Эти эсеры и эсдеки покидали свои партии по различным причинам. Многие выходцы из низших слоев населения, особенно рабочие, были недовольны лидерами своих партий, в которых они видели интеллектуалов-теоретиков, предпочитающих радикальным действиям идеологические споры, только разъединяющие революционеров. Даже члены партии, немного более теоретически подкованные, разочаровывались из-за, с их точки зрения, излишней озабоченности эсеров аграрными вопросами и не соглашались с марксистской установкой на создание парламентской демократии, что, согласно социалистическим догматам, являлось бы предварительной стадией отмирания государства. Как утверждали анархисты в одной из своих прокламаций, поскольку демократия поддерживала капиталистический гнет, она являлась таким же врагом, как и самодержавие, и, следовательно, с этими обеими политическими системами возможен только один язык — язык насилия. Рабочий класс не должен делать различия между формами правления, и поэтому «в демократический парламент, как и в Зимний дворец и во всякое полицейско-государственное учреждение, революционер-рабочий может явиться только… с бомбой!»(6). Выходцы из лагеря эсеров, одобрявшие партийную тактику политического террора, желали применять те же методы и в экономической сфере в борьбе с капиталистами и другими эксплуататорами(4). Диссиденты из лагеря социал-демократов покидали ряды партии из-за ее официальной антитеррористической позиции(8). Но, как совершенно верно замечает Аврич, «российские социалистические партии, в отличие от западных… были достаточно воинственны, чтобы устраивать всех, кроме наиболее страстных и идеалистически настроенных молодых студентов, ремесленников и представителей отбросов общества»(9). Именно такие беспокойные молодые люди, не способные усмирить свой бунтарский дух и подчиняться правилам и дисциплине любой структурированной политической организации, покидали ряды своих политических партий и становились анархистами, часто попросту махнув рукой на все вопросы идеологии и тактики(10).
Несмотря на то что даже после 1905 года анархистов численно было гораздо меньше, чем эсеров и эсдеков(11), на их счету было уже больше политических убийств, чем в активе крупных политических организаций. Невозможно с точностью подсчитать число всех террористических актов, выполненных анархистами, так как в своих донесениях местные власти редко отмечали политические убеждения отдельных террористов. Сами анархистские группы, изолированные друг от друга и не имевшие централизованной организационной структуры, не заботились о статистических подсчетах. Тем не менее не вызывает сомнения факт, что большинство из примерно семнадцати тысяч жертв террористической
кампании в 1901–1916 годах были мишенями анархистов. Некоторые из этих лиц были выбраны, но большинство являлись случайными жертвами, убитыми или ранеными на месте взрыва бомб, во время революционных грабежей или перестрелок между анархистами и полицией. Таким образом, воздействие анархизма на жизнь в России в первом десятилетии XX века совершенно не соответствовало числу его приверженцев(12). Многие из этих анархистов представляли собой новый тип террориста, по крайней мере в вопросах теоретического обоснования своих действий.
Уолтер Лакер абсолютно прав, говоря, что анархистское движение не внесло ничего нового в теоретическое обоснование вооруженной борьбы в России. В отличие от Партии социалистов-революционеров, которая предоставила своим последователям новое идеологическое объяснение террористической деятельности, русские анархисты не пытались подводить теоретическую базу под свою политику индивидуального террора и ограничивались воззваниями в стиле манифеста, опубликованного в 1909 году и содержавшего сентенции и призывы вроде: «Отравляющее дыхание цивилизации», «Берите кирки и молоты! Подрывайте основы древних городов! Все наше, вне нас — только смерть… Все на улицу! Вперед! Разрушайте! Убивайте!»(13). В рамках этой нехитрой философии различные анархистские группировки в России и за рубежом приводили разнообразные объяснения своей тактики.
Среди особенно заметных объединений анархистов наименее радикальной была группа последователей Петра Кропоткина, ведущего теоретика русского анархизма, жившего в то время в Лондоне. Центр этой группы находился в Женеве, а ее лидерами были грузинский анархист Г. Гогелия (К. Оргеиани) и его жена Лидия. Они выпускали еженедельную газету «Хлеб и воля», и их приверженцы стали известны под именем хлебовольцев. Они считали себя анархистами-коммунистами, то есть последователями теории Кропоткина о союзе вольных коммун, объединенных свободным договором, где личность, освобожденная от опеки государства и каких-либо запретов, получит неограниченные возможности для развития и где каждый будет давать по способностям, а получать по потребностям. Как эсеры и особенно социал-демократы, анархисты-коммунисты приписывали массам главную роль в революционном движении. И хотя Кропоткин утверждал, что он поощряет самостоятельность и независимость в действиях анархистов, он в то же время предостерегал своих последователей от совершения актов насилия, не связанных с движением масс(14).
