Чертов свет. Даже в темных очках глаза жгло нестерпимо. Все равно что сидеть в океане бриллиантов: лихорадочно сверкающий свет, солнце светит на снег, а снег — на солнце. Харри пересел подальше от окна, хотя и знал, что снаружи квадратики оконного стекла выглядят как черные непроницаемые зеркала. Он взглянул на часы. Они прибыли в Ховассхютту ночью. Юсси Колкка устроился в хижине вместе с Харри и Кайей, остальные зарылись в снег двумя группами по четыре человека, каждая на своем конце долины, их разделяло примерно три километра.
Чтобы забросить наживку, они выбрали Ховассхютту. По трем причинам. Во-первых, потому что этого ожидал убийца. Во-вторых, они надеялись, что убийца прекрасно знает эти места и считает безопасным нанести удар именно здесь. И в-третьих, потому что это была превосходная ловушка. К ложбине, в которой находилась хижина, можно подойти только с северо-востока и юга. На востоке — отвесная скала, а на западе столько пропастей и расщелин, что надо знать район как свои пять пальцев, чтобы найти дорогу.
Харри поднял бинокль и попытался высмотреть остальных, но увидел лишь белый снег. И свет. Он разговаривал с Микаэлем Бельманом, расположившимся на юге, и Милано, засевшим на севере. В другой ситуации они воспользовались бы своими мобильными, но здесь, в горах, работала одна-единственная сеть — «Теленор». Прежний госмонополист мобильной связи располагал достаточным капиталом, чтобы понастроить базовые станции на каждом продуваемом ветрами холме, вот только большинство полицейских, включая Харри, пользовались услугами других мобильных операторов, и им пришлось вести переговоры по рации. Чтобы его могли найти, если что-то случится в Государственной больнице, Харри перед отъездом оставил на автоответчике сообщение о том, что находится вне зоны действия сети, и дал номер Милано, который был абонентом «Теленора».
Бельман уверял, что ночью они совсем не замерзли: сочетание спальных мешков, теплоотражающих ковриков и парафиновых печек оказалось весьма эффективным, и им даже пришлось снять часть одежды. А сейчас в снежных норах, которые они проковыряли на склоне горы, с потолка капает талая вода.
Телевидение, радио и газеты прекрасно освещали пресс-конференцию, и только те, кто не испытывал ни малейшего интереса к их расследованию, еще не усвоили, что Иска Пеллер с полицейским едут в Ховассхютту. Колкка и Кайя регулярно выходили, жестикулировали и показывали на хижину, на дорогу, по которой пришли, и на сортир на улице. Кайя исполняла роль Иски Пеллер, а Колкка — того единственного следователя, который помогает ей вспомнить, что же произошло в ту роковую ночь. Харри прятался в гостиной, туда же он перенес свои лыжи с палками, лыжи двух других торчали в снегу перед хижиной.
Харри наблюдал, как порыв ветра вспахивает голое плато и поднимает легкий снежок, покрывший наст за ночь. Снег несся к горным вершинам, пропастям, склонам, неровностям в ландшафте и застывал крупными волнами и сугробами, как тот снежный карниз, что нависал над горой позади хижины.
Не исключено, что человек, на которого они ведут охоту, здесь так и не появится. Вдруг Иска Пеллер по той или иной причине вообще не значится в списке смертников, или убийца счел этот случай неподходящим, а может, у него другие планы в отношении Иски. Или же он почуял неладное. Возможны и более банальные объяснения. Уехал, заболел…
И тем не менее. Сосчитай Харри все те случаи, когда интуиция его подводила, он бы задумался о том, чтобы вовсе отказаться от этого метода. Но он их не считал. Вместо этого он припомнил, сколько раз интуиция подсказывала ему то, что он и так знал, сам о том не догадываясь. И сейчас она говорила ему, что убийца уже на пути в Ховассхютту.
Харри вновь взглянул на часы. Убийце они дали двадцать часов. За красивой решеткой огромного очага потрескивали еловые дрова. Кайя прилегла отдохнуть в одной из спален, а Колкка сидел за журнальным столиком и смазывал разобранный «вейлерт Р11». Харри узнал немецкий пистолет, потому что у него нет мушки. Пистолеты «вейлерт» приспособлены для ближнего боя, когда надо молниеносно выхватить оружие из кобуры, из-за пояса или из кармана, а если ствол гладкий, меньше риска, что он за что-то зацепится. В таких ситуациях мушка не нужна: пистолет направляют на объект и стреляют не прицеливаясь. Запасной пистолет, «зиг зауэр», лежал рядом, собранный и заряженный. Харри чувствовал, что заплечная кобура его собственного «смит-вессона» 38-го калибра упирается ему в ребра.
Ночью их вертолет приземлился у озера Неддалваннет в нескольких километрах отсюда, остаток пути они проделали на лыжах. При других обстоятельствах Харри, наверное, залюбовался бы залитым лунным светом заснеженным плоскогорьем. Пляшущими на небе сполохами. Или почти блаженным лицом Кайи, когда они, как в сказке, скользили по этому белому безмолвию, и ему казалось, что скрип снега под их лыжами доносится откуда-то издалека. Но слишком многое было поставлено на карту, он не мог проиграть и не желал замечать ничего, кроме работы, кроме охоты.
Именно Харри предложил Колкку на роль следователя. Он не забыл, что произошло в «Юстиции», но, если все пойдет как задумано, понадобятся навыки финна в искусстве ближнего боя. Лучше всего, если убийца появится в дневное время, тогда его возьмет одна из двух групп, зарывшихся там, в снегу. Но если он появится ночью и они не обнаружат его заранее, им придется справляться с ним самим.
Кайя и Колкка спали каждый в своей спальне, а Харри в гостиной. Утро прошло без лишних разговоров, даже Кайя молчала. Сосредотачивалась.
В зеркальном отражении в окне он видел, как Колкка собирает пистолет, поднимает его, целится ему в затылок. Сухой щелчок выстрела. Осталось двадцать часов. Харри надеялся, что убийца не заставит себя ждать.
Бьёрн Холм доставал из гардероба Аделе голубой костюм медсестры и чувствовал, как Гейр Брюн, стоя в дверях, сверлит взглядом его спину.
— А вы не заберете все? — спросил Брюн. — Чтобы мне не выкидывать. Где, кстати, ваш коллега Харри?
— В горы поехал на лыжах покататься, — терпеливо ответил Холм и рассовал вещи по принесенным с собой пластиковым пакетам.
— Правда? Интересно. Он мне не показался таким уж лыжником. И куда же он уехал?
— Не могу сказать. Кстати, о лыжах: в чем была Аделе в Ховассхютте? У нее здесь нет ничего, в чем можно кататься на лыжах.
— Ну ясное дело, она взяла мою одежду.
— То есть она взяла ваш лыжный костюм?
— А почему вас это так удивляет?
— Да вы мне тоже не показались таким уж… лыжником. — Это прозвучало более многозначительно, чем хотелось самому Холму, и он почувствовал, что краснеет.
Брюн тихо рассмеялся и повернулся в дверях:
— Верно, теперь я не лыжник, а такой… модник.
Холм кашлянул и сказал, почему-то понизив голос:
— Можно взглянуть?
— Ой, да конечно, — прошепелявил Брюн, наслаждаясь неловкостью Холма. — Пошли посмотрим, что у меня есть.
— Половина пятого, — сказала Кайя и снова передала Харри кастрюлю с лапскаусом.[123] Их руки не соприкасались. Они не встречались взглядом. И не разговаривали друг с другом. Ночь, которую они провели вместе в Оппсале, была так же далека, как сон двухдневной давности. — По сценарию я должна стоять на южной стороне и курить.
Харри кивнул и передал кастрюлю Колкке, тот выскреб все со дна и принялся закидывать в себя.
— О'кей, — сказал Харри. — Колкка, последишь за западным окном? Солнце уже низко, так что осторожней с биноклем, чтобы блика не было.
— Только поем сначала, — медленно и со значением произнес Колкка и направил в рот полную вилку.
Харри поднял бровь. Посмотрел на Кайю и глазами попросил ее выйти.
Когда она вышла за дверь, Харри сел к окну и стал осматривать равнину и гребни гор.
— Значит, Бельман взял тебя на работу, когда никому другому ты был не нужен. — Он произнес это тихо, но в тишине гостиной был бы слышен и шепот.
Прошло несколько секунд. Ответа не последовало. Видимо, Колкка осмыслял сам факт, что Харри заговорил с ним о чем-то личном.
