раскаяться в содеянном.

Я всегда полагала, что мне по силам идеальное убийство. Люди попадаются потому, что им не хватает терпения все тщательно распланировать. Я улыбаюсь и включаю пятую передачу на своем дрянном автомобиле (между Карфагеном и мной семьдесят восемь миль пыли), купленном для побега, и мобилизую выдержку — всякий раз, когда меня обгоняет грузовик, моя машина как будто норовит улететь за обочину. Но я улыбаюсь, ведь моя тачка лишний раз доказывает, насколько я умна. Я купила ее за тысячу двести долларов по объявлению в «Крейгслисте» пять месяцев назад, достаточно давно, чтобы случай стерся из чьей бы то ни было памяти. Маленький «форд-фестива» 1992 года выпуска. Самый маленький, самый неприметный автомобиль в мире. Я приобрела его вечером на одной из бесчисленных парковок магазина «Уолмарт» в Джонсборо, штат Арканзас. Села в поезд — восемь часов пути в один конец — с пачкой наличных в кармане, пока Ник развлекался на мальчишнике (под мальчишником следует понимать — трахал свою проказницу). Перекусила в вагоне-ресторане — листик латука и два помидора-черри, что в меню гордо именовалось салатом. А потом меня развлекал разговором пожилой фермер, который возвращался от детей, впервые посетив новорожденную внучку.

Пара, которая продавала «форд», не больше моего нуждалась в огласке. Женщина все время оставалась в салоне, качая на руках ребенка с соской во рту и наблюдая, как мы с ее мужем обменивали наличные на ключи. Потом она вылезла, а я села за руль. Все очень быстро. В зеркало заднего вида я видела бывших владельцев тачки, бредущих к «Уолмарту» с моими деньгами. Я припарковала автомобиль на длительную стоянку в Сент-Луисе, а потом дважды в месяц перегоняла его на новую. Платила только наличными, надевая при этом бейсболку. Не так уж и сложно.

Собственно, перед вами просто пример. Пример терпения, изобретательности и предусмотрительности. Я довольна собой. Потребуется чуть больше трех часов, чтобы забиться в глушь — округ Озарк, штат Миссури, — и отыскать цель моего путешествия — маленький отель в глубине леса, состоящий из отдельных домиков. В нем принимают наличные и есть кабельное телевидение. Я намерена провести там неделю, а может, и две. Не хочу быть в дороге, когда появятся первые новости, а кроме того, это последнее место, где Ник может меня искать, когда поймет, что я сбежала.

Эта часть шоссе особо уродлива. Упадок Средних Штатов Америки. Через двадцать миль я заметила на обочине жалкие останки семейного бизнеса — бензоколонку, брошенную, но не заколоченную. Приблизившись, я увидела, что дверь женской уборной раскачивается на ветру. Остановилась. Вошла. Электричества нет, но имеется покореженное металлическое зеркало, и в кране есть вода. Солнце палит, жарко, как в сауне. Я вынула из сумочки ножницы и каштановую краску для волос. Срезаю длинные пряди. Все светлое отправляется в полиэтиленовый пакет. Ветерок непривычно овевает шею сзади. Голова становится легкой, как воздушный шарик. Мотаю ей, наслаждаясь новым ощущением. Докрасила волосы, посмотрела на себя в зеркало и ненадолго задержалась в дверях, оглядывая равнину, испещренную забегаловками быстрого питания и сетью мотелей. Индеец горько плачет в сторонке. Ник терпеть не мог подобные шутки. Считал их «деривативами». Обязательно добавил бы: «Хотя употребление слова „дериватив“ в критическом значении само по себе дериватив». Нужно выкинуть Ника из головы! Он достает меня даже с расстояния в сотню миль.

Прополоскав волосы над сточной трубой — от теплой воды бросило в пот, — я вернулась в автомобиль с пакетом кудрей волос и прочего барахла. Надела очки в старомодной круглой оправе и взглянула на себя в зеркальце. Если бы я в таком виде повстречала Ника, он бы нипочем не женился на мне. И тогда моя жизнь сложилась бы по-другому.

Пункт № 43. Изменить внешность. Выполнено.

Я пока плохо себе представляю, что значит быть Мертвой Эми. Но в ближайшие месяцы попробую узнать, что же это означает лично для меня. Кем угодно, но не тем, кем я уже побывала. Удивительная Эми. Школьница Восьмидесятых. Фанатка Фрисби и Гранолы. Застенчивая Простушка. Остроумная Проницательная Хепбернподобная. Смекалистая Насмешница. Малютка Бохо-Шик (улучшенная версия Фанатки). Отпадная Девчонка. Любимая Жена. Нелюбимая Жена. Мстительная Обиженная Жена. Эми из Дневника.

Надеюсь, вам понравился «Дневник Эми»? Я писала его, чтобы вызвать к ней сочувствие. Чтобы она понравилась читателям. Она не может не понравиться. Я никогда не понимала, почему это считается комплиментом — что ты нравишься всем. Но не важно… Я постаралась сделать записи приятными для всех, а это ой как непросто. Пришлось создавать образ доброжелательной, слегка наивной личности — женщины, которая любила мужа, хотя и замечала его отдельные недостатки (иначе она получилась бы совсем уж простофилей), но оставалась всецело преданной ему. Все это должно подвести читателя (в данном случае копов, которые, как я страстно желаю, вскоре найдут мой дневник) к мысли, что Ник действительно намеревался убить меня. Впереди еще столько неразгаданных подсказок, столько сюрпризов!

Ник всегда высмеивал мои бесконечные списки дел. «Вечно ты чем-то неудовлетворена, вечно стремишься к совершенству вместо того, чтобы просто жить в свое удовольствие». Но кто в итоге победил? Я победила, поскольку главный список, озаглавленный «Трахнуть Ника Данна», самый полный, самый подробный из всех моих списков. Записи дневника датируются разными годами — с 2005-го по 2012-й. Семь лет записей, не ежедневных, но уж пару раз в месяц — обязательно. Вы знаете, сколько терпения нужно для этого? Разве Отпадная Девочка Эми способна на такой труд? Исследовать текущие события, сверяться со старыми ежедневниками, чтобы не упустить нечто важное и в точности воссоздать реакцию Эми из Дневника на тот или иной поступок. По большей части мне эта работа нравилась. Ник отправится в свой «Бар» или уйдет к любовнице — вечно набирающей эсэмэски, жующей жвачку пустышке с акриловыми ногтями, в спортивных штанах с надписью на заднице (я знаю, что она не такая, но вполне могла бы быть такой), — а я сварю кофе или откупорю бутылку вина, выберу одну из тридцати двух шариковых ручек и немножко перепишу свою жизнь.

Верно, что я иногда ненавидела Ника меньше, пока писала дневник. Точнее, это делала легкомысленная Отпадная Девчонка. Он возвращался провонявший пивом или средством для дезинфекции рук, которым протирался после секса (хотя никогда полностью не убивал запах, — должно быть, у нее очень вонючая «киска»), и виновато улыбался мне, такой милый и жалкий, что я уже готова была подумать: «Не буду доводить дело до конца». А потом я представляла их вместе, как она возбуждает его, позволяет себя унижать, претендуя на роль Отпадной Девчонки, делая вид, что обожает футбол и минет, и жалость исчезала. Я думала: «Я замужем за придурком. Я замужем за мужчиной, который всегда тянется к немытым дыркам, который сразу после этой девки начнет искать другую, способную притворяться, и который не желает прилагать никаких усилий в жизни».

И решимость крепла.

Всего сто пятьдесят две записи, и вроде бы я ни разу не выбилась из ее стиля. Эми из Дневника я создавала с особой тщательностью. Она должна быть убедительной и для полиции, и для общественности, если какие-то фрагменты текста будут опубликованы. Дневник должен читаться как готическая драма. Чудесная женщина с добрейшим сердцем — вся жизнь была у нее впереди, или что там еще говорят о покойницах? — ошибается с выбором спутника жизни и платит самую высокую цену.

Я должна им понравиться. Точнее, она.

Конечно, мои родители волнуются, но обязана ли я жалеть их после того, как они создали меня такой и бросили на произвол судьбы? Они никогда, никогда не отдавали себе отчета в том, что зарабатывали деньги на моем существовании и обязаны были делиться авторским гонораром. А потом, отобрав мои деньги, они отправили меня вместе с Ником в Миссури, как предмет мебели, как невесту по переписке, как ученицу по обмену. И они еще смеют называть себя феминистами!

Всучили на память о себе паршивые часы с кукушкой. И это после того, как попользовались мною тридцать шесть лет! Вот и пусть думают, будто я умерла, ведь именно они уготовили мне такое предназначение — ни денег, ни дома, ни друзей. Вот и пусть верят, что я умерла, — они это заслужили. При жизни обо мне не позаботились — значит, все равно что приложили руки к моей смерти. В этом они похожи на Ника, который раз за разом отрывал от меня по куску моей истинной сущности: «Ты слишком серьезна, Эми, ты слишком напряжена, Эми, ты чересчур много рассуждаешь, ты чересчур много анализируешь, ты больше не веселишь меня, с тобой скучно, Эми, с тобой я чувствую себя бесполезным, Эми». Он безжалостно отнимал мою независимость, мою гордость, мое самоуважение. Я отдавала, а он брал, брал и брал. Он выбил у меня из-под ног опору.

А теперь эта шлюха! Он предпочел мне молоденькую шлюху. Он растоптал мою душу — а разве это не преступление? — и должен быть наказан. По моим собственным законам.

Ник Данн

Спустя семь дней.

Я был вынужден позвонить Таннеру Болту, моему свежеиспеченному адвокату, через считаные часы после того, как нанял его, и произнести слова, возможно заставившие его пожалеть, что согласился принять мои деньги: «Жена меня подставляет». Его лица я не видел, но мог вообразить: очи горе, брезгливая мина человека, чья работа — выслушивать вранье клиентов.

— Хорошо, — протянул он после томительной паузы. — Я буду у вас завтра первым же рейсом, и мы разберемся — все факты на стол, а пока суд да дело, не делайте лишних движений, ладно? Ложитесь спать и постарайтесь отдохнуть.

Го прислушалась к его совету. Приняла две пилюли снотворного и отправилась спать незадолго до одиннадцати вечера. А я все еще ждал чего-то, сжавшись в комок на ее диване. Время от времени я выходил на крыльцо и вглядывался в дровяной сарай, подбоченившись, как будто собирался отгонять хищника. Сам не понимал, зачем это делаю, — просто иначе не мог. Не мог усидеть больше пяти минут — опять вскакивал и бежал во двор, смотреть на сарай.

Когда я очередной раз вернулся, с черного хода постучали. Срань господня! Почти полночь. Полиция явилась бы с главного входа, так ведь? — репортеры еще не добрались до дома Го (но доберутся, и очень скоро). Охваченный нерешительностью, я медлил в гостиной. Стук повторился, теперь громче. Я шепотом выругался, пытаясь вытеснить страх злостью. «Разберись же, Данн!»

Распахнув дверь, я увидел Энди. Проклятая Энди, хорошенькая, как картинка, принарядившаяся по случаю встречи, но не понимающая, что затягивает петлю на моей шее.

— Энди, ты меня просто грабишь. — Я втащил ее внутрь. Она взглянула на мои руки, вцепившиеся в нее. — Ты заталкиваешь мою голову прямо в гребаную петлю.

— Я же с черного хода, — возразила она. Когда я сердился на Энди, она не просила прощения, а, напротив, ожесточалась. Твердела буквально на глазах. — Мне нужно видеть тебя, Ник. Говорить с тобой. Я же сказала, что должна каждый день видеть тебя или слышать твой голос, а ты сегодня куда-то подевался. «Оставьте голосовое сообщение», «Оставьте голосовое сообщение».

— Если я не отвечаю, значит не могу поговорить с тобой. Энди, я был в Нью-Йорке, нанимал адвоката. Он будет здесь завтра утром.

— Ты нанимал адвоката. Это потребовало столько трудов, что ты не нашел десяти секунд на разговор со мной?

Захотелось ей врезать. Я глубоко вздохнул. Нужно порвать с Энди. И не только потому, что на этом настаивает Таннер Болт. Жена изучила меня досконально, она не сомневалась: я все сделаю, чтобы избежать неприятного разговора. Эми сделала ставку на мою глупость: я позволю отношениям продлиться и попадусь в капкан. Пора с этим кончать. Но следует действовать очень аккуратно. «Убедите ее, что единственная причина разрыва — забота о вашей безопасности».

— Адвокат дал мне очень важный совет, — начал я. — Совет, от которого нельзя запросто отмахнуться.

Еще вчера вечером я был с ней мил и любезен до безумия, встречаясь в нашей поддельной крепости. Обещал все, что угодно, лишь бы успокоилась.

Она явно не ждала такого поворота. И не примет его попытку отстраниться.

— Совет? Ладно… Он сказал, чтобы ты не был со мной такой сволочью?

Ярость волной вскипела во мне, очень уж происходящее смахивало на ссору школьников. Тридцатичетырехлетний взрослый мужчина после самой мерзкой ночи в его жизни притащился в раздевалку на разборку с малолетней соплячкой. Я встряхнул Энди. Крошечная капелька слюны упала на ее нижнюю губу.

— Энди, ты не понимаешь. Это не шутки, это моя жизнь.

— Но я только… Ты нужен мне… — ответила она, потупившись. — Знаю, я твержу, как попугай, но… Я так не могу, Ник. Не могу так больше. Я просто разваливаюсь на части. Мне так страшно…

Ей страшно!

Я представил, как полиция застает меня с девочкой, которую трахал в то утро, когда моя жена пропала без вести. Я отыскал ее в тот день — никогда раньше не являлся в ее дом, за исключением первого раза, но в тот день нарушил правила, поскольку бессонной ночью слушал стук сердца, отдающийся в ушах, и все пытался подобрать слова, способные убедить Эми: «Давай разведемся. Я люблю другую. Нам нужно расстаться. Я не могу притворяться, что люблю тебя, не могу праздновать годовщину — это хуже на самом деле, чем обманывать тебя».

Согласен, это спорный вопрос.

Но пока я собирался с силами, Эми обрушила на меня заверения, что все еще любит, — лживая сука! — и я растаял. Я чувствовал себя конченым мошенником и трусом, но и — «Уловка-22»[7] — нуждался в Энди, чтобы привести в порядок расстроенные чувства.

Но сейчас Энди не лечила мне нервы. Совсем наоборот.

Девочка вцепилась в меня как репей.

— Посмотри сама, Энди. — Я сделал сильный выдох, но позволил ей сесть, держа у двери. — Ты очень дорога мне. И держишься изумительно… Я должен позаботиться о твоей безопасности.

— Так ведь… — Ее голос дрожал. — Мне очень жалко Эми. Это просто какое-то безумие. Знаю, что даже права не имею жалеть ее и тем более переживать, но… я все равно переживаю, да еще и себя виноватой чувствую.

Она попыталась прижаться щекой к моей груди, но я отступил, удерживая ее поодаль, чтобы видеть глаза.

— Ладно, думаю, мы все можем исправить. Мы должны заботиться о нашей безопасности, — сказал я, в точности повторяя слова Таннера.

— Нужно пойти в полицию, — проговорила она. — Ведь я твое алиби на то утро. Давай расскажем все.

— Ты мое алиби всего на час. После одиннадцати утра никто не видел и не слышал Эми. Полиция запросто решит, что я вначале убил ее, а потом поехал к тебе.

— Какой ужас!

Я пожал плечами, секунду-другую размышляя, не сказать ли ей правду: моя жена меня подставила. Но быстро отогнал эту мысль. Энди не в состоянии играть по правилам, заданным Эми. Она захочет быть моим партнером по команде, но тем самым потащит меня на дно. Таким образом, Энди помеха. Я взял ее за руки и начал заново:

— Энди, послушай, мы сейчас в чудовищном напряжении, по большей части это из-за чувства вины. На самом деле мы просто хорошие люди, нас влечет друг к другу. Наверное, потому, что у нас похожие взгляды на жизнь. Правильное отношение к людям, правильные поступки. И мы оба знаем, что сейчас поступаем неправильно. — Только что она казалась сломленной: заплаканные глаза, нерешительные прикосновения, но вдруг лицо изменилось не к лучшему — помрачнело, словно на него упала тень. — Нам нужно расстаться, Энди. Думаю, мы оба это понимаем. Да, это жестоко, но это правильный поступок. Если бы мы могли сесть и подумать, то именно такой совет, наверное, дали бы друг другу. Несмотря на то что люблю тебя, я все еще женат на Эми. Я не должен совершать неправильных поступков.

— А если ее не найдут? — Энди не уточнила, живой или мертвой.

— Вот тогда мы и поговорим.

— Тогда? А до тех пор что?

Я беспомощно пожал плечами; до тех пор ничего.

— Что, Ник? До тех пор, Энди, иди на хер?

— Это очень некрасиво сказано.

— Но именно это ты имеешь в виду, — усмехнулась Энди.

— Прости, но нам сейчас не нужно встречаться. Опасно для тебя, опасно для меня. Не по совести. Я это чувствую.

— Да? А ты знаешь, что я чувствую? — Из ее глаз хлынули слезы, прокладывая по щекам мокрые дорожки. — Получается, я просто дурочка из колледжа, которую ты трахал, потому что тебе надоела жена, а я подвернулась под руку. Ты мог пойти домой, поужинать с Эми, развлечься в своем баре, который купил за ее деньги, а потом притащить меня в дом твоего умирающего папаши и кончить на мои сиськи по той лишь причине, что твоя скромница-жена тебе, бедненькому, этого никогда не позволяла.

— Энди, ты же знаешь, что это не…

— Какое же ты дерьмо! Что ты за человек?!

— Энди, пожалуйста… — «Держи себя в руках, Ник». — Наверное, оттого, что не с кем было поговорить обо всем этом, тебе все представляется несколько…

— Да пошел ты в жопу! Думаешь, я безмозглая соплячка, наивная студентка, которой можно помыкать? Я осталась с тобой, несмотря на все эти разговоры: мол, ты убийца! А как только припекло, ты… Нет, не тебе рассуждать о совести, порядочности, чувстве вины и правильных поступках. Потому что ты лживое, трусливое, эгоистичное дерьмо!

Она повернулась спиной, всхлипывая, со свистом втягивая сырой воздух и прискуливая на выдохе. Я попытался остановиться, схватил за руки.

— Не тронь меня! Руки прочь!

Энди шагнула к выходу, и я мог предугадать, что будет дальше. Ненависть и стыд шли от нее, как жар от печки. Сперва она выпьет бутылку вина, а то и две, а потом захочет поболтать с подругой или мамой… И тогда слухи поползут как эпидемия, их никто не сможет остановить.

Я обогнал ее, отрезая от выхода:

— Энди, прошу тебя…

Она замахнулась, чтобы ударить; я перехватил ее руку. Для защиты, не более того.

Наши сомкнутые руки двигались вверх-вниз, вверх-вниз, как у обезумевших танцоров.

— Пусти, Ник, не то…

— Просто побудь еще минутку, выслушай меня.

— Ты! Отпусти меня!

Будто для поцелуя, она потянулась ко мне. И укусила! Я отшатнулся, и Энди выбежала из дома.

Эми Эллиот-Данн

Спустя пять дней.

Можете называть меня Эми из Озарка. Я скрываюсь в «Убежище странника» (трудно подобрать более подходящее название), сижу себе тихонечко и наблюдаю, как срабатывают все те веревочки и рычажки, которые я приготовила.

Я избавилась от Ника, но все же думаю о нем чаще, чем раньше. Вчера вечером, ровно в десять часов четыре минуты, зазвонил мой второй мобильник. (Правда, Ник, ты не единственный хитрец, знающий старый трюк с секретным сотовым?) Охранная фирма. Пусть я далеко, но теперь знаю, что Ник побывал в старом доме своего папаши. Подсказка номер три. За две недели до побега я изменила код сигнализации и ввела номер моего тайного мобильника, чтобы первый звонок пришел на него. Могу себе представить Ника, нашедшего в пыльном заброшенном отцовском доме мой ключ. Он вводит код в систему сигнализации, а потом время истекает и… завывает сирена: би-и-ип!

Его телефонный номер указан как запасной, на случай если я буду недоступна. А ведь я и впрямь недоступна.

Он поднял тревогу, поговорил с кем-то из охранной компании — его посещение отцовского дома после моего исчезновения засвидетельствовано. То, что нужно по плану. Не сказать, что этот план стопроцентно надежен, но ста процентов и не требуется. Я и так предоставила полиции достаточно, чтобы арестовать Ника: инсценировка места преступления, небрежно замытая кровь, покупки в кредит. Даже самые тупые копы не смогут пройти мимо этих улик. Вскоре Ноэль сообщит всем о моей беременности, если еще не сообщила. Этого вполне хватит. Возможно, полиция самостоятельно выйдет на Способную Энди — способную брать в рот по команде. Так что сигнализация — это просто еще одно прощальное «мать твою!». Люблю ловушки-сюрпризы. Я вообще полна ловушек-сюрпризов, и мне это в кайф.

Эллен Эббот тоже часть моего плана. Самая известная кабельная программа криминальных новостей в стране. Я обожаю Эллен Эббот, мне нравится, что она всегда с материнской заботой рассказывает о пропавшей женщине, а подозреваемый — как правило, муж — оказывается последней тварью. Воистину это американский глас женской справедливости. Вот почему я хочу, чтобы она взялась за мою историю. Общественное мнение должно восстать против Ника. Это такое же наказание, как и тюрьма, для всеобщего любимчика Ники — кто еще тратит столько времени, чтобы нравиться всем вокруг? Пусть почувствует, как все его ненавидят. Еще Эллен мне нужна, чтобы быть в курсе событий. Не нашли ли полицейские мой дневник? А они узнали об Энди? Пронюхали о моей громадной страховке? Не думала, что так трудно ждать, когда же тупицы раскопают все улики.

Я включаю телевизор в крохотной комнатке каждый час: не заинтересовалась ли Эллен моей историей? Она должна, я просто поверить не могу, что Эббот упустит такой случай. Я симпатичная, Ник симпатичный, да вдобавок у меня козырь — Удивительная Эми. Незадолго до полудня проскакивает анонс передачи — будет спецвыпуск. Я замираю в ожидании перед телевизором.

Поторопись, Эллен. Или даже так: поторопимся, Эллен! Ведь мы так похожи. Мы с тобой и люди и персонажи. Эми и «Эми», Эллен и «Эллен».

Так, реклама тампонов, реклама стирального порошка, реклама прокладок, реклама средства для мытья окон. Они думают, что жизнь женщины состоит из уборки и менструаций.

И наконец-то! Вот и я! Мой дебют!

Через секунду после появления Эллен с сердитым, как у Элвиса, взглядом я понимаю: сейчас начнется потеха. Несколько моих фотографий (очень хороших), фото Ника с его идиотской улыбкой — любите меня все! — на первой же пресс-конференции. Объявление: безуспешный многолюдный поиск «красивой молодой женщины, затронувшей сердце каждого». Еще новость: Ник обгадился по самое не могу. Сфотографировался во время моих поисков. Теперь ясно, что так зацепило Эллен, от чего она в бешенстве. На снимках Ник в привычном образе всеобщего любимчика — девочки, я ваш! — и щекой к щеке с какой-то стервой, будто они друзья неразлейвода.

Вот придурок! И это просто замечательно!

Эллен Эббот несколько раз обращает внимание зрителей на то, что наш задний двор выходит прямо к Миссисипи. Интересно, вылезло ли шило из мешка — я про поиски в Google с компьютера Ника: как будет плыть по Миссисипи тело утопленника, включая полный перечень отмелей и шлюзов? Уж я-то не поленилась набрать в поисковой строке «труп сплавляться Миссисипи». Короче говоря, подобное могло произойти со мной — очень вероятно, что река вынесла меня прямо в океан. Даже стало грустно. Представилось мое тело — стройное, нагое, бледное, медленно волочащееся по дну, на ноге обосновались улитки, волосы развеваются, подобно водорослям. А потом я оказываюсь в океане и опускаюсь ниже, ниже, ниже. Моя раскисшая плоть постепенно сходит с костей, я растворяюсь в воде, как акварель.

Я неисправимый романтик. В реальной жизни, если бы Ник убил меня, то засунул бы труп в пластиковый мешок для мусора, уложил в сумку и вывез на любую свалку в радиусе шестидесяти миль от дому. Просто избавился бы от тела, и все. Думаю, он прихватил бы кое-что из ненужных вещей — сломавшийся тостер, кучу старых ленточных кассет для видеомагнитофона. Чтобы два раза не ездить.

Я учусь жить по средствам. Когда девушка мертва, ей приходится тщательно продумывать бюджет. Пока готовился побег, мне удалось собрать кое-какую наличку. Между решением сбежать и самим исчезновением я заложила добрых двенадцать месяцев. Знаете, почему полиция ловит большинство убийц? У них нет терпения. Сейчас у меня десять тысяч двести долларов. Если бы я разом сняла с карточки такую сумму — это заметили бы. Но я копила деньги по чуть-чуть, забирала с кредитных карт, открытых мною на имя Ника, — пусть придут счета и выставят его жадным, мелким жуликом. Я сняла с нашего банковского счета только за последние несколько месяцев четыре тысячи четыреста — суммами по двести-триста зеленых. Никаких подозрительных излишеств. Я воровала деньги из карманов Ника — то десятку, то двадцатку. Запас пополнялся медленно, но в соответствии с планом наполнения фонда. Если, к примеру, вместо ежеутреннего посещения «Старбакса» откладывать его стоимость, то в конце года получится чистая прибыль в полторы тысячи. Я всегда подворовывала из банка для чаевых, когда посещала «Бар». Уверена, Ник обвинял Го, а та грешила на него. Но брат и сестра не станут выяснять отношения, ведь они так жалеют друг дружку.

Короче говоря, деньгами я теперь стараюсь не сорить. Мне придется жить на эти накопления довольно долго, вплоть до самоубийства. Буду скрываться сколько потребуется, чтобы увидеть, как Лэнс Николас Данн станет всемирным изгоем, как его арестуют, упекут в тюрьму, закуют в наручники и нарядят в оранжевую робу, напоминающую костюм парашютиста. Я хочу увидеть, как он изворачивается, потеет и уверяет всех в невиновности, мол, его подставили. А потом я отправлюсь на юг, по течению реки, где встречусь сама с собой, то есть с придуманной Эми, плавающей в Мексиканском заливе. Я возьму билет на увеселительный круиз (любое судно, способное вывезти меня на глубокую воду, лишь бы не требовали документов), выпью несколько коктейлей (джин со льдом), а после проглочу упаковку снотворного и, когда все отвернутся, молча перевалюсь через борт с карманами, набитыми камнями, как Вирджиния Вулф. Чтобы утопиться, нужна сила воли, но у меня этого добра хватает. Возможно, мое тело никогда не найдут, но не исключено, что оно обнаружится через неделю, или месяц, или даже позже, когда разложение уже не позволит точно датировать смерть. Таким образом, я обеспечу последнее доказательство, уготовив Нику прямую дорогу к тюремному столу, где ему вкатят смертельную дозу яда.

Конечно, хотелось бы дождаться и увидеть его мертвым, но, учитывая состояние нашей судебной системы, до исполнения приговора могут пройти годы, а на это у меня ни денег, ни терпения не хватит. Я готова встретиться со своими сестрами Хоуп.

Около пятисот долларов ушло на обустройство быта — качественные простыни, приличная лампа, полотенца, которые не стоят колом от многолетнего отбеливания. Но вообще я стараюсь обходиться тем, что дают. Через несколько домиков от меня живет неразговорчивый парень, сущий Гризли Адамс: окладистая борода, колечки с бирюзой и гитара, на которой он изредка бренчит на веранде по вечерам. Он назвался Джеффом, но думаю, что он такой же Джефф, как и я — Лидия. Мы только киваем друг другу при встрече, но время от времени он приносит мне рыбу в большой сумке-холодильнике. Вот уже дважды угощал меня, судя по запаху, свежей, хоть и без головы и чешуи. «Свежая рыба!» — говорит он, постучав в двери, и, если я не открываю сразу, он уходит, оставляя сумку на пороге. Я жарю рыбу на вполне приличной сковородке, которую купила на распродаже в «Уолмарте», и радуюсь бесплатной еде.

— Где вы берете эту рыбу? — как-то спросила я его.

— Там, где она есть, — ответил Джефф.

Дороти, администратор мотеля, прониклась ко мне симпатией, она угощает помидорами с собственного огорода. Я ем помидоры, которые пахнут землей, как рыба пахнет озером. И думаю при этом, что уже в следующем году Ник окажется в таком месте, куда не проникают запахи снаружи. Там лишь искусственные ароматы дезодорантов, вонь обуви, дрянной пищи и старых тюфяков. Это для него самый страшный кошмар. В дурных снах он видит, как попадает в тюрьму, не совершив преступления, но и не сумев доказать свою невиновность. Ник в кошмарах всегда попадает в западню, оказывается жертвой сил, ему не подвластных.

После такого сна он всегда вскакивает, одевается и уходит из дому. Бродит по ближним улицам или по какому-нибудь парку. В Нью-Йорке он бродил по парку, в Карфагене блуждал вдоль реки. Он человек улицы, не широкого пространства, а улицы. Нет, он не путешественник и не турист; он не умеет разводить костер. Не сможет поймать рыбу, чтобы накормить меня. Но он хочет всегда ощущать свободу, иметь выбор. Даже если три часа сидит на диване и смотрит бои без правил, то желает быть уверенным, что может встать и выйти в любую минуту.

Так, а что там с потаскушкой Энди? Я думала, она продержится ровно три дня. А потом не совладает с желанием поделиться. Я знаю все ее привычки и увлечения, поскольку мы с ней друзья по Facebook. Мое вымышленное имя в аккаунте Мэделин Эльстер. Ха! Фото я позаимствовала у всплывающей рекламы — блондинка радуется рекордно дешевой ипотеке. Четыре месяца тому назад Мэделин как бы между прочим попросилась в друзья к Энди, и та, словно бестолковый щенок, сразу согласилась. Так что я изучила малышку довольно хорошо, а также ее охочих до сплетен подружек. Они любят поспать днем, обожают греческий йогурт и вино «Пино-гри» — в общем, знаю всю ту ерунду, которой делятся в Интернете с друзьями. Энди правильная девочка. Она не выкладывает фото с вечеринок и не пишет развратных постов. И это плохо. Я предпочла бы, чтобы репортеры разыскали компрометирующие фотографии — где она хлещет стаканами спиртное, целуется с девушками или хвастается стрингами. Так легче сформировать в общественном мнении образ разрушительницы семейного очага.

Разрушительница семейного очага. Мой дом уже шатался, но еще не собирался разваливаться, когда она впервые поцеловала моего мужа, запустила руку ему в штаны и улеглась с ним в койку. Заглатывала до основания его член, давилась им, чтобы Ник мог гордиться величиной своего причиндала. Позволяла ему глубоко входить в свою задницу. Принимала сперму на лицо и сиськи, а потом слизывала, будто какую-то вкуснятину. Давала, давала, давала… Такой уж у нее типаж. Давалка. Они встречались больше года, проводили вместе все праздники. Я проверяла его кредитную карточку, желая узнать, что он подарил ей на Рождество, но убедилась: Ник чертовски осторожен. С тех пор задаюсь вопросом: каково быть женщиной, которой покупают подарки только за наличные? Это свобода. Быть неофициальной подружкой — это когда не нужно вызывать водопроводчика, выслушивать рассказы о бесчисленных проблемах на работе или напоминать, что пора купить проклятущего кошачьего корма.

Мне необходимо, чтобы она сломалась.

Я нуждаюсь:

1) в Ноэль, чтобы всем растрезвонила о моей беременности;

2) в полиции, чтобы обнаружила дневник;

3) в Энди, которая не может не проболтаться.

Думаю, я хорошо изучила ее особенности. У девочки, которая пять раз в день обновляет статусы в социальных сетях, не может быть понятия о том, что такое настоящая тайна. Она невольно упоминала о моем муже в своих постах.

«Встречалась сегодня с мистером Что Надо».

«Ой, как здорово! Выкладывай!»

«Ну, и когда же мы увидим этого жеребца?»

(Бриджит лайкнула сообщение.)

«Мир становится лучше, когда тебя целует парень твоей мечты».

«Истинная правда».

«Когда же мы встретимся с парнем мечты?»

(Бриджит лайкнула сообщение.)

Но Энди на удивление скрытна для своего поколения. Она хорошая девочка (для потаскухи). Могу представить, как она склоняет к плечу сердцевидную мордашку и нежно морщит лобик. «Я только хочу, чтобы ты знал, Ник. Я на твоей стороне. Я с тобой». И угощает его домашним печеньем.

Камеры Эллен Эббот сейчас дают панораму волонтерского центра, который выглядит словно свинарник. Репортерша рассказывает, что мое исчезновение «шокировало крошечный городок», а позади нее я вижу стол, уставленный кастрюлями и выпечкой для несчастного Ники. Даже сейчас женщины роятся вокруг этого говнюка. Отчаявшиеся бабенки рады занять мое место. Красивый, легкоранимый мужчина… Он, может быть, и правда убил жену, но мы-то наверняка не знаем. В данный момент мы просто готовим вкусняшки для мужчины. Сорокалетние, а ведут себя как школьница, катающаяся взад-вперед на велосипеде рядом с домом симпатичного мальчика.

Вот опять показывают сияющую улыбкой фотографию с мобильника. Я представляю себе эту карфагенскую шалаву на ее выдраенной до блеска кухне — а кухню-то она наверняка купила на алименты, — ведущую мысленную беседу с Ником. «Нет, мне всего сорок три на самом деле. Нет, это правда. Нет, ухажеры вокруг меня не вьются. Да вообще, в этом городе мужчины неинтересные, в основном это…».

Внезапно я ощущаю ревность к этой дамочке, которая прижалась щекой к щеке моего мужа. Она куда симпатичнее, чем я нынешняя. Я ем батончики «Херши» и плаваю в бассейне по нескольку часов в день под палящим солнцем, и от хлорки кожа становится похожей на шкуру тюленя. Я подрумянилась, как корочка, чего никогда раньше себе не позволяла — не допускала насыщенного загара. Загорелая кожа — травмированная кожа, а кто же полюбит морщинистую девушку? Поэтому всю жизнь я мазалась солнцезащитными кремами. Но за пять дней до побега позволила себе поваляться на солнце и сейчас загораю постоянно. «Коричневая, как шоколадка!» — восклицает старая администраторша Дороти. «Вы коричневая, как шоколадка, детка!» — заявляет она с восторгом, когда я заглядываю, чтобы заплатить за неделю вперед.

Теперь у меня темная кожа, короткая стрижка каре непонятного мышиного цвета и очки как у синего чулка. В течение месяца перед исчезновением я набрала двенадцать фунтов веса, тщательно пряча его от Ника под просторными сарафанами — не моему рассеянному супругу заметить, — а теперь добавила еще пару фунтов. Я осторожничала, избегая любых объективов перед побегом. Поэтому публика помнит худосочную, бледную Эми. А я уже совершенно не такая. Иногда на ходу я ощущаю, как зад движется сам по себе. «Давай шевели попой» — так, кажется, пели когда-то. Ощущения очень непривычные. Мое тело всегда было совершенным — все отлично подогнано и сбалансировано, и все экономно, ничего лишнего. А теперь мне на это наплевать. Без мужского внимания я не страдаю. Это так здорово — пройтись до мини-маркета и обратно, не расстраиваясь оттого, что какой-то бездельник во фланелевой безрукавке бросает на тебя косые взгляды, исторгая изо рта что-то женоненавистническое вместе с отрыжкой сырных начос. Никто не груб со мной теперь, но никто и не любезен чересчур. Мне это так непривычно.

Я — полная противоположность Эми.

Ник Данн

Спустя восемь дней.

Рассвет я встретил, прижимая к щеке кубик льда. Даже по прошествии нескольких часов чувствовал укус — не говоря уже о том, что видел в зеркале две пунцовые скобки. Гнаться за Энди я не решился — это еще опаснее, чем рассердить ее. Но я все время звонил ей. Отправлял голосовую почту.

Спокойно, Ник, держи себя в руках.