По мнению Кропоткина, индивидуальные теракты не могли привести к изменению существующего социально-политического строя. Что же касается революционных экспроприации, то он утверждал, что хотя передача средств буржуазии тем, кто представляет интересы угнетенных, оправдана, такая практика все же не ведет к полному уничтожению частной собственности — конечной цели всех анархистов(15). Более того, хлебовольцы не могли отрицать того факта, что очень часто лица, называвшие себя анархистами, под возвышенной риторикой «борьбы за свободу» скрывали уголовный характер своих действий. Анархистские лидеры, например, признавали, что многие местные организации «разрешали подонкам общества, ворам и хулиганам… действовать под знаменем анархистов-коммунистов», что часто «бомбисты-экспроприаторы… были не лучше южноитальянских бандитов» и что их поведение деморализовывало истинных приверженцев анархизма и дискредитировало движение в глазах общества(16). И все же последователи Кропоткина были не готовы отказаться от тактики террора, хотя они и настаивали на сохранении чистоты радикальных традиций и морального облика самих революционеров(17).
Изучив существующие теории по вопросу о политических убийствах, хлебовольцы пришли к заключению, что различие между политическим и экономическим террором, которое проводят все революционные партии, является искусственным, поскольку долг каждого анархиста — бороться не только против государства, но и против угнетения со стороны капиталистов. Они также считали, что централизированный террор, наподобие эсеровского, не оправдан по самой своей сути,
поскольку окончательное решение осуществить какой-то определенный теракт должно приниматься только самим террористом, без влияния и давления других лиц и организаций(18). И хотя эти принципы способствовали распространению терроризма, проводимого анархистами, освобожденными от каких-либо ограничений в применении насилия к капиталистам-угнетателям, лидеры хлебовольцев все же подчеркивали, что нападения на государственных служащих и представителей буржуазии, находившихся на низших ступенях официальной иерархической лестницы, несовместимы с революционной совестью(19).
Хлебовольцы открыто санкционировали террор только в целях самозащиты, что включало в себя и месть особо одиозным фигурам в полиции и в черносотенном лагере. Они также разрешали «акты насилия, диктуемые возмущенной совестью или состраданием к угнетенным»(20). Они заявляли, что формальные суды, приговоры, казни и подобные «буржуазные пережитки», практикуемые различными революционными партиями, противоречат принципам анархизма. В атмосфере государственного гнета анархисты не могли судить и казнить, они могли только защищаться и мстить(21). В то же самое время, как и эсеры, они надеялись и ожидали, что их террористические операции будут способствовать революционной «пропаганде делом», пробуждая массы и направляя их дальнейшую борьбу.
К публичной критике Кропоткиным и его последователями «террора без разбора» присоединились и другие анархисты, наиболее известными из которых были анархисты-синдикалисты во главе с Д. Новомирским (Яковом Кирилловским), лидером Южнорусской группы в Одессе. Согласно Новомирскому, при существующих исторических обстоятельствах борьба за освобождение бедняков должна была быть экономической и, следовательно, первейшей целью анархистов была пропаганда на фабриках и заводах и организация рабочих союзов как проводников классовой борьбы против буржуазии. По его мнению, отдельные экспроприации и другие изолированные теракты, направленные против представителей ненавистного политического строя, не вели к развитию сознательности пролетариата и только питали «грубые и кровожадные инстинкты». С другой стороны, эффективное использование политического насилия, с его же точки зрения, включало в себя не только стачки и бойкоты, но и такие методы экономического террора, как нападения на заводских начальников, саботаж и экспроприация государственных средств и имущества(22).
В своих взглядах на террористическую деятельность некоторые анархистские группы казались иногда более умеренными, чем эсеры и максималисты, а позиция анархистов-синдикалистов Новомирского приближалась к принципам социал-демократов. Таких анархистских групп, чьи лидеры брали на себя труд обдумать и четко сформулировать свою позицию по отношению к политическим убийствам, было, однако, очень немного: они составляли меньшинство в анархическом лагере. Большая часть анархистов приветствовала неразборчивое, безответственное и систематическое насилие, считая существующие государственный гнет и экономическое порабощение достаточными причинами для массового и индивидуального террора против угнетателей и эксплуататоров(23).
Самой большой и активной организацией анархистов в России была федерация групп, разбросанных главным образом по окраинным областям запада и юга, известная как «Черное знамя». Как и хлебовольцы, чернознаменцы считали себя анархистами-коммунистами. Однако в своих действиях они выходили за пределы теории Кропоткина об индивидуальных действиях как составной части борьбы масс против политического и экономического угнетения и следовали принципам конспирации и систематического насилия в духе отца русского анархизма Михаила Бакунина. Они относились с подозрением к крупным организациям и не поддерживали идею анархистов-синдикалистов о ведущей роли профессиональных союзов в освобождении пролетариата, предпочитая терпеливой пропаганде немедленные кровавые действия против капиталистов. Вскоре после возникновения групп «Черного знамени» в 1903 году их лидеры, находившиеся в Белостоке, выработали свою собственную теорию террористической деятельности.