— Я слышал кое-что после того, как тебя выперли из Европола. Говорят, ты во время допроса избил насильника, который был ранее судим. Это правда?
— Не твое дело, — сказал Колкка и поднес вилку ко рту. — Но это вполне могло случиться и из-за того, что он не отнесся ко мне с должным уважением.
— М-м-м… Самое интересное — что слухи распустил сам Европол. Так им было легче. И тебе тоже, я думаю. И конечно, так было легче и родителям, и адвокатам девушки, которую ты допрашивал.
Харри услышал, что жевание у него за спиной прекратилось.
— Так что все они тихо-мирно получили компенсацию, и ни тебе, ни Европолу не пришлось фигурировать в судебном процессе. Девушку избавили от необходимости выступать в суде и рассказывать, как ты выспрашивал у нее, была ли ее подруга изнасилована, и при этом так возбудился от подробностей, что принялся ее лапать. А ей, если верить служебным записям Европола, было всего пятнадцать.
Харри слышал тяжелое дыхание Колкки.
— Предположим, что Бельман тоже читал эти записи, — продолжал Харри. — Получил к ним доступ благодаря своим связям и разным обходным маневрам. Как и я. Он немного подождал, а потом связался с тобой. Дождался, пока ты совсем пал духом, почувствовал, что тебе не хватает воздуха, что ты дошел до ручки. И тогда он тебя подобрал. Вернул тебе работу и часть того самоуважения, которое ты потерял. И знал, что ты будешь платить за это лояльностью. Он покупает, когда цены на рынке падают, Колкка. Так он создает свою гвардию.
Харри повернулся к Юсси Колкке. Финн побледнел.
— Тебя купили, но тебе недоплатили, Юсси. Таких рабов никто не уважает, ни масса Бельман, ни я. Черт, да ты и сам себя не уважаешь, парень.
Вилка Колкки упала на тарелку, оглушительно дребезжа. Он встал, схватил куртку и вытащил пистолет. Подошел к Харри и склонился над ним. Харри не пошевелился, только спокойно посмотрел на него.
— И как ты заставишь себя уважать, Юсси? Пристрелишь меня?
Глаза финна побелели от ярости.
— Или, черт бы тебя побрал, наконец-то пойдешь работать? — Харри снова посмотрел в окно.
Услышал тяжелое дыхание Колкки. Подождал. Услышал, как тот развернулся. Отошел подальше от Харри. И наконец уселся у западного окна.
В рации зашумело. Харри схватил микрофон.
— Да?
— Скоро стемнеет. — Голос Бельмана. — Он не придет.
— Продолжайте наблюдение.
— Зачем? Тучи низко, если не будет луны, мы вообще не увидим…
— Если мы не увидим его, он нас тоже не увидит, — сказал Харри. — Следите, не покажется ли свет от налобного фонарика.
Человек выключил налобник. Свет ему ни к чему, он и так знает, куда ведет лыжня. К туристической хижине. Он привыкнет к темноте, зрачки расширятся и повысят светочувствительность глаз. А вот и она, темная бревенчатая стена с черными окнами. Словно там, за ними, никого нет. Свежевыпавший снег скрипел, когда он преодолевал на лыжах последние метры, отталкиваясь палками и скользя. Он остановился и пару секунд вслушивался в тишину, а потом беззвучно расстегнул лыжные крепления. Вытащил большой тяжелый саамский нож с устрашающим лезвием в форме лодки и желтой, отполированной временем деревянной рукояткой. Этим ножом удобно резать ветки для костра или горло оленю. А можно и человеку глотку перерезать.
Он как можно тише открыл дверь и вошел в коридор. Постоял, прислушиваясь, у двери в гостиную. Тишина. Слишком тихо? Он нажал на ручку и распахнул дверь, но сам притаился рядом с дверным проемом, спиной к стене. А потом нагнулся и стремительно шагнул в темноту, держа нож перед собой.
В темноте он различил фигуру мертвеца, сидящего на полу. Голова поникла, а руки по-прежнему обнимали печку.
Он сунул нож в ножны и включил свет возле дивана. Раньше он об этом не задумывался, и только сейчас ему пришло в голову, что диван очень похож на диван в Ховассхютте, и Туристическое общество наверняка получило приличную скидку, потому что закупило их оптом. Но обивка вытерлась, хижину закрыли несколько лет назад, потому что места здесь опасные, произошло несколько несчастных случаев, когда туристы, пытавшиеся добраться до хижины в непогоду, срывались в пропасть.
Мертвец у железной печки медленно поднял голову.
— Извини, что вот так вломился. — Он проверил, хорошо ли закреплена цепь, приковавшая руки мертвеца к печке.
Потом принялся разбирать рюкзак. Шапку он натянул очень низко и в продовольственном магазинчике в Устаусете пробыл совсем недолго, буквально вошел и вышел. Печенье. Хлеб. Газеты. Из них он побольше узнает про пресс-конференцию. И еще про эту свидетельницу в Ховассхютте.
— Иска Пеллер, — произнес он громко. — Австралийка. Она в Ховассхютте. Как по-твоему? Она что-то видела?
Голосовые связки человека у печки позволили ему только просипеть:
— Полиция. Полиция в Ховассхютте.
— Знаю. Об этом написано в газете. Один сыскарь.
— Они там. Полиция сняла хижину.
— Вот как? — Он взглянул на того, другого. Неужели полиция устроила ловушку? И эта свинья, которая сидит тут перед ним, пытается ему помочь, спасти его, чтобы он в эту ловушку не угодил? Сама эта мысль привела его в ярость. Но та женщина все-таки что-то видела, иначе ее бы не привезли издалека, из самой Австралии. Или? Он схватил кочергу.
— Черт, как же ты воняешь! Ты что, обосрался?
Голова мертвеца снова упала на грудь. Этот тип явно переселился сюда. В ящиках лежали его личные вещи. Письмо. Кое-какие инструменты. Несколько старых семейных фотографий. Паспорт. Словно мертвец собирался бежать, планировал перебраться в другое место. Другое, а не это, в котором оказался, у самого пламени, где ему суждено мучиться за свои грехи. Хотя иной раз подумаешь, что, возможно, за всей этой чертовщиной стоит вовсе не этот мертвец. Ведь есть же границы боли, которую способен вытерпеть человек, прежде чем у него развяжется язык.
Он вновь проверил телефон. Черт, нет связи!
И какая вонь. Лабаз. Надо вывесить его там подсушиться. Именно так раньше поступали с копченым мясом.
Кайя улеглась в спальне, надеясь хоть немного поспать до своего дежурства.
Колкка налил кофе сначала себе, потом Харри.
— Спасибо, — поблагодарил Харри, уставившись в темноту.
— Лыжи деревянные, — сказал Колкка, стоя у камина и рассматривая лыжи Харри.
— Это моего отца, — сказал Харри. Он нашел все лыжное снаряжение в подвале дома в Оппсале. Палки были новые, из какого-то металлического сплава и казались легче воздуха. Харри даже подумал, вдруг палки внутри заполнены гелием? Но лыжи были те же, старые, широкие горные лыжи.
— Когда я был маленьким, мы каждый год на Пасху ездили в хижину дедушки на горе Леша. Мой отец всегда хотел взобраться именно на эту вершину. Поэтому он говорил нам с сестрой, что наверху есть киоск, там продают пепси-колу, Сестрёныш ее обожала. Так что если мы преодолеем этот последний подъем, то…
Колкка кивнул и провел рукой по нижней стороне некрашеных лыж. Харри глотнул кофе.
— Сестрёныш от одной Пасхи до другой успевала забыть, что это просто обман. И мне тоже хотелось забыть. Но я старался запоминать все, что внушал мне отец. Правила поведения в горах, как ориентироваться без компаса, как выжить под лавиной. Норвежские королевские династии, династии китайских императоров, американских президентов.
— Хорошие лыжи, — сказал Колкка.
— Коротковаты малость.
Колкка уселся у окна в другом конце комнаты:
— Да, в такое в детстве не верится. Что лыжи отца станут тебе коротки.
Харри подождал. Потом подождал еще немного. И наконец услышал.
— Она была такая красивая, — сказал Юсси Колкка. — И мне казалось, я ей нравлюсь. Смешно. Но я только потрогал ее грудь. Она не сопротивлялась. Наверное, испугалась.
Харри подавил желание встать и выйти из комнаты.
