Нас осталось пятьдесят шесть человек. Отход назначили на 23:50. Лихорадочная работа продолжалась. На складе лежало в общей сложности около пяти тонн взрывчатки. Один заряд приходился на каждые три метра. В полу километре севрнее начинались первые дома деревушки прилепившейся к склону холма. Саперы попытались рассчитать все так, чтобы жителям не очень досталось от взрывной волны.
К обеду мы собрались в ободранном помещении каптерки, доедая оставшиеся в деликатесы. В углу возвышалась целая гора консервов, каждый выбирал на вкус. Только Зорик примостился в коридоре, на специальных распорках, под потолком, помогая связистам снимать оставшиеся кабели.
Габассо выкопал пасхальную фаршированную рыбу, а Мишаня жевал тунца, аппетитно запивая шаббатным вином. В это момент на склад ввалился Терминатор. Набив карманы консервами он собрался уходить, но в последний момент засек бутылку. За вино Мишане влетело по самое не могу. Эрез прочитал ему лекцию о том, как важно сохранять бдительность, и пообещал отдать под суд на «большой земле». Полупустую бутылку взводный унес с собой. Когда его шаги затихли, под потолком коридора раздался взрыв хохота. Затем Зорик обрушился вниз, в облаке пыли, продолжая корчится от смеха. Минут пять мы топтались вокруг тщетно пытаясь понять в чем же дело. Но он только катался по грязному полу и дико ржал дрыгая ногами.
Наконец Зорик немного отдышался. Оказалось, что он видел как наш взводный вышел из комнаты, достал из кармана бутылку и в один глоток опустошил ее.
— Ну, козел! — обиделся Мишаня.
Теперь настала наша очередь смеяться.
Хохот гулко перекатывался в пустой бетонной коробке, жутковатым эхом разлетаясь по помещениям.
Зорик поворошил кучу консервных банок на полу, выбрал тунца в масле и виноград. Взрезав банки ножом, он с аппетитом принялся за еду. Пару минут мы молча жевали, наблюдая за разносящими кругляши мин саперами.
Сигнал тревоги взвыл совсем неожиданно. По трансляции объявили занять позиции.
Первое что я увидел, выглянув из траншеи, был танк: старый, бурый от ржавчины Т-55 катил по дороге в нашу сторону, желтые флаги Хизбаллы торчали из всех щелей и люков. Танк, наверняка бросили ЦАДАЛЬники, причем совсем недавно. Своей бронетехники у террористов не было. За танком катили разномастные легковушки, набитые вооруженными боевиками, орала музыка, все размахивали флагами, стреляли в воздух. Видимо, заметив уехавшую часть гарнизона и отсутствие флага, боевики подумали, что мы уже ушли. За насыпью, окружавшей базу, прятался наш танк, недалеко от него стоял бронетранспортер М113, с установленным на нем шестиствольным «вулканом». С дороги их было не видно, а значит, террористов ждал сюрприз. «Не высовывайся, — сказал оказавшийся рядом Эрез, сдергивая меня с бруствера, — Кажется, без нас разберутся». Он оказался прав, когда до боевиков оставалось не более километра, танк и бронетранспортер, одновременно взревев двигателями, выкатились на насыпь, первый снаряд попал Т-55 под башню, в танке грохнуло, из люков повалил дым. В это время бронетранспортер прошелся очередью из «вулкана» по замыкающему мерседесу, машина на глазах превратилась в решето, бензобак взорвался, выскочить не успел никто. Подбитый танк, по инерции продолжая катиться, съехал с дороги, и взорвался, видимо, сдетонировал боекомплект. Башня, медленно кувыркаясь, поднялась в воздух и упала на обочину. Загрохотали наши пулеметы, танк тем временем уничтожил снарядом еще одну машину. Разгром довершили два «апача» появившиеся над горящей колонной и прочесавшие остатки на дороге из своих пушек. Все было кончено.
Радости эта победа не прибавила, ведь предстояло ночью пробираться домой, а теперь нас точно ждали неприятности.
На укрепления посыпались было мины, но боевикам быстро надоело это занятие.
В 23:30 мы сидели в бронетранспортере. Мишаня расстроено бормотал себе под нос: «А как же, пацаны? Как я теперь отомщу?».