Для чернознаменцев каждый акт насилия против политического гнета в России, каким бы беспричинным и бессмысленным он ни казался обществу, был оправдан в исторической ситуации 1905 года, которая напоминала гражданскую войну. В атмосфере глубокого конфликта и взаимной ненависти восставших рабов и их бывших хозяев освободители народа, каковыми видели себя анархисты, не нуждались в конкретных причинах для мести каждому конкретному представителю самодержавия. Политические убийства должны были быть не заслуженным наказанием, примененным к избранным государственным чиновникам за особенно суровые репрессивные или реакционные действия, а возмездием за саму принадлежность к клану «паразитов-эксплуататоров». Анархисты даже присвоили своему произвольному террору наименование «безмотивного». В соответствии с этой новой идеей, возникшей и распространившейся в 1905 году, политические убийства не требовали прямых причин; любой человек, носивший форму, считался представителем правительства и становился мишенью террористов как враг народа. По мнению приверженцев безмотивного террора, все защитники царского режима, не исключая и тех, кто служил ему по принудительному призыву или просто для заработка, заслуживали смертной казни(24). Таким образом, принципы безмотивников открывали широкое поле деятельности всем экстремистам, решившим бросить бомбу в военный отряд, казачий разъезд или полицейский патруль.
Более того, по правилам безмотивного террора долгом каждого анархиста являлась борьба с представителями экономического истэблишмента, которые, по мнению чернознаменцев и подобных им групп (таких, как анархисты-индивидуалисты), были не менее виноваты в порабощении народа, чем слуги самодержавия. В борьбе против частной собственности кредо анархистов оправдывало убийства всех промышленников, владельцев заводов и фабрик, их управляющих, помещиков и т. д. — представителей мира капитала, которые являлись эксплуататорами просто в силу занимаемого ими положения(25). Эти радикалы считали виноватыми в экономическом угнетении «не какой-то строй общества, а каждого, кто поддерживает этот строй и пользуется им в свою пользу»(26). Ввиду всего этого лидеры анархистов призывали своих последователей без угрызений совести бросать бомбы в театры и рестораны, поскольку такие места были созданы специально для увеселения буржуазии и туда не ходили те, кто не принадлежал к классу эксплуататоров(27). Такие действия казались особенно целесообразными еще и потому, что, как утверждали анархисты-коммунисты в одной прокламации, «экономический (антибуржуазный) террор в сравнении с политическим является лучшим средством для пропаганды наших идей среди пролетариата»(28). Анархисты-индивидуалисты шли еще дальше и заявляли, что они вправе нападать и убивать любого, даже если за этим стоят «побуждения только своей воли, единственно для своего собственного самоуслаждения, причем требуется одно лишь сознание у совершающих террористический акт… что, совершая подобный акт, они так или иначе способствуют разрушению буржуазного мира»(29).
Анархисты стремились как к разрушению того, что они считали деспотическим политическим и экономическим строем, так и к уничтожению культурных и духовных основ государства и общества. Представители анархистов-коммунистов санкционировали безмотивный террор против реакционных мыслителей и интеллектуалов и, еще чаще, против духовенства(ЗО). В глазах анархистов даже символы государственного и духовного порабощения — триумфальные арки, памятники гражданским и военным деятелям, церковные здания — были подходящими объектами для взрывов(31).
Чернознаменные организации набирали большую часть своих кадров из низших слоев общества окраинных областей империи и из мест еврейской черты оседлости(32). Хотя у анархистов было довольно мало последователей в Центральной России и в столицах, в этих местах тоже действовали небольшие группы, в своем радикализме и фанатизме ни в чем не уступавшие чернознаменцам. Вероятно, наиболее заметной из них была военизированная секта «Безначалие», центр которой находился в 1905 году в Петербурге, а маленькие подразделения — в Киеве, Минске и Варшаве. Как и чернознаменцы, безначальцы называли себя анархистами-коммунистами и тоже были страстными поклонниками безмотивного террора.
Лидером безначальцев был молодой человек, лет двадцати, тезка царя — Николай Романов, принявший псевдоним Бидбей (Бидбеев). Бидбей призывал своих сторонников наносить безжалостные удары по всем и каждому государственному чиновнику и полицейскому, утверждая, что любое такое нападение будет шагом к освобождению народа. Более того, по мнению Бидбея, необходимо было направить террористические акты против всех владельцев частной собственности, причем каждое такое нападение считалось «прогрессивным», так как оно обостряло классовые противоречия и толкало угнетенные массы на борьбу с хозяевами. В соответствии с истинным духом безмотивного террора безначальцы приняли боевой клич «Смерть буржуазии!» за основу своих действий, считая достаточным, по словам одного анархиста, «увидеть на человеке белые перчатки… чтобы признать в нем врага, достойного смерти»(33).
После 1907 года, когда организованная антиправительственная деятельность и массовое политическое насилие были в основном подавлены, большинство последователей Бидбея посвятили себя исключительно экономическому террору. В то время как многие бывшие радикалы, особенно среди рабочих, разочаровались в революционных идеалах и вернулись на свои рабочие места, безначальцы настаивали на том, что истинный анархист не может участвовать в производстве. Он «не должен своим трудом на фабрике и в мастерской создавать силу и укреплять позиции той самой буржуазии, которая подлежит беспощадному истреблению. Удовлетворение своих материальных потребностей настоящий анархист должен обеспечить посредством ограблений и похищений имущества богачей в свою личную пользу»(34).
Короче говоря, Бидбей и его последователи объявили тотальную войну современному им обществу в целом, которое они считали коррумпированным до основания и которое они стремились разрушить при помощи любых видов террора. Некоторые более мелкие анархистские группы, такие, как анархисты-индивидуалисты, откликнулись на призыв к неограниченному политическому насилию, оправданному именно тем, что оно и не требовало оправдания(ЗЗ).