— Энди, не сердись. Я растерян, не знаю, что делать, что меня ждет. Прости меня, пожалуйста.

Я понимал, что отправлять сообщения опрометчиво. Но, с другой стороны, у нее в телефоне, не исключено, есть сотня моих сообщений, сохраненных в памяти. О господи, если она выберет и обнародует самые фривольные и пошлые… Любой присяжный заседатель женского пола упечет меня на полную катушку только из-за них. Одно дело — знать, что я изменяю жене, а другое — слышать, как учитель солидным назидательным тоном рассказывает студентке о своем «гиганте»-крепыше. Я покраснел в лучах зари. Ледяной кубик растаял окончательно.

Сидя на ступеньках у парадного входа в дом Го, я каждые десять минут набирал Энди. Безрезультатно. После бессонной ночи нервы напоминали колючую проволоку. В шесть часов двенадцать минут у обочины притормозил автомобиль Бони. Я молча смотрел, как детектив идет ко мне с двумя пластиковыми стаканами.

— Привет, Ник! Вот пришла узнать, как у вас дела, и привезла кофе.

— Я тут размышляю.

— Вы, вероятно, места себе не находите из-за этой новости о беременности… — Она неторопливо вылила в кофе две упаковки сливок, как я люблю, и вручила мне стакан. — Что это у вас? — спросила, указывая на мою щеку.

— О чем вы?

— Я спрашиваю, что у вас с лицом, Ник. Сильное покраснение… — Бони взяла меня за подбородок, присмотрелась. — На укус похоже.

— Наверное, крапивница. Из-за стресса. У меня всегда так.

— А-а… — Она пригубила кофе. — Ник, вы ведь знаете, что я на вашей стороне?

— Знаю.

— Это правда. Хочу, чтобы вы мне доверяли. Видите ли, я не смогу помочь вам, если вы не будете мне доверять. Я знаю, звучит как речь копа из сериала, но это правда.

Мы сидели в странной, полудоверительной тишине и потягивали кофе.

— Ладно, — продолжила Бони, — будет лучше, если вы услышите это от меня, а не от кого-нибудь другого. Мы нашли сумочку Эми.

— Что?

— Да-да. Никаких наличных, но там ее мобильный телефон и идентификационная карта. Сумочку нашли в Ганнибале, представляете? На берегу реки, к югу от пароходной пристани. Мы допускаем, что кто-то хотел создать впечатление, будто сумочка сброшена с моста по пути в Иллинойс.

— Создать впечатление?

— Она не побывала в воде. На внешней стороне есть отпечатки пальцев, рядом с застежкой-молнией. Конечно, иногда отпечатки могут сохраняться после контакта с водой, но обычно… Не буду вдаваться в научные тонкости, просто скажу: согласно нашей версии сумочку бросили на берегу с тем расчетом, чтобы ее обязательно нашли.

— Похоже, что вы это рассказываете не просто так.

— Ник, отпечатки пальцев, которые мы нашли, ваши. Не такой уж и абсурд — мужья иногда роются в сумочках своих жен. Но не это главное… — Она хихикнула, как будто испытала озарение. — У меня есть вопрос. Вы ведь ездили недавно в Ганнибал?

Она произнесла эти слова с такой убежденностью, что я на миг представил «жучок» где-нибудь под днищем моего автомобиля, который полиция вернула мне в то утро, когда я ездил на родину Марка Твена.

— Чтобы избавиться от сумочки моей жены, нужно было ехать в Ганнибал!

— Предположим, вы убили жену, инсценировали место преступления в доме, чтобы заставить нас поверить, будто на нее напал посторонний. А когда сообразили, что оказались под подозрением, решили дать нам еще один ложный след. Некоторые из наших ребят уже настолько уверены в вашей причастности, что охотно примут это допущение за рабочую версию. Так позвольте же помочь вам. Вы были недавно в Ганнибале?

— Вам следует обратиться к моему адвокату, — покачал я головой. — К Таннеру Болту.

— К Таннеру Болту? Уверены, что вам это надо, Ник? Мне кажется, мы были с вами вполне честны, вполне открыты. Болт, он… последний довод. К его услугам прибегают те, кто виновен.

— Ха! Но ведь ясно же, Ронда, что я ваш главный подозреваемый. Вынужден защищаться как могу.

— Вы не против, если мы соберемся все вместе, когда он прибудет? Нужно поговорить.

— Само собой. Мы так и планировали.

— Планировали, стало быть, — кивнула Бони. — Я буду ждать с нетерпением. — Она поднялась, на прощание бросив: — Мазь из ведьмина ореха хорошо помогает при крапивнице.

Спустя час раздался звонок в дверь, на пороге возник Таннер Болт в светло-голубом костюме, и что-то подсказало мне, что он всегда так одевается, отправляясь в южные штаты. Адвокат обозревал окрестности, пожирая глазами автомобили на дороге и близлежащие дома. Своим видом он напомнил мне Эллиотов, вечно изучающих и анализирующих. Мозги без выключателя.

— Показывайте, — потребовал Таннер, не дав мне даже поздороваться. — Просто покажите, где сарай, а провожать не надо. Не стоит там топтаться. А потом расскажете все-все.

Мы собрались на первом этаже за кухонным столом. Я, Таннер Болт и Го, разбуженная и сгорбившаяся над первой чашкой. Я разложил на столе все записки из охоты за сокровищами, подобно пугающим картам Таро.

— Итак, Ник, поведайте мне свою историю. — Болт повернулся ко мне, мышцы его шеи напряглись. — Ваша жена якобы срежиссировала целое расследование. Давайте, доказывайте! — Он постучал указательным пальцем по столу. — Поскольку я не собираюсь искать приключения на свою жопу, идя на процесс с вашей дикой историей о подставе. Если только вы не сумеете убедить меня. Если только я не пойму, что это сработает.

Я вздохнул поглубже, собираясь с мыслями. Описывать ситуацию я всегда предпочитал на бумаге, а не вслух.

— Перед тем как я начну, вы должны узнать самое главное про Эми. Она охерительно умна. Ее мозг постоянно в работе, она никогда не планирует одноходовки. Она как бесконечные археологические раскопки. Когда думаешь, что достиг самого нижнего слоя, приборы показывают, что дальше есть еще что-то, и ты находишь более глубокий уровень. С туннелями, лабиринтами и бездонными колодцами.

— Хорошо, — кивнул Болт. — Дальше.

— Вторая особенность Эми, о которой я хочу упомянуть, — это ее страсть к справедливости. Она из тех людей, которые не сомневаются в своей правоте и любят давать уроки, отмеряя наказание.

— Так-так. И что же это за?..

— Позвольте расскажу историю, она короткая. Года три назад мы ездили в Массачусетс. Движение на шоссе было ужасным, сплошное хамство. И вот один грузовик подрезал Эми. Она не пропускала, а он газанул и подрезал. Ничего опасного, мы отделались секундным испугом. Знаете эту надпись на задних бортах грузовиков: «Как я вожу?» Эми настояла, чтобы я позвонил по указанному телефону и сообщил номер машины. Я думал, на этом все и закончится. Но два месяца спустя — два месяца спустя! — я заглянул в спальню. Эми звонила по телефону, повторяя госномер досадившего ей водителя. Она сочинила целую драму: мол, путешествовала с двухлетним малышом и грузовик едва не столкнул ее в кювет. Эми сказала мне, что звонит уже четвертый раз. Ей даже пришлось изучить маршруты компании-перевозчика, чтобы выбирать правдоподобные места для вымышленных аварийных ситуаций, когда могло случиться непоправимое. Она все продумала. И твердо решила добиться, чтобы парень вылетел с работы.

— Ну ни хрена себе… — пробормотала Го.

— Весьма поучительная история, — согласился Таннер Болт.

— Просто пример.

— А теперь давайте сведем все части головоломки вместе, — сказал адвокат. — Эми узнаёт, что вы ей изменяете. Она инсценирует свою смерть. Место преступления готовит таким образом, чтобы вызвать подозрение или хотя бы недоумение. Она подставляет вас с кредитной карточкой, страховкой и складом маленьких мужских радостей на заднем дворе. Еще?

— Она громко кричала на меня вечером накануне своего исчезновения и при этом стояла у открытого окна. Чтобы соседи наверняка услышали.

— О чем кричала?

— О том, что я эгоист и мудак. Это наша самая привычная тема для обсуждения. Вот чего наши соседи не слышат — как Эми потом просит прощения. Ей не нравится проявлять слабость при посторонних. Помнится, я даже обалдел — так быстро мы еще никогда не мирились. В то утро Эми была само очарование, готовила для меня блинчики. Это после шумного скандала!

Я снова увидел Эми у плиты, слизывающую сахарную пудру с пальца и напевающую под нос, и вообразил, как подхожу, хватаю ее и трясу, пока…

— Ладно, а охота за сокровищами? — продолжал Болт. — Что у вас за версия?

Все подсказки лежали развернутые на столе. Адвокат взял одну за другой несколько штук, а потом положил на место.

— Это все завуалированные посылы на хер, — пояснил я. — Поверьте, я хорошо знаю свою жену. Она понимала, что если не подготовит охоту за сокровищами, то внезапность исчезновения будет казаться подозрительной. И подготовила, но вложила восемнадцать разных смыслов. Взгляните на первый ключ.

Хочу быть твоей ученицей,Учитель, красавец, мудрец.Отдам тебе разум и тело,Не нужно букетов, за дело.Зови на ковер в кабинетСкорей, доказать я хочу —Чему-то и я научу.

— Вот ярчайший пример ее изощренности. Я читаю и думаю: эй, парень, да жена заигрывает с тобой! Но нет! Она на самом деле намекает на то, что я изменял ей с Энди. Гребаный первый номер! Я еду в колледж, иду в свой кабинет вместе с Джилпином, и что меня там ждет? Женские трусы! Причем с первого взгляда видно, что это не размер Эми. А я еще недоумевал, почему копы все время спрашивают, который номер она носит.

— Но Эми не могла знать заранее, что с вами будет Джилпин, — нахмурился Болт.

— Она взяла и рискнула! — воскликнула Го. — Подсказка номер один находилась непосредственно на месте преступления, полиция не могла не знать о ней. Ее занесли в протокол и должны были проверить кабинет, о котором там говорится. Не важно, с Ником или без него.

— И чьи же это труселя? — поинтересовался Болт.

При слове «труселя» Го поморщилась.

— Откуда мне знать? — ответил я. — Вначале думал, что Энди. Но, скорее всего, их купила Эми. Главное, что не ее размер. Они наводят на предположение, что в моем кабинете происходило нечто не вполне приличное и вовсе не связанное с моей женой. Вот гребаный номер два.

— А если бы детектив не поехал с вами в колледж? Или не заметил трусы?

— Да ей плевать на это, Болт! Охоту за сокровищами Эми устраивает для собственного развлечения. А все прочее ей не важно. Она затеяла все это, чтобы лишний раз показать мне: у нее в запасе миллион всяких намеков и улик. Опять же нужно знать мою жену. Та еще перестраховщица.

— Хорошо. Теперь подсказка номер два.

Представь себе, что брежу я тобой.Туман покрыл грядущее с судьбойСюда привел меня ты, чтобы поболтать,О детстве в кепке с козырьком повспоминать.Все остальные за чертой отныне,Целуй меня, как будто встретились впервые.

— Ганнибал, — пояснил я. — Однажды мы с Эми съездили туда на выходных. Это я понял с первого раза. Но, кроме того, в этом городе у меня была связь с Энди.

— И никакой звоночек не зазвонил? — удивился Таннер Болт.

— Нет, я в то время совсем растаял от записок, которые мне писала Эми. О боже! Она видит меня насквозь! Наверняка знает, что я хотел бы прочитать. «Ты великолепный! Ты остроумный!» Как, должно быть, она наслаждалась тем, что все еще способна трахать мне мозги. Даже дистанционно. Ну, а я… Господи, да я почти влюбился в нее снова!

Мимолетный спазм сжал мне горло. Дурацкая история о мерзком полуголом ребенке ее подружки Инсли. Эми знала, что мне больше всего нравилось в наших прошлых взаимоотношениях. Не романтическая составляющая, не трогательные мгновения, а тайные шутки, понятные лишь нам двоим. И сейчас она вовсю использовала их против меня.

— Кстати, угадайте, что случилось недавно, — сказал я. — В Ганнибале нашли сумочку Эми. И копы наверняка докажут, что я там был. Черт побери! Я заплатил за билет кредиткой. Еще одна улика. Эми нужна была гарантия, что меня свяжут с сумочкой.

— А если бы сумочка не нашлась?

— Не важно, — ответила Го. — Она гоняет Ника кругами, забавляется. Как пить дать, она счастлива, представляя, как Ник путешествует по местам, где нашкодил, читает милые послания и кается: он изменял жене, а она сбежала от него.

Я едва не скривился от ее брезгливой интонации: «нашкодил».

— А если бы вместе с Ником в Ганнибал отправился, скажем, Джилпин? — рассуждал Таннер. — К примеру, детектив не отходил бы от него ни на шаг и точно знал бы, что сумочку Ник не подбрасывал. Что тогда?

— Эми слишком хорошо меня знает, чтобы предвидеть: я постараюсь избавиться от общества Джилпина. Она прекрасно понимает, что я не захочу читать записки от нее, когда посторонний заглядывает через плечо, наблюдает за моей реакцией.

— Правда? Откуда вы знаете?

— Знаю. — Я пожал плечами, не в силах объяснить. Просто я знал, и все тут. — Подсказка номер три. — Я сунул бумажку в руки адвокату.

За то, что взял меня сюда, ты можешь ощущать вину.И я, приходится признать, всех чувств, конечно, не пойму.Хоть выбрать мы могли края отсюда вдалеке,Решились ехать мы сюда, в наш город на реке.Давай же приведем любовь в коричневый тот дом,Давай порадуем «Гудвил», супруг мой дорогой.

— Обратите внимание: я снова изначально неправильно понял. Решил, что она, когда писала «взял меня сюда», имела в виду Карфаген. Но нет, Эми указывает на дом моего отца и…

— Это еще одно место, где вы трахали малютку Энди, — заявил Таннер Болт и, повернувшись к Го, добавил: — Простите за грубость.

Сестра отмахнулась: без проблем.

— Итак, Ник, — снова заговорил адвокат, — она компрометирует вас женскими трусами в вашем кабинете, где вы трахали Энди, сумочкой в Ганнибале, где вы трахали Энди, свалкой вещей, купленных по кредитной карточке, в дровяном сарае, где вы трахали Энди.

— Ну да… В общем-то, правильно.

— Что же тогда лежит в доме отца?

Эми Эллиот-Данн

Спустя семь дней.

Я беременна! Благодаря дурехе Ноэль Хоторн об этом знает весь мир. Всего день прошел с тех пор, как она сыграла отведенную роль на ночном бдении в мою честь (плохо, что она почти затмила меня на мероприятии, — выступления уродов иногда производят фурор), а ненависть общества к Нику взмыла в небеса, точно на воздушном шаре. У него, поди, аж дух захватывает от льющейся со всех сторон неприязни.

Я заранее знала, что ключиком к моей великой известности, к круглосуточному неистовому, кровожадному обсуждению моей персоны на «Шоу Эллен Эббот» станет беременность. Удивительная Эми сама по себе интереснейшая личность, а уж Залетевшая Эми и вовсе неотразима. Американцы любят что попроще, а что может быть проще симпатии к беременным женщинам? Они как кролики, утята или щенки. Хотя мне досадно, что американцы столь неоригинальны в своей массе и совершенно предсказуемы. Можно подумать, такой труд — раздвинуть ноги и позволить мужчине кончить внутри тебя.

А знаете, что трудно? Сфальсифицировать беременность.

Будьте внимательны, это стоит того. Началось все с Ноэль. На Среднем Западе полно таких пустышек. Ни рыба ни мясо — лепи из нее что хочешь.

Ее музыкальные пристрастия полностью исчерпывались купленными в «Поттери барн» сборниками. Ее книжная полка — всякая дребедень с журнальных столиков: «Ирландцы в Америке», «Футбольная команда университета Миссури: История в картинках», «Мы помним 9/11» и какая-то муть про котят. Для реализации своего плана я нуждалась в податливой подруге, чтобы грузить ее ужасными историями о Нике. Она должна быть легковнушаемой и не слишком рассудительной; она должна крепко привязаться ко мне. Достаточно, если простофиля почувствует себя привилегированной особой, став моей подругой. Лучшего претендента на эту роль, чем Ноэль, трудно было пожелать. Когда она поделилась секретом, что снова беременна — как будто тройни им мало! — я поняла, что тоже смогу «забеременеть».

Порыться в Интернете и найти способ осушить унитаз как бы для ремонта.

Пригласить Ноэль на лимонад. На неимоверное количество лимонада.

Ноэль просится в туалет. Бачок не работает… Мы обе так смущены!

Взять баночку, и вот уже моча Ноэль хранится в моем туалетном столике.

Не зря я распускала слухи о том, что до одури боюсь вида крови.

Осталось прийти в больницу с бутылочкой мочи в сумке и получить назначение врача. «О нет, я не могу согласиться на анализ крови. Такая фобия к уколам… А вот тест с мочой, пожалуй, мне подходит. Я так благодарна вам, доктор…»

И вот уже в моей медицинской карточке запись о беременности.

Я мчусь с благой вестью к Ноэль!

Сработало великолепно. У Ника новый мотив для убийства; я милая беременная женщина, которая исчезла; родители мои страдают еще больше. И Эллен Эббот никак не может устоять. Если честно, то я даже горжусь, что мои труды оценила Эллен, выбрав меня из сотен горемык. Напоминает талант-шоу. Вы для начала выкладываетесь по максимуму, а дальше от вас уже ничего не зависит — все в руках строгих судей.

И вот она ненавидит Ника и любит меня. Жаль, конечно, родителей — столько неприятностей обрушилось на них. Я видела их в выпуске новостей — мама ужасно исхудала, вены на шее вьются, как ветви деревьев. Отец раскраснелся от волнения, глаза круглые, а широкая улыбка приклеена к лицу. Мужчина он представительный, но в похожих ситуациях становится карикатурным, смахивая на безумного клоуна. Но вряд ли они заслуживают сочувствия: я всегда была для них не более чем персонаж, ходячий идеал. Удивительная Эми во плоти. Не ударь в грязь лицом, ты же Удивительная Эми! Наша единственная. В существовании единственного ребенка есть своя суровая несправедливость. Вы растете, сознавая, что не имеете права разочаровать родителей. Вам даже умереть нельзя. И нет никакой альтернативы. Вы изо всех сил пытаетесь стать безупречной, а еще вас опьяняет власть. Вот так и воспитывают тиранов.

Нынче утром я отправилась в офис Дороти, чтобы попросить лимонада. Она обитала в комнатушке, облицованной деревянными панелями. По-моему, у письменного стола одно-единственное предназначение — служить витриной для коллекции сувениров. Дороти собирает стеклянные шары с падающим снегом и картинкой внутри. Всяческие курорты — Галф-Шорс в штате Алабама, Хайлоу в Арканзасе… Когда я вижу сувениры, то представляю себе не райские уголки, а обожженную солнцем деревенщину, которая тянет одной рукой безвкусно наряженное орущее чадо, а в другой сжимает огромный, не разлагающийся в земле полистироловый стакан с теплым напитком из кукурузного сиропа.

А еще у нее есть постер из семидесятых с котенком на дереве — «Держись!». Постеры эти она развешивает со всей истовостью. Может, нарвется на какую-нибудь самовлюбленную лахудру из Уильямсбурга, с челкой а-ля Бетти Пейдж и очками «кошачий глаз», которая повесила у себя такой же точно плакат ради стеба. Хотелось бы послушать их беседу. Сарказм обычно куда-то девается, напоровшись на идиотскую серьезность, — это его ахиллесова пята.

Еще один плакат Дороти пристроила на боку автомата для газировки — дитя, едва начавшее ходить, заснуло на горшке: «До того устал, что и пописать не могу». Не стянуть ли эту картинку? Всего-то трудов — подцепить ногтем желтый скотч, отвлекая Дороти болтовней. Готова спорить, на «eBay» я бы получила за такой винтаж приличную сумму. Но как бы ни хотелось пополнить денежный запас, приходится быть острожной. Продажа оставит электронный след, если верить прочитанным мною бесчисленным детективам. Электронные следы — это очень плохо. Нельзя использовать зарегистрированный на ваше имя мобильный телефон, поскольку он выдает местонахождение владельца. Не снимайте деньги в банкомате, не пользуйтесь кредитной карточкой. Входите в Интернет только через общественные компьютеры, предоставляющие услуги за деньги. Остерегайтесь камер видеонаблюдения, которые обычно ставятся возле банковских учреждений, оживленных перекрестков и питейных заведений. Ну, у нас тут нет никаких питейных заведений, да и ни одной видеокамеры во всем коттеджном комплексе. Это я выяснила совершенно точно, расспрашивая Дороти о мерах безопасности.

— Наши клиенты уж точно не нуждаются в присмотре Большого Брата, — ответила она. — Не то чтобы они преступники. Просто не все хотят мелькать на виду.

Конечно, им не понравилось бы наблюдение. Например, моему приятелю Джеффу, который исчезает в темное время суток и появляется с уймой рыбы, явно приобретенной незаконным путем. Добычу он хранит в больших ящиках со льдом. Джефф весьма подозрительная личность. В самой дальней хижине живет пара. Им лет по сорок, но метамфетамин состарил их до шестидесяти. Они почти не кажут носа наружу, лишь изредка посещают прачечную — с дико выпученными глазами пробегают по гравийной дорожке к парковке, неся грязное белье в мешках для мусора. Как зверюшки, убирающие весной свою норку. Они дважды кивают на бегу — привет, привет! — и мчатся дальше. Всегда два кивка, всегда два «привета». Мужчина иногда берет с собой, намотав на шею, боа-констриктора, хотя ни я, ни бегун насчет змеи до сих пор не обмолвились ни словом.

В довесок к постоянным обитателям время от времени появляются одинокие хорошенькие женщины, как правило со следами побоев. Некоторые выглядят растерянными, а другие ужасно печальными.

Одна прибыла только вчера. Довольно молодая кареглазая блондинка с разбитой губой сидела на веранде перед своей хижиной — прямо напротив моей — и курила сигарету. Когда мы встретились глазами, девушка гордо расправила плечи, выпрямилась и задрала подбородок. Никаких оправданий. Тогда я подумала, что нужно ее изучить, стать ею на время. Вот кто я — обиженная, но сильная духом, пережидающая неурядицы.

Несколько часов с пультом от телевизора в руке прождав любых известий о судьбе Эми Эллиот-Данн, я натягиваю влажное бикини и отправляюсь к бассейну. Поплаваю, дам передышку хищному мозгу. Новость о беременности просто чудесна, но о многом я еще не знаю. Я так тщательно все распланировала, и все же кое-что выходит из-под контроля, искажая мои расчеты. Например, до сих пор не появилась на сцене Энди. Возможно, стоит слегка подтолкнуть полицию к поиску моего дневника. Копы пока не арестовали Ника. Не уверена, что они все нашли, и мне это не нравится. Так и подмывает позвонить на «телефон доверия» и слегка намекнуть… Нужно подождать еще несколько дней. Сегодня на стенном календаре я отсчитала три дня и обвела дату красным, приписав сбоку: «Позвонить». Ровно столько я согласна ждать. Как только копы найдут дневник, события закрутятся с неимоверной скоростью.

Снаружи жарко, как в джунглях; стрекочут цикады. Мой надувной матрас, розовый, с русалками, маловат для моего роста: ноги по колено в воде. Зато он позволяет проводить на воде целый час — оказывается, «я» это люблю.

Вначале я замечаю белокурую голову, пересекающую парковку, а потом девушка с разбитой губой перешагивает через оградительную цепь у входа. В руках у нее купальное полотенце, не больше кухонного, пачка сигарет «Мерит» и солнцезащитный крем «СПФ-120». Похоже, рака кожи она боится больше, чем рака легких. Она усаживается и тщательно натирается, разительно отличаясь от других женщин, которые скрывались здесь. Те по большей части пользовались маслом для младенцев, оставляя жирные пятна на шезлонгах.

Девушка кивнула мне — так люди приветствуют друг друга, оказываясь в баре за одним столиком. Она читает «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Блондинка любит фантастику. Конечно, побитым женщинам свойственно бежать от действительности.

— Неплохая книга, — бросаю я, начиная ни к чему не обязывающий пляжный разговор.

— Кто-то забыл ее в моей комнате. Так что у меня был выбор — Брэдбери или «Черный Красавец». — Она надевает массивные темные очки.

— Тоже неплохо. Но «Черный скакун» лучше.

Она смотрит на меня через очки — огромные черные глаза пчелы. Хмыкает и резко утыкается в книгу — «вы что, не видите — я читаю?». Такое движение мне частенько случалось замечать в самолетах, когда из соседнего кресла задают глупый вопрос: «По делам или развлечься?»

— Меня зовут Нэнси, — называюсь новым именем.

Джеффу я представлялась Лидией.

Не слишком разумно в этой тесноте, но так уж получилось. Подчас мое подсознание вдруг действует само по себе. Вначале я подумала о разбитой губе и печальных глазах девушки, потом о преступлениях и проституции, а после о мюзикле «Оливер!» Любимый спектакль моего детства. Несчастная проститутка Нэнси обожала своего жестокого мужчину, пока не приняла смерть от его руки. Много раз я задумывалась, с чего бы это моей феминистически настроенной маме слушать со мной арию Нэнси «Что я ему нужна, пока еще нужна…», которая, без преувеличения, воспевает семейное насилие. А в итоге поняла, что Эми из Дневника также убита ее мужчиной и у нее немало общего с…

— Меня зовут Нэнси, — повторила я.

— Грета.

Не слишком правдоподобно.

— Рада познакомиться, Грета.

Я отплываю подальше и слышу щелчок ее зажигалки. Вскоре дым плывет над водой.

Минуты через четыре Грета садится на край бассейна и болтает ногами в воде.

— А ведь горячая. — У нее сильный голос, напоминающий о выкуренных сигаретах и ветрах прерий. — Вода.

— Как в ванне.

— Не лучший способ освежиться.

— В озере не намного холоднее.

— Ну, да я все равно плавать не умею.

Я никогда не встречала людей, которые совсем не могут плавать.

— Да я и сама едва-едва умею, — вру не задумываясь. — По-собачьи.

Она двигает ногами. Волны колеблют мой матрас. Спрашивает:

— Ну и как тут, вообще?

— Ничего так. Тихо.

— Хорошо. Это мне как раз и нужно.

Обернувшись, я смотрю на нее. Две золотые цепочки на шее, кровоподтек размером со сливу у левой груди и татуировка в виде трилистника чуть выше линии бикини. Купальник новехонький, дешевый, вишнево-красный. Из мини-маркета рядом с причалом для яхт, где я покупала матрас.

— Вы здесь одна? — интересуюсь я.

— Абсолютно.

Ну и о чем говорить дальше? Может, есть условные фразы, которыми обмениваются подвергшиеся насилию женщины, а я их не знаю?

— Проблемы с парнем? — Она зыркает на меня исподлобья. Кажется, я угадала. — У меня тоже.

— Как будто нас не предупреждали, — говорит Грета, зачерпывая воду и выплескивая себе на грудь. — Мама, отправляя меня первый раз в первый класс, сказала: «Детка, держись подальше от мальчиков, они или камнями бросаются, или норовят забраться тебе под юбку».

— Надо сделать футболку с такой надписью.

— Это точно, — смеется она. — Хотя… Нет, это прописная истина. Моя мамочка живет в лесбийской деревне где-то в техасской глуши. И если подумать, для меня было бы неплохо к ней присоединиться. Там все жители кажутся счастливыми.

— Лесбийская деревня?

— Ну, эта, как ее… коммуна. Несколько лесбиянок выкупили участок земли, организовали общину. Мужчинам вход запрещен. Здорово, как по мне. Мир без кобелей? — Грета снова зачерпывает воду, но уже одной рукой и, приподняв очки, умывается. — Жалко, что мне не нравятся киски. — У нее хриплый смех всякого навидавшейся женщины. — А есть тут вообще парни, с которыми можно общаться? Это у меня судьба такая. Убежать от одного, чтобы напороться на другого.

— Здесь почти все время ни души. Есть Джефф, бородатый такой, он вроде нормальный. Раньше меня поселился.

— А сколько еще ты собираешься тут пробыть?

Не знаю, что ответить. Удивительно, но я сама не представляю, до каких пор нужно здесь задержаться. Изначально я планировала пожить в уединении, пока Ника не арестуют, но вот поди угадай, когда это случится.

— Пока он не перестанет искать? — высказывает догадку Грета.

— Что-то в этом роде…

Она внимательно и серьезно смотрит на меня. Я напрягаюсь, ожидая услышать: «Где-то я тебя видела».

— Никогда не возвращайся к мужчине, пока не сойдут синяки, — подводит итог Грета. — Не доставляй ему такой радости.

Она встает, собирает вещи, вытирает ноги о полотенце. Говорит:

— День прошел, и черт с ним.

Не знаю почему, но я поднимаю большой палец, чего не делала никогда в жизни.

— Хочешь, приходи ко мне, когда накупаешься, — прощается она. — Посмотрим телик вместе.

Свежий помидор, полученный от Дороти, я держу на ладонях, словно подарок на новоселье. Грета отворяет дверь и, похоже, поначалу меня не узнает. Будто мы не виделись несколько лет. Потом хватает помидор с моих рук:

— Великолепно! Как раз сэндвичи делаю. Устраивайся.

Она кивает на кровать — гостиных тут нет, — а сама отправляется на кухоньку, где все как и в моей: такая же пластмассовая разделочная доска, такой же тупой нож. Нарезает помидор ломтиками. Пластиковый поднос с легкой закуской стоит на столе; желудочно-сладкий запах расползается по комнате. Грета укладывает два скользких сэндвича на одноразовые тарелки, насыпает рядом по горсточке крекеров и несет угощение в спальню. Потом сидит с «лентяйкой» и меняет один шум на другой.

Мы сидим на краешке кровати, бок о бок, и пялимся на экран.

— Увидишь что-нибудь интересное, скажи, — роняет Грета.

Я кусаю сэндвич. Помидор падает и скользит по бедру.

«Деревенщина из Беверли-Хиллз». «Непредсказуемая Сьюзен». «Армагеддон».

«Шоу Эллен Эббот».

Моя фотография на весь экран. Я — основа сюжета. Опять. Смотрюсь великолепно.

— Ты это уже видела? — спрашивает Грета, не оборачиваясь. Звучит так, будто мое исчезновение — повторный показ телесериала. — Женщина пропала в день пятилетнего юбилея ее свадьбы. Муж с самого начала ведет себя странно — весь в улыбках и по уши в дерьме. Оказывается, застраховал ее жизнь на огромные деньжищи, а тут еще выяснилось, что она беременная была. И при этом парень детей не хотел.

На экране мелькают крупным планом обложки книг об «Удивительной Эми».

— Знаешь эти книги? — поворачивается Грета.

— Еще бы!

— Понравились?

— Они всем нравятся, — отвечаю я. — Такие интересные.

— Такие неестественные, — фыркает Грета.

Дают мою фотографию крупным планом.

Я жду, скажет ли Грета, как я красива.

— Ха, а она неплохо смотрится для своего возраста, — говорит блондинка. — Хорошо бы мне так сохраниться к сорока.

Эллен рассказывает мою историю аудитории. Фотография остается на экране.

— Похоже, она была испорченной девчонкой, — заявляет Грета. — Богатая, высокомерная и злобная.

Как по мне, это просто несправедливо. Я никому не давала повода считать меня такой. С тех пор как перебралась в Миссури — ну ладно, с тех пор как принялась реализовывать свой план, я вела себя исключительно осторожно, ни капли высокомерия, само добродушие и жизнерадостность. Ведь именно этого окружающие хотят от женщины. Я приветливо махала соседям, выполняла мелкие поручения подруг Мо, а иногда привозила колу какому-нибудь чумазому Стаксу Бакли. Я навещала папу Ника, и любая медсестра могла засвидетельствовать, сколь мила и любезна Эми Данн, а я тем временем нашептывала снова и снова в перепутанные извилины Билла Данна: «Приходите к нам жить, я вас люблю, приходите к нам жить».

Таких, как отец Ника, в «Комфорт-Хилле» называют бродягами. Его вечно куда-то черти несут. Но я обожаю представлять, как Билл Данн — материальное воплощение всех страхов Ника — снова и снова появляется на нашем пороге.

— Почему она тебе кажется злобной? — спрашиваю я.

Грета пожимает плечами. По телевизору крутят рекламу освежителя воздуха. Женщина распыляет его из баллончика, делая свою семью счастливой. Потом начинается ролик про тончайшие прокладки, благодаря которым женщина может надеть обтягивающее, потанцевать, встретить мужчину и уже с ним, распыляя освежитель воздуха, обрести счастье.

Уборка и месячные. Месячные и уборка.

— Ну, я просто так сказала, — отвечает Грета. — Вот слушаю, и почему-то думается про богатую скучающую суку. Вроде тех богатых сук, которые тратят деньги мужей на бизнес типа кафешек, магазинчиков и прочее дерьмо. Сплошные бутики.

Некоторые из моих нью-йоркских подруг любили строить из себя бизнес-леди. Им нравилось рассказывать всем, что они тоже работают, хотя на самом деле это была игра в работу, забава. Придумать новое пирожное, заказать канцелярские принадлежности, выбрать эффектное платье в собственном магазине.

— По всему, она из таких, — заявляет Грета. — Богатая сучка задрала нос выше некуда.

Она на минутку выходит в уборную, а я на цыпочках пробираюсь в кухню, открываю холодильник, плюю в ее молоко, в апельсиновый сок, в контейнер с картофельным салатом и так же тихонько возвращаюсь.

Звуки опорожняемого бачка. Грета входит в комнату:

— Я не хочу сказать, что это оправдывает убившего ее мужа. Просто еще одна женщина ошиблась с выбором мужчины.

Она внимательно смотрит на меня, и я ожидаю слов: «Эй, погоди-ка…»

Но Грета поворачивается к телевизору, устраиваясь на животе, как ребенок. Подбородок опирается на руки, взгляд не отрывается от моего изображения на экране.

— Нет, ты только глянь! — говорит она. — Охренеть, как этого парня все ненавидят.

Шоу в разгаре; я испытываю облегчение. Вот оно — торжество Эми.

Кэмпбелл Макинтош, подруга детства: «Эми такая заботливая — готовая мать семейства. Ей нравилось быть женой. Я уверена, из нее получилась бы замечательная мама. А Ник… Сразу ясно, что Ник не прав, никоим образом. Холодный и отстраненный. Нет, в самом деле, он казался таким расчетливым — возникало чувство, что он совершенно точно знает, сколько денег у Эми».

Кэмпбелл врет. Она всегда восхищалась Ником, боготворила его. Но я уверена: мысль о том, что он женился на мне только ради денег, ей всегда нравилась.

Шона Келли Норт, жительница Карфагена: «По мне, так он ведет себя странно. Так легкомысленно относиться к поискам жены… Знаете ли, складывается впечатление, что он просто болтает, проводит время с удовольствием. Даже со мной флиртовал, хотя мы едва знакомы. Я пыталась говорить с ним об Эми, но он не проявлял ни малейшего интереса».

Уверена, эта прожженная старая стерва при Нике обо мне даже не вспомнила.

Стивен Бакли по прозвищу Стакс, друг детства моего мужа: «Она была очень хорошей. Милой, добросердечной. А Ник? Мне тоже не показалось, что он огорчился из-за исчезновения Эми. Он оставался таким же самовлюбленным, как всегда. Немножко выпендривался. Типа того, каким крутым он стал в Нью-Йорке, а мы должны ему теперь кланяться».

Я презираю Стакса Бакли — что за гребаное имя?

Ноэль Хоторн выглядит так, будто располагает новейшими сведениями: «Я уверена, Ник ее убил. Никто не хочет об этом говорить, а я скажу. Он издевался над ней, рукам волю давал. Вот и убил в конце концов».

Ах ты моя славная собачка.