В ответ Зорик хлопнул его по каске и сказал свою знаменитую фразу: «Война никогда не кончается! По крайней мере, здесь, на этой земле. Ты что думаешь, мы уйдем и все? Не-е-ет… просто война продолжится, только ближе к дому, на границе или погаснет здесь, но полыхнет в другом месте!».
В назначенный час в небе зарокотали вертолеты и мы тронулись.
Колонна разделилась на три группы. Основная часть, возглавляемая бульдозерами ушла вперед спускаясь вниз с холма. На пригорке задержались два танка и наш «Накпадон». Мы прикрывали колонну и остановившихся позади саперов, которым предстояло рвануть базу. Время пошло. Саперы возились у своих машин. Луна скрылась за облаками и наступила полная темнота.
Внезапно, в небо искря взмыла осветительная ракета, затем еще и еще. Казалось, им не будет конца. Штук пятнадцать «люстр» повисли в в ночи заливая все призрачным, колышащемся светом. Мы оказались букашками, на освещенном стекле микроскопа, правда букашками опасными. Ночь вокруг превратилась в ад. Мины посыпались со всех сторон. Трассеры перечеркивали небо. Вертолеты долбили по вспышкам выстрелов.
А над этим дурдомом безмолвно и величественно нависала громада муцава, печально наблюдавшего за нашей суетой.
Откуда-то с севера чиркнули огнеными хвостами две ракеты, но обе с перелетом. Танки вертелись на дороге стреляя из пушек и пулеметов. Один из них поставил дымовую завесу. Мы тоже выстрелили несколько дымовых гранат. Перед тем, как все накрыл густой белый туман, очередная ракета врезалась в землю в нескольких метрах от «Накпадона», застучав осколками по броне.
Саперы потребовали дополнительное время, у них что-то не ладилось.
Больше никогда в жизни мне не довелось слышать, чтобы кто-то ругался так, как тогда наш подполковник. К сожалению, на самом интересном месте, там где мать инженерных войск склонялась на все лады, он спохватился и отпустил кнопку трансляции.
Ветер начал сносить дым, ожидание становилось невыносимым. Наконец саперы предупредили, что сейчас будет взрыв. Через несколько минут над базой полыхнуло зарево страшный грохот расколол ночь. Взрывной волной БТР толкнуло вперед. С неба посыпались куски бетона.
Машины саперов пронеслись мимо и мы двинулись следом. Стрельба вокруг затихала. Я глядел сквозь триплекс на зарево и прощался с муцавом, таким он навсегда остался в моей памяти: темный холм, с объятой пламенем верхушкой.
Когда проезжали сожженные машины террористов, замыкающий бронетранспортер остановился, из него выскочил Эрез. Он подобрал что-то с обочины, сунул под разгрузку, и запрыгнул обратно на броню. БТР, рыкнув двигателем, рванул за нами.
Дорога домой запомнилась, как сумасшедшая ночная гонка, в темноте мелькали черно-зеленые силуэты, строчки трассеров летели во всех направлениях, несколько раз впереди стрелял танк. Сверху вертушки, прикрывая нас, лупили на вспышки выстрелов ракетами. Всю дорогу водила, толстый прапорщик Дов, приехавший в Израиль в семидесятые годы из Молдавии, крыл в шлемофон отборнейшим русским матом всех и вся. Каждую секунду мы ждали взрыва под днищем или попадания РПГ в борт, но все обошлось. В какой-то момент вертолеты отвалили; впереди показался, расцвеченный прожекторами, электронный забор границы, распахнутые ворота. Дов высунул башку из люка и пропел в наушники сорванным голосом: «Просто нужно очень верить этим синим маякам, и тогда желанный берег из тумана выйдет сам…».
Мы выползли на броню, кто-то на переднем бронетранспортере начал махать израильским флагом. Габассо тоже выудил откуда-то крохотный флажок и и замахал им.
За воротами толпились люди: солдаты, телевидение, корреспонденты. Колонна свернула на проселок и остановилась. Офицеры ушли на совещание к головной машине. Дов грузно выбрался на броню и трясущимися руками попытался прикурить, роняя сигареты и ломая спички. Зорик сунул ему зажженную сигарету. «Ну, спасибо, дядь Миша,[11] — сказал он, — довез!». Дов только молча курил, глубоко затягиваясь.