— Это правда, — продолжал Колкка. — Приходится служить тому, кто вытащил тебя из помойки. Даже если видишь, что он тебя использует. А что делать? Иногда приходится определяться, на чьей ты стороне.
Когда Харри понял, что словесный фонтан заткнулся, он поднялся и вышел на кухню. Обшарил все шкафчики в отчаянной попытке найти то, чего, как он знал, здесь быть не могло, в попытке хоть как-то отвлечь того, кто отчаянно вопил в его душе: «Хоть бы одну рюмашку, только одну».
У него появился шанс. Один. Призрак отстегнул цепь, поднял его, выругался, сказал что-то насчет вони и пинками погнал его в ванную, где толкнул на пол в душе и включил воду. Потом призрак постоял там немного, рассматривая его и пытаясь позвонить по мобильному телефону. Снова выругался из-за того, что нет связи, и пошел в гостиную, где сделал еще одну попытку, он это слышал.
Хотелось плакать. Он убежал сюда, спрятался здесь, чтобы никто его не нашел. Устроился в заброшенной туристической хижине, взяв с собой все необходимое. Думал, что здесь-то он в безопасности, ведь кругом одни обрывы и пропасти. В безопасности от призрака. Он не плакал. Потому что, пока вода проникала сквозь одежду, размягчая остатки прижарившейся к спине красной рубахи, он понял, что это его шанс. Его собственный мобильник в кармане брюк, которые лежали на стуле рядом с раковиной.
Он попытался встать, но ноги не слушались его. Ничего страшного, до стула всего какой-то метр. Оперся черными обожженными руками о пол, стараясь не обращать внимания на боль, бросил тело вперед, он слышал, как лопаются пузыри от ожогов, чувствовал, как запах усиливается, но со второй попытки он достиг цели, поискал в карманах и вытащил телефон. Он оказался включен, и сигнал прекрасный. Список контактов. В свое время он записал телефон того полицейского, главным образом чтобы видеть на дисплее, если тому вздумается ему позвонить.
Он нажал кнопку вызова. Казалось, телефон затаил дыхание в маленькой вечности между гудками. Один-единственный шанс. Душ шумит, он его не услышит. Наконец-то! Раздался голос полицейского. Он оборвал его своим сиплым шепотом, но голос продолжал говорить как ни в чем не бывало. И тут до него дошло, что это автоответчик. Он ждал, когда же голос смолкнет, сжал телефон, почувствовал, как лопнула кожа на руке, но не выпустил трубку. Не мог ее выпустить. Ему надо оставить сообщение… черт, да хватит уже, где же долгий гудок?
Он не слышал, как тот вошел, душ заглушил легкие шаги. Тот вырвал у него телефон, и он увидел, как лыжный ботинок поднимается для пинка.
Когда он снова пришел в сознание, мужчина стоял рядом и с интересом разглядывал его мобильный.
— Смотри-ка, твой берет!
Мужчина вышел из ванной, набирая номер, потом все заглушил шум душа. Но вскоре он вернулся.
— Пошли прокатимся. Ты и я. — Внезапно у него улучшилось настроение. В одной руке он держал паспорт. Его собственный паспорт. А в другой — плоскогубцы из ящика с инструментами.
— Открой рот.
Он сглотнул слюну. Господи Исусе, спаси и помилуй.
— Открой рот, я сказал!
— Пощади! Я клянусь, я рассказал тебе все…
Ничего больше он сказать не успел, потому что рука обхватила его горло и воздух перестал поступать в легкие. Он немного поборолся. Потом наконец пришли слезы. И он открыл рот.
Бьёрн Холм и Беата Лённ стояли у большого металлического стола в лаборатории и смотрели на синие лыжные штаны, лежавшие перед ними под ярким светом лампы.
— Совершенно очевидно, это пятно спермы, — сказала Беата.
— Скорее полоска, — сказал Бьёрн Холм. — Посмотри на форму.
— Маловато для эякуляции. Выглядит так, словно кто-то провел мокрым членом по заднице того, на ком были штаны. Ты сказал, что этот Брюн, вероятнее всего, гомосексуалист?
— Да, но он говорит, что после того, как одолжил эти штаны Аделе, сам их не надевал.
— Тогда я сказала бы, что следы типичны для изнасилования. И надо сделать анализ на ДНК, Бьёрн.
— Согласен. А об этом что скажешь? — Холм показал на два почти незаметных пятна под задними карманами голубых штанов от формы медсестры.
— Что это?
— Во всяком случае, со стиркой пока что придется повременить. Это — производное нонилфенола, которое называют ПСГ. В частности, используется для ухода за автомобилями.
— Она явно на этом сидела.
— И не только сидела, потому что вещество глубоко въелось в ткань, она его словно втерла туда задницей. Как следует. Вот так. — Он подвигал бедрами взад-вперед.
— Хорошо. Есть какая-нибудь версия, почему она это делала?
Беата сняла очки и взглянула на Холма, двигавшего губами в отчаянной попытке сформулировать выражения, которые приходили ему на ум, но тут же им отвергались.
— Секс в одежде? — спросила Беата.
— Да, — с облегчением выдохнул Бьёрн.
— Ладно. И где же это женщина, не работающая в больнице, но в больничной форме, могла сидя заниматься сексом в одежде и втирать себе в задницу ПСГ?
— Это как раз очень просто, — сказал Бьёрн Холм. — На ночном свидании в помещении закрытой фабрики по производству ПСГ.
Облака разошлись, и равнину снова залило колдовским синеватым светом, в котором фосфоресцировали даже тени, замершие, словно в стоп-кадре.
Колкка пошел спать, но Харри догадывался: финн лежит в спальне с открытыми глазами и с всеми прочими органами чувств начеку.
— Если тебе не хватало звездного неба над Гонконгом, посмотри сюда, — сказала Кайя.
— Не помню никакого звездного неба, — сказал Харри и закурил.
— А ты скучаешь по чему-нибудь в Гонконге?
— По стеклянной лапше Ли Юаня, — сказал Харри. — Причем каждый день.
— Ты в меня влюблен? — Она чуть понизила голос и внимательно посмотрела на него, стягивая волосы в хвостик.
Харри подумал.
— Сейчас нет.
Она засмеялась, на лице ее было написано удивление:
— Сейчас — нет? Как это?
— Пока мы тут, эта часть меня как бы отключена.
Она покачала головой:
— Ты больной, Холе.
— Ну, что до этого, — Харри улыбнулся кривоватой улыбкой, — то тут сомнений практически нет.
— А что будет, когда эта работа закончится через… — она посмотрела на часы, — десять часов?
— Тогда я, может, опять буду в тебя влюблен, — сказал Харри и положил руку на стол рядом с ее рукой. — Если не раньше.
Она посмотрела на их руки. Увидела, насколько его рука больше. Насколько ее — изящнее. Его рука была бледная, узловатая, в узоре выступающих вен.
— То есть ты можешь влюбиться и до того, как работа будет закончена? — Она накрыла его руку своей.
— Я хотел сказать, что работа может закончиться прежде, чем это пройдет…
Она убрала свою руку.
Харри удивленно посмотрел на нее:
— Я только хотел сказать…
— Слушай!
Харри затаил дыхание и прислушался. Но ничего не услышал.
— Что это было?
— Похоже на машину, — сказала Кайя, всматриваясь в окно. — Что скажешь?
— Да нет, вряд ли, — сказал Харри. — До ближайшей дороги, которая не закрыта на зиму, больше мили. А как насчет вертолета? Или снегохода?
— Или моего больного воображения? — вздохнула Кайя. — Звука больше нет. Сейчас мне кажется, что его и не было. Извини, когда немного побаиваешься, наступает гиперчувствительность…
— Да нет. — Харри выдернул револьвер из заплечной кобуры. — Нормальный страх и нормальная чувствительность. Опиши, что ты слышала. — Он встал и подошел к другому окну.
— Да говорю же, ничего!
Харри приоткрыл окно.
— У тебя слух лучше, чем у меня. Послушай еще.
Они сидели и слушали тишину. Минуты шли.
— Харри…
— Т-с-с.
— Или сюда и сядь, Харри.
— Он здесь, — сказал Харри вполголоса, словно бы разговаривая сам с собой. — Он сейчас здесь.
— Харри, ну теперь у тебя гиперчувстви…
Раздался приглушенный грохот. Звук был низкий, глубокий и будто бы медленно катящийся, не резкий, а глуховатый, как отдаленный гром. Но Харри знал, что гром при ясном небе и минус семи — редкость.
Он затаил дыхание.