Грета поворачивается ко мне вполоборота, пальцы вдавливаются в щеку, свет от телевизора падает на лицо.

— Надеюсь, это ошибка, — говорит она. — Он ее не убивал. Хочется думать, что она просто скрылась, сбежала от него подальше и прячется в тихом, укромном местечке.

Она шевелит ногами вверх-вниз, подобно пловцу, а я не могу понять — играет она со мной в кошки-мышки или нет?

Ник Данн

Спустя восемь дней.

Мы обыскали каждый закоулок в доме моего отца, что не заняло много времени, поскольку мебели там почти не оставалось. Пустые комнаты и уборная. Я приподнимал за углы ковровые дорожки, чтобы убедиться — там ничего нет. Заглянул в стиральную машину и сушилку, пошарил рукой в дымоходе. Даже в сливной бачок посмотрел.

— Прямо «Крестный отец», — сказала Го.

— Был бы «крестным», уже нашел бы, что мы ищем, и вышел, строча из автомата.

Таннер Болт стоял посреди гостиной и теребил кончик лаймового галстука. Мы с Го перемазались в пыли и грязи, но воротничок белоснежной адвокатской сорочки сиял, как будто впитал в себя гламур нью-йоркских сполохов. Таннер Болт глядел в угол комнаты, пожевывая губу и мучая галстук, и молчал. Должно быть, долгие годы оттачивал этот взгляд: «Заткнись, клиент, я думаю…»

— Не нравится мне это, — наконец сказал он. — В вашем деле множество загадок, и я не пойду в полицию, пока сам не разберусь с ними. Мое первое побуждение — опередить развитие ситуации, сообщить о барахле в сарае, пока его не обнаружили! Но мы не знаем замысла Эми. Что мы должны здесь найти согласно ее плану? И нам неизвестно, что происходит в голове у Энди. Ник, вы можете предположить, что происходит в голове у Энди?

— Она бесится, — пожал я плечами.

— Вот поэтому и я сильно нервничаю. Мы попали в весьма щекотливую ситуацию. Наш долг — заявить в полицию о находке. Нам необходимо сработать на опережение. Но я хочу, чтобы вы понимали последствия такого шага. Копы всерьез возьмутся за Го. Есть два варианта действий полиции. Первый: Го ваша сообщница, которая помогает вам скрывать следы преступления и, по всей вероятности, знает, что вы убили Эми.

— Постойте, вы не можете говорить это всерьез!

— Ник, такая версия для нас была бы подарком. Но копы могут интерпретировать улики, как им заблагорассудится. Вот, например. Это Го воровала у вас деньги, пользуясь вашей кредитной карточкой. Накупила всю эту ерунду. Эми узнала, между ними произошла ссора. Го убила Эми.

— Значит, нам действительно нужно их опередить. Рассказать о дровяном сарае и о том, что Эми меня подставляет.

— Думаю, это вообще плохая идея. Особенно если Энди не на нашей стороне. Ведь нам придется рассказать правду о ней…

— Зачем?

— Если мы пойдем к полицейским с вашей историей о том, что Эми…

— Почему вы говорите «с вашей историей», как будто я это все придумал?

— Ха! Отличное замечание! Если мы начнем объяснять копам, что Эми вас подставляет, то вынуждены будем объяснить, почему она это делает. А правда, почему? Все очень просто! Она узнала, что вы завели хорошенькую молодую подружку на стороне.

— И нам в самом деле придется это рассказать?

— Эми подсовывает все улики, как будто вы ее убили, из-за чего? Ну? Из-за чего?

Я закусил губу.

— Нам нужно показать, что у Эми был повод, — продолжал адвокат. — Иначе ничего не получится. Но есть проблема. Если мы принесем им к порогу Энди, завернутую в подарочную упаковку, а они не проглотят наживку с версией инсценировки, значит мы дадим веское основание для версии убийства. Нехватка денег, раз. Беременная жена, два. Любовница, три. Вот она, триада убийцы. И вы на самом дне, Ник. Женщины выстроятся в очередь, чтобы выцарапать вам глаза. — Таннер принялся расхаживать по комнате. — Но если мы будем сидеть и ждать, Энди может вступить в игру самостоятельно.

— И что же нам делать? — спросил я.

— Думаю, если мы прямо сейчас заявим, что Эми вас подставляет, — от хохота копов развалится здание полиции. Я вам верю, но у вас слишком слабая позиция.

— Но подсказки в охоте за сокровищами… — начал я.

— Ник, эти подсказки даже я не могу понять! — воскликнула Го. — Это ваш с Эми междусобойчик. Есть только твое слово, что они заманивают тебя… в криминальную ситуацию. Я серьезно: каким образом детство и кепка с козырьком могут намекать на Ганнибал?

— Или упоминание о коричневом доме должно привести к дому вашего отца. Хотя он на самом деле синий, — добавил Таннер Болт.

Я ощущал недоверие адвоката. Следовало представить ему характер Эми во всей красе, ее лживость, мстительность, мелочность. Мне требовалась помощь, чтобы доказать миру: моя жена не Удивительная Эми, а Мстительная Эми.

— Давайте сегодня же попробуем связаться с Энди, — подытожил Таннер Болт.

— Постойте, а это не опасно? — спросила Го.

— Да, мы рискуем, — кивнул он. — Но нужно действовать быстро. Если появятся новые свидетели, если полиция получит ордер на обыск дровяного сарая, если Энди сама пойдет к копам…

— Она не пойдет.

— Она укусила вас, Ник.

— Энди не пойдет. Она может беситься от злости, но… я не могу представить, чтобы она выступила против меня. Она знает, что я невиновен.

— Ник, вы говорили, что провели с Энди целый час в то утро, когда исчезла Эми. Так?

— Да. Приблизительно с десяти тридцати и почти до двенадцати.

— Хорошо. А где вы были с семи тридцати до десяти? — спросил Таннер. — Ведь вы всем говорили, что вышли из дому в семь тридцать. Куда вы направились?

Я молчал, покусывая щеку.

— Где вы были, Ник. Я должен знать.

— Это не важно.

— Ник! — возмутилась Го.

— Я делал то же, что делаю каждое утро. Притворился, что уезжаю на работу, а сам направился в заброшенную часть нашего жилого квартала и… Там в одном из домов не запирается гараж…

— И?.. — настаивал Таннер Болт.

— И читал там журналы…

— Простите?

— Я читал журнал, где раньше работал. Старые номера…

Да, я тосковал по своему журналу — прятал экземпляры, как порнографию, и читал тайком, поскольку не хотел, чтобы кто-то меня жалел.

Теперь я заметил, что и адвокат, и Го глядят на меня с состраданием, как на больного.

Домой я вернулся лишь после полудня и обнаружил, что улица забита фургончиками разных телеканалов, — репортеры ночевали под открытым небом прямо на моем газоне. Из-за столпотворения я не смог подъехать к дому и был вынужден припарковаться у обочины. Набрав в грудь побольше воздуха, я выскочил из машины. Журналисты набросились на меня, как стервятники на падаль; они то сбивались в плотную кучку, то рассыпались в разные стороны.

— Ник, а вы знали, что Эми беременна?

— Ник, а у вас есть алиби?

— Ник, это вы убили Эми?

Проскочив мимо них, я запер двери. Опустил жалюзи на окнах по обе стороны крыльца. Все это время камеры репортеров щелкали и слепили меня. Рефреном звучал самый главный вопрос: «Ник, это вы убили Эми?» Но сотворенная мною мгла имела эффект платка, накинутого на клетку с канарейкой. Шум остался снаружи.

Поднявшись по лестнице, я встал под душ, о котором давно мечтал. Закрыл глаза и позволил теплым струям смывать с тела грязь отцовского дома. Но когда поднял веки, сразу увидел розовую бритву Эми, лежащую на мыльнице. Она казалась зловещей, а может быть, даже злорадной. Моя жена безумна. Я женился на сумасшедшей.

Вот она, мантра любого засранца: «Я женился на психически больной суке». Но ко мне пришло мерзкое легкое удовлетворение. Ведь я в самом деле женился на суке, причем именно на психически больной. Позвольте представить мою дорогую жену: лучшая в мире трахальщица мозгов! Похоже, я не такой мудак, как полагал до сих пор. Нет, конечно мудак, но не в мировом масштабе. Измена — теперь уже вполне понятно — стала подсознательной защитной реакцией на пять лет жизни с психопаткой. Конечно, меня потянуло к простой добросердечной девочке из моего родного города. Точно так же человеку с нехваткой железа в крови жутко хочется мяса с кровью.

Когда я вытирался после душа, зазвонил дверной звонок. Приоткрыв дверь ванной, я услышал голоса репортеров:

— Вы верите своему зятю, Мэрибет?

— Ранд, что вы почувствовали, когда узнали, что будете дедушкой?

— Как вы думаете, Мэрибет, это ваш зять убил Эми?

Они стояли на моем пороге. С решительными лицами и сведенными напряжением спинами. Рядом вилась дюжина папарацци, но шуму, что они создавали, хватило бы на вдвое большее число журналистов.

— Вы верите своему зятю, Мэрибет?

— Ранд, что вы почувствовали, когда узнали, что будете дедушкой?

Эллиоты вошли и пробормотали «привет», а я тем временем захлопнул дверь прямо перед камерами. Ранд протянул мне руку, но под пристальным взглядом Мэрибет тут же ее отдернул.

— Простите, я был в душе…

С моих волос капала вода, промочив плечи футболки. Мэрибет, небрежно одетая, с засаленной головой, глядела на меня как на чокнутого.

— Таннер Болт? — спросила она. — Вы серьезно?

— Что вы имеете в виду?

— Ник, вы хорошо подумали, прежде чем наняли Таннера Болта? К его услугам прибегают только преступники. — Мэрибет пригляделась и схватила меня за подбородок. — Что с вашей щекой?

— Крапивница. Это от нервов. — Я отстранился. — У вас не вполне верные сведения о Болте, Мэрибет. Все не так. Он лучший в своем деле. И мне нужны его услуги. Полиция сжимает кольцо вокруг меня.

— Это случайно не… — протянула она. — Похоже на отметину от зубов.

— Это крапивница.

Мэрибет судорожно вздохнула и направилась в гостиную:

— Все произошло здесь? — Ее лицо превратилось в несколько мясистых складок: мешки под глазами, обвислые щеки, опущенные уголки рта.

— Ну, мы так полагаем. Какая-то ссора… борьба. На кухне тоже.

— Потому что там кровь. — Мэрибет потрогала оттоманку, приподняла ее на пару дюймов и отпустила. — Напрасно ты навел тут порядок. Теперь кажется, будто ничего не было.

— Мэрибет, ему приходится здесь жить, — вмешался Ранд.

— Все же не понимаю, каким образом… Я хочу сказать, вдруг полиция не все нашла? А что, если… Нет, не знаю. Мне кажется, детективы сдались. Если их больше не интересует дом, любые следы…

— Я уверен, они ничего не упустили из виду, — сказал Ранд, сжимая ее локоть. — Почему ты не спросишь, можем ли мы посмотреть на вещи Эми и выбрать себе что-нибудь на память? — Он глянул на меня. — По-моему, тут нет ничего дурного, а, Ник? Нам бы хотелось взять что-то из вещей Эми. Например, синий свитер, который связала для нее Нана. — Последние слова он адресовал жене.

— Мне не нужен синий свитер, Ранд! — вскричала она, отбрасывая руку мужа, и зашагала по комнате, пиная мебель. — Это та оттоманка, Ник? Та самая, о которой полицейские говорят, что ее нельзя перевернуть, а она была перевернута?

— Да, это она.

Не переставая шагать, Мэрибет пнула оттоманку снова, удостоверилась, что ту нелегко свалить.

— Мэрибет, Ник очень устал. — Ранд ободряюще улыбнулся. — Мы все вымотались. Давай поскорее сделаем то, ради чего приехали, и…

— Я и делаю то, ради чего приехала! Не нужен мне дурацкий свитер, я не трехлетняя, чтобы ходить с ним в обнимку! Мне нужна моя дочь! Мне не нужны ее вещи. Они ничего не значат для меня. Я хочу, чтобы Ник сказал нам, черт побери, что здесь происходит, поскольку дело начинает дурно пахнуть! Я никогда, слышишь, никогда в жизни не чувствовала себя в таком идиотском положении! — Она сорвалась на крик, сопровождаемый рыданиями. — Мы доверили вам свою дочь! Ник, скажите же правду! — Мэрибет нацелила дрожащий палец на кончик моего носа. — Это правда? Вы не хотели ребенка? Вы разлюбили Эми? Вы причиняли ей боль?

Как же хотелось ей врезать! Это они с Рандом воспитали Эми. Она в буквальном смысле плод их трудов. Они ее создали. Как же хотелось ответить ей: «Ваша дочь — чудовище во плоти!» Но пока мы не поставили в известность полицию, я не мог идти на конфликт с Эллиотами. Я стоял как истукан и пытался найти нужные слова. Выглядело это так, будто я ушел в глухую защиту.

— Мэрибет, я никогда в жизни… — пробормотал я через силу.

— «Я никогда…» «Я не мог бы никогда…» Вот и все, что вылетает из вашего проклятого рта! Знаете, мне не хочется даже видеть вас! С вами явно что-то неладно. Чего-то не хватает в душе, раз вы так себя ведете. Даже если в конце концов окажется, что вы абсолютно невиновны, я никогда не прощу вас за то, с какой легкостью вы относитесь к происходящему. Как будто задрипанный зонтик потеряли! Эми для вас столько сделала, на такие жертвы пошла, а вы отвечаете ей неблагодарностью. Я вам не верю, Ник! Вот, чтобы сказать это, я и приехала сегодня. Я больше не верю вам. И не поверю никогда.

Она разрыдалась окончательно и кинулась вон из дома, на радость репортерам, бросившимся снимать ее. Когда Мэрибет нырнула в машину, двое журналистов принялись стучать по стеклу, уговаривая ее выглянуть и сказать им пару слов. К нам в гостиную доносились их настойчивые голоса: «Мэрибет… Мэрибет…»

Ранд стоял, засунув руки в карманы и пытаясь разобраться, какую же роль должен играть он. В моих ушах звучали слова Таннера Болта: «Нам нужно удержать Эллиотов на своей стороне». Снова и снова, точно хор в греческой трагедии.

Тесть открыл было рот, но я опередил:

— Ранд, скажите, что я должен делать.

— Просто ответьте.

— Что ответить?

— Я не хочу спрашивать, а вы — отвечать на этот вопрос. Это естественно. Но я должен знать. Я хочу услышать, что вы не убивали мою дочь. — Он улыбался и кривился от душевной боли одновременно. — Господи… У меня голова кружится. — Сквозь густой загар на щеках проступили багровые пятна. — Я просто не понимаю, что случилось. Не понимаю, и все! — Ранд все еще пытался улыбнуться. Слезы скатывались с подбородка на воротник рубашки. — Просто ответьте, Ник.

— Ранд, я не убивал Эми и никогда не причинял ей боли.

Он не отрываясь смотрел на меня.

— Вы верите, что я не причинял ей физического вреда?

Ранд хохотнул:

— Знаете, что я собирался сказать? Я хотел сказать, что не знаю теперь, кому верить. А потом подумал, что это слишком похоже на сцену из кинофильма. Именно в кино я был бы обязан это сказать, вот и задумался: уж не в фильме ли я? Можно ли из него вырваться? Теперь знаю, что не могу. Но на одну секунду показалось: вот скажу что-то другое, и сюжет изменится… Но ведь не изменится, да? — Резко кивнув на прощание, Ранд развернулся и следом за женой ушел к машине.

Мне бы расстроиться, а я вместо этого насторожился. Еще до того, как Эллиоты отъехали от моего дома, подумалось: «Нужно идти в полицию, и чем скорее, тем лучше».

Следует опередить Ранда и Мэрибет, которые вот-вот начнут публично обсуждать потерю доверия ко мне. Кровь из носу нужно доказать, что моя жена вовсе не такая, какой все это время притворялась. Что она не Удивительная Эми, а Мстительная Эми. И тут я вспомнил о Томми О'Хара, который трижды пытался ей дозвониться и который когда-то обвинялся в изнасиловании Эми. Таннер раздобыл кое-какую информацию о нем. Томми О'Хара вовсе не был брутальным ирландцем, как я представлял парня с таким именем. Не пожарный и не коп. Он писал для юмористического веб-сайта в Бруклине. Там даже нашлась его фотография. Костлявый тип в темных очках и футболке с надписью «Бинго», с чуть кривоватой улыбкой и копной непослушных черных волос.

Он ответил с первого звонка:

— Да?

— Это Ник Данн. Вы звонили мне, очевидно, по поводу моей жены Эми Данн. Эми Эллиот. Я готов с вами поговорить.

Томительная пауза. Вот сейчас он повесит трубку, как это сделала Хилари Хэнди.

— Перезвоните мне через десять минут, пожалуйста.

Я перезвонил. Судя по фоновым звукам — болтовня пьяниц, стук ледяных кубиков, голоса, требующие еще выпивки или приветствующие друзей, — О'Хара сидел в забегаловке. С легкой тоской я вспомнил о собственном «Баре».

— Спасибо за звонок, — сказал он. — Пришлось зайти в ближайший бар. Под стаканчик скотча беседа пойдет лучше. — Его голос зазвучал громче, как бы приблизился. Я догадался, что парень прикрыл трубку ладонью, склонившись над напитком.

— Итак, — начал я, — я видел ваши вызовы.

— Верно. Она все еще не вернулась? Эми, в смысле.

— Нет.

— Могу я поинтересоваться, что произошло, по вашему мнению? — спросил он. — С Эми.

Мать его! Захотелось хлебнуть чего-нибудь. Я отправился на кухню, которая занимала вторую после бара позицию в списке любимых мест, и набулькал в стакан, стараясь соблюдать разумную умеренность, ведь обстановка располагала — аромат виски, полутьма после яркого солнца…

— А могу я поинтересоваться, зачем вы звонили? — вопросом ответил я.

— Я видел передачи. Вы в дерьме.

— Это точно. Я хотел бы с вами поговорить, потому что… вы попытались выйти на связь, и это мне показалось интересным. Учитывая то, что было. Обвинение в изнасиловании…

— Ах, вы уже в курсе?

— Я знаю, что вас обвинили в изнасиловании. Но это не значит, что я считаю вас насильником. Я хотел выслушать вашу версию событий.

— Да… — Он шумно отхлебнул виски, кубики льда цокнулись друг о дружку. — Я переключал вечером каналы и наткнулся на новости. Про вас с Эми. Лежу себе в койке, жую тайскую еду, думаю о своих делишках. И тут — херак по мозгам! Опять она. Через столько лет… — Он попросил у бармена еще выпивки. — Адвокат сказал, чтобы я не вздумал с вами разговаривать, но… Что тут скажешь? Сам-то я очень легко отделался. Грешно смотреть, как вы тонете, и не помочь. Жаль, курить запретили в барах. Скотча к такому разговору мало, сигарета нужна.

— Расскажите, — попросил я. — Про обвинение. Про изнасилование.

— Я же говорю: увидел сюжет в новостях. Массмедиа поливают вас дерьмом. Это потому, что вы муж. Не надо бы мне в это лезть, не хватало еще, чтобы эта женщина снова в моей жизни нарисовалась. Даже на секунду. Но черт возьми… Хотел бы я, чтобы мне тогда кто-нибудь оказал такую услугу.

— Вот и окажите ее мне.

— Во-первых, вы знаете, что она отказалась от обвинений?

— Знаю. А вас было в чем обвинять?

— Мать вашу! Конечно нет! А вас?

— Нет.

— Вот и отлично.

Томми снова потребовал виски. Потом спросил:

— Ваш брак был удачен? Эми была счастлива?

Я молчал.

— Ладно, можете не отвечать, сам угадаю. Эми не была счастлива. По какой причине? Не собираюсь выяснять. Могу догадываться, но спрашивать не стану. Когда Эми не удовлетворена, она играет в бога. В ветхозаветного бога.

— В смысле?

— Карает виновных, — сообщил Томми. — И сурово карает. — Он рассмеялся в трубку. — Жаль, что вы меня не видите. Я совсем не похож на склонного к насилию альфа-самца. Я похож на чмо. Собственно, я и есть чмо. Когда в караоке пою песню «Sister Christian», я плачу в голос. Смотрю по телику «Крестного отца-два» и рыдаю. Каждый раз. — Он закашлялся, поперхнувшись виски.

Похоже, пора его слегка раскрепостить.

— Фредо? — спросил я.

— Да, Фредо. Я знаю, Фредо, это ты.

— Ты разбил мне сердце…

Большинство мужчин использует спортивную терминологию как секретную речь «крутых чуваков». Этот обмен цитатами из фильма имел сходство с воспоминаниями о каком-то крутейшем матче. Мы оба знали диалоги, и тот факт, что мы их знали, сблизил нас, и он стоил целого дня пустой болтовни.

— Это все было, мать его, таким абсурдом… — О'Хара сделал еще глоток.

— Расскажите, пожалуйста.

— А вы не записываете? Никаких диктофонов? Мне это совершенно ни к чему…

— Только ты. И я на вашей стороне.

— Ну ладно… Я познакомился с Эми на вечеринке. Лет семь тому назад. Она была обалденно крутая. Веселая, необычная и… отпадная. Мы сразу поладили. Знаете, я редко завожу отношения с девчонками… Ну по крайней мере с такими, как Эми. Пожалуй, я… Ну да, я слишком робкий. Не охотник, знаете ли. Но мы начали встречаться. Два месяца, три месяца, а потом я вдруг осознаю… Она совсем не та девчонка, за которую я ее принимал. Сыплет сплошными цитатами, а самой не смешно. И вообще не любит смеяться. Да еще не хочет, чтобы я смеялся или хохмил, а мне это не в жилу, я же профессиональный юморист. Все эти шутки — пустая трата времени, так она считала. Я не понимал, зачем вообще она со мной связалась. Ясно же, что я ей не нравлюсь. Вы меня понимаете?

— Да. — Я кивнул, сделав большой глоток скотча. — Понимаю.

— Я не мог просто взять и порвать с ней, ведь я идиот, а она само совершенство. Надеялся, что все произойдет само по себе. Но причины не ходить на свидания я придумывал с завидной регулярностью. То я загружен работой, то не успеваю к сроку, то друг позвал за город, то заболела моя обезьяна… Не важно, что угодно. И я познакомился с другой девушкой. Просто случайные встречи, ничего серьезного. Ну, по крайней мере, я так думал тогда. Но Эми пронюхала. Каким образом — не знаю до сих пор… Должно быть, следила за мной. Вот дерьмо…

— Хлебните еще.

Мы оба отпили по чуть-чуть.

— Как-то вечером она явилась ко мне домой. С той, другой девушкой я встречался уже почти месяц. Эми была сама любезность — это ее привычный образ. Принесла пиратский диск с моим любимым комиком — он выступал на андеграундном концерте в Дареме — и целый пакет гамбургеров. Мы сели смотреть фильм, и вдруг ее нога оказалась на моей. А потом… Простите. Эми ваша жена. Но она всегда знала, как меня завести. В общем, все закончилось…

— Сексом?

— Сексом по обоюдному согласию. Все было отлично, она попрощалась. Поцелуй на пороге…

— А дальше?

— Утром нагрянули два копа и предъявили обвинение в изнасиловании. У Эми, сказали они, зафиксированы повреждения, подтверждающие насильственный половой акт. Гематомы на запястьях… Они обыскали мою квартиру и нашли на спинке кровати два привязанных галстука, запрятанные под матрас. Вот она, причина гематом на запястьях.

— Вы связывали ее?

— Да нет, секс был самым обычным… Должно быть, она привязала галстуки, когда я вышел в уборную. Короче, вляпался я серьезно. Все улики были против меня. А она вдруг отказалась от обвинений. Еще две недели спустя я получил записку. Анонимную, распечатанную на принтере. «Может, в следующий раз ты прежде хорошенько подумаешь». Вот что было в той записке.

— И вы больше с ней не разговаривали?

— Никогда.

— И не пытались выдвинуть против нее обвинение?

— Мм… Нет, мать ее так, нет. Я просто радовался, что мы расстались. И вот на прошлой неделе я лежу на кровати, смотрю новости, трескаю тайскую еду… А там Эми. И вы. Идеальная жена, годовщина свадьбы, тело не найдено, натуральное бурление говн. Ей-богу, меня прямо в жар бросило. Я понял: опять Эми чудит, на этот раз сымитировала свое убийство. Срань господня! Я серьезно! Спорим, она все это подстроила, чтобы обгадить вас по полной программе. Я вам не завидую.

Эми Эллиот-Данн

Спустя восемь дней.

Катаясь на бамперной лодке, я вся вымокла. И это за каких-то пять долларов. Паре разомлевших на солнце малолеток неинтересно было следить, что мы вытворяем на воде, они предпочитали листать журнал со сплетнями в сигаретном дыму. Поэтому добрых полчаса мы мотались туда-сюда на наших лодочках с мотором как у газонокосилки, выписывая сумасшедшие виражи и тараня друг друга, а потом устали и ушли сами.

Грета, Джефф и я — странная компания в необычном месте. Грета и Джефф сдружились за один день, что немудрено для людей, которым совершенно нечем заняться. Думаю, Грета размышляет, не сделать ли Джеффа очередным пунктом в перечне ее неудачных половых связей. Джефф не отказался бы. Он предпочитает ее. Она гораздо симпатичнее меня, той, какая я здесь и сейчас. Дешевая красота. Грета носит верх от бикини и джинсовые шорты, а свернутую тенниску засовывает в задний карман на тот случай, если вдруг захочется зайти в сувенирную лавку (резьба по дереву, декоративные камни, футболки с надписями) или кафе (гамбургеры, барбекю, сласти).

Она предлагает сфотографироваться в антураже Старого Запада, но я отказываюсь — неохота подцепить вшей после какой-нибудь деревенщины.

В конце концов мы решаем сыграть пару раундов в мини-гольф на заброшенном поле. Искусственный газон весь в прорехах, мельницы и механические аллигаторы, наверное, когда-то двигались, а сейчас просто стоят. Джефф развлекает нас, раскручивая крылья ветряной мельницы и заставляя аллигаторов щелкать челюстями. Некоторые лунки совершенно непопадабельны: дерн пошел складками, как старый ковер, а фермерский домик с манящей мышиной норкой полуразвалился. Мы беспорядочно блуждаем по лужайке. Никто не ведет счет.

Это раздражало бы Прежнюю Эми — она не терпела бессмысленного времяпрепровождения. Но я учусь плыть по течению, и учусь старательно. Я купаюсь в бесцельности бытия, я веселушка и альфа-самочка, предводительница банды умирающих со скуки детей, которые бродят по пустынному парку, и каждый очухивается после измены любимых. Я замечаю, как Джефф (рога, развод, запрет видеться с ребенком) хмурит брови, пока мы проходим мимо «Любовного тестера». Крепко возьмитесь за металлическую рукоять и подождите, пока термометр нагреется от уровня «просто интрижка» до уровня «родственные души». Эта ассоциация — чем сильнее давит, тем больше любит, — напоминает мне о побоях Греты, которая нет-нет да и прикоснется пальцем к гематоме на груди, как будто это кнопка и ее можно нажать.

— Теперь ты! — говорит мне Грета.

Блондинка вытирает мяч о шорты — уже дважды он угодил в глубокую лужу с мутной водой.

Я занимаю позицию, пару раз примериваюсь и бью. Мой ярко-красный мячик летит точно в отверстие скворечника. Исчезает на секунду, а потом появляется и скатывается в лунку. Исчезает и появляется. Меня охватывает смутное беспокойство. В этом мире все то исчезают, то появляются, даже я. А беспокоюсь я потому, что вынуждена изменить план.

До сих пор я меняла план всего два раза. Первый раз из-за пистолета. Сперва хотела раздобыть ствол и в утро исчезновения выстрелить в себя. Ничего опасного — икра или предплечье. Зато осталась бы пуля с частицами моей плоти и крови. Да, борьба была нешуточной! Эми застрелили! Но через какое-то время я поняла, что мне попросту не хватит решимости. Рана будет болеть не меньше недели, а я не слишком-то люблю боль. Порез, слава богу, уже почти не беспокоит. Но окончательно от идеи насчет пистолета я не отказалась. Получился отличный сюжетный поворот: пускай Эми не застрелили, зато напугали. Я принарядилась и в День святого Валентина отправилась в бывший торгово-развлекательный центр Карфагена. Там не могли не запомнить меня. Пистолет я не купила, ну и не беда, поскольку план все равно изменился.

А во-вторых… и это уже гораздо серьезнее. Я раздумала умирать.

Нет, у меня хватит силы воли, чтобы свести счеты с жизнью, но я не могу примириться с несправедливостью. А разве будет справедливо, если я умру? Умру по-настоящему? Не хочу. Да и не заслуживаю. Я же не сделала ничего плохого.

Сейчас главная моя проблема — деньги. Прикольно… Из всех обрушившихся на меня забот главной остаются деньги. Но пока у меня имеется запас — девять тысяч сто тридцать два доллара. А нужно больше. Сегодня утром я пошла поговорить с Дороти. Поговорить, как всегда, с носовым платком в руках, чтобы не оставлять отпечатков. Я соврала, что это платок моей бабушки. Пусть считает меня девицей из семьи южных разорившихся аристократов, кем-то вроде Бланш Дюбуа. Облокотившись на ее стол, я узнала уйму подробностей о каком-то разжижителе крови, который для нее непозволительная роскошь. Эта женщина — ходячий справочник по нетрадиционным лекарствам. А потом я заявила:

— Да, прекрасно вас понимаю. Сама не знаю, чем буду платить за следующую неделю.

Она глянула на меня, потом на телевизор. Показывали викторину — люди азартно вопили. Дороти ко мне относилась почти по-матерински. Наверное, позволила бы остаться. Все равно половина домиков пустует.

— Тогда тебе лучше устроиться на работу, — продолжая пялиться в телевизор, посоветовала она.

Там кто-то дал маху и под громкий стон зрителей остался без приза.

— Работа? А что можно найти поблизости?

— Убирать в доме. Сидеть с ребенком.

Мне прямо предлагали стать домохозяйкой за деньги. Какая ирония! Хватило бы на миллион постеров «Держись!».

В нашем небогатом штате Миссури мне никогда не приходилось планировать семейный бюджет. Да, я не могла купить новый автомобиль просто потому, что мне так захотелось, но я не задумывалась о ежедневных мелких расходах, не вырезала купоны, не покупала продукты в социальном магазине и даже не разбиралась в ценах на молоко. Мои родители не удосужились обучить меня этому, и я вышла в реальный мир совершенно неподготовленной. К примеру, когда Грета пожаловалась, что на пристани для яхт галлон молока стоит целых пять долларов, я поморщилась, потому что мальчишка, торговавший там, всегда брал с меня десять. Мне и в голову не приходило, что прыщавый засранец просто удваивал внаглую цену — а вдруг заплачу.

Итак, мне пришлось распланировать бюджет. Согласно найденным в Интернете ценам, на имеющиеся деньги я могла прожить от шести до девяти месяцев. Но гладко было на бумаге…

Когда гольф надоедает (конечно, я победила, совершенно уверена, поскольку вела счет в уме), мы идем к лотку с хот-догами. Я сворачиваю за угол, чтобы достать деньги из пояса с кармашками, который все время ношу под рубашкой. Уже застегивая молнию, замечаю увязавшуюся следом Грету.

— Ты когда-нибудь слышала о кошельках? — ворчит она.

Да, это дилемма — человеку в бегах требуется много наличных денег, но человеку в бегах обычно негде их прятать. К счастью, Грета не продолжает разговор. Она понимает, что обе мы жертвы. Сидим под солнышком на металлических скамейках около поля и жуем хот-доги — завернутые в нечто белое цилиндры из фосфатов, а приправа такая ядовито-зеленая, что прямо оторопь берет. Но для меня на свете нет ничего вкуснее, потому что я Мертвая Эми и мне на все наплевать.

— Угадай, что Джефф нашел в своем домике для меня? — спрашивает Грета. — Еще одну книгу того парня, что написал «Марсианские хроники».

— Рэй Брадбурроу, — поясняет Джефф.

«Брэдбери», — мысленно поправляю я.

— Да, точно, — говорит Грета. — «Надвигается беда». Ничего так.

Будто это все, что можно сказать о книге. Ничего так. Никаких комментариев насчет стиля, темы, сюжета. Просто ничего так. Как хот-дог.

— Я ее прочитал, как только поселился, — добавляет Джефф. — Классная книга. Аж жуть берет.

Заметив, что я гляжу на него, он корчит рожицу, как гоблин: глаза выпучены, язык высунут. Это не мой тип мужчины. Слишком колючая шерсть на лице, и потом эта подозрительная рыбалка. Но он симпатичный. Глаза излучают тепло в отличие от ледышек Ника. Интересно, мне бы понравился секс с ним? Мягкие размеренные движения тела, прижатого к другому; его рот дышит мне в ухо, борода щекочет щеку. Смена позиций… А вовсе не как с Ником, когда наши тела едва соприкасаются: он или сзади под прямым углом, или буквой «L» спереди. А потом он почти сразу встает с кровати и мчится в душ, оставляя меня разгоряченную и неудовлетворенную.

— И чего молчим? — спрашивает Джефф.

Он никогда не называет меня по имени, как будто доказывая тем самым, что прекрасно раскусил мое вранье. Он всегда говорит «леди», или «красотка», или «вы». Я прикидываю, как бы он мог называть меня в постели? Может, «детка»?

— Просто задумалась.

— О-о-о! — Он снова улыбается.

— Могу поспорить, ты думала о парне, — вмешивается Грета.

— Возможно.

— Вроде мы договорились держаться подальше от этих мудаков какое-то время, — говорит она. — Вернемся к нашим цыплятам.

Вчера вечером после «Шоу Эллен Эббот» я была слишком взвинчена, чтобы идти домой спать. Мы распили шестибаночную упаковку пива и расфантазировались об уединенной жизни в качестве единственных натуралок, в лесбийской деревне Гретиной мамы, — как бы мы выращивали кур и сушили белье на веревке. Как бы за ними деликатно, платонически ухаживали пожилые тетеньки с узловатыми пальцами и снисходительными смешками. Коттон и вельвет, никаких забот о косметике, прическе или маникюре, размере груди или бедер, и никакой необходимости изображать из себя заботливую домохозяйку, верную спутницу жизни мужчины, обожающую все, что нравится ему.

— Не все парни козлы, — бросает Джефф, а Грета неопределенно хмыкает.

Мы возвращаемся в наши хижины, усталые до дрожи в ногах. Я чувствую себя пляжным мячом, забытым на солнцепеке. Единственное желание — сидеть под трескучим оконным кондиционером, овевающим мою кожу прохладным воздухом, и смотреть телевизор. Я отыскала канал повторных показов, где не крутили ничего, кроме сериалов семидесятых и восьмидесятых годов: «Куинси», «Лодка любви», «Восьми достаточно»… Но для начала — «Шоу Эллен Эббот», с недавних пор моя любимая передача!

Ничего нового, ничего нового… Конечно, Эллен не прочь погреть руки на моей беде, она приглашает толпы каких-то незнакомцев из моей прошлой жизни, которые клянутся, что они — мои друзья. Все говорят обо мне добрые слова, даже те, кто никогда не любил меня. О мертвых только хорошее.

Когда раздается стук в дверь, я понимаю, что это Грета и Джефф. Выключаю телевизор. Они беззаботно переминаются на моем пороге.

— И чё делаем? — спрашивает Джефф.

— Читаю, — вру я.

Он выкладывает на мой стол упаковку пива.

— А мы как будто телик слышали, — ворчит позади Грета.

В маленькой комнате три человека — толпа. На секунду перекрывают дверной проем, вызывая у меня нервозность — зачем блокируют выход? — а потом проходят и загораживают от меня прикроватный столик. В ящике столика спрятан денежный пояс — чуть больше восьми тысяч долларов. Сотки, пятидесятки, двадцатидолларовые банкноты. Он ужасен — телесного цвета, пухлый. Я не могу носить все мои деньги сразу, приходится прятать в комнате. Но я стараюсь не расставаться с большей частью, а потому чувствую себя как девочка на пляже с дорогущим телефоном. Видно, по характеру я транжира, по любому поводу вытаскиваю двадцатку и испытываю извращенное удовольствие от мысли, что остается все меньше денег, которые могут быть украдены или просто потеряются.