Вне зависимости от теоретических разногласий между анархистами по вопросу, насколько широко могут применяться террористические методы борьбы, все члены анархических организаций в той или иной степени были сторонниками политических убийств. Ни одна из групп не сомневалась в необходимости террористической деятельности, и их расхождения касались только лишь незначительных пунктов теории и деталей выбора жертв.
Отдавая дань общим рассуждениям о необходимости агитации и пропаганды среди пролетариата, на деле многие анархические группы занимались исключительно террором и не тратили сил на прочие приемы антиправительственной и антикапиталистической борьбы, которые не давали моментальных результатов. По словам одного бывшего экстремиста, «почти не было анархиста, который по вступлении в ряды движения не делался на все сто процентов боевиком, готовым в любую минуту идти на тот или иной акт. Революционная обстановка… создала атмосферу всеобщего боевизма», особенно в 1905–1906 годах(Зб). Одним словом, анархисты являли собой ярких представителей террориста нового типа, не только в своем выборе жертв, но и в том, как они проводили террористические акции.
Что касается выбора жертв, то все анархисты (кроме хлебовольцев, которые жили главным образом за границей и потому большей частью ограничивались теоретическими заявлениями), стремились показать на практике свою готовность к беспорядочным и массовым убийствам. Даже наиболее умеренные анархисты-синдикалисты, не верившие в то, что политические убийства могут освободить народ от гнета капитала, поддерживали любой теракт, вписывавшийся в их политику всеобщего экономического террора. После начала первой русской революции анархисты предпринимали такие террористические акции, которых и представить себе не могли революционеры XIX века и которые отталкивали даже многих радикалов других революционных направлений, занимавшихся антиправительственной деятельностью бок о бок с ними.
Как и члены других революционных организаций, анархисты использовали любую возможность свести счеты с полицейскими агентами в своих рядах(37), отомстить лицам, помогавшим властям в аресте революционеров или дававшим показания против них на суде(38). Вместе с представителями радикальных социалистических групп анархисты стреляли и бросали бомбы в полицейских, проводящих обыски или производивших аресты. В этих случаях анархисты часто предпочитали выпустить последнюю пулю в себя, чем отдаться в руки полиции(39). Они также убивали при попытках освобождения арестованных товарищей, иногда придумывая весьма рискованные планы. В одном таком случае группа анархистов ворвалась в церковь, где арестованные присутствовали на пасхальной службе, освободили их всех и убили охранников(40). Анархисты также совершали нападения на типографии и заставляли рабочих, под угрозой немедленной казни, печатать их листовки и прокламации(41). И наконец, в то время как отдельные анархисты и изолированные группы строили сложные планы убийства генерал-губернаторов и других видных государственных деятелей, включая и членов императорской семьи(42) (эти планы всегда проваливались по той или иной причине), большинство анархистов, как и многие эсеры и некоторые социал-демократы, всегда искали удобного случая, чтобы отомстить местным военным властям, начальникам Охранных отделений и жандармских управлений, гражданским и тюремным чиновникам, а также священникам и раввинам, критиковавшим радикалов в своих проповедях(43). И все же в одном аспекте их террористическая практика кардинально отличалась от действий других революционных организаций, включая и максималистов: анархисты направляли свои удары, индивидуальные и групповые, против государственных чиновников всех категорий и рангов по единственной причине — они считали всех слуг самодержавия. достойными пули уже потому, что последние носили мундиры. Конфликт между властями и радикалами был так глубок и взаимная ненависть так сильна, что, как вспоминал один революционер, некоторые анархисты не могли вынести одного вида офицера полиции, проходившего мимо по улице(44). Не удивительно поэтому, что наиболее частыми жертвами нападений были городовые, достаточно заметные, чтобы привлечь внимание всякого, ищущего способ выразить свой гнев. Вслед за взрывом революционной активности в 1905 году очень многие городовые становились жертвами анархистских выстрелов средь бела дня(45).
Во многих ситуациях анархисты пытались добиться своими терактами наибольшего пропагандистского эффекта среди пролетариата и в некоторых случаях прибегали к намеренному провоцированию так называемого «контрреволюционного насилия». 24 апреля 1905 года, например, несколько одесских анархистов собрались перед городской думой, чтобы начать беспорядки и оказать сопротивление полиции, которая должна была бы обязательно появиться для их подавления, и в тот момент бросить бомбу в полицейский отряд (46).
Многие полицейские, спасшиеся от пуль террористов, насильно ими разоружались(47). Власти понимали, какой опасности подвергались полицейские в центрах активности радикалов, таких, как Одесса и Екатеринослав, а также на окраинах империи, и прибегли к оригинальному решению — использовать армию для защиты полиции. Иногда одного городового, стоявшего на посту перед банком, почтой, земством или казначейством, охраняли три солдата. Воинские части также охраняли полицейские участки(48).