А потом услышал. Снова загрохотало, но уже иначе, не похоже на гром, еще ниже, на мощных басах, звуковые волны толкали воздух и ощущались всем телом. Харри слышал этот звук только раз в жизни, но знал, что никогда его не забудет.
— Лавина! — крикнул Харри и бросился к спальне Колкки, которая выходила на гору. — Лавина!
Дверь в спальню распахнулась, на пороге стоял Колка без малейших следов сна на лице. Они почувствовали, как содрогнулась земля. Это была большая лавина. И будь у хижины даже каменный фундамент и подвал, они бы все равно никак не успели туда спуститься. Потому что вслед за финном вылетели осколки окна, выдавленного воздухом, который огромная лавина гнала перед собой.
— Держите меня за руки! — прокричал Харри, стараясь перекричать грохот, и протянул одну руку Кайе, другую Колкке. Он увидел, как оба кинулись к нему, и тут воздух словно выдавило из хижины, как будто лавина дышала — сначала выдохнула, потом вдохнула. Он почувствовал, как Колкка до боли сжал его руку, и ждал, когда Кайя сделает то же самое. А потом на хижину обрушилась снежная стена.
Было оглушительно тихо и темно хоть глаз коли. Харри попытался пошевелиться. Невозможно. Тело словно сковал гипс, даже пальцы не двигались. Он и правда последовал совету отца, выставил руку перед лицом, так что образовалось свободное от снега пространство, карман. Но Харри не знал, есть ли там воздух. Потому что дышать он не мог. И понял, в чем дело. «Ледяное сердце». Улав Холе объяснял, что это когда грудная клетка и диафрагма придавлены снегом и сильно сжаты, так что легкие не могут расширяться. А значит, в запасе у тебя только тот кислород, который уже был в крови, примерно литр, и если расходовать его как обычно, то есть около четверти литра в минуту, то умрешь через четыре минуты. Он запаниковал: ему нужен воздух, он должен дышать. Харри напряг все тело, но снег, как удав, только усилил хватку. Он знал, что надо гнать панику прочь и начать думать. Думать прямо сейчас. Мир снаружи перестал существовать, не было ни времени, ни силы тяжести, ни температуры. Харри не представлял, где верх и низ, и не знал, сколько времени уже пробыл под снегом. В голове всплыл еще один отцовский урок. Для того чтобы понять, как ты лежишь, ты должен выплюнуть слюну и почувствовать, куда она потечет по лицу. Он провел языком по нёбу. Сухо. От страха, от адреналина в крови. Харри широко открыл рот и попытался пальцами запихнуть туда немного снега. Пожевал, снова раскрыл рот и выплюнул талую воду. Тут же его охватила паника, и он вздрогнул, когда ноздри наполнились водой. Харри закрыл рот и выдохнул воду. Выдохнул остававшийся в легких воздух. Он скоро умрет.
Влага подсказала ему, что он лежит вниз головой, а раз он вздрогнул, значит, все-таки может двигаться. Он попытался пошевелиться, напряг в невероятном усилии все тело, почувствовал, что снег немного поддался. Чуть-чуть. Достаточно ли, чтобы избавиться от «ледяного сердца»? Он втянул воздух. Ему удалось немного вдохнуть. Слишком мало. Мозг уже должен испытать недостаток кислорода, но он помнил, что говорил отец во время пасхальных каникул на Леше. Если тебя накрыло лавиной, но ты можешь кое-как дышать, то все равно умрешь — не от нехватки воздуха, а от избытка углекислоты. Рука наткнулась на что-то твердое, очень твердое, на ощупь похожее на металлическую решетку. В памяти снова всплыли слова Улава Холе: «Под снегом ты — как акула, ты умрешь, если не будешь двигаться. Даже если снег достаточно мягкий и через него проходит какой-то воздух, тепло от твоего дыхания и тела быстро образует вокруг тебя ледяную корку и воздух поступать перестанет, а ядовитый углекислый газ, который ты выдыхаешь, выходить не сможет. То есть ты сам создаешь себе ледяной гроб. Понимаешь?»
— Да-да, папа, но расслабься. Ведь это Леша, а не Гималаи.
Мамин смех на кухне.
Харри знал, что вся хижина заполнена снегом. Что над ним — крыша. А на ней, вероятнее всего, еще больше снега. Выхода нет. Время уходит. Все здесь и закончится.
Он помолился, чтобы ему больше не проснуться. Чтобы следующий раз, когда он скользнет в беспамятство, стал последним. Он висел головой вниз. В голове стучало так, словно она вот-вот взорвется, наверное, оттого, что к ней прилила кровь.
Разбудил его звук снегохода.
Он попробовал не двигаться. Сначала он пытался двигаться, напрягал тело, вырывался. Но вскоре оставил эти попытки. Не потому, что в ноги ему вбили мясные крюки, ног он уже давно не чувствовал. Но вот звук… Звук рвущегося мяса, жил и мускулов, которые лопались, когда он дергался и вертелся, да так, что даже цепь, прикрепленная к потолку лабаза, громыхала.
Он пристально смотрел в потухшие глаза оленя, подвешенного за задние ноги: казалось, его поймали, когда тот падал в пропасть, рогами вниз. Он убил его как браконьер. Из той же винтовки, что и ее.
Снаружи донесся жалобный скрип снега под чьими-то ногами. Дверь открылась, внутрь проник лунный свет. И появился он. Призрак. Самое странное заключалось в том, что только сейчас, когда он смотрел на него снизу вверх, он полностью уверился в этом.
— Это и правда ты, — прошептал он. Было так странно говорить без передних зубов. — Это и правда ты. Да?
Мужчина обошел его, освободил связанные за спиной руки.
— Т-ты можешь простить меня, мой мальчик?
— Готов к поездке?
— Это ведь ты их всех убил, да?
— Да, — ответил он. — Поехали.
Харри копал правой рукой, продвигаясь к левой, той, что была прижата к металлической решетке. Он не знал, что это за решетка. В мозгу билась мысль, что все это напрасно, борьба с секундами заранее обречена на неудачу и с каждым вздохом он приближается к смерти. Все его усилия способны лишь продлить страдания, отсрочить неизбежное. Другой же голос твердил, что пусть лучше он умрет побежденным, но не сдавшимся.
Ему удалось докопаться до другой руки и ощупать решетку. Он обеими руками уперся в нее, но она не сдвинулась. Харри заметил, что дышать все труднее, снег уже стал более гладким и могила его вот-вот покроется ледяным панцирем. Накатило и отхлынуло головокружение. Только на секунду, но он знал, что это первое предупреждение: он дышит отравленным воздухом. Скоро он станет вялым, мозг начнет отказывать, один отдел за другим закроется, как закрывают комнаты в гостинице, когда заканчивается сезон. И тут Харри ощутил то, чего не испытывал никогда раньше, даже в самые свои худшие ночи в «Чункинг-мэншн», — всепоглощающее одиночество. Воли его внезапно лишило не только сознание, что он должен умереть, но и то, что ему суждено умереть здесь, в одиночестве, вдали от тех, кого он любил: отца, Сестрёныша, Олега, Ракель…
Потянуло в сон. Харри бросил копать. Хотя и знал, что это смерть. Чудесная, соблазнительная смерть, которая примет его в свои объятия. Стоит ли бороться, сопротивляться, выбирать боль, вместо того чтобы просто сдаться ей на милость? Почему сейчас он должен сделать иной выбор, чем всегда? Харри закрыл глаза.
Постой.
Металлическая решетка.
Наверное, это решетка перед очагом. Очаг. Дымоход. Из камня. Если что-то и могло устоять в лавине, если хоть что-то здесь не забито снегом, то это дымоход.
Харри вновь толкнул решетку. Она не подалась ни на миллиметр. Его пальцы царапали прутья. Бессильно, смиренно.
Все решено. Значит, все закончится именно так. Его мозг, отравленный углекислотой, усматривал в этом какую-то логику, только не был вполне уверен какую. Но он принял это. Позволил сладкому, теплому сну прийти. Наркоз. Свобода.
Пальцы его скользнули по решетке. Натолкнулись на что-то твердое, основательное. Лыжи. Отцовские лыжи. Он не противился этой мысли. Все-таки не так одиноко: он будет касаться отцовских лыж. И вместе с ними скользнет в небытие. Одолеет последний крутой склон.