Войска все время прибывали, в ворота вкатывались новые танки и бронетехника. Через полчаса ротный приказал двигаться за его машиной. Проехав несколько километров на восток, вдоль границы, мы наконец-то остановились на обочине шоссе, вдоль земляного вала, закрывавшего от нас забор и дорогу, которую патрулировали пограничники. Начинался рассвет. Осмотревшись, мы увидели впереди, в ста метрах от нас находится КПП. По ту сторону границы тянулась длиннющая очередь людей, это были солдаты армии Южного Ливана и их семьи. Вдоль дороги на той стороне виднелся уходяший за поворот ряд брошенных ими машин. Эти люди были нашими боевыми товарищами. А теперь они давились в очереди, прижимая к себе детей и опасливо оглядываясь. Это было тяжелое зрелище.
Через какое-то время с той стороны началась стрельба, толпа повалилась на землю, мы тоже на всякий случай залегли. Стреляли из «калашникова» по КПП, наши в несколько стволов отвечали, визжали женщины, резал уши детский плач, наконец, со стороны КПП ударил хлесткий, как удар плетки, выстрел из снайперской винтовки и все стихло. Народ поднимался с земли отряхиваясь. Мне происходящее напоминало фильмы про гетто и концлагеря второй мировой. У Габассо стояли слезы в глазах. «Как же так? — спросил они, — Это ведь наши» Сзади окликнул командир роты и мы вернулись к «коробочкам». Там уже вовсю шла раздача завтрака: низенький толстый прапор стоял в кузове «интера», кидая бойцам упаковки с бутербродами и пакетиками какао.
Перекусив, мы снова пошли в сторону КПП и уселись в кустах, на насыпи. Очередь понемногу уменьшалась, но у ворот по-прежнему была страшная давка. Солнце уже пекло во всю, солдаты бросали беженцам через забор бутылки с водой. На нашей стороне цадальников грузили в автобусы и сразу увозили. Брошенные автомобили грабили мародеры, даже не прячась, несколько машин уже горели. На душе было препоганейшее ощущение, но что мы могли изменить? Откуда-то притащились журналюги с камерами и фотоаппаратами, один с надписью СNN на спине говорил в камеру, показывая рукой на забор. Наконец вся очередь вдавилась на нашу сторону. С ливанской стороны к забору подтягивался народ, подошли несколько человек с оружием. С нашей стороны появились женщины и несколько парней в футболках с эмблемами организации «арбаа имаот» («четыре матери» — пацифистская организация, образованная четырьмя женщинами, потерявшими сыновей в Южном Ливане. На протяжении всей войны требовали вывести войска). Они попытались раздавать булки и какао солдатам с КПП, но те встретили их прохладно и в разговоры не вступали. Нас эти «активисты», слава богу, не заметили. Поняв, что с солдатами им не светит, они направились к забору. На той стороне уже собралось человек сто, некоторые с оружием, многие размахивали желтыми флагами Хизбаллы. Поравнявшись с толпой, «активисты» развернули какие-то транспаранты и начали орать: «Peace! The war is over! It will be peaсe now! Wеll be friends!»(Мир! Война закончена! Будет мир теперь! Мы сможем стать друзьями, англ.) и прочую чушь.
В ответ с той стороны летели камни, народ радостно махал флагами и кричал: «FuСk you! Will kill you all! The war is just in the beginning!» (Убирайтесь! Мы убьем вас всех! Война только начинается! англ.)
С востока подкатил пограничный «баташит» (легкий патрульный грузовик) и заинтересованно остановился, направив три своих пулемета на ливанскую сторону.
«Why you hate us? It's over, let's be friends!» (Почему вы ненавидите нас? Все закончено, давайте будем друзьями, англ.) отвечали дуры с нашей стороны.
На крики подошел заспанный Эрез. Минут пять он слушал всю эту чушь, а потом бросил нам: «Прикройте!», — и пошел к забору.
Мы защелкали затворами, Мишаня радостно приник к своей оптике.
«Эй, вы! — заорал Tерминатор, — Хватит лизать им жопу! Вы унижаете себя и всех нас, проваливайте отсюда!». Один из лохматых парней повернулся к нему и привычно запричитал: «Вы не имеете права, у нас демократия!».