Джефф жмет кнопки «лентяйки». На экране Эллен Эббот и Эми. Он кивает, улыбаясь своим мыслям.

— Хочешь смотреть Эми? — спрашивает Грета.

Я не уверена, что в ее предложении нет запятой.

— Не-а… Может, принесете гитару, Джефф, и посидим на веранде?

Они обмениваются взглядами.

— Э-э-э… но ты же это смотрела, нет? — говорит Грета, указывая на экран, где мы с Ником в мире и согласии. Мои волосы собраны в пучок, и оттого я сильно похожа на меня теперешнюю, подстриженную.

— Скукотища, — отвечаю я.

— Да ну! — Грета шлепается на кровать. — А мне так не кажется.

А я думаю, что как последняя дура впустила этих двоих. Наверное, подсознательно верила, что могу ими управлять. Они дикие существа, привыкшие бороться за место под солнцем и использовать чужие слабости. А для меня такое поведение в новинку. Какое разочарование, должно быть, испытывают люди, держащие в квартире пуму или шимпанзе, когда вдруг питомец вонзает клыки им в горло.

— Знаете, ребята, — говорю я, — что-то не в кайф мне гостей принимать. Паршиво себя чувствую — наверное, перегрелась на солнце.

Они выглядят удивленными и немного обиженными. Закрадывается мысль: а вдруг я ошиблась, они совершенно ни при чем, а у меня паранойя. Хотелось бы верить.

— Да-да, конечно… — кивает Джефф.

Они убираются из моей комнаты, прихватив пиво. Через пару минут я слышу голос Эллен Эббот из домика Греты. Обвиняющие вопросы:

— Почему вы сделали то-то?

— Почему не сделали того-то?

— Как вы могли бы объяснить?..

Как я могла сблизиться со здешними людьми? Почему не держалась особняком? Если мой обман раскроют, что я буду говорить, как объясняться?

Я не могу допустить, чтобы меня раскусили. Если это случится, на планете не найдется женщины, которую ненавидели бы сильнее. Из существа милого, доброго, обиженного, из беременной жертвы эгоиста, из обманутой жены я превращусь в свирепую стерву, которая вволю поиздевалась над нежными сердцами американских граждан. Эллен Эббот посвятит мне не одно шоу, куда будут приходить сердитые люди и давать выход своему негодованию. «Вот вам, Эллен, еще один пример испорченной богатой девчонки, которая что хочет, то и вытворяет, не щадит ничьих чувств, кроме собственных. Поэтому, я думаю, остаток дней ей лучше провести в тюрьме!» Ну или что-то вроде этого. В Интернете есть разные сведения, зачастую противоречивые, насчет того, какое наказание полагается за фальсификацию своей смерти или за доведение мужа до электрического стула, но общественное мнение, я знаю наверняка, будет беспощадным. Чем бы я ни занималась потом — кормила с ложечки сирот, промывала язвы прокаженным, — история запомнит меня как мерзавку, которая инсценировала собственную смерть и подставила мужа.

Все, что угодно, только не это.

Несколько часов спустя я все еще не спала, размышляя в темноте. В дверь постучали. Осторожный стук. Стук Джеффа. Помедлив в раздумьях, я открываю; сейчас буду просить прощения за мою недавнюю грубость. Он теребит бороду и смотрит на коврик для ног, а потом поднимает на меня янтарные глаза:

— Дороти говорит, вам нужна работа.

— Ну… пожалуй.

— Могу предложить дельце. Пятьдесят долларов.

Эми Эллиот-Данн даже не пошевелится за пятьдесят зеленых, но Лидия, или Нэнси, нуждается в заработке. Я киваю.

— Пара часов, пятьдесят баксов. — Джефф пожимает плечами. — Мне, вообще-то, без разницы, но я подумал, что стоит предложить.

— А что за работа?

— Рыбалка.

Я пребывала в уверенности, что Джефф водит пикап, но он указывает мне на сверкающий «форд»-хетчбэк. Потрясающе! Автомобиль выпускника колледжа с большими планами и скромным бюджетом, а не взрослого мужика. У меня под сарафаном купальник, как и приказано. «Не бикини, а полный, — проворковал Джефф. — Чтобы можно было плавать». Я никогда не замечала его поблизости бассейна, но он круто разбирался в моем гардеробе, что льстило и тревожило одновременно.

Джефф оставляет окна открытыми, и, пока мы проезжаем заросшие деревьями холмы, пыль грунтовой дороги ложится на мои короткие волосы. Точно в клипе кантри — девочка в сарафане высовывается из автомобиля, чтобы ощутить ветерок летней ночи в «красном» штате. Выглянули звезды. Джефф что-то напевает тихонько.

Мы паркуемся неподалеку от ресторана на сваях — барбекю и здоровенные порции алкогольных коктейлей с пугающими названиями: «Сок из аллигатора» и «Блицмалек». Об этом я догадалась по выброшенным стаканам; изломанные, они плавают вдоль всего берега, бликуя в неоновых лучах рекламы заведения «Сом Карла». У ресторана есть веранда, нависающая над водой. Посетители могут набрать полные пригоршни корма из расставленных у перил баков и швырнуть его вниз, прямо в жадные пасти здоровенных сомов.

— Джефф, а как это будет выглядеть?

— Вы ловите сетью, а я глушу. — Он выбирается из автомобиля, поднимает дверцу багажного отделения, которое заполнено холодильными камерами. — Складываем их сюда, на лед, а потом я продаю.

— Продаете? А кто покупает ворованную рыбу?

— Да есть у меня типа клиентура. — Джефф улыбается, как ленивый кот.

И тут я понимаю. Он вовсе не Гризли Адамс, не гитарист, не миролюбивый хипарь. Он браконьер-деревенщина, который пытается изображать из себя нечто большее.

Джефф вытаскивает сеть, коробку «Найн лайвз» и грязное пластмассовое ведро.

Участвовать в бизнес-проекте по незаконному лову рыбы нет ни малейшего желания, но любопытство побеждает. Многие ли женщины могут заявить, что браконьерствовали наравне с мужиками? Для меня это игра. После смерти снова пришел азарт. Всё, что я не любила или опасалась, все внутренние ограничения исчезли.

Я могу себе позволить практически что угодно. У призраков есть такая привилегия.

Мы спускаемся с холма, проходим под верандой «Сома Карла» к плавучим причалам. Их лениво покачивает волна от моторной лодки, проплывающей под музыку Джимми Баффета.

Джефф сует мне в руки сеть:

— Действовать надо быстро. Заходите в воду, опускаете сетку, захватываете как можно больше рыбы и передаете ее мне. Это тяжело, рыба вырывается, так что не зевайте. И не кричите, что бы ни случилось.

— Я не закричу. А в воду не хочу. Я могу и с пристани.

— Хоть платье снимите, чтобы не испортить.

— Да ничего.

Похоже, Джефф сердится — он начальник, а я наемный работник, должна подчиняться. Но потом он сует мне коробку с кошачьим кормом и, отвернувшись, как исключительный скромняга, стаскивает футболку через голову. А я переворачиваю коробку над водой и трясу ее. В тот же миг вода у пристани вскипает, в ней кишит сотня по-змеиному извивающихся тел. Хвосты неистово взбивают воду. Открываются пасти, чтобы хватать кусочек за кусочком, словно сомы дрессированные.

Я швыряю сеть в самую гущу стаи, приседаю пониже и изо всех сил тяну добычу. Когда ловушка появляется из воды, в ней отчаянно дергаются полдюжины усатых блестящих сомов, они высовывают голову из нейлоновых ячеек, хватают ртом воздух и раскачивают совместными усилиями сеть.

— Тащи их! Детка! Тащи!

Я подставляю колено под сеть и передаю ее Джеффу, который выдергивает рыбин двумя руками, облаченными для лучшей хватки в шершавые перчатки. Зажимает скользкое тулово у хвостового плавника, взмахивает, как дубиной, и бьет о причал, разбивая рыбе башку. Брызги крови разлетаются во все стороны, хлещут мне по ногам, твердый кусочек мяса попадает в волосы. Джефф швыряет рыбину в ведро и берется за следующую ловким привычным движением.

Полчаса мы работаем в тишине, нарушаемой лишь хриплыми выдохами, вытягиваем четыре полные сети, и вот уже мои руки дрожат от изнеможения, а все ящики со льдом полны. Джефф зачерпывает ведром озерную воду и смывает с пристани рыбью кровь и внутренности. Сомы внизу жадно заглатывают кишки погибших сородичей.

Доски отмыты дочиста. Последнее ведро Джефф выплескивает нам на окровавленные ноги.

— Зачем вы их убиваете? — спрашиваю я.

— Не могу смотреть, как мучатся, — отвечает он. — Окунетесь по-быстрому?

— Я чистая.

— На вас больше грязи, чем кажется. Еще испачкаете мне салон. Окунитесь.

Мы спускаемся с пристани к скалистому берегу. Пока я осторожно захожу в воду по колено, Джефф разгоняется и ныряет, дико взмахивая руками. Когда он отплывает подальше, я снимаю сарафан, отстегиваю денежный пояс и заворачиваю его в одежду. Укладываю узел на берег, а сверху опускаю очки. Захожу в воду, наслаждаясь ее теплыми прикосновениями к бедрам, животу, шее, а потом задерживаю дыхание и ныряю.

Я плыву быстро и далеко, так долго оставаясь под водой, что приходится напоминать себе: это не попытка самоубийства! Хотя я знаю, что, если понадобится, смогу себя пересилить. Выныриваю, перевожу дух и вижу, что Джефф размашисто гребет обратно к берегу. Я должна плыть стремительно, как дельфин, чтобы раньше его выбраться на камни, к моему поясу.

Ник Данн

Спустя восемь дней.

Поговорив с Томом, я тут же позвонил Хилари Хэнди. Если совершенное мною убийство — ложь, совершенное им изнасилование — тоже ложь, то почему поведение Хилари, захотевшей «стать Эми», не может быть выдумкой моей жены? Социопатке в ней нужно ведь было где-то точить зубки? Так почему не в строгих мраморных залах «Академии „Уикшир“»?

— Это Ник Данн, — быстро сказал я, как только она приняла вызов. — Муж Эми Эллиот. Мне очень нужно поговорить с вами.

— Зачем?

— Мне позарез нужна информация. О вашей…

— Только не говорите «дружбе». — В ее голосе я распознал недобрую усмешку.

— Не буду. Просто я хочу выслушать вашу версию. Не потому звоню, что полагаю, будто вы имеете сейчас какое-то отношение к моей жене, к сложившейся ситуации. Но я очень хотел бы знать, что между вами произошло. Услышать правду. Надеюсь, разговор с вами поможет мне лучше понять поведение Эми.

— И что именно вас интересует в ее поведении?

— Иногда с людьми, которые вызывали ее недовольство, происходили очень неприятные вещи.

Она тяжело вздохнула в трубку и начала:

— Еще два дня назад я бы не стала с вами разговаривать. Но потом вышло так, что я отдыхала с друзьями, а по телевизору показывали передачу про ваше дело. И сказали, что Эми беременна. Все, кто был в комнате, прямо-таки взъелись на вас. Настоящая ненависть. И я подумала: а ведь мне известно, каково это в ощущениях. Ведь она не мертва, да? Просто исчезла. А тела не нашли, верно?

— Верно.

— Тогда разрешите рассказать вам кое-что об Эми. Какой она была в школе. И что между нами произошло. Подождите…

Я услышал в трубке звуки мультфильма — кривляющиеся голоса и веселая музыка. Вдруг они смолкли. Потом раздалось нытье и строгий ответ: «Идите смотреть вниз. Вниз, я сказала!»

— Итак, я первокурсница. Девчонка из Мемфиса. Все остальные, клянусь, с Восточного побережья. Знаете, как тяжело быть белой вороной? Все уикширские девочки как будто в одном инкубаторе росли — говор, прически, одежда; не то чтобы я была изгоем, но я ощущала себя… неуверенно. А Эми уже была Девочкой с большой буквы. С первого дня, который я помню, все говорили о ней, все знали ее. Она была Удивительной Эми — мы все читали эти книги, мы выросли на них. А кроме того, она была великолепна сама по себе. Я хочу сказать, что она…

— Я знаю.

— Ну да. Довольно скоро она проявила ко мне интерес, взяла под свою опеку, что-то типа того. Сначала это говорилось в шутку: раз она Удивительная Эми, то я ее ближайшая подружка Сьюзи. Потом стала называть меня Сьюзи, а другие тотчас взялись подражать. Меня это устраивало… Я была вроде прислуги — добудь стакан сока, когда Эми пить захотелось, отнеси ее белье в прачечную… Подождите.

Мэрибет привезла несколько семейных альбомов на тот случай, если нам понадобится больше фотографий Эми. Она показывала Эми и Хилари, улыбающихся щека к щеке. Поэтому сейчас я вполне мог представить себе Хилари Хэнди. Такие же волосы цвета сливочного масла, только лицо попроще и мутно-карие глаза.

— Джейсон, я разговариваю по телефону. Дай им фруктовое мороженое. Неужели это так трудно? — И снова мне: — Простите, пожалуйста, наши дети сегодня не в школе, а муж так и не научился с ними обращаться, вот и дергает меня. Итак… я была малышкой Сьюзи, и мы играли несколько месяцев — август, сентябрь, октябрь… Это было здорово. Смахивало на крепкую дружбу. Мы были неразлейвода. А потом вдруг косяком пошли странные события, на которые она отреагировала слишком уж негативно.

— Что именно?

— С нами на осеннем балу познакомился парень из соседней школы, но после он позвонил не Эми, а мне. Я уверена, он просто не рискнул ей позвонить, но все равно… А через несколько дней нам поставили оценки за семестр, и мои оказались чуть-чуть лучше. Четыре целых одна десятая против четырех ровно. Еще через некоторое время одна наша общая подруга предложила мне провести День благодарения с ее семьей. Меня, а не Эми. И вновь, я не сомневаюсь, так случилось потому, что человек побаивался Эми. Общаться с ней было нелегко, многие попросту робели, ведь надо было все время производить на нее впечатление. В наших отношениях что-то изменилось. Я видела, как Эми злится, хотя она это всячески отрицала. И вдруг начала склонять меня к странным поступкам. Тогда я не понимала, что это были подставы. Надоумила меня покрасить волосы, чтобы были почти как у нее. Утверждала, что мой мышино-серый смотрится неважно, надо бы поярче. Принялась жаловаться на родителей. Эми всегда это делала, но тут будто с цепи сорвалась. Они, мол, любят ее только как персонаж и возможность заработка, а не как личность, не как человека. Потом намекнула мне, что хочет немного поморочить голову родителям. Уговорила наведаться к ним домой и заявить, что теперь я буду Удивительной Эми. Мы сели в поезд и махнули на выходные в Нью-Йорк. Она осталась снаружи, а я вошла в дом и заявила мамочке, что хочу избавиться от Эми и сама стану ее новой Эми, и тому подобную чепуху…

— Вы правда так сказали?

— Это было глупым ребячеством. В ту пору еще не было мобильников и киберхулиганства. Просто способ убить время. Мы горазды были на дурацкие приколы. Выпендривались друг перед дружкой, показывали, какие мы рисковые и изобретательные.

— И что дальше?

— Дальше Эми начала отстраняться от меня. Появился холодок в отношениях. Я подумала… я подумала, что разонравилась ей. Девчонки в школе взялись меня туркать, я ведь уже не входила в круг отпадных. Ну и черт бы с ним! Но однажды меня вызвали в кабинет директора. С Эми стряслась беда — вывих лодыжки, перелом руки и ребер. Она скатилась по лестничному пролету и заявила, что это я ее столкнула. Подождите. — А затем в сторону: — Сейчас же идите. Кому говорю! Вниз! По ступенькам! Идите вниз!!! — Опять мне: — Простите, меня отвлекли. Никогда не заводите детей…

— Так Эми сказала, что это вы ее столкнули?

— Да. Потому что я «чо-о-окнутая»… Я ее преследовала, я хотела быть Сьюзи, а потом и Сьюзи мне оказалось мало — я захотела стать Эми. И все свидетельства были в ее пользу — она несколько месяцев планомерно подставляла меня. Ее родители видели, как я кружу около их дома. Я обратилась к ее маме и нагородила чепухи. Перекрасила волосы и купила одежду, такую же как у Эми. Я не могла доказать, что это она уговорила меня. Все подружки подтвердили, что Эми меня боится вот уже целый месяц. Короче, полное дерьмо. Я выглядела сущей маньячкой. Ее родители добились, чтобы мне официально запретили появляться рядом с ней. Я клялась, что все не так, но меня до того затюкали, что захотелось уйти из этой школы. Захотелось вообще оказаться подальше. Тут очень кстати моя семья затеяла переезжать обратно, ну я и не стала возражать. Вы, поди, уже догадались, что юная Эми сама переломала себе кости. Я ее боялась — пятнадцатилетняя соплюха ухитрилась одурачить друзей, родителей и преподавателей.

— И это все из-за мальчика, оценок за семестр и Дня благодарения?

— Я вернулась в Мемфис и через месяц получила письмо. Анонимное, напечатанное на машинке, но, вне всяких сомнений, от Эми. В нем был перечень всех обид, которые я ей нанесла. Дикий список. Например, я не подождала ее после урока английского, два раза. Забыла, что у нее аллергия на клубнику, два раза.

— Ничего себе!

— Но я склонна считать, что истинная причина была не в этом.

— А в чем же?

— Мне кажется, Эми хотела, чтобы люди думали, будто она — само совершенство. Поскольку мы были подругами, я поняла ее лучше всех. Она не была совершенством. Вы же знаете свою жену? Она очаровательна и остроумна. Но в то же время властолюбива, подвержена навязчивым идеям. Эми отличная актриса и немного лгунья. Мне это казалось вполне нормальным. Но не ей. Она избавилась от меня, потому что я видела: она не идеал. Это и ваш случай, мне кажется.

— Мой случай? Почему?

— Друг видит большинство недостатков друга. Муж видит все недостатки жены, до последнего. Если она не побоялась скатиться по лестнице, чтобы наказать школьницу, с которой была знакома несколько месяцев, то что она может сделать мужчине, достаточно опрометчивому, чтобы жениться на ней?

Я прервал связь, когда кто-то из отпрысков Хилари взял трубку второго телефона и запел детскую песенку. И немедленно перезвонил Таннеру Болту, пересказав ему свои разговоры с Томми и Хилари.

— Значит, у нас есть пара историй, здорово, — заключил адвокат. — Да это просто здорово! — Мне не показалось, что он обрадован. — Вы побеседовали с Энди?

— Нет.

— Мой человек находится неподалеку от ее квартиры. Осторожно следит.

— Я и не знал, что у вас есть здесь люди.

— Что нам на самом деле нужно, так это найти Эми. — Он будто и не слышал моего замечания. — Трудно представить, чтобы такая женщина могла скрываться слишком долго. Какие у вас соображения?

Воображение рисовало Эми на балконе шикарного отеля, в белом платье, потягивающую дорогое «Монраше» из бокала и в то же время следящую за моим падением — в Интернете, по кабельному, на страницах газет. При этом она наслаждается безудержным пиаром Эми Эллиот-Данн. Все равно что побывать на собственных похоронах. Интересно, она хоть догадывается, что сплагиатила идею у Марка Твена?

— Я вижу ее на берегу океана, — начал я, но осекся, сообразив, что говорю как уличный экстрасенс. — Нет, она может быть где угодно. И вряд ли мы найдем ее до того, как она сама решит вернуться.

— Что кажется маловероятным. — Таннер Болт раздраженно вздохнул. — Давайте встретимся с Энди и посмотрим, к чему это приведет. У нас больше нет свободы маневра.

Настал час ужина, а за ним пришел закат. Я сидел один в своем «доме с привидениями» и напряженно размышлял о лживой Эми. Может, и беременность — ложь? Несмотря на то что у нас был секс от случая к случаю, по моим расчетам, забеременеть она могла. С другой стороны, она же знала, что я попробую рассчитать.

Правда или ложь? Если она соврала, то исключительно для того, чтобы втоптать меня в грязь.

Я всегда надеялся, что у нас с Эми будут дети. Одной из причин, по которым я сделал ей предложение, как раз и было желание иметь общих ребятишек. Помнится, впервые я подумал об этом месяца через два после того, как мы начали встречаться. Я шагал из Кипс-Бея, где жил тогда, к любимому крошечному парку на берегу Ист-Ривер, мимо гигантской лего-конструкции — штаб-квартиры ООН; флаги мириада стран вились на ветру. «Как бы это понравилось малышу», — подумал я тогда. Яркие цвета — так легко запомнить, какой флаг какой стране принадлежит. Вот тебе Финляндия, а вот Новая Зеландия. Мавритания — улыбка циклопа. А потом я понял, что это должно понравиться не какому-то ребенку, а НАШЕМУ — моему и Эми. Наш ребенок валялся бы на полу в гостиной с затрепанной энциклопедией, как я когда-то. Но он был бы не один. Я пристроился бы рядом. Помогал бы запоминать флаги, а не вариться в собственном недовольстве, чему я научился у отца. Я бы хотел стать хорошим папой.

Потом я представил, как Эми устроилась рядом с нами на полу: улеглась на живот и ногой указывает на флаг Палау — желтый, чуть в стороне от центра, кружок на синем фоне. Почему-то я подумал, что этот флаг станет ее любимым.

С тех пор образ мальчика был вполне реальным (иногда девочки, но чаще всего — мальчика). Неизбежным. Меня мучили хронические боли неутоленного отцовства.

Через месяц после свадьбы, стоя с зубной нитью во рту перед аптечкой в ванной, я неожиданно подумал: «Она хочет детей, верно? Надо спросить. Конечно, я должен спросить». И когда я впервые задал вопрос — издалека, обтекаемо, — она ответила: «Да-да, конечно-конечно… Когда-нибудь». И каждое утро глотала пилюлю перед тем, как почистить зубы. Три года подряд она принимала противозачаточное. А я мучился, изводил себя, но так и не смог твердо заявить: «Хочу, чтобы у нас был ребенок!»

С началом безработицы мне подумалось, что мечты могут исполниться. У нас появился досуг. Однажды за завтраком Эми оторвала взгляд от своего гренка и заявила: «Я больше не принимаю таблетки». Просто и буднично сообщила о свершившемся факте. Она не употребляла противозачаточных три месяца, но ничего не произошло. Через некоторое время после переезда в Миссури она настояла на медицинском обследовании нас обоих. Когда Эми бралась за дело, для нее не существовало полумер. «Мы скажем, что пытались завести ребенка целый год». Я, как последний дурак, согласился — в то время мы вроде даже не прикасались друг к другу, но по-прежнему считали, что ребенок нам нужен. Как же иначе?

— Предупреждаю, тебе тоже придется сдавать анализы, — сказала Эми по пути в Сент-Луис. — Сперму, в частности.

— Знаю. А почему таким тоном?

— Ну, я думала, ты для этого слишком гордый. Или стеснительный.

На самом деле во мне кипела дрянная смесь того и другого. Тем не менее я покорно явился в медицинский консультативный центр и направился в специальную полутемную комнатку. Мужики приходили сюда с одной-единственной целью: полирнуть сучок, передернуть затвор, погонять лысого, подергать корнишон, придушить одноглазого удава, потеребить моржа, попеть соло, замочить бельишко в собственном соку… Я часто прибегаю к юмору в целях самозащиты.

В кабинете стояло обитое винилом кресло, телевизор с видеопроигрывателем и стол, на котором лежала пачка чистых салфеток и коробка с дисками. Судя по женским прическам (и вверху и внизу), порнофильмы снимались в начале девяностых. Действо было умеренно жестким. Вот интересный вопрос: а кто же подбирает фильмы для пунктов приема спермы? Кто определяет, что понравится мужчине, но чтобы не слишком унизить женщин, кроме тех, что внутри этих стен: медиков и жен, полных надежд и накачанных гормонами?

Еще дважды я посещал этот кабинет — в консультативном центре любят перестраховываться. А Эми между тем не делала ничего. Должна была принимать гормоны, но все не начинала. Она вообще палец о палец не ударила. Это ей предстояли беременность и роды, поэтому пару месяцев я старался не грузить ее, не перегибать палку. Просто поглядывал на пузырек с пилюлями — не уменьшается ли уровень. Наконец, одним зимним вечером, выпив несколько кружек пива, я поднялся на крыльцо, вошел в дом, сбросил обледеневшую одежду и, устроившись рядом с Эми на кровати, ткнулся носом ей в плечо, прошептав в теплую кожу: «Давай сделаем ребенка, Эми, давай сделаем малыша…» И она ответила: «Нет». Я ожидал смятения, нервозности, неуверенности: «Ах, Ник, смогу ли я быть хорошей мамой?» А тут холодное, обезоруживающее «Нет». И никакой лазейки. Я ожидал нервозности, опасений, переживаний. «Ник, а я смогу быть хорошей мамой?» Очередное, которое ее больше не интересовало. «Я поняла, что на меня навалится самое трудное, — рассуждала она. — Все эти подгузники, врачи, воспитание… А ты будешь витать, как вольный ветерок, и изображать веселого папочку. Мне придется вкалывать, чтобы вырастить из них хороших людей, но ты обязательно все испортишь. И все равно они будут тебя любить, а меня ненавидеть».

Я пытался доказать Эми: все будет совсем не так, но она не верила. Убеждал ее, что не просто хочу ребенка — ребенок мне совершенно необходим. Я должен был убедиться, что способен любить всей душой и что со мной маленькое существо всегда будет чувствовать себя желанным в этом мире. Я хотел доказать, что могу лучше исполнять отеческий долг, чем мой беспутный родитель. Я выращу человека, не похожего на меня.

Но как я ни старался, Эми оставалась непоколебима.

Год спустя я получил извещение из клиники. Врачи предупреждали, что не будут хранить мою сперму, если мы не свяжемся с ними. Я оставил распечатанное письмо на обеденном столе как откровенный упрек. Через три дня увидел его в мусорном ведре. Больше мы эту тему не затрагивали.

К тому времени я уже пару месяцев тайно встречался с Энди, а потому не имел морального права проявлять недовольство. Но боль оставалась, я продолжал мечтать о нашем — моем и Эми — ребенке. Я привязался к нему. Я был уверен: у нас с Эми получился бы замечательный малыш.

Марионетки настороженно следили за мной черными глазами. Выглянув в окно, я убедился, что фургоны с телевизионщиками закрылись, и вышел в теплую ночь. Самое время прогуляться. Даже если попадусь на глаза какому-нибудь репортеру-одиночке из желтой прессы, плевать.

Я пересек наш пригород, потом шагал три четверти часа по Ривер-роуд и наконец по шоссе через Карфаген. Полчаса среди грохота моторов и ядовитого выхлопа. Мимо автосалонов с грузовиками, выставленными на продажу, как коробки с конфетами. Мимо забегаловок быстрого питания, винных магазинчиков, мини-маркетов и заправок. И вот я в центре. Ни одного пешехода за все это время, только безликие силуэты за стеклами скользящих мимо автомобилей.

Время подбиралось к полуночи. Я миновал «Бар», несмотря на то что очень хотел зайти. Один-два репортера наверняка там торчат, поджидая меня. Я бы на их месте так и поступил. Но мне хотелось в какой-нибудь другой бар. Побыть среди людей, посмеяться, снять напряжение. Минут за пятнадцать я добрался до другого питейного заведения, на противоположном краю городского центра, где обычно собиралась молодежь, — дешевле и шумнее, чем у нас, зато и по субботам к утру все уборные заблеваны. Но здесь любят околачиваться сверстники Энди. Вдруг кто-то из друзей вытащил ее этим вечером развеяться? Встреча с ней была бы подарком судьбы. Хотя бы оценить ее настроение. Ну а если нет, то хлебнуть какого-нибудь пойла.

Я потусовался в баре. Энди не видать. Бейсболка с длинным козырьком частично скрывала мое лицо, и все равно, пробираясь в толпе, я нет-нет да ловил пристальный взгляд. Меня узнавали. «Это тот самый парень? Нет, правда?»

Середина июля. Если так пойдет и дальше, к октябрю Ник Данн приобретет настолько дурную славу, что под него начнут рядиться на Хеллоуин. Копна светлых волос, книга «Удивительная Эми» под мышкой. Го сказала, что ей полдюжины раз звонили и спрашивали, нельзя ли купить в «Баре» сувенирную футболку? Только этого нам и не хватало.

Присев у стойки, я попросил виски. Бармен, парень приблизительно моего возраста, слишком долго и пристально разглядывал меня. Явно размышлял, стоит ли обслуживать этого типа. В конце концов с откровенной неохотой, раздувая ноздри, поставил передо мной стаканчик. Когда я потянулся за бумажником, халдей торопливо выставил перед собой ладонь:

— Парень, мне твои деньги не нужны. Вообще.

Я все равно оставил плату на стойке. Вот же гандон…

Когда я дал знак, что не прочь бы повторить, он зыркнул на меня, покачал головой, а потом склонился к женщине, с которой о чем-то болтал. Пару секунд спустя она покосилась на меня, притворяясь, что просто смотрит по сторонам. Кивнула, в то время как губы шевельнулись: «Да, это он. Ник Данн».

Бармен ко мне так и не подошел.

И нельзя заорать, нельзя стукнуть кулаком по стойке: «Эй, мудила! Ты мне дашь гребаного вискаря или нет»? Нельзя становиться в глазах людей, которые и так о тебе невысокого мнения, законченным дерьмом.

Значит, единственный вариант — сидеть и терпеть. И я не уходил. Склонился над пустым стаканом и сделал вид, будто глубоко задумался. Проверил запасной телефон, вдруг звонила Энди. Не звонила. Потом вытащил основной мобильник и разложил пасьянс, притворяясь, будто занят очень важным делом. И все это со мной сотворила моя жена. Превратила в человека, который не может купить выпивку в родном городе. Господи, как же я ее ненавидел…

— Это был скотч?

Рядом со мной стояла девушка не старше Энди. Азиатская внешность, черные длинные волосы, деловой прикид. Очень симпатичная.

— А?

— Что вы пили? Скотч?

— Да. Возникла маленькая проблема…

Она отошла к дальнему концу барной стойки, улыбкой привлекла внимание бармена и вернулась с виски, и не в наперстке, а в нормальном большом стакане.

— Держите! — Она протянула выпивку, и я не стал отказываться.

Она подняла свой стакан. Мы чокнулись.

— Можно присесть?

— Я ненадолго, уже собирался уходить. — Я огляделся, ожидая увидеть нацеленную на нас фотокамеру.

— Да ладно… — проговорила она, улыбаясь через силу. — Я могла бы притвориться, будто не знаю, что вы Ник Данн. Но я не собираюсь унижать вас. Между прочим, я на вашей стороне. Вы угодили в очень непростую ситуацию.

— Спасибо. Да, времена непростые.

— Я серьезно. Слыхали про эффект Си-эс-ай?[8] Присяжные насмотрелись этого сериала и уверовали: наука может доказать что угодно.

— Слыхал.

— Угу. А еще есть «эффект злого мужа». Граждане видели так много детективов, где убийца — муж, что теперь слепо верят: муж всегда будет плохим парнем…

— Спасибо, — кивнул я. — Очень похоже на правду. Сразу приходит в голову Эллен Эббот…

— Сука она, — сказала моя новая знакомая. — Эллен Эббот, мягко говоря, косная дура, мужененавистница, корчащая из себя Фемиду. — Она снова подняла стакан.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Еще скотча?

— Отличное имя.

Представилась она Ребеккой. У нее была кредитная карточка и привычка пить виски как воду: «Повторим? Еще по одной?» Родилась она в штате Айова, в Мускатине — тоже городок на реке Миссисипи, — и переехала в Нью-Йорк после колледжа, чтобы писать, как и я. Работала помощником редактора в трех периодических изданиях: свадебный журнал, журнал для работающих мам, журнал для девочек-подростков. Все они закрылись в последние годы, и ей пришлось устроиться в криминальный блог под названием «Whodunnit»; вот она и решила (Хи-хи!) во что бы то ни стало получить у меня интервью. Блин, а ведь мне понравилась ее детская настырность: «Взяла и полетела в Карфаген — ни у кого во всем Интернете нет интервью Ника Данна, а у меня будет, хоть в лепешку расшибусь!»

— Я долго ждала вместе со всеми около вашего дома, потом у полицейского участка. И вдруг решила: срочно надо выпить. И тут вы заходите. Просто невероятно, да? Так не бывает в жизни.

Она заложила волосы за уши. Серьга в виде золотого колечка мелко тряслась.

— Мне пора идти, — вздохнул я.

Слова будто прилипали к языку — похоже, я опьянел.

— А вы не скажете, почему сюда пришли? Должна заметить, что это смелый поступок — появляться без друга и вообще без поддержки. На вас тут хреново смотрят.

Я пожал плечами: подумаешь, горе.

— Люди берутся судить, ничего о вас не зная. По фотографиям, сделанным в парке мобильником. Я хочу сказать, что вы, наверное, похожи на меня — росли благопристойным членом общества. Никто не хочет знать истинную историю. Все хотят только… прикола. Вы меня понимаете?

— Я устал от людей, осуждающих меня по той единственной причине, что я подхожу под определенный шаблон.

Ребекка подняла брови, ее серьги задрожали.

Я представил Эми, сидящую в своем тайном убежище, хрен знает где, за режиссерским пультом этого спектакля. Рассматривает меня под разными углами, даже на расстоянии видит каждое мое шевеление. Могу я что-нибудь сделать, чтобы она захотела положить конец этому безумию?

— Все думают, — начал я, — что наш брак дышал на ладан. А на самом деле Эми незадолго до своего исчезновения подготовила для меня охоту за сокровищами.

Моя жена добивается одного из двух. Или я должен получить достойный урок и понести наказание, как плохой непрощенный мальчишка. Или я должен получить достойный урок и вернуть ее любовь, как послушный прощенный мальчишка.

— И это очень необычная охота, — улыбнулся я.

Ребекка покачала головой, продолжая сверлить меня хмуроватым взглядом.

— Моя жена так делала в каждую годовщину нашей свадьбы. Первая подсказка приводит туда, где я найду следующий намек, и так далее. Эми… — Я попытался выдавить слезу, а потом сделал вид, будто смахиваю ее. Часы над входной дверью показывали ноль тридцать семь. — Прежде чем исчезнуть, она разложила все подсказки. Все намеки на события последнего года.

— Прежде чем исчезнуть в день вашей годовщины?

— Только это и помогает мне держаться. Я чувствую нашу близость.

Ребекка вынула флип-камеру:

— Дайте мне интервью, пожалуйста. Под запись.

— Плохая идея.

— Я добавлю свои комментарии. Те, в которых вы нуждаетесь. Я клянусь, Ник. Мои объяснения будут для вас очень полезны. Скажите хоть несколько слов.

— Слишком опасно, — покачал я головой.

— Повторите на камеру то, что сейчас говорили мне. Ник, я серьезно. Я полная противоположность Эллен Эббот. Я Анти-Эллен-Эббот. Вы нуждаетесь во мне, как никогда в жизни. — Пожирая меня глазами, она подняла камеру; на меня уставился красный огонек.

— Я не шучу, выключите…

— Ну помогите девочке. Если я возьму интервью у Ника Данна — моя карьера состоялась. Значит, одно доброе дело в этом году вы уже сделали. Ну пожалуйста. Ник, одна минута. Всего лишь минута. Я клянусь, вы будете выглядеть положительно.

Она кивнула на ближайшую кабинку, где мы могли бы укрыться от взглядов зевак. Я согласился. Мы перебрались, и все это время огонек целился в меня.

— Что вы хотите узнать? — спросил я.

— Расскажите об охоте за сокровищами. Это звучит так романтично! Увлекательно, заманчиво, вдохновляюще, располагающе.

«Возьми развитие сюжета в свои руки, Ник, — подумал я. — Подыграй общественности и жене. Сейчас я должен быть любящим мужем, который обязательно разыщет свою пропавшую половинку. Я любящий муж и хороший парень. Такому можно верить. Я далек от совершенства, зато моя жена — само совершенство. Впредь я буду очень и очень послушным».