Микаэль Бельман смотрел на то, что было перед ним. Или, если говорить точнее, на то, чего перед ним не было. Потому что ее больше не было. Хижина исчезла. Из их укрытия, их снежной норы, изначально она выглядела как крохотный рисунок на большом белом листе. Это было до того, как гул и далекий грохот разбудили его. Когда он наконец поднес к глазам бинокль, все уже стихло, только далекое запоздалое эхо откатилось от хребта Халлингскарвет. Он не отрываясь смотрел в бинокль, обшаривал склон глазами. Все выглядело так, словно кто-то поработал над листком бумаги ластиком. Никакого рисунка, только мирная невинная белизна. Понять это было невозможно. Целая хижина под снегом? Они надели лыжи и добрались до того места, где сошла лавина, всего за восемь минут. Точнее, за восемь минут восемнадцать секунд. Он всегда запоминал время. Он же полицейский.
— Черт, лавина накрыла площадь в квадратный километр, — крикнул кто-то у него за спиной. От их фонариков, шаривших по снегу, тянулись тоненькие желтые полоски света.
Затрещала рация. «Спасательная служба. Вертолет прибудет через тридцать минут. Прием».
Слишком долго, подумал Бельман. Что он там читал об этом? Через полчаса шанс выжить под снегом — один к трем. Да и когда прилетит вертолет, чем они, собственно говоря, могут помочь? Тыкать в снег своими щупами, ища то, что осталось от хижины? «Спасибо, конец связи».
К нему подошел Эрдал.
— Нам повезло! В Оле есть две собаки, натасканные на поиск попавших под лавину. Сейчас их везут в Устаусет. Ленсмана Кронгли нет дома, во всяком случае, трубку он не берет, но у одного мужика в отеле есть скутер, и он может их сюда привезти. — Он хлопал себя по плечам, чтобы согреться.
Бельман смотрел на снег под ногами. Где-то там была Кайя.
— А как часто тут сходят лавины, они сказали?
— Раз в десять лет, — ответил Эрдал.
Бельман покачался на носках ботинок. Действия остальных, топтавшихся вокруг и тыкавших в снег палками и лыжами, координировал Милано.
— Лавинные собаки? — спросил Бельман.
— Через сорок минут.
Бельман кивнул. Он знал, что и собаки-спасатели тут ничем не помогут. Потому что, когда их привезут, пройдет уже больше часа с момента схода лавины.
Шансы, что они живы, будут меньше десяти процентов еще до того, как собаки начнут работать. А спустя полтора часа эти шансы практически равны нулю.
Путешествие началось. Он вел снегоход. Казалось, что и тьма, и свет радостно встречают его, словно усыпанное алмазами небо открывается ему и говорит: «Добро пожаловать!» Он знал, что позади него стоит мужчина-призрак и следит за его сожженной, обуглившейся, покрытой волдырями спиной сквозь прицел винтовки. Но теперь его не достанет никакая пуля, он наконец свободен, он на пути туда, куда стремился, туда, куда он всегда мечтал попасть. Туда, куда уехала она, и тем же маршрутом. Он уже не был связан, и если бы мог шевелить руками и ногами, то просто поднялся бы в седле, дал газ и ринулся вперед еще быстрее. Взлетая в звездное небо, он ликовал.
Харри проваливался в забытье сквозь слои воспоминаний, снов и недодуманных мыслей. Все было хорошо. Кроме одного голоса, который твердил одно и то же, снова и снова. Голоса отца:
— …в конце концов у тебя так сильно пошла кровь, что большие мальчишки испугались и убежали.
Он пытался отогнать этот голос, слушать какой-нибудь другой. Но и тот, другой, принадлежал Улаву Холе:
— Ты боялся темноты, но входил в темные комнаты.
Черт. Черт, черт.
Харри открыл глаза — в темноту. Попытался повернуться, несмотря на холодные железные объятия снега. Попробовал подвигать ногами. Начал рыть снег возле решетки. Пространства стало чуть больше. Пальцы нащупали край решетки. Он не должен умереть, Улаву Холе придется уйти раньше, раз уж он, черт побери, отец! Теперь рукам было где двигаться, и они загребали снег как лопаты. Он протиснул руки за решетку и потянул ее к себе. Вот! Она подалась. Он потянул снова. И почуял. Воздух. Пахнущий золой, тяжелый. Но все равно воздух. Покуда он еще есть. Харри принялся раскидывать снег. Запустил руки вперед, наткнулся на что-то рыхлое и понял, что это прогоревшие дрова. Решетка выстояла в лавине, камин свободен от снега! Он продолжал копать.
Через несколько минут, а может секунд, он уже лежал скрючившись на дне необъятного очага, хватая ртом воздух и кашляя золой.
И тут до него дошло, что до сих пор он думал лишь об одном: о самом себе.
Он протянул руку к углу камина, где стояли отцовские лыжи. Повозился в снегу, пока не нашел то, что искал. Одну из палок. Сжал кольцо и потянул ее к себе. Гладкая, легкая и негнущаяся металлическая палка легко скользнула к нему сквозь снег. Он в камине, в руках у него лыжная палка, он зажал ее ногами и отодрал кольцо. Теперь у него копье длиной чуть более полутора метров.
Кайя и Колкка должны быть где-то неподалеку. Он прикинул маршрут, как они обычно делали на месте преступления, чтобы все тщательно проверить и не пропустить следы, и принялся тыкать палкой. Работал быстро, тыкал все сильнее, правда, тут был и некоторый риск. В худшем случае он угодил бы своим импровизированным копьем в горло или глаз, но это имело бы значение только в том случае, если бы они еще дышали. Он потыкал слева от себя, в том месте, которое, как ему казалось, он уже проверял, и тут острие уперлось во что-то упругое. Отдернул палку, ткнул осторожнее — так и есть! Попробовал выдернуть палку, но она не поддавалась. Что-то удерживало ее и двигало туда-сюда, подавая сигнал, что там есть кто-то живой! Харри рванул палку к себе, но тот, другой, вцепился в нее изо всех сил. Если Харри начнет копать, палка будет только мешать, поэтому он сунул руку в ремешок, потянул, но и тогда лишь с большим трудом сумел высвободить палку.
Харри лежал и думал, почему он не отложит палку и не начнет копать. И вдруг понял почему. Помедлил еще секунду. А потом опять стал тыкать палкой в снег, на этот раз справа от того места, где был кто-то живой. На четвертый раз он нашел то, что искал. Палка снова ткнулась во что-то упругое. В живот? Он попытался определить, не движется ли плоть под палкой вверх-вниз, поднимаясь и опускаясь в ритм дыханию, но ничего не почувствовал.
Казалось бы, выбор несложный. Отрыть первого легче, там есть признаки жизни. Спасать надо того, кого еще можно спасти. И Харри уже стоял на коленях и как сумасшедший рыл снег. В поисках того, кто не дышал.
Когда он добрался до тела, пальцы утратили чувствительность, и ему пришлось дотронуться до него тыльной стороной ладони, чтобы ощутить шерсть свитера. Свитер. Белый. Он нащупал плечо. Откинул в сторону побольше снега, высвободил руку и потащил безжизненное тело через прорытый в снегу лаз. Ее волосы падали ему на лицо, они по-прежнему пахли Кайей. Он опустил верхнюю часть ее туловища на пол очага, попытался нащупать на шее пульс, но кончики его пальцев ничего не чувствовали. Тогда он приник лицом к ее лицу и не ощутил никакого дыхания. Открыл ей рот, определил, что язык мешать не будет, вдохнул и выдохнул воздух в легкие Кайи. Отодвинулся, чтобы глотнуть свежего воздуха, вдохнул частицы золы, подавил кашель и выдохнул ей в рот. И еще, и еще раз. Он считал: четыре, пять, шесть, семь. Почувствовал, как перед глазами все закружилось, теперь ему казалось, что он снова у камина в хижине на Леше, мальчик, который дует на угли, чтобы раздуть пламя, а отец смеется, видя, как он отваливается от камина, потому что голова кружится, и чуть не теряет сознание. Но он продолжал делать искусственное дыхание, потому что знал — надежда вернуть ее к жизни тает с каждой секундой.
Склонившись над ней в двенадцатый раз, он почувствовал теплое встречное дуновение. Задержал дыхание, подождал, не веря, что такое возможно. Теплый поток иссяк. Но появился снова. Она дышала! В тот же миг тело ее содрогнулось, она закашлялась. Потом он услышал ее голос, очень слабый:
— Это ты, Харри?
— Да.
— Где… я ничего не вижу.
— Все в порядке, мы в очаге.
Пауза.