Анархисты часто проявляли незаурядную личную храбрость и готовность умереть за революционное дело. Особенно жертвенно вели они себя ради успеха сенсационных массовых убийств государственных служащих, поскольку, как было написано в ведущей анархо-коммунистической газете «Бунтарь», «индивидуальный террор не в состоянии разрешить стоящие перед анархистами задачи»(49). Вот типичный случай. 27 мая 1906 года два анархиста воспользовались предоставившейся возможностью свести счеты с местными властями в Белостоке, напав на целый полицейский отряд и убив старшего городового(50). Анархисты так часто нападали на казачьи разъезды, имевшие приказ поддерживать порядок в городах, что казаки перестали появляться на улицах из страха попасть в засаду. В некоторых случаях террористы, желая отомстить какому-нибудь конкретному полицейскому чину, изобретали хитрые способы, чтобы выманить намеченную жертву из относительно безопасного здания полицейского участка(51). Но и в участках полицейские не чувствовали себя в безопасности, так как террористы умудрялись подбираться даже к хорошо охраняемым зданиям охранных отделений и жандармерии и бросать внутрь бомбы и другие взрывные устройства. С упорством истинных фанатиков анархисты врывались в полицейские участки и взрывали динамит вместе с собой и всеми присутствовавшими. Нисан (Нисель) Фарбер, один из наиболее активных членов Белостокской группы анархистов, участвовал именно в таком нападении в октябре 1904 года(52).
Иногда анархисты совершали взрывы в церквах(53), а также бросали бомбы в синагоги, где собирались представители местных еврейских общин(54), но наиболее часты были террористические нападения на военных, особенно простых солдат, расквартированных в местах особой активности террористов. Одним таким центром анархического движения был Екатеринослав, откуда в бурные дни октября 1905 года власти сообщали о частых инцидентах, когда революционеры стреляли из револьверов в ряды солдат и бросали бомбы в армейские отряды. Солдаты и офицеры подвергались опасности буквально на каждом шагу, в городе не было безопасных улиц — бомбы падали с балконов(55), взрывные устройства подкладывались в казачьи казармы(56).
В отличие от революционеров из социалистического лагеря, чьей целью была политическая революция, анархисты считали капиталистический строй таким же грозным врагом, как и государство, и потому совершали нападения на всякого, представлявшего экономический истэблишмент, то есть на владельцев и директоров фабрик, управляющих, торговцев, землевладельцев, хозяев магазинов и других «эксплуататоров». Симптоматично, что наряду с нападениями на представителей крупного капитала продолжался непрерывный массовый террор против буржуазии вообще. В соответствии с лозунгом нескольких анархо-коммунистических групп в Москве и Одессе — «Смерть буржуазии есть жизнь рабочих» — каждый не являющийся неимущим пролетарием заслуживал смерти(57).
Невозможно подсчитать все террористические акты, совершенные анархистами против представителей имущих классов, но известно, что жертвами становились и банкиры, и фабриканты, и владельцы маленьких усадеб и хозяйств, и хозяева обувных лавок, и многие другие, в частности те, кто отказывался идти на уступки бастующим служащим, звал на помощь полицию во время рабочих беспорядков, считал оправданными штрафы и увольнения забастовщиков или просто пользовался репутацией человека, не заботящегося о нуждах трудящихся. Анархисты часто направляли свои действия не только против владельцев и администрации промышленных или иных предприятий, но и против их управляющих, инженеров, техников и других специалистов, которые в глазах невежественных, но распропагандированных рабочих принадлежали к классу угнетателей просто в силу своего образования, положения или даже внешнего вида(58). В одном случае безмотивники убили трех сыновей владельца фабрики(59). Иногда они бросали бомбы в мелкие лавки просто в знак протеста против частной собственности(60).
Наряду с индивидуальными нападениями анархисты планировали и совершали массовые террористические акты против буржуазии. В январе 1906 года на конференции сторонников безмотивного террора экстремисты решили устроить сенсационный взрыв во время Всероссийского конгресса горнопромышленников. Анархисты на местах принимали подобные же резолюции. В Белостоке, например, они разработали план размещения взрывных устройств («адских машин») вдоль самой большой улицы города, чтобы «все главные буржуи взлетели на воздух»(61).
Планы анархистов часто приводились в действие. И в отличие от террористов из других революционных организаций, эти экстремисты включали в число своих жертв лиц, которые просто казались более обеспеченными материально, чем пролетарии, даже когда их никак нельзя было обвинить в эксплуатации неимущих классов. Нередки были случаи нападения на представителей буржуазии только потому, что те были сравнительно хорошо одеты. Например, один анархист из Екатеринослава под влиянием азарта классовой мести швырнул бомбу в купе вагона первого класса, полное преуспевающих на вид пассажиров(62). Один из наиболее известных подобных случаев произошел 17 декабря 1905 года в Одессе, когда анархистами было разбомблено кафе Либмана. Если экстремисты и хотели выдать этот теракт за активный протест против представителей ненавистного социально-экономического режима, то это им удалось лишь отчасти: от взрыва погибло около десятка людей, был причинен огромный ущерб зданию и сама эта история описывалась на передовых страницах газет; однако оказалось, что кафе Либмана не было местом сбора богачей, а наоборот — второстепенным ресторанчиком, где собирались не слишком обеспеченные интеллигенты(63).