Мне это удастся легче, чем изображать грусть. Я уже упоминал, что могу быть светлым, как солнце в ясный день. Едва я заговорил, спазм сжал мое горло.

— Могу честно признать, моя жена — самая отпадная девчонка, которую я когда-либо встречал. Сколько парней могут заявить то же? Я женился на самой отпадной девушке из всех, что когда-либо встречал.

«Гребаная сука, гребаная сука, гребаная сука… Вернись домой, чтобы я мог задушить тебя собственными руками…»

Эми Эллиот-Данн

Спустя девять дней.

Я проснулась с натянутыми нервами. Нет. Нельзя, чтобы меня здесь нашли! Вот отчего я просыпаюсь — эти слова так и вспыхивают в мозгу, а вот денежки мои как раз наоборот, спешат растаять, и к тому же Джефф с Гретой выдвинули свои алчные антенны. А еще я провоняла рыбой.

Что-то не то в поведении Джеффа, в том, как он греб тогда к берегу — к моему свернутому платью и денежному поясу. И в том, как Грета пристрастилась к «Шоу Эллен Эббот». Эта парочка заставляет меня нервничать. Или это уже паранойя? Я похожа на Эми из Дневника: ах, муженек действительно хочет меня убить или я все придумала?! Впервые мне всерьез стало жалко ее.

Я делаю два звонка на прямую линию помощи в розыске Эми Данн. Разговариваю с двумя разными людьми, даю им два разных совета. Не угадать, как скоро волонтеры обратятся в полицию, — они кажутся совершенно равнодушными.

В библиотеку я направилась в мрачном настроении. Нужно собирать вещи и сматываться отсюда. Вымыть комнату с хорошим чистящим средством, полностью уничтожить все отпечатки пальцев, собрать все волосинки. Стереть воспоминания об Эми (о Лидии и Нэнси тоже) и дать деру. Быстрое отступление — залог спасения. Даже если Джефф и Грета подозревают, кто я на самом деле, пока не поймана во плоти, я в порядке. Эми Эллиот-Данн похожа на йети — сказочное существо, которое все мечтают увидеть, а они — два мошенника из Озарка, которых просто поднимут на смех вместе с их путаной историей. Уеду сегодня же. Такое вот решение окончательно созрело в моей голове, когда я входила в прохладную и почти всегда безлюдную библиотеку с тремя всегда свободными компьютерами. Мне нужно войти в Сеть, чтобы справиться о судьбе Ника.

Начиная с ночного сборища в парке, сведения о Нике не отличались разнообразием. Крутились одни и те же факты, дело приобретало все более скандальную окраску, но никакой новой информации. А сегодня вдруг все изменилось. Едва я набрала имя мужа в поисковике, как посыпались ссылки на блоги, где судачили о том, как Ник напился в баре и дал безумное интервью какой-то девчонке, обладательнице флип-камеры. О боже, идиот не способен учиться…

ВИДЕОПРИЗНАНИЕ НИКА ДАННА!!!

НИК ДАНН — ПЬЯНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ!!!

Мое сердце подпрыгнуло, в горле встал ком. Мой муж снова сам себя поимел!

Загружаю видео. В самом деле Ник. У него осоловелые глаза, как обычно, когда выпьет, набрякшие веки и всегдашняя кривая улыбка. Он говорит обо мне, и он при этом похож на человека. Даже на счастливого человека.

— Моя жена — самая отпадная девчонка, которую я когда-либо встречал, — говорит он. — Сколько парней могут заявить то же? Я женился на самой отпадной девушке из всех, что когда-либо встречал.

В животе возникает легкий трепет. Не ожидала. Я легонько улыбаюсь.

— Чем же она так отпадна? — спрашивает девочка за кадром.

У нее голос чирлидерши — высокий, звонкий.

Ник начинает рассказ об охоте за сокровищами. О том, что у нас это давняя семейная традиция, о том, что я все время помнила наши «внутренние» шутки и сейчас от меня ему остался лишь этот поиск. Необходимость завершить игру он воспринимал как священную миссию.

— Сегодня утром я добрался до финала, — говорит Ник с хрипотцой, — осип, заглушая толпу.

Будь я дома, он попросил бы нагреть воды и насыпать соли сколько надо — сам-то не умеет. Полоскание ему всегда делала мама.

— И мне пришлось… многое осознать. Она единственный человек в этом мире, которому дана способность удивлять меня. Вы понимаете? Беседуя с другими людьми, я заранее могу угадать, что они скажут. Потому что все говорят одно и то же. Мы смотрим одни и те же передачи. Мы слушаем одни и те же новости. Все время повторяется одно и то же. Но Эми… Она по-своему удивительная и самодостаточная личность. Эми — совершенство. Только ей дана такая власть надо мной…

— А как вы думаете, Ник, где она сейчас?

Мой муж молчит, глядя на свое обручальное кольцо, и проворачивает его дважды.

— Вы в порядке, Ник?

— Честно? Нет, не думаю. Я очень сильно подвел свою жену. Я совершил безобразный поступок. Надеюсь, что еще не слишком поздно все исправить. Не слишком поздно для меня. Для нас.

— Ведь вы сейчас на грани, да? Эмоционально?

— Я просто хочу вернуть жену. — Ник смотрит прямо в камеру. — Хочу, чтобы она была здесь, со мной. — Он вздыхает. — Мне не слишком хорошо удается проявлять чувства, и я это знаю. И хочу, чтобы она была жива и здорова. Она должна вернуться. Мне так много надо сделать для нее.

— Например?

Ник смеется знакомым горьким смехом. В лучшие дни я называла его смехом для ток-шоу; даже сейчас мой муж кажется притягательным. Очи долу, палец небрежно потирает уголок рта; усмешка, сопряженная со вздохом. Так ведет себя обаятельная кинозвезда, прежде чем рассказать потрясающую байку.

— А вот это вас не касается, — улыбается он. — Просто я должен загладить вину. Я был не слишком хорошим мужем. Да, нам выпало несколько нелегких лет, и я… дал слабину, потерял стремление. Я прекратил стараться. Я хочу сказать, что… люди повторяли это тысячу раз: «Я прекратил стараться». Каждый знает, что это конец брака. Прописная истина. Но я действительно прекратил. Я, и только я. Я не стал таким мужем, каким должен был стать.

Веки Ника тяжелы, речь не совсем разборчива. Он хорошо выпил, еще стаканчик, и будет совсем пьяный. Щеки раскраснелись от алкоголя. Мои пальцы помнят жар его кожи после нескольких коктейлей.

— Как вы собираетесь искупить вину? — Камера несколько секунд дрожит, это девочка хватает свой коктейль.

— Как я собираюсь искупить вину? Для начала собираюсь разыскать Эми и вернуть домой. Готов биться об заклад, у меня получится. А потом? Я дам ей все, что потребуется. И так будет всегда. Поскольку, добравшись до финала охоты за сокровищами, я стою на коленях. Совершенно раздавленный. Никогда моя жена не была так откровенна, как сейчас. А я никогда раньше не имел настолько ясного представления о том, что должен сделать.

— Если бы вы могли сейчас обратиться к Эми, что бы вы ей сказали?

— Я люблю тебя. Я найду тебя. Я…

Уверена, он хотел процитировать Дэниела Дей-Льюиса из «Последнего из могикан» — «Останься в живых… Я найду тебя». Вечное желание вместо искренних слов использовать кусочек киношного диалога. Я прямо чувствую, как его подмывает. Но Ник пересиливает себя:

— Я всегда буду любить тебя, Эми.

Звучит искренне. И так не похоже на моего мужа.

Трое местных на скутерах — не просто жирдяи, а настоящие горы сала — отделяют меня от чашки утреннего кофе. Задницы у них свисают с сидений, напоминая шляпки грибов, но тем не менее толстяки хотят слопать еще по макмаффину с яйцом. Эта компания припарковалась передо мной гуськом возле «Макдоналдса».

Но на самом деле мне наплевать. Несмотря на досадные помехи в реализации моего плана, я испытываю удивительную бодрость. От выложенного в Интернет видео уже разбегаются круги настороженно-положительных отзывов. «А вдруг парень все-таки не убивал свою жену?» Это, дословно, наиболее частый рефрен. Ведь когда Ник снимает защитную броню и дает волю эмоциям, он просто сама искренность. Никто из просмотревших видео не заподозрил лицедейства. Ни малейшей фальши любительского театра. Мой муж меня любит. Ну, по крайней мере вчера он меня любил. В то время как я, сидя в комнатушке, пропахшей застиранными полотенцами, выполняла план, ведущий его к гибели, он продолжал меня любить.

Этого, конечно, мало. От своего замысла я отказываться не намерена. Мой муж прошел до конца охоту за сокровищами, и он меня любит. А еще он, похоже, здорово страдает. Готова поклясться, на щеке у него из-за треволнений выскочил прыщ.

У самого порога своей комнаты я встречаю Дороти, стучащую в дверь; ее зализанные назад, как у дельцов с Уолл-стрит, волосы мокры от пота. Я заметила за ней привычку стирать капельки с верхней губы, а потом облизывать указательный палец. Дороти поворачивается ко мне, не вынимая пальца изо рта.

— А вот и она! — говорит администратор. — Задолжница!

Да, я задержалась с оплатой жилья. На два дня. Хочется расхохотаться: «Я — и не заплатила вовремя!»

— Простите меня, Дороти. Через десять минут все отдам.

— Если нетрудно. Я буду ждать.

— Я не уверена, что хочу остаться. Наверное, стоит рассчитаться полностью.

— Но все равно вы должны за эти два дня. Итого восемьдесят долларов, пожалуйста.

Нырнув в комнату, я беру свой ненадежный денежный пояс. Сегодня утром я пересчитала всю наличность, разложила ее на кровати, потратив довольно много времени, тщательно осматривая каждую банкноту, — такой себе возбуждающий экономический стриптиз. В итоге оказалось, что у меня осталось восемь тысяч восемьсот сорок девять долларов. Жизнь в нынешние времена недешевая.

Когда я открываю дверь, чтобы вручить Дороти деньги (остаток — восемь тысяч семьсот шестьдесят девять долларов), то вижу Джеффа и Грету, сидящих на ее веранде и наблюдающих за процессом передачи наличных. Джефф не играет на гитаре, Грета не курит. Кажется, они на веранде только для того, чтобы следить за мной. Оба машут мне: «Привет, детка!» Я машу в ответ, закрываю дверь и начинаю собираться.

Удивительно, как мало у меня теперь вещей по сравнению с прошлой жизнью. Суповая тарелка и венчик для взбивания мне не принадлежат. Простыни и полотенце мои, но одеяло опять же чужая собственность. Да! У меня еще есть ножницы, чтобы подравнивать волосы. Вспомнив о них, я улыбаюсь, ведь, когда мы съехались с Ником, у него ножниц не было. Ни ножниц, ни утюга, ни даже степлера. Я спросила тогда, считает ли он себя цивилизованным человеком, не имея в доме ножниц. Он ответил: конечно же нет. Набросился на меня, повалил на кровать и сам упал сверху. Я хохотала, поскольку тогда все еще была отпадной девчонкой. Смеялась, потому что не понимала, к чему это может привести.

Вот мой совет всем женщинам: никогда не выходите замуж за человека, у которого нет дома приличных ножниц. Ни к чему хорошему это не приведет.

Я собрала одежду и уложила в рюкзачок — один из тех, что купила перед побегом и спрятала в автомобиле месяц назад, чтобы ничего не нести из дому в последний момент. Добавим походную зубную щетку, календарь, расческу, лосьон, пузырек снотворного, который я приобрела, рассчитывая утопиться. Дешевые купальники. Полные сборы заняли мало времени.

После я натянула латексные перчатки и протерла все-все. Вынула сеточки из раковин, чтобы не оставить ни одного волоса. Я не думаю, что Джефф или Грета меня опознали, но не хочу оставлять никаких следов. Твержу это себе постоянно. «Если утратишь бдительность, если начнешь считать ворон, тебя поймают, и правильно сделают. Значит, ты глупая девчонка, достойная того, чтобы быть пойманной. И что, если остались отпечатки пальцев в машине Джеффа или на кухне Греты? С чего ты, детка, так расслабилась?» Я воображаю, как полиция детально исследует комнату и ничего не находит, а после представляю крупный план, точно в кинофильме, — мой волос мышиного цвета, один-единственный, медленно опускается на бетонное дно бассейна, чтобы выдать меня с потрохами.

Вскоре мысли начинают двигаться в другом направлении: «Но ведь никто не станет разыскивать тебя здесь. Если несколько мошенников заявят о том, что они видели живую и здоровую Эми Эллиот-Данн в дешевом коттедже в дикой глуши, кто им поверит? Никчемные люди, которые решили повысить свою значимость. Все только это и подумают».

Раздался решительный стук в дверь. Так родители стучат перед тем, как ворваться в детскую. Он означает: я здесь хозяин.

Я молча замерла посреди комнаты, лихорадочно размышляя. Бац, бац, бац! Только сейчас я осознаю, почему в фильмах ужасов так часто используют этот прием, — таинственный удар в дверь обладает кошмарным воздействием. Вы не знаете, что вас ждет, но чувствуете, что обязаны открыть. И вы подумаете так же, как и я: «Тот, кто замыслил дурное, стучать не будет».

«Эй, дорогуша, мы знаем, что ты дома. Открывай!»

Стаскиваю перчатки и тяну ручку на себя. Грета и Джефф стоят на моей веранде. Солнце светит им в спину, а потому лица затемнены.

— Эй, милая леди, мы зайдем? — спрашивает Джефф.

— Ну, я, вообще-то… хотела попрощаться с вами, ребята. — Пытаюсь придать голосу легкомысленность и легкую усталость. — Сегодня вечером уезжаю или ночью, уже завтра. Получила весточку из дому, просят вернуться.

— Из дому в Луизиане или из дому в Саванне? — интересуется Грета.

Они явно обсуждали меня.

— Луизиа…

— Это не важно, — заявляет Джефф. — Пустите нас на секундочку, попрощаемся.

Он шагает прямо ко мне. Я подумываю, не захлопнуть ли дверь, а может, позвать на помощь? Но вряд ли что-то получится. Уж лучше делать вид, будто дела идут прекрасно, и надеяться, что так оно и есть.

Грета затворяет за собой дверь и прислоняется к ней спиной. А Джефф прохаживается, непринужденно рассуждая о погоде, по крохотной спальне и такой же кухне.

Распахивает дверцы и выдвигает ящички.

— Вам придется навести здесь порядок, — говорит он. — Иначе Дороти не вернет залог. Она просто помешалась на чистоте. — Это он сообщает холодильнику и морозильной камере. — Даже бутылку с кетчупом нельзя оставлять. Всегда считал это глупостью несусветной. Кетчуп же не портится.

Он открывает шкафчик, берет простыни, которые я сложила, встряхивает их:

— Я всегда трясу простыни. Просто чтобы убедиться — не забыл ли чего. Например, носок или трусы. Или еще что-нибудь.

Джефф открывает прикроватную тумбочку, заглядывает в ее нутро, опустившись на колени.

— А вы неплохо потрудились, — наконец заявляет он, поднимаясь с улыбкой и вытирая ладони о джинсы. — Вычищено идеально.

Джефф осматривает меня с головы до ног и спрашивает:

— Где они, детка?

— О чем вы?

— О бабках. — Он пожимает плечами. — Не злите меня. Они нам очень нужны.

Грета молчит за моей спиной.

— У меня долларов двадцать…

— Врете. Вы за все платите наликом, даже за аренду. Грета видела у вас целую кучу денег. Отдайте их нам, и можете убираться восвояси. Надеюсь, мы больше не увидим друг друга.

— Я заявлю в полицию.

— Да пожалуйста. — Джефф ждет, скрестив руки на груди и спрятав пальцы под мышками.

— У тебя очки фальшивые, — говорит Грета. — Простые стекла.

Я не отвечаю, пристально глядя на нее и надеясь, что она одумается. Эта парочка выглядит слегка взвинченной, в любой миг они могут заявить, что разыграли меня, и мы вместе весело посмеемся, и каждый при этом будет знать, что притворяется.

— У тебя волосы отросли. Корни у них светлые, гораздо симпатичнее, чем этот сусличий цвет. Кстати, стрижка ужасная, — заявляет Грета. — Ты прячешься. Не знаю, от парня или еще от кого, но в полицию не пойдешь. Так что отдай деньги.

— Это Джефф тебя подговорил?

— Это я подговорила Джеффа.

— Выпустите меня! — Я шагаю к двери.

— Сначала деньги, — заступает дорогу Грета.

Я пытаюсь схватиться за ручку, но Грета толкает меня к стене, одной рукой хватает за лицо, а другой задирает платье и вцепляется в денежный пояс.

— Не надо, Грета! Прекрати! Я серьезно.

Ее горячая соленая ладонь распластана по моему лицу, зажимая нос; один из ногтей раздирает веко. От толчка я бьюсь головой о стену и прикусываю кончик языка. Но мы не издаем ни звука.

Я отчаянно цепляюсь за пояс, но не могу бороться, поскольку слезы заливают глаза. Вскоре Грета разжимает мои пальцы, оставив болезненные царапины на суставах. Снова толкает меня, расстегивает молнию и вытаскивает деньги.

— Оба-на! — восклицает она. — Да здесь же… — Грета считает. — Больше тысячи — две или три! Срань господня! Подруга, ты что, банк ограбила?

— Может, с кассой драпанула? — предполагает Джефф. — Хищение?

В художественном фильме из тех, которые так любил Ник, я должна была бы ударить ребром ладони Грету по носу, а когда она, заливаясь кровью, без чувств рухнет на пол, наотмашь вырубить Джеффа. Но суть в том, что я не умею драться, а эти двое наверняка умеют. Нечего даже и пытаться. Если я попробую убежать, они схватят меня. Буду дергаться и вырываться, как ребенок, — рассердятся по-настоящему и изобьют до полусмерти. Я не умею драться. Я боюсь, что мне сделают больно.

— Если хотите заявить в полицию, — снова говорит Джефф, — то идите и заявляйте.

— Мать вашу… — шепчу я.

— Не держи на нас зла, — извиняется Грета. — И впредь будь осторожнее. Не надо быть похожей на девочку, которая путешествует одна и прячется.

— Все будет хорошо. — Джефф гладит меня по руке, и они уходят.

На тумбочке у кровати лежат четвертак и десятицентовик. Вот и все деньги, что остались у меня.

Ник Данн

Спустя девять дней.

С добрым утром!

Я сидел на кровати с ноутбуком на коленях, наслаждаясь интернет-обзорами моего неожиданного интервью. Левый глаз слегка пульсировал — расплата за дешевый скотч, но в остальном я чувствовал себя совершенно довольным. Прошлым вечером мною сделан первый шаг, чтобы вернуть жену. «Прости меня, я готов искупить вину, я буду делать все, что ты пожелаешь, я поведаю всему миру, какая ты замечательная».

А все потому, что если моя жена так и не объявится, то я окажусь в полном дерьме. Детектив Таннера Болта — жилистый серьезный парень, а вовсе не пьяница, похожий на сыщика из фильмов-нуар, как я предполагал, — пока еще не нарыл ничего, Эми отлично скрывалась. Поэтому я и убеждаю ее вернуться, улещивая комплиментами и признанием собственного поражения.

Если можно полагаться на комменты, то я сделал правильный ход. Комменты были хорошими. Даже очень.

«Ледяной человек оттаял!»

«Я ЗНАЛ, что Ник — хороший парень».

«Истина в вине!»

«Может, он ее все-таки не убивал».

«Может, он ее все-таки не убивал».

«Может, он ее все-таки не убивал».

И они перестали называть меня Лэнсом.

Журналисты, окружавшие мой дом, волновались. Каждый хотел получить парочку слов от парня, который, «может, ее все-таки не убивал».

Они кричали через опущенные жалюзи:

— Эй, Ник, выходите и расскажите нам об Эми. Эй, Ник, расскажите об охоте за сокровищами!

Для них это стало всего лишь новой жилой в золотоносном месторождении новостей, но мне нравилось куда больше, чем «Ник, а правда, вы убили свою жену?».

А потом вдруг репортеры принялись выкрикивать имя Го. Они полюбили Го за то, что она не может сохранять бесстрастное выражение лица, — всегда ясно и понятно, грустит она, сердится или волнуется. Придумай соответствующий заголовок, и дело сделано. «Марго, а правда, что ваш брат невиновен?» «Марго, расскажите нам о…» «Таннер, ваш клиент невиновен?» «Таннер…»

Зазвонил входной звонок. Я открыл, прячась за дверью, поскольку до сих пор не привел себя в порядок: волосы торчали во все стороны, а мятые трусы говорили сами за себя. Вчера вечером, в объективе, я выглядел восхитительно — детская непосредственность, усиленная поиском истины в вине. Сейчас же смахивал на алкаша. Прикрыв дверь, приготовился услышать еще два пылких отклика на мое вечернее представление.

— Вы никогда — никогда! — не повторите ничего подобного! — начал Таннер Болт. — Что, черт побери, вы творите, Ник?! Мне кажется, вас нужно засунуть в ходунки, как младенца. Почему совершаете такие глупости?

— А вы читали комменты к видео? Людям понравилось. Я сумел перебороть общественное мнение, как вы и советовали.

— Но вы больше никогда не совершите подобного поступка, не посоветовавшись. А вдруг оказалось бы, что она работает на Эллен Эббот? А если бы она принялась задавать вам вопросы похитрее этого: «Что бы вы хотели передать своей жене, дорогуша?» — дурашливо протянул адвокат, имитируя девичьи интонации.

Его лицо под аэрозольным оранжевым загаром приобрело целую палитру радиоактивных красок.

— Я доверяю своим инстинктам. Таннер, я ведь журналист, и уж поверьте, я способен почуять подвох. А она была искренней.

Адвокат уселся на диван и закинул ноги на оттоманку, которая сама нипочем не перевернулась бы.

— Да уж, пример тому — ваша жена. А кроме того, Энди… Как щека?

Она все еще болела, укус вроде даже запульсировал, когда адвокат напомнил о нем. Я повернулся к Го в поисках поддержки.

— Не вполне умный поступок, Ник, — сказала она, усаживаясь напротив Таннера Болта. — Допустим, в этот раз тебе повезло — ты повернул мнение о себе к лучшему. Но ведь этого могло и не случиться.

— Эй, ребята, вы слишком сильно реагируете. Почему бы нам просто не порадоваться маленькому просвету в черной полосе? Всего тридцать секунд радости за девять дней…

— Ну ладно, давайте. — Таннер Болт уставился на свои часы.

Когда я попытался заговорить, он строго нацелил на меня палец и шикнул, как расшалившемуся ребенку. Очень медленно его палец опустился и уткнулся в циферблат:

— Все. Тридцать секунд прошло. Порадовались? — Он подождал, не скажу ли я чего.

Так замолкает учитель, задав на уроке чересчур голосистому ученику вопрос: «Ты высказался?»

— Теперь можем поговорить. Мы подошли к той точке в нашем деле, когда все, абсолютно все решает правильный выбор момента.

— Согласен.

— Вот как? Спасибо, — хмыкнул адвокат. — Я намерен в самое ближайшее время известить полицию о содержимом дровяного сарая. Раз уж толпа снова…

«Только не толпа, — подумал я. — Нельзя говорить „толпа“. Насчет этого Эми меня правильно научила».

— …Вас полюбила. Или, прошу прощения, не снова, а наконец-то. Репортеры подбираются к дому Го, и мне кажется, что опасно держать в тайне дровяной сарай и его содержимое. Как насчет Эллиотов?

— На их поддержку можно больше не рассчитывать. Вообще.

Опять повисла пауза. Таннер Болт не стал читать нотацию, даже не спросил, как же это произошло.

— А значит, мы должны наступать. — Я чувствовал себя злым и решительным, готовым к борьбе.

— Ник, всего лишь единичный успех, и ты уже чувствуешь себя непобедимым. — Го вынула из сумочки и вложила мне в руку что-то общеукрепляющее. — Избавляйся от иллюзий.

— Все будет хорошо. — Я отправил пилюли в рот и повернулся к Болту. — Итак, что мы предпримем? Давайте планировать.

— Итак, к делу! — призвал Таннер Болт. — Это совершенно невероятно, но мне удалось. Таков уж я. Завтра мы даем интервью Шэрон Шайбер.

— Ух ты! Это точно?

Шэрон Шайбер — практически предел мечтаний. Самый высокий рейтинг (среди возрастной категории от тридцати до пятидесяти пяти лет) в Сети (более широкий охват, чем у кабельного) среди журналисток (я все-таки могу иметь добрые отношения с людьми, обладающими женскими первичными половыми признаками). Все знали, что в грязном белье она роется не часто, но зато каждый случай знаменовал торжество справедливости. Два года назад она взяла под свое нежное крыло молодую маму, которая отбывала срок в тюрьме за то, что закачала насмерть ребенка. Шэрон Шайбер проводила целеустремленное и вполне законное расследование этого случая на протяжении нескольких вечеров. Женщина вернулась в свой дом в Небраске, вышла замуж и теперь снова ждет ребенка.

— Гарантирую. Она заинтересовалась вашим делом, когда по Интернету поползло видео.

— Значит, видео помогло? — не сдержался я.

— Да, оно вывело на новый виток. До его появления все были уверены, что исчезновение Эми — дело ваших рук. Но теперь возникло крошечное сомнение. Вчера вы казались… искренним. Уж не знаю, как вам это удалось.

— Потому что вчера он имел конкретную цель — вернуть Эми, — пояснила Го. — Вот и перешел в контратаку. А прежде были слабые эмоции: самооправдание, жалость к себе, стремление уйти от ответственности.

Я послал сестре благодарную улыбку.

— Ну вот и не забывайте о том, что служит конкретной цели, — сказал Таннер Болт. — Я не буду вертеть жопой, Ник. То, что мы делаем, совершенно из ряда вон. Другой адвокат заставил бы вас держать язык за зубами. Но я давно хотел испробовать этот трюк. Массмедиа влияют на правовое сознание. С такими выдумками Интернета, как Facebook, YouTube и тому подобное, понятие «беспристрастный суд» исчезло. Никакой непредвзятости. В восьмидесяти-девяноста случаях из ста дело решено еще до начала судебного слушания. Так почему бы нам не воспользоваться этим? Почему не взять развитие событий под свой контроль? Но вы должны понимать: это рискованно. Я хочу заранее спланировать каждое слово, каждый жест, каждый бит информации. Вам придется быть естественным, вызывать симпатию, иначе последствия могут получиться прямо противоположные.

— Быть на сто процентов естественным, — кивнул я. — Что может быть проще.

— Нужно соблюдать предельную осторожность в высказываниях. И мы предупредим Шэрон, что на определенного рода вопросы вы отвечать не станете. Она будет спрашивать, но мы заранее научим вас, что говорить. Например: «По некоторым причинам, связанным с полицейским расследованием, я не имею права в настоящее время отвечать на этот вопрос». И произносить эти слова придется очень убедительно.

— Как попугай?

— Конечно. Как попугай, который не хочет угодить за решетку. Ник, если Шэрон Шайбер возьмется за ваш случай, то мы в шоколаде. Это совершенно невероятно, но таков уж я, — повторил Таннер.

Адвокат явно гордился этой фразой, своим девизом. Он замолчал и приподнял бровь, изображая раздумья. Я понял: сейчас услышу нечто не слишком приятное.

— Что? — подтолкнул его я.

— Вы должны рассказать Шэрон Шайбер об Энди, потому что этого шила нам в мешке не утаить.

— Ну вот на тебе. Я только начал возвращать любовь людей, а теперь должен уничтожить ее собственными руками?

— Ник, я заявляю со всей ответственностью… Ведь сколько дел я довел до конца? И всегда — не одним боком, значит другим — такие нюансы выходят на поверхность. Мы сохраним контроль над ситуацией. Вы расскажете об Энди и покаетесь. Так искренне, будто от этого зависит ваша жизнь. Да, вы наделали глупостей. Но вы мужчина — с присущими мужчинам слабостями и заблуждениями. И вы любите жену, хотите добиться ее прощения. Вы даете интервью, оно выходит в эфир на следующий вечер. Его содержание до тех пор разглашению не подлежит; говорить об Энди в анонсах телевизионщики не смогут. Разве что обещать информационную бомбу.

— Так вы уже сказали Шэрон об Энди?

— Еще чего! Я лишь предупредил: мы приготовили обалденную бомбу. Итак, после интервью у нас в запасе приблизительно сутки. Незадолго до выхода передачи в эфир мы сообщаем Бони и Джилпину об Энди и о дровяном сарае. И черт побери, мы объединим эти два события: «Эми жива-здорова и пытается подставить Ника! Она обезумела от ревности и потому хочет подставить Ника! Страсти Господни!»

— А почему бы сразу не сказать Шэрон Шайбер? Ну, о том, что Эми все подстроила?

— Во-первых, вы признаетесь, что имели связь с Энди, просите не судить строго; вся нация тронута, желает простить вас, сопереживает вам. Американцы любят смотреть на кающихся грешников. Но нельзя никоим образом выставлять вашу жену в плохом свете. Кому понравится, как муж-кобелина в чем-то обвиняет жену? Пусть лучше на следующий день это сделает кто-нибудь другой: «Из достоверных источников, связанных с полицией, стало известно, что жена Ника, которую он обожает и в любви к которой поклялся принародно, подставляет его!» Для телевидения самое то.

— А во-вторых?

— Слишком сложно объяснить, как именно Эми вас подставляет, чтобы все поняли. Особенно тяжело это сделать на словах в кадре. Для телевидения это плохо.

— Голова кругом идет, — вздохнул я.

— Ник, ты… — начала Го.

— Знаю, знаю… Я должен это сделать. Но вы представьте себя на моем месте: открыть всему миру свою самую большую тайну. Нет, я понимаю, что без этого не обойтись и в конечном итоге мое признание сработает во благо. Возможно, нам удастся вернуть Эми таким путем. Она хочет, чтобы я публично унизился…

— Был наказан, — прервал меня Таннер. — Слово «унизился» звучит так, будто вы жалеете себя.

— И публично принес извинения, — закончил я. — Похоже, мне предстоит крайне хреновая процедура.

— Прежде чем мы приступим, я хочу откровенно заявить, — сказал адвокат. — Ник, излагать полиции всю историю ваших отношений с Эми рискованно. Большинство копов, однажды выбрав подозреваемого, так и будут гнуть свою линию: им хоть кол на голове теши. Так что существует опасность: мы перед ними откроемся, а они рассмеются и арестуют вас прямо в участке. Получится, что мы подсказали им, на чем будет основана наша защита. И тогда они смогут спланировать, как разгромить ее в суде.

— Погодите, Таннер, ведь это плохо, очень плохо! — воскликнула Го. — Нам нет смысла признаваться.

— Но позвольте мне закончить. Я считаю, что вы, Ник, не виноваты. И думаю, Бони тоже сомневается, что вы убийца. Мне кажется, она способна принять альтернативную версию. У нее репутация справедливого копа с неплохим чутьем сыщика. Я с ней беседовал, и впечатление осталось положительное. Улики указывают на вас, но нутром она чувствует: что-то здесь не так. Более важно то, что, если дойдет до суда, я не смогу использовать версию о подставе для вашей защиты.

— Вы о чем?

— Я уже говорил: игра такая запутанная, что судьи просто не смогут в ней разобраться. Если это плохо для телевидения, то плохо и для суда, уж поверьте. Мы попробуем повторить дело О. Джей Симпсона.[9] Простая линия защиты: копы некомпетентны, она пытается свалить на вас вину, доказательства недостаточны, все шито белыми нитками и прочая пурга.

— Вот эта «прочая пурга» особенно вдохновляет, — пробормотал я.

— Ник, судьи любят меня, — лучезарно улыбнулся адвокат. — Я похож на них.

— Но вы на другой стороне баррикады, Таннер.

— Скажем иначе. Они бы хотели быть похожими на меня.

После разговора мы — я, Го и Таннер Болт — покинули дом, пройдя сквозь строй вопящих, слепящих фотовспышками папарацци. «Не смотрите высокомерно, — инструктировал адвокат. — Не улыбайтесь, но и не смущайтесь. Не бегите, просто шагайте. Пусть себе снимают. И конечно, никаких резких слов. За закрытой дверью можете высказать все, что о них думаете».

Мы собирались поехать в Сент-Луис, где и должно было состояться интервью, чтобы я мог порепетировать выступление с женой Таннера Бетси, бывшей ведущей теленовостей, которая переквалифицировалась в адвокаты. Именно она была вторым Болтом на вывеске «Болт и Болт».

Нас набрался внушительный караван — мы с Таннером, потом автомобиль Го, а следом полдюжины фургончиков с репортерами. Но к тому времени, как над горизонтом выросла арка, я и думать забыл о папарацци.

Приближаясь к гостиничному пентхаусу, который снимал Болт, я полностью настроился на работу — нужно разобраться с этим интервью. Жаль, нет у меня собственной музыкальной темы — она бы так подошла к кадрам, где я готовлюсь к великой битве. Чем бы заменить боксерскую пневмогрушу, вот вопрос.

Двери открыла чернокожая красавица шести футов ростом:

— Привет, Ник! Я Бетси Болт.

Я мысленно представлял супругу Таннера миниатюрной миловидной блондинкой, уроженкой юга.

— Ничего, все удивляются при первой встрече со мной, — рассмеялась Бетси, перехватив недоумевающий взгляд, и пожала мне руку. — Таннер и Бетси — звучит так, словно мы должны быть на обложке «Официального путеводителя по выпускникам дорогих частных школ», верно?

— «Справочника по выпускникам школ», — поправил Таннер, целуя ее в щеку.

— Слышали, да?! — воскликнула она. — Он у нас всезнайка!

Бетси впустила нас в шикарный люкс — гостиная освещалась окнами во всю стену шириной, а спальные комнаты выходили на обе стороны.

Таннер утверждал, что не мог остановиться в «Дэйзе» из уважения к родителям Эми, но мы с Го подозревали, что все объясняется проще: ближайший пятизвездочный отель находится в Сент-Луисе.

Мы занялись приготовлениями: побеседовали о семье Бетси, ее учебе и карьере (всюду первые места, списки лучших и прочее великолепие), утолили жажду — содовая и «Кламато» (как решили мы с Го, этот напиток был пунктиком Таннера, причудой адвоката, его особой фишкой, подобно моим поддельным очкам в школе). А потом мы с сестрой утонули в кожаном диване, Бетси устроилась напротив нас, сдвинутые ноги под углом, как знак дроби. Красавица/профессионалка. Таннер Болт стал у нас с Го за спиной, чтобы слушать.

— Ладно, давайте начнем, — сказала Бетси. — Ник, я могу быть откровенной с вами?

— Конечно.

— Вы и телевидение. За исключением спонтанного интервью, которое вы дали в баре девочке с детективного сайта, у вас всегда неважный вид.

— Именно по этой причине я ушел в «бумажную» журналистику, — согласился я. — Как только вижу камеру, лицо застывает.

— Верно, — кивнула она. — Вы становитесь похожи на бесчувственного владельца похоронного бюро. У меня есть одна хитрость, — возможно, она вас выручит.

— Выпивка? В «барном» интервью это сработало.

— А здесь не сработает, — заявила Бетси, устанавливая видеокамеру. — Давайте для начала сделаем пробную съемку. Я буду изображать Шэрон. Задам вопросы, которые, скорее всего, задаст она, а вы отвечайте как обычно. Таким образом мы определим, насколько вы далеки от идеала. — Она снова рассмеялась. — Ну, держитесь.

На Бетси было синее платье-футляр, а из ридикюля она вытянула нитку жемчуга. Униформа Шэрон Шайбер.

— Таннер?

Муж застегнул ожерелье у нее на шее. Убедившись, что все в порядке, Бетси сверкнула зубами:

— Я добиваюсь максимального сходства. Если не считать акцента штата Джорджия и черной кожи.

— Я вижу перед собой настоящую Шэрон Шайбер, — польстил я.