— Что ты делаешь?
— Пытаюсь отрыть Юсси.
Харри и сам не знал, сколько прошло времени, пока он откопал Колкку и его голова тоже оказалась перед камином. Но Юсси Колкке это было уже все равно. Харри зажег спичку и успел увидеть большие, устремленные в пустоту глаза финна, а потом пламя погасло.
— Он умер, — сказал Харри.
— А ты не можешь попробовать дыхание изо рта в рот…
— Нет, — отрезал Харри.
— И что теперь? — слабо прошептала обессиленная Кайя.
— Надо выбираться, — сказал Харри и нашел ее руку. Сжал.
— А нельзя нам остаться здесь и ждать, когда они нас найдут?
— Нет, — сказал он.
— Спичка, — сказала она.
Харри не ответил.
— Она погасла сразу, — сказала Кайя. — Здесь тоже нет воздуха. Вся хижина под снегом. Поэтому-то ты и не стал пытаться его оживить. Тут даже для нас двоих не хватает воздуха, Харри…
Харри поднялся, попробовал пролезть через дымоход, но было слишком тесно, плечи застревали. Он опять опустился на корточки, отломал концы палки, так что вышла полая металлическая трубка, вставил ее в дымоход и снова встал, на этот раз вытянув руки над головой. Получилось. Приступ клаустрофобии прекратился, едва начавшись, словно тело почувствовало, что сейчас не может позволить себе подобную роскошь. Он уперся спиной в одну стенку дымохода, ногами в другую и попытался сделать несколько шагов наверх. Молочная кислота жгла мышцы бедер, он тяжело дышал, опять закружилась голова. Но он не отступал: поднять ногу, упереться, следующий шаг вверх… Чем выше он поднимался, тем становилось теплее, значит, теплый воздух, который поднимался от очага, не нашел выхода наружу. И он понял, что если бы, когда сошла лавина, они топили очаг, то теперь бы уже умерли, отравившись углекислым газом. Счастливая случайность против несчастливой. Если лавина действительно была несчастливой случайностью. Потому что грохот, который они слышали…
Палка наверху во что-то уперлась. Он вскарабкался выше. Потрогал свободной рукой. Железная решетка из тех, какими обычно закрывают дымоход, чтобы в хижину не проникали белки и другие животные. Он провел по краю решетки пальцем. Она приварена. Черт!
До него донесся слабый голос Кайи:
— Харри, у меня голова кружится.
— Дыши глубже.
Он просунул палку через изящное переплетение решетки.
Снега по ту сторону не было!
Не обращая внимания на жгучую боль в мышцах, он проталкивал палку все дальше и дальше. И ощутил разочарование, когда она наткнулась на что-то твердое. Дымовой колпак. Как он мог забыть эту очаровательную металлическую шапочку, защищавшую трубу от снега и дождя! Он просунул палку вбок, мимо края дымового колпака, и уперся в массивный, спрессованный пласт снега, куда жестче, чем в хижине. Но возможно, все дело в том, что снег забился в полую трубку. По сантиметру протискивая палку вперед, Харри молился, чтобы сопротивление наконец прекратилось. Это означало бы, что он пробился через снежный ад. Что, в свою очередь, означало бы, что он сможет выдуть снег из этой соломинки, вдохнуть воздух, свежий, живительный воздух. Подтолкнуть вверх Кайю, чтобы она тоже получила эту спасительную инъекцию. Но чуда не произошло. Палка уперлась в прут железной решетки, и ничего не произошло! Но он не сдавался, всосал в себя содержимое трубки, холодный снег забил ему горло. Харри не удержался в дымоходе и свалился вниз. Он кричал, упирался ногами, цеплялся руками, чувствовал, как обдирает кожу на ладонях, но катился ниже и ниже. И обеими ногами упал на лежащее внизу тело.
— Ну как ты тут? — спросил Харри и снова сунулся в дымоход.
— Нормально, — ответила Кайя и тихо застонала. — А ты как? Плохие новости?
— Да, — ответил Харри и сел рядом с ней.
— Что? Ты и сейчас в меня не влюблен?
Харри тихо рассмеялся и привлек ее к себе:
— Нет уж, теперь влюблен.
Он почувствовал теплые слезы на ее щеке, когда она прошептала:
— Значит, мы поженимся?
— Непременно, — сказал Харри, он знал, что сейчас говорят ни они, а яд у них в мозгу.
Она тихо засмеялась:
— Пока смерть не разлучит нас.
Он ощущал тепло ее тела. И еще что-то твердое. Кобуру с табельным револьвером у нее на бедре. Он отпустил ее и добрался до Колкки. Ему показалось, что лицо Колкки уже стало мраморно-холодным и начало застывать. Он сунул руку в снег, добрался до груди мертвеца.
— Что ты делаешь? — пробормотала Кайя.
— Беру пистолет Юсси.
Он услышал, как на мгновение она перестала дышать. Почувствовал ее руку, ткнувшуюся ему в спину, будто ослепший зверек.
— Нет, — прошептала она. — Не делай этого… не так… Давай мы просто уснем… Эвен.
Как он и предполагал, Юсси Колкка улегся в постель со своей заплечной кобурой. Харри отстегнул кнопку, обхватил рукоятку и вытащил пистолет из снега. Провел пальцем по стволу, мушки нет, это «вейлерт». Он выпрямился слишком быстро, почувствовал, как вновь закружилась голова, подумал — как бы не упасть. И в глазах почернело.
Бельман стоял и смотрел в яму почти четырехметровой глубины, когда послышались какие-то хлопки. Они говорили, что спасательный вертолет уже на подлете. Впечатление такое, будто кто-то торопливо выбивает ковер. Его люди носили снег в рюкзаках, к которым привязали брючные ремни.
— Окно! — крикнули из ямы.
— Разбивай! — прокричал в ответ Милано.
Раздался звук бьющегося стекла.
— О, черт… — услышал он. И понял, что это не предвещает ничего хорошего.
— Воткните палку…
Бельман молча ждал. Потом услышал:
— Снег. Чертов снег. До самой крыши.
До Бельмана донесся лай собак. Он попытался подсчитать, сколько времени уйдет на то, чтобы очистить хижину от снега. Точнее, сколько суток.
Харри очнулся от жуткой боли в скуле и почувствовал, что по лбу и по переносице струится что-то теплое. Значит, падая, он ударился о камень как раз свернутой скулой, и именно это его и разбудило. Как ни странно, он по-прежнему стоял и сжимал в руке пистолет. Харри попытался вдохнуть воздух, которого не было. Он не знал, хватит ли у него сил для последней попытки, но это и не имело значения. Все просто: другого выхода все равно нет. Поэтому он сунул пистолет в карман и снова, хватая ртом воздух, начал форсировать дымоход. Добравшись до самого верха, он широко расставил ноги, нащупал железную решетку и нашел воткнутую в снег палку. К тому концу, который держал Харри, палка чуть расширялась, и он решительно сунул туда дуло пистолета. Ствол вошел внутрь на две трети и застрял. Получился полутораметровый глушитель. Пуля вряд ли пробьет слой снега толщиной более полутора метров, но что, если там до поверхности осталось совсем немного?
Он навалился на пистолет, чтобы тот от отдачи не выскочил из трубки и выстрел не ушел в сторону. Потом нажал на спуск. Жал снова и снова. Казалось, его барабанные перепонки вот-вот лопнут в герметически закрытом пространстве. После четырех выстрелов он остановился, обхватил губами отверстие в палке и попытался втянуть в себя то, что было внутри.
И втянул… воздух.
От удивления он чуть было не загремел вниз. Потом снова принялся сосать, осторожно, чтобы не разрушить туннель в снегу, который, видимо, пробили пули. Несколько снежных крупинок попали ему под язык. Воздух. У него был мягкий, округлый вкус виски со льдом.
Рогер Йендем бежал вверх по Карл-Юханс-гате, где вот-вот должны были открыться магазины. На Эгерторгет он поднял глаза и увидел, что стрелки красных часов рекламы шоколада «Фрейя» показывают без трех минут десять. Он прибавил скорость.
Его срочно вызвали к Бенту Нурдбё, их вышедшему на пенсию и во всех отношениях легендарному главному редактору, ныне члену правления и рыцарю храма.