Вместе с характерным выбором мишеней терроризм нового типа, проводимый анархистами, отличался и особой мотивацией действий. Анархисты презирали организованные политические объединения и на первое место ставили свободное «развитие личности», и поэтому, в частности, они чаще, чем приверженцы других революционных направлений, совершали теракты по личной инициативе, спонтанно, иногда просто по прихоти, используя подходящий случай, не советуясь и не отчитываясь перед какими-либо местными анархистскими лидерами. Это подтверждается многими примерами. В одном случае, в конце 1906 года, анархист-коммунист Веньямин Фридман сидел в засаде, ожидая проезда начальника гродненской тюрьмы, чтобы его убить, и вдруг заметил приближающегося местного тюремного надзирателя. Фридман был наслышан о дурной репутации последнего, немедленно «решил, что и эта собака вполне заслуживает пули», и несколько раз в него выстрелил(64). Другой эпизод свидетельствует о том, что анархисты часто выбирали свои жертвы, руководствуясь слухами и охотно веря самым неправдоподобным рассказам о зверствах защитников правительства. Александр Колосов, член анархистской группы в Тамбове, услышал, что молодая революционерка была якобы изнасилована в тюрьме надзирателем. Он немедленно схватил револьвер и помчался убивать начальника тюрьмы, но по дороге встретил жениха этой самой революционерки, который сказал ему, что слух об изнасиловании абсолютно неверен(65).
В отличие от радикалов XIX столетия с их склонностью к абстрактному мышлению и теоретизированию, анархисты в своем большинстве были равнодушны к интеллектуальной деятельности. Более того, образовательный уровень этих террористов нового типа был очень низок. Многие из них были выходцами из бедных еврейских семей в черте оседлости, плохо говорили по-русски, а некоторые (как, например, Нисан Фарбер) не знали по-русски ни слова(66). Большинство русских по происхождению анархистов вышли из рабочей среды и получили лишь минимальное образование. Анархисты, однако, не видели в этом препятствия для революционной деятельности, и один из боевиков с гордостью повторял: «Я не прочитал ни одной книги, но в душе я анархист»(67).
Того, что радикалы называли «революционным сознанием», тоже явно не хватало многим террористам нового типа, которые не обращали внимания на теоретические рассуждения, будь то споры о социалистической идеологии или об анархизме. Не было ничего странного в том, что член анархо-коммунистической группы в Одессе в разговоре с другим революционером не мог объяснить ни своих собственных взглядов, ни различий между программами существующих политических партий; он даже считал ненужным для себя знакомство с различными идеологиями, потому что, по его мнению, во время революции самое важное — просто действовать . Прекрасно понимая, что большинство их товарищей идеологически и политически не развиты, анархисты утверждали, что для них главной чертой хорошего революционера является «боевая жилка» (69).
Некоторые теракты, совершенные различными анархистскими группами и отдельными анархистами после 1905 года, могут рассматриваться как часть продолжавшейся экономической борьбы пролетариата против капиталистов. Фарбер, например, напал с ножом на Авраама Когана, директора крупной текстильной фабрики, серьезно его ранив, за то, что тот нанял штрейкбрехеров во время забастовки. Это произошло в еврейский День искупления, Йом Киппур, на ступенях синагоги(70). Этот акт не был единственным в своем роде.
Анархисты, особенно анархисты-синдикалисты, часто прибегали к кровавым индивидуальным терактам, чтобы помочь массовому рабочему движению, и активно участвовали в экономическом терроре, захватывая булочные и казенные — винные лавки, бросая бомбы в трамваи и поезда, которые продолжали работать во время забастовок. Они убили директора типографии, отказавшегося выполнить требования бастующих рабочих(71). Одесский порт стал ареной непрекращавшегося террора в 1906–1907 годах, когда анархисты-синдикалисты взорвали несколько торговых пароходов и убили двух капитанов, которые не нравились матросам(72). Однако в большинстве случаев анархисты, как и эсеры и эсдеки, даже не пытались связать свои индивидуальные теракты с антиправительственным движением трудящихся масс(73).
Для многих экстремистов, которые, в отличие от своих предшественников, не были озабочены сохранением чистоты революционного движения, равно как и своего собственного морального облика, решение о применении насилия не было основано на убеждении, что террор является разумным средством освободительной борьбы. Хотя они обычно и оправдывали свои действия громкими фразами об освобождении угнетенных, настоящие мотивы их были не столь возвышенны, поскольку, как отмечает Аврич, легкомысленные и ничего в жизни не добившиеся юноши, среди которых встречались «самозваные ницшеанские сверхчеловеки», часто «удовлетворяли жажду деятельности и самоутверждения метанием бомб в здания, заводские конторы, театры и рестораны»(74). Многие анархисты, и первым среди них известный уже Бид-бей, восхищались Сергеем Нечаевым, persona non grata русского революционного движения XIX века, за его приверженность идее использования насилия в личных целях и за его настоятельные рекомендации радикалам сотрудничать с разбойниками — «единственными подлинными революционерами в России»(75).
И действительно, обычный бандитизм был очень распространен в рядах анархистов. Бывшие бродяги, профессиональные воры и другие представители преступного мира охотно вступали в анархистские группы. В частности, это объясняется тем, что анархизм давал удобное оправдание их поведению не только утверждениями, что современное общество несет ответственность за уголовные деяния своих обедневших, заброшенных и отчаявшихся членов, но и предоставлением возвышенных объяснений их преступлениям, как прогрессивным шагам, способствующим дестабилизации социально-политического строя(76). Таким образом, любая уголовщина могла стать частью общей революционной борьбы, и, как отмечает Лакер, «разделительная черта между политикой и преступлением далеко не всегда была определенной и всем видной»(77).