Она нацелила камеру, включила ее, села передо мной, глубоко вздохнула, заговорила сочным дикторским голосом:

— Ник, в вашем деле виден ряд несоответствий. Для начала не могли бы вы рассказать нашей аудитории, как прошел день, когда исчезла ваша жена.

— Здесь, Ник, вы должны поведать о вашем праздничном завтраке для двоих, — вмешался Таннер. — Все как было. Не нужно задавать временные рамки, а также описывать происходившее до или после. Делайте акцент только на замечательном последнем завтраке. Ладно, начали.

— Да… — Я откашлялся.

На камере мигал красный огонек. Бетси надела маску благожелательного журналиста.

— Ну-у… Знаете, это была пятая годовщина нашей свадьбы. Эми встала спозаранку и принялась готовить блинчики…

Рука Бетси дернулась. Что-то больно ударило меня в щеку.

— Ай! Что это?! — воскликнул я, испуганный и сбитый с толку.

У себя на коленях я обнаружил вишнево-красный желейный боб и поднял его.

— Каждый раз, когда вы напрягаетесь и превращаете свое красивое лицо в холодную маску, я бросаю конфету, — как само собой разумеющееся пояснила Бетси.

— И вы думаете, от этого я стану меньше напрягаться?

— Это помогает, — сообщил Болт. — Так она и меня учила. Хотя тогда это вроде были камешки.

Болты обменялись многозначительными супружескими улыбочками. Я уже не сомневался: передо мной одна из тех парочек, которые предпочитают играть главные роли в своем собственном ток-шоу.

— Давайте сначала, но больше внимания блинчикам, — продолжала Бетси. — Это ваше любимое блюдо? Или ее? Что вы сделали для своей жены в то утро, когда она готовила блинчики?

— Спал.

— Какой подарок вы купили для нее?

— Я не успел ничего купить.

— Ох, мистер Данн! — Она закатила глаза и повернулась к мужу. — Тогда в самом деле придется вовсю расхваливать блинчики. Хорошо? И говорить о том, что вы намеревались подарить ей, придя вечером домой. Поскольку я уверена, вы не собирались возвращаться без подарка.

И мы начали сначала. Я описал нашу блинную традицию, которой, в сущности, не было. Я поведал о том, насколько тщательно, с душой, подходила Эми к выбору подарков (в этот миг еще одно драже стукнуло меня по носу, и я немедленно расслабил челюстные мышцы), и о том, как я, туповатый провинциал («Нам надо вовсю эксплуатировать тему незадачливого мужа», — настаивала Бетси), без конца ломал голову, чем бы этаким супер-пупер-обалденным угодить благоверной.

— И все никак не получалось. Ей нравились не просто дорогие подарки, а чтобы с фантазией… — пустился я в рассуждения, и тут уже Таннер швырнул в меня бумажным шариком.

— Что теперь?

— Прошедшее время. Прекратите говорить о своей жене в гребаном прошедшем времени.

— Как поняла, — вставила Бетси, — у вас с женой были кое-какие коллизии.

— Да, эти годы дались нелегко. Мы оба потеряли работу.

— Вот, хорошо! — воскликнул Таннер. — Потеряли оба!

— Мы переселились сюда, чтобы заботиться о моих родителях: у папы болезнь Альцгеймера, а мама умерла от рака. К тому же я очень много времени отдавал новой работе.

— Хорошо, Ник, хорошо, — подбодрил Таннер.

— И не забудьте упомянуть, как близки вы были с мамой, — поддержала его Бетси, хотя я раньше при ней не упоминал о матери. — Никто же не станет это отрицать, верно? Никаких параллелей с «Дорогой мамочкой» и «Дорогим Сонни»?

— Нет-нет, мы с мамой в самом деле были очень дружны.

— Отлично. Тогда упомяните о ней. И о том, что вы владеете баром на двоих с сестрой. Одно дело, если бар — целиком ваша собственность. Тогда вы игрок. А вот если на паях с любимой сестрой-близнецом, тогда вы…

— Ирландец.

— Продолжаем.

— Таким образом, все это накапливалось… — заговорил я.

— Нет, — вмешался Болт. — Если накапливалось, значит рванет.

— Таким образом, мы слегка сбились с пути, но я надеялся, что празднование пятилетнего юбилея возродит наши отношения…

— Восстановит наши отношения, — поправил меня адвокат. — Возрождают что-то мертвое.

— Восстановит наши отношения…

— И как в эту идиллическую картину вписываются потрахушки с двадцатитрехлетней девчонкой? — спросила Бетси.

— Ты слегка вышла из образа, Бет! — Таннер Болт бросил в нее драже.

— Простите, парни, но я женщина. И это дело отвратно воняет. На милю несет тухлятиной. «Восстановит наши отношения» — нормально. Но когда Эми исчезла, та девочка все еще была с вами. Женщины возненавидят вас, Ник, если признаетесь в этом. Будьте искренни, не останавливайтесь. Можно вот так: «Мы потеряли работу, мы переселились, мои родители умерли. А потом мне сорвало крышу. Мне полностью сорвало крышу. Я потерял себя и, к несчастью, заставил Эми расплачиваться за мои ошибки». Лучше всего признать, что вы слабак, что виной всему ваши косяки.

— Обычно от мужиков именно это и требуется.

Бетси подняла раздраженный взгляд к потолку:

— А вот с таким отношением, Ник, надо быть очень и очень осторожным.

Эми Эллиот-Данн

Спустя девять дней.

Я в бегах и без денег. Как в гребаном фильме-нуар. Если не считать того, что сижу я в «форде-фиеста» на самом дальнем краю автопарковки, рядом с комплексом фастфуда, на берегу Миссисипи. В воздухе плывет запах соли и мяса с ближайшей агрофирмы. Близится ночь. Я потратила уйму часов, но так и не придумала, куда же податься. Кажется, что автомобиль становится меньше и меньше с каждым часом, — пришлось скорчиться в позе эмбриона, ноги затекли. Само собой, нынче ночью мне не поспать. Двери заперты, но я все время жду тихого стука в окно. Я знаю, что выгляну и увижу или кривозубого маньяка (разве не насмешка судьбы — умереть сейчас в самом деле?) из дешевого сериала, или копа, который потребует удостоверение личности (а быть обнаруженной здесь в образе грязной бродяжки для меня едва ли не хуже, чем смерть). Пылающее название заведения никогда не меркнет, парковка освещена, как футбольное поле. Вновь подумываю о том, что у заключенного с суицидальными наклонностями в камере двадцать четыре часа в сутки горит свет. Бензобак заполнен едва ли на четверть, и от этой мысли совсем тошно. В любом направлении я могу ехать не больше часа и поэтому тщательно выбираю сторону света. Юг — Арканзас. Север — Айова. Запад — снова Озарк. Или махнуть на восток, пересечь реку и оказаться в Иллинойсе? Всюду, куда бы я ни направилась, река. Не то я следую за ней, не то она преследует меня.

Внезапно я понимаю, как нужно поступить.

Ник Данн

Спустя десять дней.

День, предшествующий интервью, мы провели в запасной спальне номера Болтов, работая над сюжетом моего рассказа и моим имиджем. Бетси поколдовала с одеждой, а Го подстригла волосы над ушами маникюрными ножницами. Жена Таннера убеждала меня воспользоваться пудрой, чтобы уменьшить блеск кожи. Все мы говорили шепотом, поскольку команда Шэрон ошивалась поблизости — разговор должен был состояться в гостиной с видом на арку Сент-Луиса.

Ворота запада. Я не уверен, было ли у них еще какое-то предназначение, кроме как служить неофициальным символом середины страны: «Вы здесь!»

— Самая малость пудры вам просто необходима! — не терпящим возражений тоном заявила Бетси, подбираясь ко мне с пуховкой. — Когда нервничаете, у вас потеет нос. Никсон выборы проиграл из-за вспотевшего носа.

Таннер наблюдал за процедурой, словно режиссер.

— Еще чуть-чуть с той стороны, Го, — подсказывал он. — Бет, осторожнее с пудрой. Лучше пусть будет слишком мало, чем слишком много.

— Вот бы ботокс, — вздохнула она.

Должно быть, ботокс не только против морщин хорош, но и против потливости. Кое-кто из клиентов соглашался на уколы под мышки. Болты порекомендовали эту процедуру и мне — мягко и ненавязчиво. Мол, хуже не будет, когда дойдет до суда.

— Ну конечно, репортерам просто необходимо пронюхать, что я подкачался ботоксом, пока моя жена отсутствовала, — усмехнулся я. — То есть отсутствует. — Я знал, что Эми жива, знал, что она прячется вне моей досягаемости, но женой она для меня была в прошедшем времени.

— Правильная оговорка, — кивнул Таннер. — В следующий раз постарайтесь вспомнить о ней до того, как откроете рот.

В пять часов пополудни его телефон зазвонил. Адвокат взглянул на экран:

— Бони. — Он перенаправил вызов в голосовую почту. — Перезвоню ей позже.

Он не хотел никаких новых сведений, допроса, пустой болтовни — ничего, что вынудило бы нас менять стратегию интервью. Я его понимал. Мне тоже не хотелось забивать голову общением с Бони.

— А разве нам не нужно знать, чего она хочет? — спросила Го.

— Она хочет еще больше затрахать мне мозги, — ответил я. — Мы поговорим с ней. Через пару часов. Подождет.

Таким образом, мы прониклись единым мнением, как бывает в толпе, что звонок детектива — пустяк, плюнуть и растереть. На полминуты в комнате повисла тишина.

— Должна заметить, что я ужасно волнуюсь, — сказала Го. — Лицом к лицу с Шэрон Шайбер… Она замечательная. Не то что эта Конни Чанг.

Я расхохотался. Наша мама обожала Шэрон Шайбер и терпеть не могла Конни Чанг. Не простила ей случай с мамашей конгрессмена Ньюта Гингрича, которая назвала Хилари Клинтон «су-у-укой». Саму передачу я не помню, но мамино возмущение оказалось незабываемым.

В шесть вечера мы вошли в комнату, где друг против друга стояли два стула. На заднем фоне пылала арка (оказывается, время рассчитано очень точно и краски заката в оконных стеклах не затмевают ее сияния). «Один из главных моментов моей жизни, — подумал я, — определяется положением солнца над горизонтом». Продюсер, чье имя не сохранилось у меня в памяти, как только услышала, процокала ко мне на опасно высоких каблуках и объяснила, чего следует ожидать. Вопросы мне могут задавать по нескольку раз, чтобы интервью проходило как можно глаже, вдобавок им надо снимать реакцию Шэрон. Я не вправе обращаться к адвокату перед тем, как отвечать. Разрешается перефразировать ответ, но не менять его суть. Выпейте воды — и к микрофону.

Пока мы шли к стульям, Бетси подтолкнула меня под локоть, а когда я оглянулся, указала на полный карман желейных бобов.

— Не напрягайтесь! — погрозила она пальцем.

Внезапно двери люкса распахнулись, и плавно, будто несомая лебединой стаей, вошла Шэрон Шайбер. Она выглядела подлинной красавицей. Словно никогда не была подростком. Словно ее нос никогда не потел. Пышные темные волосы падают на плечи, а в огромных карих глазах не то кроткая нежность, не то порочность.

— Это же Шэрон… — трепеща, прошептала Го, вероятно пытаясь подражать нашей матушке.

Телеведущая повернулась, подошла к Го и величественно кивнула.

— Я Шэрон, — произнесла она низким бархатистым голосом, беря кисть моей сестры в руки.

— Наша семья очень вас любит, — сказала Го.

— Мне очень приятно, — ответила Шэрон, придав голосу теплое звучание.

Она повернулась ко мне, хотела что-то сказать, но тут продюсер на высоких каблуках снова процокала и зашептала ей на ухо. Подождала реакции и снова тихо произнесла пару слов.

— Господи… О господи… — пробормотала Шэрон и повернулась ко мне, куда-то подевав улыбку.

Эми Эллиот-Данн

Спустя десять дней.

Я собиралась позвонить, и я позвонила. Встреча состоится только вечером — возникли предсказуемые сложности, поэтому я убиваю день прихорашиваясь.

Я вымылась в уборной «Макдоналдса» зеленым жидким мылом и вытерлась бумажными полотенцами, переоделась в дешевый тонкий сарафан. Придумываю, что буду говорить. Как ни странно, я вся горю от нетерпения. Дерьмовая жизнь изрядно надоела: стирка в общественной машине (вверху барабана обязательно застрянет чье-нибудь исподнее, и надо мучительно выковыривать его непослушными пальцами), всегда подозрительно сырой угол ковра в комнате, подкапывающий кран в ванной.

В пятом часу я выдвигаюсь на север, к месту встречи — речному казино под названием «Аллея подков». Заведение возникает передо мной неожиданно — мерцающая неоном двойная вывеска посреди редковатого леса. Подъезжаю на пустом баке (прежде для меня это было лишь фигурой речи), паркую автомобиль и озираюсь по сторонам. Горстка стариков — ползут на яркие огни, подобно искалеченным насекомым, переставляя «ходунки» и костыли, дыша кислородом из баллонов. За восьмидесятилетними — мальчики в дешевых костюмах, насмотревшиеся фильмов о Лас-Вегасе и пытающиеся косить под знаменитостей из «крысиной стаи» в занюханном казино среди лесов Миссури.

Я прохожу под сверкающим бигбордом — возрожденная ду-уоп-группа пятидесятых, всего два концерта. Внутри казино толчея и уныние.

Монетки со звоном летят в прорези автоматов, а те радостно дребезжат, и это никак не соответствует унылым, обрюзгшим лицам игроков, что сидят и затягиваются сигаретами, сдвинув кислородные маски. Монетка за монеткой, монетка за монеткой. Дзинь, дзинь, дзинь… Монетка, монетка… Просаженные здесь деньги идут на скудное финансирование общественных школ, где за партами маются дурью внуки этих старикашек. У кого-то мальчишник; стайка молодых бездельников с влажными от выпивки губами на нетвердых ногах фланирует мимо и даже не замечает меня, шелушащуюся и с мальчиковой стрижкой. Долетают обрывки их болтовни — что-то насчет снять девок. Но здесь, за исключением меня, сплошь «золотые шестидесятые». Никого они не склеют, только наклюкаются от расстройства еще больше и сядут за руль — дай бог им по дороге домой никого не угробить.

Как и условились, я сижу в небольшом баре слева от входа, наблюдая, как ансамбль из престарелых пацанов музицирует перед такими же длинноседоволосыми слушателями, а те хлопают и топают и выуживают артритными пальцами дармовой арахис из чаш. Скелетообразные певцы, натянувшие блестящие смокинги на свои мощи, неторопливо и осторожно кружатся в танце смерти.

Поначалу я думала, что назначить встречу в казино — хорошая идея. Недалеко от шоссе, вокруг полно пьяных и старых, ни те ни другие не отличаются зоркостью. Но теперь беспокойство переполняет меня, в голову лезут мысли о камерах наблюдения на каждом углу и на дверях, которые в любой миг могут захлопнуться и отрезать мне пути отхода.

Он появился, когда я уже почти собралась уходить.

— Эми.

Да, я позвонила Дези, чтобы сделать его своим помощником (и соучастником). Я никогда полностью не порывала с ним, и, что бы там ни говорила Нику и своим родителям, этот парень нисколько мне не досаждает. Дези — еще один мужчина с берегов Миссисипи. Я всегда знала, что рано или поздно он мне пригодится. Типичный рыцарь на белом коне, он без ума от несчастных женщин. На протяжении многих лет, после окончания «Уикшира», я справлялась о его личной жизни, и всякий раз, какой бы ни была новая девушка, он отвечал: «К сожалению, она недостаточно хороша». Я догадывалась, что понятие «хороша» включает расстройства желудочно-кишечного тракта, тягу к болеутоляющим снадобьям, склонность к суициду. Счастливее всего Дези бывает, когда находится у постели. Не в постели, а рядом: с бульоном, свежевыжатым соком и бархатным голосом: «Бедная малышка…»

Сейчас он спешил ко мне в белом костюме для середины лета (Дези обновляет гардероб ежемесячно — то, что можно носить в июне, совершенно не годится для июля; меня всегда восхищала щепетильность Коллингсов в отношении к одежде). Он выглядит хорошо, а я не очень. Я прекрасно знаю о своих запотевших очках и лишнем жире на талии.

— Эми. — Он гладит меня по щеке, а потом обнимает.

Обнимает — неточное слово. То, что делает Дези, напоминает плетение кокона точно по твоему размеру.

— Дорогая, ты не представляешь. Этот звонок! Я думал, что сойду с ума. Я думал, что потерял тебя навеки! Как я мечтал, чтобы с тобой ничего не случилось, и вдруг… этот звонок. У тебя все хорошо?

— Сейчас да, — отвечаю я. — Сейчас я чувствую себя в безопасности. Какой ужас… — И тут я разрыдалась.

На самом деле разрыдалась, чего вовсе не собиралась делать. Но слезы чудесно соответствуют текущему моменту и приносят такое облегчение, что я даже не пытаюсь сдерживаться. Я до того измотана — тщательное планирование на пределе нервов, боязнь быть пойманной, потеря денег, полная беспомощность, испытанная впервые в жизни.

Обычно после непродолжительного — не больше двух минут — плача я выгляжу довольно неплохо. Под слегка распухшим носом мокро, но зато губы стали полнее, глаза увеличились, щеки раскраснелись. Я отсчитываю, рыдая на хрустящем плече Дези: «Раз Миссисипи, два Миссисипи»… Опять эта река… И справляюсь со слезами ровно через минуту и сорок восемь секунд.

— Прости, что я не мог приехать раньше, дорогая, — говорит Дези.

— Я знаю, как плотно Жаклин наполняет твой график… — нерешительно отвечаю я.

Мамочка Дези — щекотливая тема в наших взаимоотношениях.

Он пытливо смотрит на меня:

— А ты выглядишь совершенно… по-другому. Особенно лицо. И твои бедные волосы… — Дези спохватывается: — Эми, я никогда не думал, что могу так радоваться. Расскажи, что произошло.

Я рассказываю готическую сказку о злобе и одержимости мужа, о провинциальной брутальности Среднего Запада, о босоногой беременности и животном доминировании. О насилии и таблетках, о пьянстве и побоях. Об острых носах ковбойских сапог на твоих ребрах, о страхе и предательстве, о последних словах Ника: «Я найду тебя. Сколько бы на это ни ушло времени. Ты моя».

О том, как мне пришлось удариться в бега ради спасения моей жизни и жизни будущего малыша. О том, что мне необходима помощь Дези. Ты мой спаситель! Моя история целиком удовлетворяет его стремлению защищать обиженных женщин, поскольку в ней мне досталось больше, чем им всем, вместе взятым. Когда-то давно, в общежитии, я рассказала ему об отце, который по ночам приходит в мою спальню, о себе в розовой длинной ночнушке, о том, как не отрывала взгляда от потолка, пока отец не уйдет. Я знаю, после этой лжи Дези втрескался в меня. Он фантазировал, что занимается со мной любовью нежно и умиротворенно, гладя при этом по голове. Воображал, как я тихо плачу, отдаваясь ему.

— Я никогда не смогу вернуться к прежней жизни, Дези. Ник меня убьет. Я и сейчас не чувствую себя в безопасности. Но и не хочу, чтобы он попал в тюрьму. Я просто решила спрятаться. И не ожидала, что полиция заподозрит его в убийстве.

Я устремляю томный взор на эстраду, где семидесятилетний скелет поет о любви. Сидящий неподалеку парень с прямой как палка спиной и аккуратными усиками бросает пластиковый стакан в мусорное ведро, что стоит возле нашего столика. Брик! (Это из умных словечек, что я нахваталась от Ника.) Пожалуй, едва ли я могла бы выбрать более живописное местечко.

Потом парень смотрит, склонив голову, прямо на меня, с преувеличенным недоумением. Был бы он мультяшным персонажем, почесал бы в затылке с резиновым скрипом. Почему-то мне кажется, что он похож на полицейского. Поворачиваюсь к нему спиной.

— Ник — последняя причина, из-за которой тебе стоит беспокоиться, — заявляет Дези. — Давай сюда беспокойство, теперь оно мое. — И протягивает руку в привычном жесте. Он хранитель моих забот, это у нас ритуальная игра еще с подростковых времен.

Я делаю вид, будто что-то кладу ему на ладонь, он сжимает кулак, и я в самом деле чувствую себя уверенней.

— Надеюсь, Ника ждет смерть за ту боль, которую он тебе причинил, — говорит Дези. — В любом разумном обществе такой негодяй должен быть наказан.

— Так-то оно так, но мы живем в безумном обществе — придется мне скрываться и дальше. Как ты думаешь, я совершила ужасную глупость?

Я заранее знаю ответ.

— Конечно нет, дорогая. Ты сделала то, что должна была сделать. Глупостью было бы поступить как-то иначе.

Дези ничего не спрашивает о беременности. Я предвидела, что он не станет проявлять любопытство.

— Никто, кроме нас двоих, не должен знать, — говорю я.

— Я позабочусь о тебе. Чем могу помочь?

Изображаю нерешительность, покусываю губу, отвожу взгляд, а потом заявляю прямо:

— Мне нужно немного денег на жизнь. Я даже подумывала, не устроиться ли на работу…

— О нет! Не надо! Твои фото мелькают повсюду. Во всех выпусках новостей, во всех журналах. Кто-нибудь обязательно тебя узнает. Даже с этой, — он прикасается к моим волосам, — новой спортивной стрижкой. Красивой женщине спрятаться очень трудно.

— Ты прав, к сожалению, — киваю я. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты думал, будто я решила просто воспользоваться… Я не знаю, к кому еще обра…

Официантка — самая обычная брюнетка, изображающая из себя симпатичную брюнетку, — ставит на наш столик заказанные напитки. Отворачиваясь от нее, замечаю, что усатый молодчик продолжает следить за мной с легкой улыбкой. Я слишком беспечна. Прежняя Эми никогда бы не появилась здесь. Мой мозг одурманен запахом диетколы и собственного пота.

— Я заказала тебе джин-тоник.

Дези деликатно кривится.

— Что-то не так? — спрашиваю я, хотя уже догадываюсь.

— Это мой весенний напиток. Летом я пью «Джек Дэниелс» с имбирным пивом.

— Ну давай закажем «Джек» с имбирем, а я выпью твой джин.

— Нет-нет, все отлично, не волнуйся!

Краем глаза я снова замечаю подглядывающего:

— Тот парень, ну, с усами, следит за мной?

— Он смотрит на… певцов, — кинув взгляд в его сторону, заверяет Дези. И причем последнее слово произносит с сомнением: — Тебе нужны не только деньги. Ты устала от всей этой беготни. Устала прятать лицо от людей, с которыми… — он обвел рукой казино, — с которыми не имеешь ничего общего. Устала жить в скотских условиях.

— Мне еще лет десять так жить. Пока моя история не забудется.

— Ха! И ты готова ждать эти десять лет, Эми?

— Ш-ш-ш! Не произноси моего имени.

— Ну, Кэтти, или Дженни, или Меган, или еще как-нибудь. Не смеши меня.

Дези сует вернувшейся официантки двадцатку и жестом отпускает ее. Она уходит, улыбаясь. Двадцатка на чай! Как это непривычно. Я отпиваю из стакана. Подозреваю, «ребенок» не станет возражать.

— Не думаю, что Ник выдвинет обвинения против тебя, если вернешься, — неожиданно сообщает Дези.

— Что?

— Твой муж приезжал поговорить со мной. Кажется, он чувствует свою вину…

— Он приезжал к тебе? Когда?

— На той неделе. Слава богу, до того, как я с тобой поговорил.

Вот это да! За последние десять дней Ник проявил больше интереса ко мне, чем за пять лет. Мне всегда хотелось, чтобы мужчины боролись за меня — и боролись насмерть. Ник решил допросить Дези — отличное начало!

— И что он говорил? Как выглядел?

— Вел себя как последняя гнида. Хотел повесить твое исчезновение на меня. Рассказал какую-то безумную историю о том, как я…

Мне всегда нравилась моя выдумка, будто Дези собирался покончить с собой. Да, он сильно переживал из-за нашего разрыва, был подавлен и опустошен, блуждая возле школьного городка в надежде встретить меня.

Пожалуй, он вполне способен на суицид.

— А что Ник говорил обо мне?

— Думаю, он догадывается, что теперь, когда весь мир узнал о твоей беде, ему не удастся причинять тебе боль. Общество не позволит. Ты можешь безбоязненно к нему вернуться, потом развестись и выбрать подходящего спутника жизни. — Он пригубил бокал.

— Но мне нельзя возвращаться, Дези! Даже если люди поверили в виновность Ника. Окажется, что обманщица я, — они меня возненавидят. Я стану самой неприкасаемой из неприкасаемых…

— Ты моя неприкасаемая. Я люблю тебя, несмотря ни на что. Я защищу тебя от всего. Не нужно беспокоиться ни о чем.

— Но ведь мы не сможем ни с кем общаться…

— Если захочешь, уедем из страны. В Италию или Испанию, на твой выбор. Будем есть манго на солнышке, спать допоздна, играть в скрэббл, лениво листать книги и плавать в океане.

— А когда умру, что от меня останется, строчка петитом? Нет, Дези, у меня еще есть гордость.

— Я не позволю тебе жить в кемпинге. Ни в коем случае. Хочешь, отвезу в дом на озере? Там вокруг ни души. Буду доставлять все, что тебе понадобится. Поживешь тайно, пока мы не придумаем, что делать дальше.

Дом, о котором говорил Дези, на самом деле стоял в глухом углу. А желание обеспечивать меня всем необходимым я ощущала словно исходящий от него жар. Дези аж корчился под дорогим костюмом, так хотел, чтобы я согласилась. По сути своей он был типичным коллекционером. Четыре автомобиля, три дома, уйма костюмов, а обуви и вовсе не счесть. Теперь ему приспичило поместить меня под стеклянный колпак. Предел мечтаний рыцаря в белом: вырвать затюканную принцессу из плена злополучных обстоятельств и запереть в золотом неприступном замке.

— Нет, я не могу на это пойти… А что, если копы будут меня разыскивать и по какой-то причине заявятся к тебе?

— Эми, полиция считает, что ты мертва.

— Нет, все-таки я должна какое-то время пожить самостоятельно. Можешь просто дать мне немного наличных?

— А если я откажусь?

— Тогда я буду знать, что твое участие — притворство. Буду знать, что ты не отличаешься от Ника, хочешь всего лишь власти надо мной.

Дези через стиснутые зубы высосал джин-тоник.

— Это чудовищное обвинение.

— Чудовищно так поступать.

— Я не хочу получить власть над тобой. Я хочу помочь тебе. Поживи в доме на озере. Если почувствуешь давление с моей стороны или другое неудобство — просто уедешь. Самое страшное, что может с тобой произойти, — это несколько дней отдыха. Расслабишься немного.

Вдруг рядом с нашим столиком возникает давешний усач. На его лице смущенная улыбка.

— Простите, мэм, вы не из семьи Энлоу, часом?

— Нет, — отворачиваюсь я.

— Еще раз простите, но вы так похожи…

— Мы приехали из Канады, — решительно заявляет Дези. — Уж извините.

Парень закатывает глаза, чертыхается вполголоса и возвращается к барной стойке. Но продолжает искоса поглядывать на меня.

— Нужно ехать, — говорит Дези. — Давай отправимся в дом на озере. Отвезу тебя прямо сейчас.

В особняке у Дези шикарная кухня. Там есть спальня, по которой хоть на коне скачи, такая она огромная. Там есть Wi-Fi и кабельное телевидение — чего еще можно желать? Ах да, вместительной ванны, махрового халата и кровати, которая не скрипит, будто вот-вот развалится.

Правда, ко всему этому прилагается Дези. Но Дези вполне управляем.

Усач теперь смотрит на меня пристально и вовсе не доброжелательно.

Я наклоняюсь и легонько целую Дези в губы. Он должен понять, что это и есть мой ответ.

— Ты замечательный мужчина. Прости, что втянула тебя.

— А я вовсе и не прочь.

Мы направляемся к выходу, мимо особенно депрессивного бара, — там во всех углах бубнят телеящики. И тут я вижу Шлюшку.

Шлюшка устроила пресс-конференцию.

Энди выглядит юной и невинной. Похожа на няньку, но не сексуальную няньку из порнофильмов, а настоящую — ту, что в самом деле играет с детьми. Я знаю, что эта Энди ненастоящая, ведь я интересовалась ее повадками. В реальной жизни она носит открытые блузки, выгодно подчеркивающие грудь, и обтягивающие джинсы; ее волосы длинные и волнистые. В реальной жизни она выглядит, как пишут в Интернете, — «я бы вдул».

Сейчас на ней скромное платье спортивного покроя, волосы зачесаны за уши. Похоже, она недавно плакала — под глазами розовые припухлости. Она выглядит усталой и задерганной, но очень симпатичной. Гораздо красивее, чем я думала. Никогда не смотрела ей прямо в лицо. Оказывается, у любовницы моего мужа веснушки.

— Ох, дерьмо… — говорит одна из женщин своей подружке с волосами цвета дешевого каберне.

— Да уж… А я начала было сочувствовать этому парню, — отвечает та.

— У меня кое-какая хрень в холодильнике старше, чем эта девчонка. Ну и засранец!

Энди стоит перед микрофоном и сквозь опущенные ресницы смотрит на листок бумаги, дрожащий в ее руке. На верхней губе капельки пота блестят в свете софитов. Она смахивает пот указательным пальцем и говорит, откашлявшись:

— Вот мое заявление. У меня была связь с Ником Данном. Все началось в апреле две тысячи одиннадцатого и продолжалось по июль этого года, до того дня, когда исчезла его жена Эми Данн. Ник был моим преподавателем в колледже Северного Карфагена. У нас завязалась дружба, которая переросла в более серьезные отношения.

Энди прерывается, чтобы еще раз прочистить горло. Брюнетка позади нее — не намного старше — протягивает стакан с водой. Энди принимает трясущейся рукой, пьет.

— Мне ужасно стыдно оттого, что я позволила себе связь с женатым мужчиной. Это против всех моих убеждений. Но я верила, что на самом деле его люблю. — Она всхлипывает, голос срывается. — Думала, что люблю Ника Данна, а он любит меня. Он утверждал, что они с женой охладели друг к другу и скоро разведутся. Я не знала, что Эми Данн ждет ребенка. Сейчас я сотрудничаю с полицией по любым вопросам, связанным с делом об исчезновении Эми Данн, и готова помогать всеми силами.

Голосок у нее тоненький, детский. Она смотрит на ряд камер и вдруг оборачивается, словно в испуге. Румянец, красный, как яблоко, расплывается пятнами на щеках.

— Я… я… — Энди плачет.

Ее мать — а это видно по таким же огромным анимешным глазам — кладет ладонь ей на плечо. Девушка продолжает читать по бумажке:

— Мне стыдно за свой поступок. Я хочу попросить прощения у родственников Эми за то, что внесла свою лепту в их боль. Я сотрудничаю с полицией по любым вопро… Ой, я это уже говорила.

Она неуверенно улыбается, а собравшиеся репортеры подбадривают ее смешками.

— Бедная дурочка, — говорит красноволосая.

Она мелкая шлюшка, за что ее жалеть? Представить трудно, чтобы кто-то пожалел Энди. Буквально отказываюсь в это поверить…

— Я двадцатитрехлетняя студентка, — продолжает она. — Я прошу об одном: дайте мне справиться с болью, дайте мне немного времени…

— Удачи тебе, — бормочу я, глядя, как Энди уходит, а полицейский, сопровождающий ее, отказывается отвечать на вопросы журналистов.

Ловлю себя на том, что поворачиваюсь влево, будто желаю проследить за ними.

— Бедная овечка, — говорит пожилая женщина. — Она выглядит напуганной.

— Наверное, он все-таки убийца.

— Он был с ней больше года.

— Подонок!

Слегка толкнув меня локтем, Дези спрашивает одними глазами: «Ты знала? Ты в порядке?» Мое лицо перекошено яростью — какая еще, к матери, бедная овечка! — но я притворяюсь, что всему виной известие об измене Ника. Я киваю, улыбаясь. Да-да, я в порядке… Но когда мы собираемся идти дальше, я вижу своих родителей, приближающихся к микрофону. Как всегда рука об руку, как всегда — пара. Похоже, что мама недавно подровняла волосы. Я задумываюсь, стоит ли обижаться на то, что она находит время заниматься собой, когда ее дочь исчезла. Когда кто-нибудь умирает, а его родня продолжает вести привычный образ жизни, всегда слышишь: имярек этого как раз и хотел. А вот мне этого почему-то не хочется.

— Наше заявление будет очень коротким, — говорит мама. — На вопросы отвечать не станем. Для начала мы бы хотели поблагодарить за огромную поддержку, оказанную нашей семье. Кажется, что весь мир любит Эми так же, как и мы. Эми, мы помним твой нежный голос, твой мягкий юмор, твой живой ум и доброе сердце. Ты и в самом деле удивительная. Мы вернем тебя. Я уверена, у нас все получится. Это во-первых. Во-вторых, мы поняли, что совсем не знали нашего зятя Ника Данна до сегодняшнего утра. С самого начала этого кошмара он был менее внимательным, менее заинтересованным, менее обеспокоенным, чем следовало. Трактуя сомнения в его пользу, мы приписывали отстраненность Ника душевному потрясению. Теперь же мы знаем, как обстоят дела в действительности. Мы отказываемся поддерживать Ника. Впредь мы будем самостоятельно заниматься поисками Эми, не переставая надеяться, что ты, доченька, вернешься к нам. Твоя история не закончена. Весь мир ждет новой главы.

«Аминь», — слышится мне чей-то голос.

Ник Данн

Спустя десять дней.

Шоу закончилось. Энди и Эллиоты скрылись из виду. Продюсер Шэрон, топнув ногой, выключила телевизор. Все, кто был в помещении, повернулись ко мне, как будто я гость на вечеринке, который нагадил на полу. Шэрон улыбалась чересчур бодро, отчего ботоксное лицо пошло складками не там, где нужно.

— Ну? — прозвучал в тишине ее хорошо поставленный голос. — Как это, мать вашу, понимать?

— Это и была наша бомба! — шагнул вперед Таннер. — Ник подготовлен, он может немедленно прокомментировать их заявления. Жалко, что опоздали, но в некотором роде для вас, Шэрон, так даже лучше. Вы первая, кто получит объяснения Ника.

— Будет лучше, если Нику найдется что сказать в свое гребаное оправдание, — процедила она, вставая, и добавила, не обращаясь ни к кому: — Сделаем это. Сделаем прямо сейчас.

Шэрон Шайбер вернулась и круто взялась за меня. По Нью-Йорку ходили слухи, что она в свое время хорошо погуляла, но вернулась к мужу, — одна из многих кулуарных историй журналистского мирка. Это произошло лет десять тому назад, но, как я догадывался, желание оправдывать свой поступок оставалось. А теперь понял, что не ошибся. Она сияла, проявляла заботу, льстила и подначивала. Она искренне улыбалась мне полными блестящими губами, опираясь подбородком на сцепленные пальцы, и задавала прямые, жесткие вопросы, на которые мне удалось дать достойные ответы. Конечно, как лгун я в подметки не гожусь той же Эми, но, когда клюнет жареный петух, способен на многое. Я вошел в образ мужчины, который любит жену, обидел ее своей изменой и готов на все, чтобы искупить вину.

Минувшей ночью я нервничал и потому не мог уснуть. Пришлось залезть в Интернет и посмотреть заявление Хью Гранта в шоу Джея Лено в 1995 году, где он винился перед всей американской нацией за постыдный инцидент с проституткой. Он запинался, заикался, корчился, будто кожа стала на два размера меньше и немилосердно жмет. Но никаких оправданий типа: «Я думаю, вы знаете, что есть плохие поступки и есть хорошие поступки, и вот я совершил плохой поступок… — так уж получилось». Черт возьми, парень сработал отлично — он выглядел робким, неуверенным, до того расстроенным, что всем так и хотелось проявить участие и поддержать. «Эй, приятель, ну чего такого ты натворил? Не изводи себя…» Именно такого эффекта я и добивался. Я так долго пересматривал ролик, что опасался подцепить британский акцент.