Он свернул направо на Акешгата, где в те времена, когда бумажные издания правили бал, сбились в кучу редакции всех больших газет. Потом повернул налево к зданию суда, направо к Апотекергата и, запыхавшись, влетел в «Стопп Прессен!». Похоже, в кафе так и не смогли определиться со стилем: то ли спорт-бар, то ли традиционный английский паб. А может быть, и то и другое, лишь бы журналисты всех мастей чувствовали себя как дома. На стенах висели газетные фотографии, позволявшие определить, что в последние двадцать лет интересовало, потрясало, радовало и пугало нацию. Чаще всего это был спорт, известные люди и природные катаклизмы. Плюс некоторые политики, которых с равным успехом можно отнести к двум последним категориям.
Кафе находилось в непосредственной близости от двух оставшихся на Акешгата газетных домов — VG и «Дагбладет»,[124] так что «Стопп Прессен!» можно было смело считать расширенной столовой этих изданий, но пока внутри было всего два человека. Бармен за стойкой и один посетитель, сидевший в самой глубине зала, под полкой с книгами, выходившими в серии «Классики» в издательстве «Гюльдендал», и древним радиоприемником, который поставили туда явно для придания заведению очарования старины.
Человек, сидевший под полкой, и был Бент Нурдбё. У него было высокомерное выражение лица Джона Гилгуда, панорамные очки Джона Мейджора и подтяжки Ларри Кинга. И он читал настоящую бумажную газету. Рогер слышал, что Нурдбё читает только «Нью-Йорк таймс», «Файнэншл таймс», «Гардиан», «Чайна дейли», «Зюддойче цайтунг», «Эль Паис» и «Монд», зато каждый день. Ему даже могло прийти в голову заглянуть в «Правду» и в словенский «Дневник», но он утверждал, что «восточноевропейские языки тяжелы для глаз».
Йендем остановился у столика и кашлянул. Бент Нурдбё дочитал статью о мексиканских эмигрантах, возвращающих к жизни обреченные на снос кварталы Бронкса, пробежал глазами всю страницу, чтобы убедиться, что ничего интересного там больше нет. Потом снял свои огромные очки, вытащил платочек, торчавший из нагрудного кармана твидового пиджака, и взглянул на нервного и не успевшего отдышаться человека, стоящего по стойке «смирно» у его столика.
— Рогер Йендем, я полагаю.
— Да.
Нурдбё сложил газету. Йендему говорили, что, когда он развернет ее снова, беседу можно считать оконченной. Нурдбё чуть склонил голову набок и занялся важным делом: принялся протирать стекла очков.
— Вы много лет работаете над криминальными сюжетами и хорошо знаете людей из КРИПОС и убойного отдела, не так ли?
— Я… да…
— Что вам известно о Микаэле Бельмане?
От заливавшего комнату солнца Харри снова зажмурился. Он только что проснулся и первые несколько секунд потратил на то, чтобы стряхнуть с себя сон и восстановить в памяти произошедшее.
Они услышали его выстрелы.
И, едва копнув лопатой, обнаружили лыжную палку.
Потом они рассказали, как боялись, что их могут пристрелить, пока они доберутся до трубы.
Голова трещала, будто он неделю пил не просыхая. Харри спустил ноги с кровати и осмотрелся в номере высокогорной гостиницы в Устаусете.
Кайю и Колкку на вертолете увезли в Осло, в Государственную больницу. Харри лететь с ними отказался. Ему позволили остаться, лишь когда он соврал, что не испытывал нехватки воздуха и вообще в прекрасной форме.
Харри сунул голову под кран в ванной и стал пить. «Воды не бывает много, ее бывает мало». Кто же это говорил? Ракель, когда хотела, чтобы Олег допил воду за ужином. Он наконец включил мобильный — телефон был отключен с тех пор, как он отправился в Ховассхютту. Здесь, в Устаусете, судя по дисплею, связь была. А еще он узнал, что на автоответчике для него оставлено сообщение. Харри попытался его прослушать, но услышал только короткий хрип или смешок, а потом связь прервалась. Он проверил номер звонившего. Звонили с мобильного, это мог быть кто угодно. Что-то в комбинации цифр показалось ему знакомым, но, во всяком случае, звонили не из Государственной больницы. Ничего, если что-то важное, перезвонят.
В ресторане за завтраком Микаэль Бельман сидел в гордом одиночестве, перед ним стояла чашка кофе. Перед ним также лежали газеты, сложенные и уже прочитанные. Харри и не читая их понял, что там нет ничего нового, все то же, только еще больше. Еще больше о Деле и о беспомощности полиции, еще больше давления. Но сегодняшние газеты вряд ли успели сообщить о гибели Юсси Колкки.
— У Кайи все в порядке, — сказал Бельман.
— М-м-м. А где остальные?
— Утром уехали в Осло. Поездом.
— А ты?
— Решил подождать тебя. Что ты думаешь?
— О чем?
— О лавине. Просто взяла и сошла?
— Понятия не имею.
— Да? А ты слышал гром перед тем, как сошла лавина?
— Ну, может, снежный карниз обрушился с вершины на склон, это и вызвало лавину.
— По-твоему, звук был именно такой?
— Я не знаю, с каким звуком обрушается снежный карниз. Я имел в виду звук, вызвавший лавину.
Бельман покачал головой.
— Даже люди, который знают горы как свои пять пальцев, уверены, что звуковая волна может вызвать оползень. Я занимаюсь скалолазанием с экспертом по лавинам, он рассказывал мне, что в Альпах по-прежнему считают, будто лавины во время Второй мировой войны сходили из-за орудийных залпов. Но если взорвать взрывчатку непосредственно в снегу, лавина сойдет с гарантией.
— М-м-м… То есть?
— Ты знаешь, что это такое? — Между пальцами у Бельмана был зажат кусочек блестящего металла.
— Нет, — сказал Харри и знаком показал официанту, который уже убирал блюда со шведского стола, что хочет кофе.
— «Тролли и гномы в скалах как дома»,[125] — пропел Бельман.
— Я пас.
— Ты меня разочаровал, Холе. Ну да ладно. Может, у меня есть фора. Я рос в Манглерюде в семидесятых годах, этот город-спутник тогда расширялся. И повсюду вокруг нас были пустыри. Саундтрек моего детства — взрыв динамита. А когда работяги уходили, я обследовал места, где они взрывали, и находил куски кабеля в красной оболочке, обрывки бумаги от динамитных патронов. Кайя рассказывала, что здесь, на севере, рыбу добывают специфическим способом и динамитные шашки в хозяйстве обычное дело, их тут найти даже легче, чем самогон. Только не говори, что тебе это не приходило в голову.
— О'кей, — сказал Харри. — Это кусочек капсюля. Когда и где ты его нашел?
— После того как вас вывезли вчера ночью, мы с ребятами осмотрели место, откуда сошла лавина.
— Есть следы? — Харри принял у официанта чашку с кофе и поблагодарил.
— Нет. Место такое открытое, что ветер сдул следы лыж, если они там были. Но, по словам Кайи, она, кажется, слышала звук снегохода.
— Еле различимый. И с того момента, как она его слышала, до схода лавины прошло мгновение. Он мог припарковать скутер в стороне, чтобы мы его не услышали, а дальше идти пешком.
— Мне это приходило в голову.
— И что теперь? — Харри отпил кофе.
— Надо поискать следы снегохода.
— Местный ленсман…
— Никто не знает, где он. Но я нашел снегоход, карту, веревку, карабин, ледоруб и метлу. Так что допивай побыстрее свой кофе, во второй половине дня обещали снег.
Управляющий отелем, датчанин, объяснил, что им, чтобы добраться до вершины, откуда сошла лавина, придется сделать большой крюк на запад от Ховассхютты, но не углубляясь на северо-запад, иначе они попадут в местность, которую называют «Пасть». Такое название она получила, потому что там повсюду разбросаны огромные камни, похожие на клыки. Плоскогорье изрезано расселинами и пропастями, так что, если не слишком хорошо знаешь здешние места, ездить там в непогоду смертельно опасно.
Было около двенадцати. Харри и Бельман смотрели сверху на склон. На дне долины едва угадывался откопанный из-под снега дымоход Ховассхютты.
С запада уже стали набегать тучи. Харри, щурясь, глядел на северо-запад. Без солнца тени и очертания предметов казались размытыми.
— Скорее всего, лавина началась там, — сказал Харри. — В любом случае звук шел оттуда.
— «Пасть», — сказал Бельман.
Через два часа, на низкой скорости прочесав в поисках следов от снегохода всю местность с юга на север, они остановились передохнуть. Сидели бок о бок на сиденьях скутера и пили из термоса, который захватил с собой Бельман. Пошел легкий снежок.