Следуя примеру Бакунина, анархисты с распростертыми объятиями принимали в свои ряды любой сброд, подонков общества, преступников, подчеркивая огромный революционный потенциал воров, бродяг, люмпен-пролетариев и других подобных личностей(78). Уже в 1903 году, например, с целью превратить бандитов в борцов за дело революции, члены первой анархической организации в Белостоке, называвшей себя интернациональной группой «Борьба», начали проводить революционную агитацию среди воров, некоторые из которых действительно стали впоследствии активными революционерами. Многие анархисты, отбывавшие тюремное заключение, тоже занимались агитацией среди уголовников, считая, что антиправительственной борьбе очень поможет то, что убийцы и воры, пошедшие на преступления по эгоистическим мотивам, объявят себя революционерами и будут совершать те же поступки во имя освобождения пролетариата(79). Члены других политических партий упрекали анархистов в том, что они подпадают под влияние преступников до такой степени, что сами становятся уголовниками(80).
В местах ссылки, где политические преступники образовывали крошечные колонии среди часто враждебно настроенных местных жителей, анархисты объединялись в небольшие банды, которые называли «хулиганствующей частью ссыльных». Эти радикалы настаивали на своей приверженности анархизму и на своих прогрессивных убеждениях, что не мешало им творить всяческое безобразие. Например, в Вологодской губернии после поражения революции 1905 года состоялось празднование годовщины взрыва бомбы во французском парламенте; во время торжеств анархисты напились и начали драться, разбив окна своей квартиры. Когда один социал-демократ позднее упрекнул за это лидера анархистов, тот избил его палкой. Для этих революционеров оргии, буйство, разборки и случайные жертвы были в порядке вещей(81).
Взаимные симпатии анархистов и обычных бандитов оказались плодотворными для революционеров, хотя бы в смысле привлечения новых членов в ряды борцов с правительством(82). Того же, однако, не скажешь о моральной стороне этих отношений, поскольку присутствие уголовников в рядах анархистов создавало трения, коррупцию и деморализацию(83). Под влиянием этих темных элементов многие анархистские группы превращались в преступные шайки, занимавшиеся главным образом разбоями и грабежами в собственных интересах(84). В 1906–1907 годах, по словам начальника Петербургского Охранного отделения Герасимова, эти организации, действовавшие под анархистским флагом, по своей идеологии не были революционерами, они просто пользовались анархистской риторикой для оправдания обычного бандитизма(85).
То же можно сказать и об анархистах, действовавших в Москве и ее окрестностях в эти годы. Сравнительно крупная анархистская группа, во главе которой стоял убежденный сторонник безмотивного террора Савельев, состояла главным образом из закоренелых убийц и грабителей, бежавших от преследований Владивостокской полиции в центральную Россию, где они примкнули к анархистам и продолжали свою преступную деятельность. Один из них, дезертир флота по фамилии Филиппов, сам признавал, что не интересовался программой анархистов, так и не поняв ее до самого своего ареста, и только стремился к действию и наживе. Этот человек совершил одиннадцать убийств, и его товарищи не сильно от него отставали: его подружка была зарегистрированной проституткой, его приятель, тоже матрос-дезертир, был осужден на каторжные работы за участие в убийстве священника и ограблении церкви, причем любовница его была известной полиции воровкой(86).
Такая же ситуация наблюдалась и в провинции, где к началу 1906 года разложение анархистских организаций достигло своего апогея, «когда по всей Руси… стали пошаливать группы «Черных воронов»… компании зеленых по возрасту разбойничков, похождения которых иной раз не лишены были цвета красной романтики». Кроме «Черных воронов», были и другие подобные им анархистские группы; они действовали под названием «Черный террор»(88) или вовсе без названий, как сравнительно крупное объединение анархистов в Киеве и Вильно (во главе него стоял некий Устинов), которое быстро выродилось в преступную банду, занимавшуюся грабежами и другими делами в целях личного обогащения. Их действия заставили местных революционеров полностью от них отмежеваться и пустить слух, что члены этого объединения были не «настоящими анархистами по убеждениям», а просто хулиганами, специально поощряемыми правительством(89).
Преступники ли, борцы ли за свободу, анархисты активно способствовали эскалации кровопролития в России и полному обесцениванию человеческой жизни в атмосфере бушующего насилия. Екатеринославский анархист Федосей Зубарь напал на рабочего, оказавшегося членом местной социал-демократической организации, и чуть не убил его за то, что тот пытался содрать со стены анархистскую прокламацию(90). Другой террорист, обвиненный на суде в случайном убийстве гимназистки во время нападения анархистов на московских полицейских в 1907 году, ответил: «Я очень жалею об этом, но война не может обойтись без невинных жертв»(91). В нескольких случаях анархисты использовали свои навыки политических убийц для совершения убийств по личным мотивам, включая убийства из ревности(92). Многие из этих экстремистов сами признавали наличие феномена, который Иуда Гроссман назвал «механическим боевизмом», утверждая, что под его влиянием человек автоматически «делает покушения», увлекаясь как бы террористическим «искусством для искусства»(93).