Я был абсолютно фальшив: муж Эми, который раньше не умел каяться, наконец-то научился, использовав слова и эмоции, позаимствованные у актера.

И ведь получилось!

— Знаете, Шэрон, я совершил дурной поступок, можно сказать непростительный. Мне нет оправданий, я пал в собственных глазах — никогда не думал, что смогу изменить жене. Мне нет прощения… Нет прощения, но я хочу, чтобы Эми вернулась, и тогда я остаток жизни проведу, искупая вину, ухаживая за ней так, как она этого заслуживает.

«Уж она бы получила от меня по заслугам!»

— Но вот что я хочу сказать, Шэрон. Я не убивал Эми. Я бы в жизни не причинил ей боли. Мне кажется, вот что происходит на самом деле… Всю шумиху, связанную с моим именем, я мысленно называю (смешок) эффектом Эллен Эббот. Плоды не самой достойной и ответственной журналистики. Муж. Я думаю, общественность просто приучили к этой мысли, даже полиция принимает такое положение дел как данность. С самого начала все были уверены, что я убил свою жену. Почему? Да просто нам вдалбливали это раз за разом. Это плохо, с точки зрения морали неправильно. Я не убивал Эми. Я хочу вернуть ее.

Я знал наверняка: Шэрон захочет выставить Эллен Эббот беспринципной охотницей за высокими рейтингами и дешевыми сенсациями. Для ее величества Шэрон, двадцать лет проработавшей в массмедиа, прославившейся интервью с Арафатом, Саркози и Обамой, оскорбителен сам факт существования Эллен Эббот. Я-то журналист (вернее, был им), у меня есть свой опыт. Когда я произнес слова «эффект Эллен Эббот», губы Шэрон дрогнули, тонкая бровь чуть приподнялась, все лицо просветлело. Я попал в десятку.

В конце интервью Шэрон заключила мою руку в свои ладони, прохладные и немного шершавые — я слышал, она заядлая гольфистка, — и пожелала мне удачи:

— Я буду пристально следить за вами, друг мой.

После поцеловала в щеку Го и покинула нас, показав спину, стянутую множеством булавок, призванных избавить лицевую часть платья от самых мельчайших морщин.

— У тебя, мать твою, отлично вышло! — заявила сестра, когда мы шли к выходу. — Ты выглядел совершенно другим. Решительным, но не самоуверенным. Даже челюсть была не такая… дебильная.

— Избавился от ямки на подбородке.

— Ну да, почти. Ладно, пойдем домой! — Она крепко хлопнула меня по плечу.

Я узнал, что интервью, записанное Шэрон, завтра будет показано сразу двумя источниками — кабельной сетью и эфирной. А потом и другие подхватят новость — раскаяние и прощение разбегутся по принципу домино. Наконец-то мне удалось получить контроль над ситуацией. Я не собирался и впредь довольствоваться ролью виноватого мужа, или эмоционально подавленного мужа, или бессердечного мужа-изменщика. Я стал человеком, в шкуре которого бывали многие мужчины, да и женщины тоже: «Я изменял жене, вел себя как последний говнюк, но я готов приложить усилия, чтобы все исправить. Ведь я настоящий мужчина».

— А ведь у нас все хорошо, — подытожил Таннер Болт, когда мы вернулись ко мне домой. — Теперь, благодаря Шэрон, эпизод с Энди не выглядит так ужасно, как могло бы быть. Нужно только держаться на шаг впереди.

Зазвонил телефон. Номер Го. Она говорила тонким, ломающимся голосом:

— Здесь полиция с ордером на обыск дровяного сарая. В дом папы они тоже отправились. Я боюсь.

Когда мы приехали, Го, сидя на кухне, курила сигарету за сигаретой. Судя по уродливой пепельнице из семидесятых годов, она приканчивала вторую пачку.

Нескладный, узкоплечий ребенок в полицейской форме и стрижкой «ежик» сидел рядом с ней на барном табурете.

— Это Тайлер, — проговорила сестра. — Он родом из Теннесси. Его лошадку зовут Кастро…

— Кастер, — поправил полицейский.

— Да, Кастер. И у него аллергия на арахис. Не у лошади, а у Тайлера. О! Еще у него была порвана губа — обычная травма для подающего в бейсболе. Но он не помнит, как ее получил.

Тайлер попытался строго на меня взглянуть, но потупился и принялся рассматривать сияющие ботинки.

Сквозь стеклянную раздвижную дверь черного хода в дом проникла Бони:

— Отличный день, парни! Очень жаль, Ник, что вы не удосужились сообщить нам о своей подружке. Могли сэкономить кучу времени.

— Мы будем просто счастливы обсудить с вами этот аспект, а также содержимое сарая. Все равно собирались об этом поговорить, — сказал Таннер. — Если бы вы известили нас об Энди, многих проблем удалось бы избежать. Но вы предпочли устроить пресс-конференцию, стремились к огласке. Довольно мерзко использовать девчонку для подобных целей.

— Верно, — кивнула Бони. — Вернемся к дровяному сараю. Не желаете пройти со мной?

Она зашагала первой по пожухлой к концу лета траве. Паутина свисала с детектива, напоминая свадебную вуаль. Когда я замешкался, она нетерпеливым жестом призвала поторопиться:

— Идемте-идемте. Я вас не укушу.

Дровяной сарай, освещенный несколькими лампами-переносками, выглядел более зловеще, чем обычно.

— Когда вы были здесь последний раз, Ник?

— Недавно. Очередная подсказка охоты за сокровищами, написанная моей женой, привела меня сюда. Но все, что здесь находится, — не мое. И я не прикасался ни к чему…

— Мой клиент и я, — прервал меня Таннер Болт, — хотим предложить новую версию… — И замолчал.

Все мы невольно поежились, настолько фальшив и неуместен был этот тон вне стен телестудии.

— О да! Вы обещали бомбу, — согласилась Бони.

— Мы собирались поставить вас в известность…

— Да неужели? Вы удачно выбрали время. Оставайтесь здесь, пожалуйста.

Дверь шаталась на петлях. С дужки свисал сломанный замок. Внутри копошился Джилпин, составляя опись найденного.

— Это так вы не играете в гольф? — ухмыльнулся он, похлопав по блестящим железкам.

— Ничего из того, что здесь находится, не принадлежит мне. Ничего я сюда не приносил.

— Забавно, — улыбнулась Бони, — поскольку перечень товаров совпадает с чеками покупок по вашей кредитной карточке, которая, наверное, тоже вам не принадлежит. Мы видим то, что принято называть мужской берлогой. Мужская берлога в процессе создания; ее час придет, когда жена покинет мужа. Вы планировали весело проводить время, Ник, как я погляжу. — Она вытащила из кучи три большие картонные коробки и поставила к моим ногам. — Что там?

Детектив брезгливо, кончиками пальцев, несмотря на перчатку, открыла одну из них. В коробке лежали десятки дисков DVD с порно. Обложки украшала обнаженная плоть всех размеров и цветов.

— Жму руку, Ник! — рассмеялся Джилпин. — Оно конечно, у мужчин бывают свои потребности…

— Мужчины такие визуалы, сказал мой бывший, когда я застала его за просмотром порнухи, — добавила Бони.

— Мужчины, конечно, визуалы, но Ник… — покачал головой Джилпин. — Меня даже слегка затошнило, хотя я не слишком чувствительный.

Он развернул несколько дисков веером, будто уродливые карты. В большинстве названий речь шла о насилии: «Жесткий анал», «Глубокий минет», «Униженные проститутки», «Шлюхи-садистки трахаются», «Шлюха, изнасилованная толпой», а также серия под названием «Накажи эту суку», с первого по восемнадцатый выпуски. На каждой обложке женщины корчились от боли, затравленно глядя на хохочущих мужчин, которые засовывали в них разные вещи.

Я отвернулся.

— Ах, какие мы стеснительные, — оскалился Джилпин.

Но я не ответил, поскольку смотрел, как Го ведут через двор и усаживают на заднее сиденье патрульного автомобиля.

Через час мы встретились в участке. Таннер отговаривал меня, но безрезультатно. Я взывал к его внутреннему борцу за мораль, к его эго ковбоя и миллионера. Пришла пора сказать копам правду.

Я мог им позволить издеваться надо мной, но не над сестрой.

— Ник, я соглашаюсь только потому, что считаю ваш арест неизбежным. Если скажем, что согласны на откровенный разговор, то, возможно, узнаем побольше — что они накопали против вас. Тела нет, им захочется получить чистосердечное признание. Поэтому постараются завалить вас фактами и уликами. И может быть, дадут нам достаточно материала для построения правильной защиты.

— Но мы тоже все им отдадим, так ведь? — отозвался я. — И подсказки Эми, и кукол-марионеток. — Я нервничал, подгоняемый отвратительной картиной: моя сестра потеет в допросной под голой лампочкой.

— Если позволите вести беседу мне. Я сам расскажу о подставе, и тогда копы не смогут использовать это в суде против нас. Но нам понадобится другая линия защиты.

Меня тревожило то, что даже мой адвокат считал правду совершенно неправдоподобной.

Джилпин встречал нас на ступеньках участка с бутылкой кока-колы в руке — поздний ужин. Когда он повернулся, приглашая следовать за собой, я увидел, что его рубашка на спине промокла. Хоть солнце и зашло, воздух оставался сырым и горячим. Детектив взмахнул руками, рубашка отлипла от кожи и снова вернулась на место.

— Все еще жарковато, — сказал он. — Похоже, зной и не думает спадать.

Бони дожидалась в конференц-зале, том самом, памятном по первой ночи. Той Самой Ночи. Она заплела жидкие волосы во французскую косу и пришпилила ее к затылку; получилось довольно своеобразно. А еще она накрасила губы. Уж не на свидание ли собралась? «Давай встретимся после полуночного допроса…»

— У вас есть дети? — спросил я, пододвигая стул.

Она настороженно зыркнула и показала один палец.

Вот и все. Ни имени, ни возраста. Бони была настроена по-деловому. И спуску нам давать не собиралась.

— Первое слово вам, — сказал Таннер, — расскажите, что вы обнаружили.

— Само собой, — кивнула Бони. — Итак… — Она включила диктофон и произнесла все положенное по процедуре. — Ник, вы утверждаете, что не покупали ничего из вещей, обнаруженных в дровяном сарае у дома вашей сестры, и даже ни к чему не прикасались.

— Да, мы утверждаем, — ответил за меня адвокат.

— Ник, ваши отпечатки обнаружены практически на всех вещах из сарая.

— Неправда! Я ни к чему там не прикасался! За исключением подарка на годовщину свадьбы, который Эми спрятала внутри.

Таннер дотронулся до моей руки: заткнись, мать твою.

— Подарок мы привезли сюда, — сказал он.

— Ник, ваши отпечатки и на клюшках для гольфа, и на дисках с порнографией, на часах и даже на телевизоре.

И тут я прозрел. Как же Эми отлично все устроила! Использовала против меня все. Включая мой глубокий самодовольный сон, которым я так хвастался перед ней, доказывая, что будь она поуравновешеннее, как я, избавилась бы от бессонницы. Я увидел точно наяву: вот она, стоя на коленях рядом с кроватью, прижимает мои пальцы то к одной покупке, то к другой под аккомпанемент громкого храпа. И так несколько месяцев кряду. Может, она даже подсыпала мне какую-то дрянь. Помню, как-то утром я с трудом разлепил глаза, а Эми сказала: «Знаешь, а ведь ты спишь как убитый. Или как под наркозом». Да, я был и тем и другим одновременно, но только раньше не догадывался.

— Вы можете объяснить найденные нами отпечатки пальцев? — спросил Джилпин.

— Что вы еще нашли? — продолжал давить Таннер Болт.

Бони выложила на столешницу толстую тетрадь в кожаном переплете с обугленными краями.

— Узнаете?

Я покачал головой, пожал плечами.

— Это дневник вашей жены.

— Хм… а разве Эми вела дневник?

— Да, Ник, вела. Она вела дневник на протяжении семи лет, — сообщила Бони.

Похоже, вот-вот случится что-то очень плохое. Моя жена вновь перехитрила нас.

Эми Эллиот-Данн

Спустя десять дней.

Мы перегнали мой автомобиль через границу штата Иллинойс, на кошмарную окраину обнищавшего городка на реке, название которого я не знала. Потратили еще приблизительно час, стирая отпечатки пальцев, а потом бросили его с ключами в замке зажигания. Это называется «круговорот жизни». Сначала тачкой пользовалась подозрительная парочка из Арканзаса, потом скрытная Эми из Озарка. Пускай теперь кто-нибудь из бедняков Иллинойса порадуется находке.

Потом мы ехали в Миссури по дороге среди холмов, пока я не разглядела за стволами деревьев сверкающую гладь озера Хэннафан. Дези, живущему с семьей в Сент-Луисе, нравится думать, что эта местность освоена в те же времена, что и Восточное побережье, но он заблуждается. Озеро Хэннафан названо так не в честь государственного деятеля девятнадцатого столетия или героя Гражданской войны. Это искусственный водоем, вырытый в 2002 году маслопромышленником Майком Хэннафаном, которому понадобилось незаконно избавляться от токсичных отходов. Негодующая общественность пытается подыскать для озера новое название. Слово «Коллингс», уверена, всплывало не раз.

Однако ни превосходно спланированный водоем, по которому можно лишь плавать под парусом, но не с мотором, ни грандиозный прибрежный особняк — швейцарское шато, но в американских размерах, — не покорили меня. В этом и заключается извечная проблема Дези. Как по мне, будь ты хоть тысячу раз миссурийцем, не следует делать вид, будто озеро Коллингс — это озеро Комо.

Он облокотился о крышу «ягуара» и замер, рассматривая дом, так что и я вынуждена была постоять и полюбоваться.

— Мы заказали его по образу и подобию чудного крошечного шале, где жили с мамой в Бринзерси, — говорит Дези. — Единственное, без чего пришлось обойтись, — это горы на заднем плане.

«Серьезный минус», — думаю я, но кладу ладонь ему на запястье, будто желаю сказать: покажи мне дом изнутри, он наверняка восхитителен.

Дези проводит для меня бесплатную экскурсию, похохатывая при этом над словом «бесплатная». Кухня, размером с добрый собор, вся из гранита и хрома, гостиная — с двумя каминами и дверью, ведущей на открытую площадку (на Среднем Западе это называют палубой), с видом на озеро и лес. Развлекательный комплекс в подвале — бильярдный стол, дартс, стереосистема, небольшой бар — с выходом еще на одну площадку, которую местные именуют второй палубой. Тут же сауна и винный погребок. На верхнем этаже пять спален. Из них вторая по величине переходит полностью в мое распоряжение.

— Я все здесь перекрасил, — заявил он. — Знаю, что ты любишь цвет пыльной розы.

Я никогда не любила цвет пыльной розы… Ну разве что в школе последний раз.

— Ты такой милый, Дези, спасибо тебе, — улыбаюсь я, стараясь изобразить совершенную искренность.

Благодарить людей мне очень тяжело. Чаще я вообще об этом забываю. Люди выполняют свои обязанности, а потом ждут от тебя высокую оценку сделанному — как обслуга в кафе-мороженых, выставляющая на столики стаканчики для чаевых.

Дези реагирует на похвалу как кот на почесывание, разве что спину не выгибает. Ну, с меня не убудет.

Я опускаю рюкзак на пол в своей комнате, давая понять, что не прочь отдохнуть. Хочется узнать, как общественность будет реагировать на признание Энди и не арестован ли наконец-то Ник. Но, похоже, одним «спасибо» я не отделалась. Дези натягивает на лицо загадочную улыбку и принимается развлекать меня: «Хочу показать тебе кое-то очень интересное». Тащит вниз: «Надеюсь, тебе это понравится». По коридору мимо кухни: «Пришлось потратить много усилий, но оно того стоило».

— Надеюсь, тебе понравится, — повторяет он и распахивает двери настежь.

Передо мной комната со стенами из стекла. Оранжерея. На полу тюльпаны — сотни тюльпанов всевозможных расцветок. Цветущие тюльпаны в середине июля в доме на озере, принадлежащем Дези. Да, это очень необычный сюрприз для девушки, которая сама сюрприз, да еще какой.

— Я знаю, что ты любишь тюльпаны, но у них такой короткий сезон, — говорит он. — Для тебя я это исправил. Теперь они будут цвести круглый год.

Он обнимает меня за талию и подводит ближе к цветам, чтобы я могла оценить подарок по достоинству.

— Тюльпаны каждый день… — говорю я, стараясь, чтобы глаза лучились радостью.

Я любила их, когда училась. В конце восьмидесятых от тюльпановой радуги все были без ума. Сейчас мне безумно нравятся орхидеи — полная противоположность тюльпанам.

— Разве Нику приходило в голову сделать для тебя нечто подобное? — шепчет мне в ухо Дези, в то время как цветы слегка покачиваются — на потолке заработали форсунки автополива.

— Ник даже не вспоминал никогда, что мне нравятся тюльпаны, — вздыхаю я.

И это правильный ответ.

Такой приятный жест, более чем приятный. Моя, и только моя комната, заполненная цветами, будто в волшебной сказке. И все же я слышу шепоток внутреннего голоса. Я позвонила Дези чуть меньше суток тому назад, но тюльпаны не выглядят недавно посаженными, да и в спальне не пахнет свежей краской. Возникает вопрос, подкрепленный его прошлогодними письмами, их вкрадчивым тоном. Как давно он задумал привезти меня сюда? И на какой срок планирует задержать? Достаточно долго, чтобы любоваться цветущими тюльпанами круглогодично?

— Я так благодарна, Дези, — говорю я. — Словно в сказку попала.

— Эта твоя сказка. Я хочу, чтобы ты видела, какая жизнь может ждать тебя.

В сказках всегда фигурирует золото. Я рассчитываю, что Дези даст мне карточку с выходом на небольшой банковский счет. Но экскурсия рисует петли и круги по дому таким образом, что я могу высказать все охи и ахи по поводу мелочей, упущенных при первом осмотре, и в конце концов мы возвращаемся в мою спальню — атлас, шелк, розовый бархат и плюш, — похожую на комнату для девочки, обожающей зефир и сладкую вату. Я украдкой выглядываю в окно и лишний раз убеждаюсь: особняк окружен высокой стеной.

— Дези, ты можешь дать мне немного денег? — бросаю я взвинченно.

— Зачем деньги? — Он притворяется удивленным. — Здесь тебе деньги не нужны. Жилье оплачивать не нужно, продуктов в доме тоже достаточно. Я могу купить и привезти новую одежду. Но я не хочу сказать, что ты не нравишься мне в одежде из дешевых магазинов…

— Имея немного налички под рукой, я бы себя чувствовала спокойнее. Вдруг случится что-то непредвиденное? Тогда мне придется действовать быстро.

Он открывает бумажник и достает две купюры по двадцать долларов. Мягко кладет их на мою ладонь. Снисходительно произносит:

— Получай.

И я задумываюсь: не совершила ли я очень большую ошибку?

Ник Данн

Спустя десять дней.

Я совершил ошибку, позволив себе чрезмерную самоуверенность. Клянусь адом, этот дневник был призван растоптать меня. Я уже практически видел обложку детективного романа — наша черно-белая свадебная фотография на кроваво-красном фоне и аннотация на клапане суперобложки: «Шестнадцать фотографий Эми Эллиот-Данн, ранее никогда не демонстрировавшихся, и страницы ее дневника — голос с того света». Я должен был догадаться, в чем причина странных и на первый взгляд невинных развлечений Эми. Все эти дрянные детективы, которые я часто находил то здесь, то там в нашем доме. Я-то думал, она просто время убивала за легким чтением.

Но нет. Оказывается, она училась.

Джилпин развернул стул, уселся на него верхом, положив скрещенные руки на спинку и глядя на меня в упор, как копы из кинофильмов. Время перевалило за полночь, и это ощущалось.

— Скажите, ваша жена испытывала недомогание в последние месяцы?

— Недомогание? Нет, Эми никогда не болела. Ну, может, простужалась раз в год.

Бони взяла со стола дневник и раскрыла на закладке:

— В прошлом месяце вы смешивали коктейли для себя и Эми на веранде, субботним вечером. Здесь она упоминает, что напитки получились до невозможности сладкими, и описывает, как ей показалось, аллергическую реакцию. «Мое сердце колотилось в груди, язык онемел и почти не ворочался во рту. Ноги отнимались, поэтому Ник помог мне подняться по ступенькам». — Бони ткнула в страницу пальцем, поглядывая на меня, как будто я мог отвлечься и не слушать. — Когда она проснулась утром: «Голова болела, живот крутило непонятным образом, ногти были светло-голубыми, а заглянув в зеркало, я обнаружила, что и губы посинели тоже. После этого я не могла мочиться почти два дня и испытывала постоянную слабость».

Я с отвращением покачал головой. О Бони я был лучшего мнения, даже успел к ней привязаться.

— Это почерк вашей жены? — спросила детектив, поворачивая тетрадь, чтобы я мог разглядеть рукописные строки — неровные, как кардиограмма.

— Да. Думаю, да.

— Наши эксперты по почерку того же мнения.

Вдруг я осознал: Бони произнесла фразу с оттенком гордости. Эти двое впервые получили повод обратиться к экспертам, расследуя дело, прибегли к помощи профессионалов, да еще таких экзотических, как почерковеды.

— Ник, когда мы показали этот текст медицинскому эксперту, знаете, что он нам ответил?

— Отравление, — брякнул я, а Таннер нахмурился: «Спокойнее».

В течение секунды Бони не знала, что сказать, поскольку не эти слова рассчитывала от меня услышать.

— Точно, Ник. Спасибо. Это отравление антифризом. Классика. Эми повезло, что она выжила.

— Она выжила потому, что этого просто не было. Вы же сами сказали — классика. Симптомы с легкостью находятся в Интернете.

Детектив нахмурилась, но не стала спорить.

— При чтении дневника складывается не слишком хорошее впечатление о вас, Ник, — сказала она, водя пальцем по закладке. — Насилие — однажды вы толкнули ее. Ссоры — вы очень вспыльчивый. Сексуальные отношения, граничащие с изнасилованием. В конечном итоге она стала вас бояться. Читать это весьма неприятно. Последняя ее запись: «Этот мужчина, я думаю, способен меня убить». Ее собственные слова: «Этот мужчина способен меня убить».

Горло сжалось, захотелось вскочить. Накативший сперва страх сменился волной ярости. «Проклятая сука, проклятая сука, мать твою, мать твою, мать твою…»

— Какое удобное замечание, чтобы поставить финальную точку в дневнике, — сказал я.

Адвокат снова взял меня за руку, призывая успокоиться.

— Похоже, что вы готовы убить ее опять, прямо сейчас, — заявила Бони.

— Вы все время лжете нам, Ник, — добавил Джилпин. — Например, сказали, что провели все утро на пляже, но опрос свидетелей показал: вы терпеть не можете пляжи. Потом говорили, что понятия не имеете, кто совершал покупки при помощи вашей кредитной карточки, и вдруг мы находим сарай, битком набитый покупками, и на каждой ваши отпечатки. Добавим к этому жену, страдающую от симптомов, идентичных отравлению антифризом, за несколько недель до своего исчезновения. Давайте выкладывайте правду. — Он сделал паузу для пущего эффекта.

— Что-нибудь еще у вас есть? — спросил Таннер Болт. — Достойное внимания?

— Кое-что есть. Ник ездил в Ганнибал, а мы через несколько дней нашли там сумочку его пропавшей жены, — вступила Бони. — Прибавим соседей, которые слышали, как вы ругались в ночь перед исчезновением Эми. Нежелательная для вас беременность. Бар куплен на деньги вашей жены, и в случае развода она забрала бы его. Ну и конечно, тайная любовница, с которой вы встречались больше года.

— Пока еще мы способны помочь вам, Ник, — сказал Джилпин. — Но когда получим ордер на арест, будет поздно.

— Где вы нашли дневник? — спросил Болт. — В доме Билла Данна?

— Да, — кивнула Бони.

Адвокат покосился на меня — вот, а мы не сумели отыскать.

— Позвольте догадаться… анонимный звонок?

Полицейские промолчали.

— Могу я узнать, где именно в доме вы его нашли? — поинтересовался я.

— В отопительном котле. Вы, наверное, думали, что сожгли его. Да, дневник обгорел по краям, но, к счастью, пламя оказалось слишком слабым, чтобы его уничтожить, — пояснил Джилпин.

Котел — это еще одна наша с Эми «внутренняя» шутка! Она всегда изумлялась, каким профаном я оказывался в вопросах, в которых мужчины, по ее мнению, должны разбираться лучше женщин. Сколько мы ни искали, но я даже не глянул в сторону старого котла в доме моего папы, с его трубами, проводами и кранами. И мысли не возникло!

— Дело тут вовсе не в счастье. Дневник положили нарочно, так чтобы вы его нашли, — заявил я.

Бони скривила в подобии улыбки левый уголок рта, откинулась на спинку стула и замерла, как звезда рекламы холодного чая. Я сердито мотнул головой Таннеру — давайте уже, работайте.

— Эми Эллиот-Данн жива. Она имитирует свое убийство Ником Данном! — торжественно произнес он.

Я крепко сплел пальцы и выпрямил спину, пытаясь произвести впечатление, будто полностью с ним согласен. Бони не отрываясь смотрела на меня. Я остро нуждался в трубке, очках, которые мог бы эффектно снять, и стопке энциклопедий под рукой. На меня накатило веселье. Только бы не расхохотаться.

— Что вы говорите? — переспросила Бони.

— Эми жива-здорова и пытается создать впечатление, будто Ник ее убил, — повторил мой поверенный.

Копы обменялись взглядами над столом — можем ли мы доверять словам этого парня?

— Зачем ей это надо? — Джилпин устало потер глаза.

— Это очевидно. Она ненавидит его. Ник был дрянным мужем.

— С этим утверждением я могу согласиться, — вздохнула Бони, потупившись.

— Ну конечно, — буркнул Джилпин.

— Она сошла с ума, Ник? — доверительно поинтересовалась Бони. — Ведь если то, что вы говорите, правда, налицо признаки безумия. Вы слышите меня? Ей потребовалось полгода, а то и год, чтобы все подготовить. Она ненавидела вас, желала вам наказания — неотвратимого, жестокого наказания на протяжении целого года! Знаете, как тяжело скрывать в течение длительного срока такую жгучую ненависть?

«Эми могла это сделать. Она могла…»

— Ну, почему бы просто не развестись? — спросила Бони.

— Это не соответствует ее понятиям о… справедливости, — ответил я.

Таннер покосился на меня.

— Боже! Ник, вы не устали от всего этого? — удивился Джилпин. — Ведь мы ясно читали слова вашей жены: «Этот мужчина способен меня убить».

Наверное, один из пунктов их инструкции требует почаще называть подозреваемого по имени. Это льстит ему, позволяет чувствовать собственную значимость. Таким приемом часто пользуются торговцы.

— Ник, ведь вы недавно были в доме своего отца, так? — расспрашивала Бони. — Девятого июля, скажем.

Мать вашу! Вот зачем Эми изменила код сигнализации. Меня накрыла новая волна отвращения к себе — жена переиграла меня дважды. Я не только купился на ложь, что она все еще любит меня. Эми и в остальном водила меня за нос. Ну сущая ведьма. Я захохотал в душе. Господь всеблагой, я ненавидел эту суку, но не мог не восхищаться ею.

— Эми расставляла подсказки в охоте за сокровищами, вынуждая моего клиента посещать определенные места, — заговорил Таннер Болт. — В этих местах она разместила улики против него. В Ганнибале, в доме Билла Данна. Таким образом, складывается впечатление, что Ник виновен. Мы принесли эти ключи для вас. В знак нашей готовности сотрудничать.

Он вынул «подсказки» и «любовные» записки Эми и разложил их перед детективами, будто карты. Пока они читали, пытаясь разгадать тайный смысл, давно ставший понятным для меня, я взмок от пота.

— Значит, вы утверждаете, что Эми ненавидела вас так сильно, что несколько месяцев подряд фабриковала улики, которые позволили бы обвинить вас в ее смерти? — голосом разочарованного родителя спросила Бони в полной тишине.

Я ответил ей невозмутимым выражением лица.

— Ник, но ведь непохоже, что это писала озлобленная женщина. Она находит в себе силы попросить у вас прощения, выразить желание начать все сначала, рассказать, как она любит вас. «Ты теплый, ты мое солнце, ты великолепный, ты остроумный».

— Да уж, мать ее так!

— Хм… довольно странное замечание для невиновного человека, — уколола меня Бони. — Мы сидим здесь, зачитывая вслух ласковые слова вашей жены — возможно, ее последние слова, а вы кажетесь весьма сердитым. Я хорошо помню тот самый первый вечер. Эми пропала, вы приходите в участок, и мы беседуем в этой комнате почти сорок пять минут, а у вас такой вид, будто скучаете. Мы просматривали запись — складывается впечатление, будто вы сейчас ляжете и уснете.

— Это не имеет никакого отношения к делу… — начал адвокат.

— Я пытался сохранять спокойствие.

— Вы казались даже чересчур спокойным, — сказала Бони. — И действовали… неуместно, можно сказать. Бесстрастно и легкомысленно.

— А вы не думали, что я такой и есть? Я флегматик даже слишком. К несчастью, Эми об этом знает… Вечно попрекала меня. Что я не открыт для общения, замкнут в себе, стараюсь не показывать сложные эмоции — печаль, стыд… Она знала, что я буду выглядеть чертовски подозрительным. Срань господня! Поговорите с Хилари Хэнди! Что может быть проще? Поговорите с Томми О'Хара. Я же сумел с ними связаться! Они расскажут вам, на что способна моя жена.

— Мы с ними беседовали, — сказал Джилпин.

— И что?

— Хилари Хэнди совершила две попытки самоубийства уже после окончания школы. Томми О'Хара дважды прошел курс реабилитации.

— Скорее всего, из-за Эми.

— Или из-за того, что они люди с расшатанной психикой, снедаемые чувством вины, — возразила Бони. — Давайте вернемся к охоте за сокровищами.

Джилпин нарочито монотонно прочитал вслух подсказку номер два:

Сюда привел меня ты, чтобы поболтать,О детстве в кепке с козырьком повспоминать.Все остальные за чертой отныне,Целуй меня, как будто встретились впервые.

— И вы утверждаете, эти строки подсказали вам, что нужно ехать в Ганнибал? — удивилась Бони.

Я кивнул.

— Но тут нет ни слова о Ганнибале. Даже никаких намеков.

— Кепка с козырьком — наша «внутренняя» шутка…

— О, «внутренняя» шутка! — перебил Джилпин.

— А в следующей подсказке упомянут коричневый дом, — продолжала Бони.

— Дом моего отца.

— Ник, но ведь дом вашего отца синий! — Она повернулась к Таннеру, закатывая глаза: «Что вы мне подсунули?» — Со стороны выглядит, будто вы сами придумываете «внутренние» шутки в этих подсказках. Я имею в виду, когда вам выгодно. Мы узнаём, что вы съездили в Ганнибал, и оказывается, туда вас привела разгадка ключа.

— А вот итог охоты за сокровищами. — Адвокат поставил на стол коробку. — Довольно прозрачный намек. Куклы. Панч и Джуди. Уверен, вы знаете, в спектакле Панч убивает Джуди и ее ребенка. Эти вещи обнаружены моим клиентом. Мы передаем их вам.

Бони подтянула коробку к себе, надела латексные перчатки и подняла одну из марионеток:

— Тяжелая…

Осмотрела платье женщины и пестрый наряд мужчины. Подняв Панча, потрогала толстую деревянную рукоятку с углублениями для пальцев.

Помедлила с марионеткой в руках, потом взяла куклу Джуди, перевернула так, чтобы юбка задралась.

— В ней нет рукоятки. — Бони повернулась ко мне. — Ведь тут была рукоятка?

— Откуда мне знать?

— Это как дважды два — четыре. Толстая и тяжелая рукоятка с удобными желобками для надежного захвата, — с нажимом проговорила она. — Рукоятка похожа на дубинку. — Бони, не отрывая глаз, смотрела на меня, и я догадывался, что она думает: «Прохвост. Социопат. Убийца».

Эми Эллиот-Данн

Спустя одиннадцать дней.

Вечером я дожидалась разрекламированного интервью Шэрон Шайбер с Ником. Хотела посмотреть его, приняв ванну и откупорив бутылку хорошего вина, попутно записывая передачу, чтобы не пропустить ни малейшего вранья. Надо запечатлеть каждую выдумку, каждую недоговоренность, каждую гребаную хитрость, которая проскользнет в его словах. Так я смогу подпитать свою ненависть к Нику. Она начала затухать после интервью в Сети — одно случайное интервью в пьяном виде! — и я не могу позволить, чтобы она исчезла окончательно. Я же не полная дура! И еще мне очень хочется услышать его оправдания по поводу Энди, которая во всем призналась. Как он будет выкручиваться?

Смотреть телевизор я хочу в одиночестве, но Дези весь день увивается вокруг меня. В какую бы комнату я ни отправилась, он появляется там, неизбежный, как смена погоды. Я не могу попросить, чтобы оставил меня в покое, ведь это его дом. Пыталась намекнуть, но ничего не вышло. То он поясняет, что ему просто необходимо проверить трубы в подвале, то должен заглянуть в холодильник, узнать, какие еще понадобятся продукты.

«Так и будет продолжаться, — думаю я. — Вся моя жизнь будет так продолжаться. Он станет навязывать свое общество, когда сочтет нужным, приходить, когда захочет, и уходить, когда ему заблагорассудится. Усядется, кивком предложит присоединиться, откроет бутылку вина. Мы будем ужинать вместе, и я не знаю, как положить этому конец».

— Я в самом деле устала, — говорю я.

— Ну, будьте благосклонны к своему защитнику хотя бы еще немного, — просит он и проводит пальцем по стрелке на брючине.

Он знает о предстоящем интервью Ника, поскольку уходит и возвращается с моей любимой едой: сыр манчего, шоколадные трюфели, бутылка охлажденного «Сансера». И даже, выгнув бровь, приносит «Фритос» с сыром и чили, который я ела, когда играла роль Эми из Озарка. Наливает вина. У нас негласный договор: не упоминать о моем ребенке. Мы оба хорошо помним, сколько выкидышей было в моей семье и не к чему бередить рану.

— Интересно послушать, что же эта свинья намерена сказать в свое оправдание, — говорит Дези.

Он редко ругается вслух, предпочитая слово «свинья», которое в его устах звучит очень едко.

Спустя час нас ждал легкий ужин, который Дези приготовил, и вино, которое Дези принес. Он дал мне ломтик сыра и один трюфель. Отсчитал ровно десять чипсов, а остальные запрятал глубоко в сумку. Утверждает, что ему не нравится запах, раздражает его, но я догадываюсь, чем он недоволен на самом деле, — моим весом. Потом мы сидим на диване, откинувшись на подушки и укрыв ноги теплым пледом, — Дези включил кондиционер на полную мощность, у нас тут осень в июле. Полагаю, он это сделал нарочно, чтобы иметь повод разжечь камин и пристроиться рядом со мной под одеялом. Похоже, ему грезится бархатный сезон в моем обществе. Даже подарок для меня приготовил — мохнатый свитер-водолазку фиолетового цвета. Я замечаю, что он гармонирует с пледом и насыщенно-зеленым свитером самого Дези.

— Знаешь, так было на протяжении многих веков: жалкие мужчины издевались над сильными женщинами, поскольку видели в них вызов своей псевдомужественности, — говорит он. — У них столь хрупкая психика, что просто необходимо иметь власть над…

Я задумываюсь о жажде власти иного рода. О жажде власти под видом заботы. «Вот тебе свитер, моя дорогая, согрейся, и заодно будешь выглядеть так, как хочется мне».

Ник так не поступил бы. Ник, по крайней мере, позволял мне делать то, что я сама хочу.

А сейчас я хочу, чтобы Дези сидел молча. Он нервничает и суетится, будто его соперник где-то рядом, в одной комнате с нами.

— Тсс, — говорю я в тот миг, когда мое симпатичное фото появляется на экране.

За ним еще одно и еще. Коллаж Эми.