Эрез схватил его за футболку и мощным пинком армейского ботинка отравил к нам. Габассо перехватил демонстранта на насыпи и таким же пинком отправил вниз к шоссе. Следующему «миротворцу» помог Зорик, по ту сторону границы раздавались свист и смех.
Женщины поняли, что демонстрация не получилась и, подобрав свои плакаты, побрели к шоссе, обещая Эрезу трибунал, международный суд и другие страшные кары. Тот молча повернулся и зашагал обратно. В это время камень, брошенный из-за забора, попал ему в плечо. Командир затормозил и развернулся. Толпа взвыла от радости и чувства собственной безнаказанности перед израильским офицером. Эрез быстро подошел к забору и выхватил из подсумка на разгрузке желтую тряпку. Когда взводный расправил её, мы увидели, что он держит в руках флаг «Хизбаллы» с изображенной на нем рукой, сжимающей автомат. Флаг был наполовину обгоревший, в темных пятнах, очень похожих на кровь, видимо, это его он подобрал у разгромленной колонны, ночью, по дороге сюда. Расправив флаг, Эрез театральным жестом, повесил его на колючую проволоку с нашей стороны забора, смачно втянув воздух он плюнул на желтую ткань и направился обратно. Толпа притихла, разглядывая флаг, а потом взорвалась в бессильной ярости, снова полетели камни. Солдаты из «баташита» дали длинную очередь поверх голов, это позволило Эрезу спокойно удалиться на безопасное расстояние. Один ливанец нерешительно поднял «калашников», но Мишаня выстрелил ему под ноги, и тот опустил автомат. Флаг болтался на колючке, сводя с ума озверевшую толпу за забором. «Баташит» двинулся вперед; офицер, сидящий за пулеметом, перегнулся через борт и сорвал флаг, потом повернулся к нам и погрозил Эрезу кулаком. Взводный, зевнув во всю пасть, развернулся и направился к своему бронетранспортеру. Мы пошли за ним.
Ротный еще не вернулся, бойцы в большинстве дрыхли, кто на броне, кто в траве. Мы тоже разлеглись. Аюб вытащил нарды, и они с Зориком устроили побоище на щелбаны. Я закрыл глаза, вытянувшись на горячем железе бронетранспортера. Ощущение предательства и бегства только усилилось после увиденного нами на границе. То ли мы кого-то предали, то ли нас. Как же так случилось, что в один день кончилась война, длившаяся почти двадцать лет? Что же будет дальше? В голове царил полный бардак. Услышав визг тормозов, я открыл глаза. На обочине напротив нас остановился старый, побитый пикап. Из за руля выбрался живописный пожилой друз в черных шароварах и рубашке, с красной феской на голове. Огромные усы раздувались от гнева:
— Что, — закричал он, потрясая сучковатой тростью, — просрали?! За одну ночь весь Ливан просрали! Драпанули, вояки!
— Остынь, отец, — пожал плечами Зорик, — ты ж небось сам служил, понимать должен! Нам приказали, мы и ушли, прикажут — вернемся!
Друз вдруг начал плакать:
— У меня два сына там погибли! За что? Чтоб вы все бросили и свалили…? Тьфу! Позор! Я сам семь лет гашашем (следопытом ивр.) был! Нога моя там осталась!
Старик задрал штанину, показывая протез. Мы слезли с машин и обступили его. Он все бормотал ругательства, грозил кому-то своей палкой, мы пытались успокоить его, но нам нечего было сказать: не мы начали эту войну, не мы решили ее закончить. Успокоившись, дед открыл багажник и выволок огромный мешок красных яблок, сорта «Хермон». «- Ешьте, вояки», — сказал он, не обращая внимания на наши протесты, сел в свой пикап и уехал.
Мы стояли на дороге потерянные. Через несколько минут подъехал ротный, последовала команда: «По машинам».
На этом закончились наши приключения. Оставшиеся месяцы тихо пролетели на одной из баз на севере. К нашему дембелю выписали Леху, и мы вместе отпраздновали это событие. Только Мишаня остался на сверхсрочную.
«Раз война никогда не кончается, то я лучше пока не буду расслабляться», — объяснил он.
А меньше чем через полгода началась интифада Ель Акса, которая моментально перешла в новую войну.
Ну, чем же мы, солдаты виноваты,