Насилие, к которому прибегают по привычке, так, что оно теряет всякую осмысленность, просвечивает сквозь короткую биографию анархиста из Белостока, как она была освещена в некрологе, написанном его товарищами. Они написали, что деятельность Мовши Шпиндлера (Мойше Гроднера) «отмечалась удивительным разнообразием». Он не только распространял листовки и нелегальную литературу среди фабричных рабочих и помогал в подпольной типографии, но и доставал оружие и участвовал по крайней мере в одной экспроприации и в нескольких террористических актах. Вместе с двумя друзьями он строил планы убийства начальника тюрьмы города Гродно и освободил товарища, ранив при этом нескольких солдат в тюремном конвое. Он бросил бомбу в карету белостокского генерал-губернатора Богаевского. Даже после того, как он был вынужден бежать из Белостока, во время каждого своего возвращения он убивал по шпиону. Он умер, выпустив в себя последнюю пулю в ходе столкновения с полицией во время обыска его квартиры. Ранние годы жизни Шпиндлера также небезынтересны. Перед тем как он стал анархистом, он «был профессиональным вором, за свою ловкость очень уважаем в своей среде и назван Золотой Ручкой. Ничего больше делать он не умел. Анархисты признавали, что Шпиндлер «не разбирался в тонкостях» их программы, но, несмотря на это, они называли его «одним из самых преданных, идеально честных товарищей… во всем нашем русском движении»(94). Слова его товарищей дают портрет Шпиндлера как настоящего террориста нового типа(95).
Конечно, были и анархисты из совсем других слоев общества, с другим прошлым и интеллектуальными интересами, и их этические понятия отличались от понятий Филиппова, Шпиндлера и им подобных. Источники, в том числе мемуары некоторых революционеров, указывают на то, что среди анархистов были и многие принципиальные люди, с твердыми идеологическими убеждениями, но они стояли как бы несколько в стороне от организации анархистов-коммунистов и предпочитали объединяться с синдикалистами, менее склонными к безмотивному террору(96). Даже полицейские чиновники, часто видевшие во всех экстремистах закоренелых преступников, отмечали глубокую веру отдельных анархистов в революционную утопию, их беззаветную преданность делу, которая вела к проявлению большой личной отваги и бескорыстного стремления жить в соответствии с анархическим идеалом. Офицер Охранного отделения ротмистр Петр Заварзин, человек, которого никак нельзя заподозрить в симпатии к радикалам, признавал, что за время его службы он видел много таких «анархистов — фанатиков и аскетов», которые одевались в лохмотья, ели ровно столько, чтобы не умереть, и не разрешали себе никаких удовольствий и развлечений, имевших хоть какой-то намек на роскошь(97). Он же утверждал, однако, что наравне с бандитами, идеалистами и фанатиками в ряды анархистов вступали самые разные люди, включая слабовольных, втянутых в грабительскую деятельность, ущербных полуобразованных лиц и так и не повзрослевших юнцов, развращенных до основания. Конечно, среди членов групп было много и отбросов различных революционных партий, которые в своем возбуждении следовали всегда популярной и доходчивой идеологии: отчуждение богатств, отрицание частной собственности, «грабь награбленное» и т. д.(98).
Слова Плеханова, написанные за пятнадцать лет до взрыва массового насилия 1905 года, оказались пророческими: «Невозможно угадать, где кончается товарищ анархист и где начинается бандит»(99).
Так можно назвать многочисленные группы, действовавшие в стороне от основного антиправительственного движения в России после 1903 года и особенно после начала революции 1905 года. Революционные экстремисты, по тем или иным причинам не присоединившиеся к основным революционным партиям или порвавшие с ними, слишком воинственные или непокорные, чтобы входить в систему любой политической организации, даже анархистской, объединялись в небольшие группы, которые распадались, как только менялись планы или интересы их членов. Большинство этих радикалов были несогласны либо с политическими теориями, либо с тактикой всех существующих партий; они были радикальнее всех. Террор и экспроприация были главными пунктами в расхождениях их с другими организациями, и отношение к этому вопросу выдавало их принадлежность к новому типу террористов. Эти независимые экстремисты не разработали никаких твердых идеологических принципов, отличающихся от тех, которых придерживались приверженцы основных революционных партий, и занимались систематическим террором, даже не пытаясь как-то его оправдывать и обосновывать, часто принимая участие в чисто уголовной деятельности, не имевшей ничего общего с революционными целями.
Такие группы включали в себя бывших членов всех революционных организаций, но большинство их составляли перебежчики из социал-революционных ячеек, действовавших по всей периферии после 1905 года. Многие бывшие эсеры отошли от своей партии в первую очередь из-за недовольства контролем террористической деятельности со стороны лидеров партии, пытавшихся ввести террор в общую систему партийной тактики. Кроме того, эти нонконформисты тяготились ограничениями, налагавшимися на применение экономического террора, особенно запретами на экспроприацию частной собственности. Хотя на практике эсеры «эксами» все равно занимались, некоторые не желали даже на словах соглашаться с официальной позицией партии и подчиняться партийной дисциплине, требовавшей отказа от соблазнительных мероприятий только потому, что участие в них могло бы запятнать репутацию организации.