— Любая девушка мечтала бы оказаться на ее месте, — слышен за кадром голос Шэрон Шайбер. — Красивая, остроумная, яркая и очень богатая. Он был парнем, которым восхищались все мужчины…

— Вот уж не все, — бормочет Дези.

— …Красивый, интересный, яркий, обаятельный. Но пятого июля их казавшийся идеальным мир рухнул. Эми Эллиот-Данн исчезла в день пятилетней годовщины собственной свадьбы.

Информация, информация, информация. Мои фотографии. Фотографии Энди, Ника. Сканы теста на беременность и счетов с кредитной карточки. Я действительно проделала отличную работу. Это все равно что написать картину, отойти, посмотреть и сказать: «Идеально!»

— А сейчас, эксклюзивно, Ник Данн нарушит молчание. Он расскажет не только об исчезновении жены, но и о своей измене, и обо всех прочих слухах…

Я испытываю прилив теплого чувства по отношению к Нику — он надел мой любимый галстук, который я сама и купила, а муж все время считал его по-девчачьему ярким. Он и правда вызывающе-фиолетовый, и рядом с ним глаза Ника приобретают фиолетовый оттенок. За минувший месяц он растерял брюшко откормленного засранца. Живот стал почти плоским. Щеки не такие пухлые, да и подбородок он перестал выпячивать. Волосы подрезаны, но это не дело рук парикмахера. Перед моим мысленным взором возникает образ Го, глубоко вошедшей в роль мамы Мо. Она суетится вокруг Ника перед выходом на публику, напоследок даже стирает что-то с его подбородка наслюнявленным большим пальцем. На нем подаренный мною галстук, а когда Ник поднимает руку, здороваясь, я вижу, что и часы на запястье те, что покупала ему я. Винтажные «Булова спейсвью», полученные от меня на тридцатилетие. Раньше он не носил их, считал, ему не идут, хотя, на мой взгляд, идут идеально.

— Он слишком тщательно следит за собой для человека, у которого внезапно исчезла жена, — кривится Дези. — Надеюсь, не пропустил очередной маникюр.

— Ник никогда не делал маникюр, — отвечаю я, покосившись на отполированные ногти Дези.

— Давайте во всем разберемся, Ник, — начинает Шэрон. — Скажите, вы как-то причастны к исчезновению вашей супруги?

— Нет. Никоим образом. Сто процентов, нет, — говорит Ник, твердо глядя в камеру. — Я не имею права заявить, что я идеальный муж, или безупречный муж, или даже просто хороший муж. Но если бы я не переживал так за Эми, то мог бы сказать, что от ее исчезновения есть определенная польза…

— Простите, Ник, но большинству наших слушателей трудно будет осмыслить последнюю фразу, тем более что ваша жена пропала без вести.

— Это самое ужасное чувство из тех, что я когда-либо испытывал. Больше всего на свете мне хочется вернуть ее. Я пережил отвратительнейшее саморазоблачение. Обычно никто не желает признавать, что он не самый хороший человек, пока не случится нечто ужасное и не вырвет из замкнутого круга эгоизма, не сбросит пелену заблуждения, — и тогда ты понимаешь, как же тебе, скотина, повезло. У меня была женщина, не уступавшая мне ни в чем, а то и превосходившая меня, с какой стороны ни посмотреть. А я позволил своим слабостям — безработный, неспособный содержать семью, немолодой — все это затмить.

— Скажи на милость… — начал было Дези, но я шикнула на него.

Ник заявил на весь мир, что он не такой уж хороший парень?! Да это маленькая смерть для него, нет, в самом деле микросмерть.

— Но позвольте об этом сказать открыто, Шэрон. Позвольте сказать прямо сейчас. Я совершил измену. Я проявил неуважение к жене. Мне не хотелось оставаться тем, в кого я превратился, но вместо того, чтобы работать над собой, я предпочел легкий путь. Поэтому я изменил ей с девчонкой, которую едва знал. С ней я мог притворяться тем мужчиной, которым мечтал быть, — решительным, сильным, успешным, — потому что ей было не с кем сравнивать. Эта девочка не видела, как я плакал посреди ночи в ванной и утирал слезы полотенцем, когда потерял работу. Она не знала о моих недостатках и слабостях. Я, как последний дурак, убедил себя, что если не стану идеальным, то жене будет не за что любить меня. Мне хотелось выглядеть героем в глазах Эми, а когда я лишился работы, то утратил и чувство собственного достоинства. Если я не герой, то меня вообще нет больше. Шэрон, я умею отличать хорошее от плохого. И я… я поступил плохо.

— Что бы вы сказали вашей жене, если бы она, предположим, могла увидеть и услышать вас сегодня?

— Я скажу: Эми, я тебя люблю. Ты самая замечательная из всех женщин. Ты заслуживаешь лучшего, нежели то, что я давал тебе прежде, поэтому возвращайся, и остаток жизни я проведу в попытках искупить вину перед тобой. Мы вместе отыщем способ, как оставить в прошлом весь этот ужас, а я стану твоим верным спутником на жизненном пути. Вернись домой, Эми, вернись ко мне.

На секунду он прижимает фалангу указательного пальца к ямочке на подбородке — наш секретный знак. Так мы давали понять друг другу, что не врем, — мол, платье в самом деле идет, а статья и впрямь получилась удачной. Знак означал: сейчас я искренен на сто процентов и не собираюсь дурить тебе голову.

Дези тянется к «Сансеру», чтобы отвлечь меня от происходящего на экране:

— Еще вина, дорогая?

— Тсс!

Он выключает у телевизора звук:

— Эми, у тебя доброе сердце. Я знаю, как ты восприимчива ко всем этим… оправданиям. Но каждое его слово — ложь.

— Нет, Ник говорит то, что я всегда хотела услышать. Наконец-то.

Дези поворачивается ко мне анфас, полностью закрыв собой телевизор:

— Ник устроил спектакль. Хочет выглядеть в глазах общественности милым раскаявшимся парнем. Должен признать, он отлично справляется со своей задачей. Но это не имеет ничего общего с действительностью — он даже не подумал прощения попросить за то, что избивал тебя, оскорблял. Я догадываюсь, что за власть этот парень приобрел над тобой. Что-то вроде стокгольмского синдрома.

— Знаю, — отвечаю я. Хотя на самом деле имею в виду, что всегда знаю, какие слова нужно говорить в присутствии Дези. — Ты прав. Ты целиком и полностью прав. Я давно не чувствовала себя в безопасности, Дези, и я все еще… Я вижу его и… борюсь с этим, но он столько лет меня подавлял…

— Может, не следует больше смотреть? — говорит он, гладя мои волосы, наклонившись слишком низко.

— Нет, оставь. Мне не избежать встречи с этим. Но с твоей помощью я смогу преодолеть себя.

Я вкладываю в его ладонь свою кисть. Только бы ты, мать твою, заткнулся.

«Ты самая замечательная из всех женщин. Ты заслуживаешь лучшего, нежели то, что я давал тебе прежде, поэтому возвращайся, и остаток жизни я проведу в попытках искупить вину перед тобой».

Ник меня прощает — я обидел тебя, ты обидела меня, давай вместе отыщем путь к примирению. А что, если его раскаяние чистосердечно? Ник хочет, чтобы я вернулась. Ник стремится снова обрести меня, чтобы ухаживать за мной. Ник мечтает провести оставшуюся жизнь в заботах обо мне, как я того заслуживаю. Звучит заманчиво. Мы могли бы вернуться в Нью-Йорк. После моего исчезновения продажи серии «Удивительная Эми» поползли вверх — три поколения читателей вспомнили, что любят меня. Мои жадные, глупые, безответственные родители снова положат деньги в мой «стабилизационный фонд». Все отдадут, и с процентами.

На самом деле, мне хочется вернуться к прежней жизни. Точнее так: к прежней жизни с новым Ником. С Ником, осознавшим понятия «любовь», «честь» и «долг». Возможно, он усвоил урок. Возможно. Я мечтала (в тесной комнатушке в Озарке, в особняке-западне Дези хватало свободного времени, чтобы помечтать) о том Нике, каким он был в первое время нашего знакомства. Раньше я думала, что буду мечтать о том, как Ника трахнут в задницу в тюрьме, но, оказывается, желание мести постепенно отступало. Я вспоминаю те далекие-далекие дни, когда мы лежали рядом в постели — обнаженные тела на прохладной простыне. Ник смотрит на меня не отрываясь, его палец легонько скользит по моей челюсти, от подбородка к уху, вынуждая меня извиваться; щекочет мочку, а потом пробегает по всем изгибам уха и касается волос. Ник захватывает одну прядь, как сделал, когда мы поцеловались в первый раз, и дважды нежно дергает, как будто звонит в колокольчик. И он говорит: «Ты удивительнее любой книги, ты удивительнее всего, что может быть создано человеческими руками».

Ник «приземлял» меня. Он не походил на Дези, который доставлял мне все, что пожелаю (например, вино или тюльпаны), вынуждая сделать так, как хочется ему, — полюбить его. Ник просто хотел, чтобы я была счастливой, и больше ничего. Может, я заблуждаюсь, конечно, и все дело в его лени. «Я хочу, чтобы ты была счастлива, Эми, — просто потому, что это облегчит мне жизнь». Возможно, я несправедлива к нему. Ну ладно, справедлива, но слегка ошибаюсь. Ни один человек, который любит, не действует согласно утвержденному плану. Так с чем же мне сравнивать?

И вот в чем заключается правда. Пришлось пройти через страшные испытания, чтобы это осознать. Мы с Ником дополняем друг друга. Чего у меня легкий переизбыток, того у него — небольшой недостаток. Я, как шиповник, ощетинилась колючками из-за лишка родительской заботы, а у него миллион колотых ран от отцовских обид. И мои шипы идеально сочетаются с ними.

Я должна вернуться домой.

Ник Данн

Спустя четырнадцать дней.

Я проснулся на кушетке в доме сестры, страдая от похмелья и желания собственными руками удавить жену. Такое со мной бывало довольно часто после того общения с полицией. Я воображаю, как отыскал Эми, расположившуюся в шезлонге со стаканом ананасового сока на каком-нибудь курорте Западного побережья. Ее заботы и тревоги воспарили куда-то ввысь, к безукоризненно синему небу, и тут появляюсь я — грязный и вонючий после долгого путешествия без удобств. Я вырастаю перед ней, заслоняя солнце, и жду, когда же она заметит меня, а потом сжимаю пальцы вокруг совершенного горла с его сухожилиями, трахеей и пульсирующими венами и медленно душу. При этом мы глядим в глаза друг другу и наконец-то приходим к взаимопониманию.

Я ждал ареста. Если не сегодня, то завтра, а если не завтра, то послезавтра. Сперва я воспринял тот факт, что меня беспрепятственно выпустили из участка, как добрый знак, но Таннер быстро вернул меня на грешную землю: «Без найденного тела выдвинуть обвинение в убийстве чрезвычайно сложно. Им придется расставить все точки над „i“. Так что советую переделать за эти дни все важные дела — после ареста у нас будет жуткая запарка».

Прямо за окном переговаривались репортеры. Ребята с кинокамерами желали друг другу доброго утра, словно рабочие на фабрике. Кое-кто неуемный щелкал аппаратом, снимая с разных ракурсов дом Го. Многие прозевали тот момент, когда копы нашли «берлогу» на участке сестры, и мой арест стал делом времени. Теперь никто из нас не рисковал выходить под прицел камер.

Одетая во фланелевые трусы-боксеры и оставшуюся от школьных лет футболку «Батхоул серферз», с ноутбуком на сгибе руки, в комнату вошла Го.

— Опять все ненавидят тебя, — сказала она.

— Будь проклято непостоянство толпы, — ответил я.

— Вчера вечером кто-то слил информацию о сарае, сумочке Эми и дневнике. Теперь ты снова Ник-лжец, Ник-убийца, Ник-предатель. Шэрон Шайбер только что разразилась пространным заявлением: она потрясена до глубины души и ужасно разочарована тем, в каком направлении двинулось наше дело. Ах да! И все говорят о порно — «Убитые стервы».

— «Избитые стервы».

— О, прости, пожалуйста. «Избитые стервы». Таким образом, Ник — сексуальный маньяк, предрасположенный к садизму. Эллен Эббот впала в дикий раж. Всем известно, она безумный противник порнографии.

— Не сомневался. Уверен, что Эми тоже прекрасно осведомлена об этом.

— Ник… — голос сестры дрогнул, — это плохо.

— Го, не имеет ни малейшего значения, кто и что обо мне думает. Мы можем наплевать на всех. Сейчас важно одно: что думает Эми. Изменила ли она отношение ко мне.

— Ты правда веришь, Ник, что она способна так быстро перейти от ненависти к теплым чувствам?

Пять лет назад мы уже беседовали на эту тему.

— Да, Го, я верю. Эми никогда не обладала особым даром чувствовать ложь. Когда ей говоришь, что она великолепно выглядит, она верит этому безоговорочно. Когда ей заявляют, что она неотразима, то в ее понимании это не лесть, а непреложный факт. В общем, есть основания полагать, что она верит: я осознал свои ошибки и снова люблю ее. Видит Бог, разве я могу поступить иначе?!

— А если она развила у себя внутренний детектор лжи?

— Но ты же знаешь Эми — она нуждается в победе. Ее не то зацепило, что я изменил, а то, что предпочел ей другую женщину. Она захочет вернуть меня только для того, чтобы почувствовать себя победительницей. Увидев, как я умоляю ее вернуться, чтобы я мог искупить свою вину, она не в силах будет устоять. Как ты думаешь?

— Думаю, идея неплохая, — сказала Го с таким лицом, как если бы желала выигрыша в лотерее.

— А ты можешь предложить какой-нибудь другой гребаный способ?

Мы давно уже не разговаривали с сестрой в таком тоне. Полиция, обнаружив дровяной сарай, устроила Го жесткий допрос. Как, собственно, Таннер Болт и предсказывал. «Вы знали? Вы соучастница?»

Я ждал, что после той ночи она вернется, бурля от ярости, и разразится проклятиями. Но Го лишь смущенно улыбнулась и проскользнула мимо меня в свою комнату. Комнату в доме, который она заложила, чтобы оплатить задаток моему адвокату.

Из-за моего дерьмового поведения сестра оказалась перед лицом финансовых трудностей и вступила в конфликт с законом. Сложившаяся ситуация наполняла Го обидой, а меня стыдом — взрывоопасная смесь для двух человек, замкнутых в тесном пространстве.

— Я вот подумал, не позвонить ли Энди?.. — Я попробовал сменить тему.

— Это просто гениально, Ник! А потом она идет к Эллен Эббот…

— Она не ходила к Эллен Эббот. Она дала пресс-конференцию, где присутствовала Эллен Эббот. Она не держит зла, Го…

— Она дала пресс-конференцию потому, что захотела помочь тебе. Я прямо удивляюсь, что ты не продолжаешь ее трахать.

— Ну, спасибо.

— И что бы ты ей сказал?

— Прощения попросил бы.

— Ага… Ты и правда здорово накосячил.

— Просто мне не нравится, чем все закончилось.

— В последний раз, когда ты общался с Энди, она тебя цапнула, — проговорила сестра нарочито терпеливым голосом. — Не думаю, что у вас найдется какая-то тема для разговора. Вы оба — главные подозреваемые в убийстве. Вы потеряли возможность расстаться мирным путем. Думай головой, Ник!

У нас развилась неприязнь друг к другу, хотя еще недавно такое показалось бы мне немыслимым. И это терзало больше, чем внешние проблемы. Непосредственная опасность, в которую я втравил сестру. В те десять секунд неделю назад, когда я стоял на пороге дровяного сарая и ожидал, что Го прочтет мои мысли, она решила, что я — убийца жены. Я перехватил ее взгляд — так же обжигающе-холодно она смотрела на нашего отца. Еще один дерьмовый мужик, вторгшийся в ее пространство. И я тоже умудрился взглянуть на нее жалкими глазенками нашего папаши — еще одна ничего не стоящая женщина, вздумавшая обижаться на меня.

Я глубоко выдохнул и пожал руку Го. Она стиснула мои пальцы в ответ.

— Поеду-ка домой, — сказал я, сдерживая подступающую тошноту. — Не могу больше терпеть. Жду ареста, уже устал ждать.

Прежде чем она сумела помешать, я схватил свои ключи, рывком распахнул дверь и оказался прямо перед объективами фотокамер. Вспышки ослепили меня, а вопросы репортеров, которых оказалось даже больше, чем я ожидал, оглушили:

— Эй, Ник, вы убили жену?

— Эй, Марго, вы помогали брату прятать улики?

— Гребаные стервятники! — возмутилась Го.

Она выбежала мне на помощь в трусах-боксерах и футболке «Батхоул серферз».

Несколько протестующих потрясали плакатами. Белокурая женщина в солнцезащитных очках развернула в мою сторону транспарант: «Ник, где Эми?»

Крики усилились с появлением моей сестры:

— Марго, ваш брат убил жену?

— Ник убил жену и ребенка?

— Марго, вы под подозрением?

— Ник убил жену?

— Ник убил ребенка?

Я стоял, пытаясь проявить остатки твердости, и сопротивлялся желанию юркнуть обратно за порог. Вдруг Го за моей спиной присела на корточки, откручивая вентиль крана, торчавшего возле ступенек. Сильная струя из поливного шланга ударила по толпе операторов, демонстрантов, смазливых журналисток в костюмах, надетых специально для выступления по телевидению, разгоняя их, будто стадо.

Таким образом, Го прикрыла мой бросок к автомобилю. Упав на сиденье, я дал газ. Вдогонку летел пронзительный смех сестры.

Не меньше десяти минут мне понадобилось, чтобы по подъездной дорожке проехать в гараж. Пришлось продвигаться еле-еле сквозь толпу возмущенных людей. К телеоператорам, которые дежурили под моими окнами, добавились демонстранты — человек двадцать, и в их числе моя соседка Джен Теверер. Мы столкнулись лицом к лицу, и она показала мне плакат: «Где Эми, Ник?»

Наконец автоматические ворота гаража с гудением опустились. Тяжело дыша, я сидел в тесном и жарком пространстве.

Везде я чувствовал себя как в тюрьме. Дверь открылась, дверь закрылась. Дверь открылась, дверь закрылась.

И везде меня преследовал страх.

Оставшуюся часть дня я фантазировал, как убиваю Эми. Ни о чем другом, кроме новых способов душегубства, я и думать не мог. С каким наслаждением я бы вышиб ее не знающие ни сна ни отдыха мозги! Надо отдать Эми должное: сам я тоже был теперь абсолютно свеж и бодр по сравнению с предыдущими годами, прошедшими, похоже, в сонном мороке. Вновь, как в первые дни нашего брака, я был наэлектризован.

Я хотел что-нибудь делать, подгонять события, но ничего не происходило. Вечер сменялся ночью, репортеры потихоньку сворачивались, но я все еще опасался выйти из дому. Хотелось прогуляться по округе, но я до одури боялся.

Энди предала меня. Мэрибет восстала против меня. Го перестала мне доверять. Бони копает под меня. Эми уничтожила меня. Я плеснул себе виски. Пригубил, сжимая пальцами гладкое стекло, а потом запустил им в стену, с интересом наблюдая, как разлетаются сверкающие осколки, прислушиваясь к звону, вдыхая аромат скотча. Ярость во всех органах чувств. «Ах вы, гребаные суки!»

На протяжении всей жизни я пытался быть правильным парнем, человеком, который любит и уважает женщин, мужчиной без пунктиков. А теперь сижу и ненавижу сестру, тещу, любовницу. Воображаю, с каким наслаждением раскроил бы череп жене.

Неожиданно раздался стук в двери. Громкий, частый, как очередь из автомата, он пробрал меня до печенки.

Я распахнул дверь настежь, готовый встретить яростью ярость.

На крыльце стоял мой отец — ни дать ни взять ужасающий призрак, вызванный моим разгневанным разумом. Он взмок и запыхался. Оторванный рукав рубашки висел на одной нитке, всклоченные волосы торчали во все стороны, но глаза не утратили обычной цепкости, из-за чего Билл Данн казался дьявольски умным.

— Она здесь? — отрывисто спросил отец.

— Кто, папа? Кого ты ищешь?

— Сам знаешь кого…

Он оттеснил меня плечом и зашагал через гостиную, оставляя грязные следы на полу. Шел со сжатыми кулаками, наклоняясь вперед так сильно, что, если бы остановился, едва ли удержался бы на ногах. При этом отец бормотал: «Сука-сука-сука-сука…» А пахло от него мятой. Настоящий мятный аромат, не химическая подделка. И на брюках я заметил пятна зелени, будто Билл продирался через чей-то заросший сад.

«Мелкая сука, мелкая сука…» — продолжал бубнить он.

Через столовую, на кухню. Щелкнул выключателем. По стене промчался усатый таракан.

Я тащился следом за отцом, пытаясь его успокоить:

— Папа, папа, почему бы тебе не присесть? Папа, может, стакан воды? Папа…

Он продолжал топать, роняя комья грязи с подошв. У меня сжались кулаки. Вечно этот подонок является когда не надо и делает только хуже!

— Папа! Папа, черт побери! Тут нет никого, кроме меня! Только я!

Он настежь распахнул дверь комнаты для гостей, а потом вернулся в гостиную, не обращая на меня внимания.

— Папа!!!

Я не хотел прикасаться к нему. Боялся, что не сдержусь и ударю. Или не сдержусь и расплачусь.

Когда Билл попытался подняться наверх, в спальню, я заступил ему путь. Одной рукой вцепился в перила, другой — уперся в стену. Человек-преграда.

— Папа! Посмотри на меня…

Его слова яростно вылетали изо рта вместе с брызгами слюны:

— Скажи ей, этой мелкой суке, что еще не все кончено. Скажи, что она не лучше меня. Она не слишком-то хороша для меня. И плевать, что она думает. Тупая сука получит хороший урок…

Клянусь, я секунду видел чистую, нетронутую белизну, а потом настал миг полного прозрения. Я перестал отгораживаться от голоса отца и позволил ему пульсировать в ушах. Я не боялся женщин, не испытывал к ним неприязни. Я терпеть не мог всего лишь одну-единственную женщину. Я ненавидел Эми, фокусировал всю злость и яд на ней одной, на женщине, которая вполне заслуживала подобного отношения. Но это не уравнивало меня с безумцем-отцом. Это делало меня нормальным человеком.

«Мелкая… мелкая… мелкая… сука… сука… сука…»

Больше всего я ненавидел отца за то, что он заставил меня полюбить эти слова.

«Мерзкая сука, гребаная сука…»

Я крепко взял его за руку, затолкал в автомобиль и захлопнул дверцу. Всю дорогу до «Комфорт-Хилла» он непрерывно повторял свое заклинание. Припарковавшись на стоянке для санитарных машин, я подвел его ко входу и втолкнул в дверной проем.

Потом повернулся и отправился домой.

«Мерзкая сука, гребаная сука…»

Я ничего не мог поделать. Моя сука-жена не оставила мне иного выхода, кроме как униженно молить ее о возвращении домой.

Пресса, Интернет, телевидение… Надежда оставалась только на них. Если Эми увидела меня в роли мужа-паиньки, который говорит то, что ей хочется услышать: «Я сдаюсь, капитулирую. Вернись, пожалуйста, я был не прав. Вернись домой».

Ты, траханая дырка! Вернись домой, чтобы я смог убить тебя собственными руками!

Эми Эллиот-Данн

Спустя двадцать шесть дней.

Дези опять здесь. Он приезжает едва ли не каждый день, натянуто улыбается, слоняется вокруг дома, стоит на кухне, где солнце освещает его профиль таким образом, чтобы я могла восхититься в полной мере, тащит меня за рукав в оранжерею с тюльпанами, ожидая очередной порции похвалы, напоминает, что я теперь окружена заботой и любовью.

По заверениям Дези, я в полной безопасности, но он не позволяет мне уйти, поэтому безопасности я не ощущаю. Ключей от машины у меня нет, так же как и ключей от дома. Я не знаю кода, открывающего ворота. Я в полном смысле слова узница. Особняк окружен забором высотой пятнадцать футов, и я не видела ни одной лестницы, хотя искала. Наверное, я смогла бы подтащить к ограде кое-что из мебели и перебраться на ту сторону, а спрыгнув, отползти или проковылять на сломанной ноге куда-нибудь подальше. Но это не выход. Если я дорогой гость, как утверждает Дези, то я должна располагать свободой перемещения. Несколько дней назад я попыталась это обсудить.

— А что, если мне нужно будет уехать? Срочно.

— Может, мне стоит перебраться сюда насовсем… — рассуждает он. — Тогда я мог бы охранять тебя все время, а если бы что-то случилось, мы поехали бы вместе.

— А если твоя мама заподозрит что-то, приедет и увидит, что ты меня прячешь? Страшно подумать…

Его мама. Да я умру, если его мать узнает правду, поскольку она немедленно заявит в полицию. Эта женщина презирает меня, а все из-за того случая в школе — несмотря на давность лет, она все еще держит зло. Тогда я расцарапала себе лицо и сказала Дези, что его мать набросилась на меня (она говорила со мной так высокомерно, так холодно, что вполне могла и ударить). Они не разговаривали почти месяц. Потом, конечно, помирились.

— Жаклин не знает код, — отвечает он. — Это мой дом. — Дези выдерживает паузу, притворяясь, будто размышляет. — Нет, в самом деле мне нужно жить здесь. Ты не должна столько времени проводить в одиночестве — вредно для здоровья.

Но я не считаю, что нахожусь в одиночестве. За минувшие две недели у нас возникло нечто вроде распорядка дня. Распорядка, установленного Дези, моим шикарным тюремщиком, моим извращенным придворным. Обычно он является после полудня, неся шлейф ароматов из дорогого ресторана, где они обедают с Жаклин. В такой же ресторан он мог бы водить и меня, если бы мы переехали в Грецию. Это еще одно предложение, которое приходится регулярно выслушивать, — хорошо бы нам переехать в Грецию. Почему-то он решил, что меня никто не опознает в крошечном рыбачьем поселке на берегу Средиземного моря. Он воображает, как мы потягиваем вино, лениво занимаемся любовью на закате дня, а на веранде копошатся осьминоги.

Он пахнет легкими закусками. Как будто слегка помазал гусиным паштетом за ушами. Мать Дези всегда пахла сексом. Еда и страсть — вот ароматы семейки Коллингс.

Он входит, и у меня сразу текут слюнки. Ах, эти запахи! Он принес мне что-то вкусное, но не настолько изысканное, как ел сам. Дези хочет, чтобы я худела, — он всегда предпочитал тощеньких. Итак, передо мной отличная зеленая карабмола, колючие артишоки и шипастые крабы, — похоже, что диета детально продумана именно для меня. Я практически вернула свой обычный вес, волосы отросли. Я покрасила их в привычный, светлый тон (принесенной Дези краской), зачесываю назад, удерживая обручем (опять же от Дези).

— Думаю, ты будешь лучше чувствовать себя, если вернешь прежний облик, дорогая, — говорит он.

Налицо забота о моем благополучии, но, скорее всего, он хочет видеть перед собой Эми образца 1987 года.

Я ужинаю, а Дези крутится поблизости, дожидаясь похвалы. И приходится то и дело повторять: «Спасибо!» Не помню, чтобы Ник когда-либо замолкал, дожидаясь от меня благодарности. После еды Дези прибирает со стола как умеет. Мы оба лентяи, не привыкшие ухаживать за собой. Поэтому вскоре дом приобретает вид слегка запущенного: подозрительные пятна на столах, пыль на подоконниках…

После обеда Дези какое-то время посвящает мне — моей прическе, моему лицу, моей одежде, моим мыслям.

— Взгляни на себя, — говорит он, заправляя мои локоны за уши, как ему нравится, и расстегивая одну пуговицу на моей рубашке, чтобы выглядывали ямки над ключицами. Потом прикасается пальцем к одной из них. Довольно непристойный жест, на мой взгляд. — Как этот Ник мог причинять тебе страдания, изменять тебе, не любить тебя? — Он постоянно талдычит об этом, основательно намозолив мне уши. — Разве не было бы наилучшим выходом позабыть о Нике, отбросить эти ужасные пять лет? Ты можешь начать жизнь заново с мужчиной, который подходит тебе. Многие ли женщины похвастаются подобной возможностью?

Да, я хочу начать жизнь заново с мужчиной, который подходит мне. С новым Ником. Его дела сейчас идут не самым лучшим образом. И только я могу спасти Ника от самой себя. Но я угодила в ловушку.

— Если однажды я приеду, а тебя здесь не окажется, мне придется обратиться в полицию, — продолжает Дези. — У меня не останется выбора. Я должен буду убедиться, что с тобой ничего не произошло, что Ник не… не сделал с тобой что-то против твоей воли. Не обидел тебя.

Угроза, замаскированная под заботу.

Теперь я смотрю на Дези с нескрываемым отвращением. Иногда кажется, что моя кожа пылает от презрения и усилий его скрыть. Раньше я только думала, что знаю этого человека. Манипулирование, мурлыкающее принуждение, деликатное запугивание. Он считает мягкую силу эротичной. Ник, по крайней мере, был достаточно решителен, чтобы брать то, что считал нужным. А Дези подталкивает тонкими восковыми пальцами, пока не получит желаемое.

Я полагала, что смогу управлять им, но ошиблась. Наверное, стоит ожидать чего-то очень нехорошего.

Ник Данн

Спустя тридцать три дня.

Долго тянулись скучные, ничем не примечательные дни, а потом обыденность разбилась вдребезги. Августовским утром я прошелся по магазинам, а когда вернулся, то обнаружил в своей гостиной Таннера Болта в компании Бони и Джилпина. На столе в прозрачном пластиковом пакете лежала тяжелая рукоятка с желобками для пальцев.

— Мы нашли это на отмели недалеко от вашего дома еще в начале расследования, — пояснила Бони. — Тогда не поняли, что это за вещь. Мало ли странных обломков выносит река. Но мы на всякий случай сохранили ее. После того как вы показали нам кукол — Панча и Джуди, — все стало на свои места. Мы отправили дубинку в лабораторию.

— И?.. — спросил я, сохраняя бесстрастность.

Бони встала, глядя мне в глаза, и печально произнесла:

— На ней обнаружена кровь Эми. Теперь мы можем рассматривать дело как убийство. Мы полагаем, что перед нами орудие преступления.

— Погодите, Ронда!

— Игра окончена, Ник, — сказала она. — Игра окончена.

Начиналась следующая глава.

Эми Эллиот-Данн

Спустя сорок дней.

Я нашла кусок старой бечевки и пустую бутылку из-под вина. И само собой, немного вермута. Я все приготовила.

Решимость. Потребуется решимость и сила воли. Задача поставлена.

Я прихорашиваюсь, чтобы нравиться Дези, — изящный цветок. Немного духов. Месяц взаперти — и моя кожа приобрела изысканную бледность. Косметики самую малость: чуть-чуть туши на ресницы, немного нежно-розовой пудры на щеки, блеск для губ. Облегающее розовое платье, которое он купил для меня. Ни лифчика, ни трусиков. Босиком, несмотря на выстуженное кондиционером помещение. Я вся горю и окружена облаком аромата, когда Дези, незваный и непрошеный, заявляется после ланча. Радостно приветствую, обнимаю, прячу лицо на его шее. Трусь щекой о его щеку. Трачу на него гораздо больше любезности, чем за все минувшие недели, и это его удивляет.

— Что случилось, дорогая? — спрашивает Дези растерянно, и я чувствую что-то похожее на угрызения совести.

— Ночью мне приснился жуткий кошмар, — шепчу я. — Там был Ник. Когда проснулась, мне так захотелось, чтобы ты был рядом. Даже утром. Весь день ждала твоего прихода.

— Если тебе хочется, я могу быть здесь все время.

— Мне хочется, — отвечаю и поворачиваю лицо, и Дези ничего не остается, как поцеловать меня.

Прикосновение его губ взывает тошноту, они скользкие и дрожащие, как рыба. В этом весь Дези — вежливый насильник, подавляющий женщину. Он снова целует меня холодными мокрыми губами. Ладони едва касаются моего тела. Поскольку я играю страсть, то притягиваю его к себе, засовываю язык в рот. Мне хочется его укусить.

Дези отстраняется.

— Эми, — говорит он, — это так неожиданно, все происходит так быстро. Я не желаю, чтобы ты принуждала себя, если тебе не хочется, если ты не решилась…

Я знаю, что он жаждет прикоснуться к моей груди, войти в меня; я хочу, чтобы это произошло как можно быстрее, едва сдерживаюсь, чтобы не впиться в него ногтями. Мой план реализуется слишком медленно.

— Решилась, — отвечаю я. — Кажется, я решилась давно, еще когда нам было по шестнадцать лет. Но тогда я боялась.

В моих словах никакого смысла, но ему они придадут уверенности.

Снова целую его, а потом предлагаю подняться в спальню.

Там Дези начинает раздевать меня, целуя места, никоим образом не связанные с эрогенными зонами, — то плечо, то ухо. А я в это время виртуозно отвлекаю его внимание от моих запястий и щиколоток. Просто трахни меня, и дело с концом! Через десять минут я хватаю его руку и сую себе между ногами.

— Ты в самом деле этого хочешь? — спрашивает он, слегка отстраняясь.

Прядь волос падает ему на лоб, как в школьные времена. Будто мы вернулись в комнату общежития, но уже с более успешным Дези.

— Да, любимый, — отвечаю я и застенчиво беру его за член.

Еще через десять минут Дези наконец-то расположился у меня между ногами и начинает нежно, медленно-медленно двигаться. Время от времени останавливается для поцелуев и поглаживаний, пока я не хватаю его за ягодицы, чтобы помогать.

— Трахни меня, — шепчу я. — Трахни меня как следует.

Он замирает:

— Может, не следует так, Эми? Я же не Ник…

Это уж точно.

— Я знаю, любимый, но я очень хочу тебя. Хочу, чтобы ты заполнил меня. Я чувствую себя такой пустой.

Он подчиняется. Я кривляюсь над плечом Дези, а он дергается еще пару раз и кончает. О, этот жалкий звук, который он издает… Я едва не запаздываю с имитацией охов и ахов, коротких удовлетворенных вскриков. Пытаюсь выдавить слезу, потому что он, скорее всего, представлял меня плачущей после первого секса с ним.

— Ты плачешь, любимая… — говорит он, выскальзывая из меня, и губами собирает слезинки.

— Это от счастья, — отвечаю.

Он уверен, что женщины должны так говорить.

После я сообщаю, что приготовила пару коктейлей, — Дези любит пить изысканные напитки в это время суток. Он порывается вскочить, накинуть рубашку и принести их, но я прошу его не покидать постель.

— Хочу услужить тебе хотя бы для разнообразия.

Сбежав на кухню, я наливаю в два стакана мартини. В свой добавляю немного джина и одну маслину. В стакан Дези — три маслины, джин, оливковый сок, вермут и три растолченные таблетки снотворного из тех, что у меня еще остались.

Когда я приношу коктейль, он долго принюхивается, пока я отпиваю из своего стакана. Мне необходимо слегка приглушить напряжение.

— Тебе не нравится мой мартини? — спрашиваю я, когда он делает первый глоток. — Я всегда мысленно представляла себя твоей женой и готовила для тебя коктейли. Понимаю, что это глупо… — Напускаю на лицо легкое недовольство.

— О нет, любимая, вовсе не глупо. Я всего лишь неторопливо предвкушал. Но… — Дези залпом опрокидывает стакан. — Если это так важно для тебя!

Его голова кружится от успеха. Он победитель. Член лоснится от свершений. То есть Дези сейчас неотличим от большинства мужчин. Вскоре он начинает клевать носом и засыпает.

Я могу приступать.


  1. Hope — надежда (англ.).

  2. Персонажи цитируют песню «Reflex» английской поп-рок-группы «Дюран Дюран».

  3. «Catch-22» — роман американского писателя Джозефа Хеллера.

  4. «С.S.I.: Место преступления» (англ. CSI: Crime Scene Investigation) — телесериал о работе сотрудников криминалистической лаборатории Лас-Вегаса.

  5. Орентал Джеймс Симпсон — известный игрок в американский футбол и актер. Получил скандальную известность после обвинения в убийстве своей бывшей жены и ее друга. Был оправдан, невзирая на улики.