— Однажды на стройплощадке в Манглерюде я нашел неиспользованную динамитную шашку, — сказал Бельман. — Мне было пятнадцать. В Манглерюде у молодежи было только три занятия. Спорт, христианские песнопения и наркота. Я-то ничем таким не интересовался. Как-никак не сидел перед нашей почтой, дожидаясь, пока жизнь проведет меня от гашиша через клей и герыч к могилке. Потому как по крайности четверо моих одноклассников-то именно так и закончили.
Харри отметил, что в речи Бельмана вдруг послышался незатейливый манглерюдский говорок.
— Я все это ненавидел, — сказал Бельман. — Так что я сделал первый шаг к профессии полицейского: взял эту шашку и отнес ее за манглерюдскую церковь, где ребята, курившие гашиш, вели земляные работы.
— Земляные работы? Как это?
— Вырывали в земле ямку, вставляли туда вверх дном разбитую пивную бутылку, внутри на решетке лежал гашиш, тлел и вонял. От ямки шли зарытые в землю пластмассовые трубки, в полуметре от дыры они выходили наружу. Ребята ложились вокруг на травку и посасывали каждый свою трубочку. Уж не знаю зачем…
— Чтобы охладить дым, — объяснил Харри, посмеиваясь. — Так можно забалдеть и от маленького количества наркоты. Недурная мысль. Я явно недооценивал Манглерюд.
— Ну а я вытащил одну из пластиковых трубок и засунул вниз динамит.
— То есть подорвал все это дело и сломал им весь кайф?
Бельман кивнул, а Харри расхохотался.
— Полминуты потом шел дождь с землей, — улыбнулся Бельман.
Они помолчали. Только тихо и сипло выл ветер.
— Вообще-то я хотел тебя поблагодарить, — сказал Бельман и уставился в свой бумажный стаканчик. — За то, что вовремя вытащил Кайю.
Харри пожал плечами. Кайя. Бельман знает, что Харри знает про них. Откуда? Значит ли это, что Бельман тоже знает — про Кайю и его самого?
— Все равно мне там внизу нечем было заняться, — сказал Харри.
— Да ладно. Я же видел труп Юсси, прежде чем его увезли.
Харри не ответил, просто щурился на снежинки, которые стали падать плотнее.
— У него сбоку на горле была рана. И еще на обеих ладонях. Как от укола палкой. Ведь ты же сначала его нашел, правда?
— Возможно, — сказал Харри.
— Потому что из раны на шее не так давно шла кровь. То есть когда он получил эту рану, сердце еще билось, Харри. Билось довольно сильно. То есть ты успел бы откопать его живым. Но ты предпочел Кайю, да?
— Ну, — сказал Харри. — Я думаю, тут Колкка был прав. — Он вылил остатки кофе на снег. — Иногда приходится определяться, на чьей ты стороне.
Следы снегохода они обнаружили в три часа, в километре от места, где сошла лавина, между двумя огромными валунами, формой напоминавшими зубы, куда не проникал ветер.
— Похоже, он припарковался здесь. — Харри указал на след от гусеницы. — Снегоход успел зарыться в снег. — Он провел пальцем по полоске посередине следа от левого полоза, пока Бельман сметал легкий сухой снежок, припорошивший борозду.
— Ага, — сказал он. — Здесь он повернул и поехал дальше на северо-запад.
— Мы приближаемся к пропастям, да и снег повалил, — сказал Харри, взглянул на небо и достал телефон. — Надо позвонить в гостиницу и попросить прислать проводника на снегоходе. Черт!
— Не берет. Придется возвращаться в гостиницу.
Харри взглянул на дисплей. Там по-прежнему высвечивалось сообщение со смутно знакомого номера, от того, кто оставил на автоответчике этот странный звук… Три последние цифры — откуда он их помнит, черт побери? И внезапно его осенило. Память сыщика. Этот номер он видел в папке «ранее подозреваемые» и на визитке.
С надписью «Тони К. Лейке, предприниматель». Харри медленно поднял глаза на Бельмана:
— Лейке жив.
— Что?
— Во всяком случае, его телефон работает. Он пытался дозвониться до меня, когда мы были в Ховассхютте.
Бельман смотрел на Харри не мигая. Снежинки падали на его длинные ресницы, пятна на лице, казалось, пламенели. Голос сделался низким, он почти шептал:
— Прекрасная видимость, ты не согласен, Харри? И снега нет.
— Чертовски хорошая видимость, — сказал Харри. — И ни крупинки чертова снега.
Он вскочил на снегоход, когда тот уже тронулся.
Они продвигались вперед рывками, преодолевая зараз не более ста метров. Предположив, каким маршрутом мог двигаться тот снегоход, они ехали в том же направлении, использовали метлу, определяли направление и двигались вперед. Полоска на гусенице, наверняка оставшаяся после какой-то аварии, не позволяла сомневаться в том, что это тот самый снегоход. Кое-где, в укромных местах или на продуваемых ветром сопках, след был виден отчетливо, и тогда они ехали быстрее. Но не слишком быстро. Харри уже пару раз кричал: «Осторожно, пропасть!» — они чудом не свалились. Было почти четыре часа. Бельман, в зависимости от силы снегопада, то включал, то выключал переднюю фару. Харри смотрел в карту. Он не знал точно, где они находятся, но сознавал, что они все больше удаляются от Устаусета. И что скоро дневной свет померкнет. Треть существа Харри с тревогой подумывала, как они вернутся назад. Но две трети послали эту треть ко всем чертям, а это как-никак конституционное большинство.
В половине пятого они потеряли след.
Снегопад настолько усилился, что они уже почти ничего не могли различить.
— Это безумие, — прокричал Харри, стараясь перекрыть рев мотора. — Почему нам не подождать до завтра?
Бельман повернулся к нему и улыбнулся в ответ.
В пять они снова нашли след.
Они остановились и слезли со снегохода.
— Ведет сюда, — сказал Бельман, возвращаясь к скутеру. — Поехали!
— Погоди, — сказал Харри.
— Почему это? Поехали, скоро совсем стемнеет.
— Ты, когда сейчас кричал, эхо слышал?
— Ну и что это значит? — Бельман остановился. — Гора?
— На карте нет никакой горы, — сказал Харри и повернулся в ту сторону, куда вели следы.
— Расщелина, — прокричал он. И получил ответ. Очень быстрый ответ. Он обернулся к Бельману.
— Я думаю, что у снегохода, который оставил эти следы, возникли серьезные проблемы.
— Что я знаю о Бельмане, — повторил Рогер Йендем, пытаясь выиграть время. — О нем говорят как о человеке очень толковом и исключительно профессиональном. — Что же нужно этому легендарному редактору Нурдбё? — Все умеет, все делает правильно, — продолжал Йендем. — Быстро учится, понемногу учится и тому, как обращаться с нами, прессой. Эдакий whiz kid.[126] Ну, если вы понимаете…
— Это выражение мне знакомо. — Бент Нурдбё кисло улыбнулся, продолжая тереть стекла своих очков. — Вообще-то меня больше интересует, какие о нем ходят слухи.
— Слухи? — переспросил Йендем, по старой дурной привычке забыв закрыть рот.
— Надеюсь, вам знакомо это понятие, Йендем. Раз уж и вы, и ваш нынешний работодатель ими питаетесь. Ну?
Йендем помедлил:
— Ну, слухи бывают разные.
Нурдбё поднял глаза к небу:
— Спекуляции. Домыслы. Прямая ложь. Я не особо в этом разбираюсь, Йендем. Переворошите их все, позлорадствуйте.
— З-значит, негативные моменты?
Нурдбё тяжело вздохнул:
— Дорогой Йендем. Часто ли вам доводилось слышать, что такой-то ведет трезвый образ жизни, честен в денежных делах, верен в браке и его стиль руководства не назовешь психопатическим? Возможно, функция слухов сводится к тому, чтобы нам самим выглядеть на общем фоне сравнительно неплохо? — Нурдбё оставил наконец в покое одно стекло и принялся столь же тщательно полировать другое.
— Слухи эти не назовешь упорными, — сказал Йендем и поспешил добавить: — К тому же я прекрасно знаю и других людей, о которых говорят то же самое, но они точно явно не такие.
— Как бывший редактор, я посоветовал бы вам выбросить либо «точно», либо «явно», а то получается масло масляное, — сказал Нурдбё. — И чем же он не такой?
— Ну… Не такой ревнивый.
— А разве не все мы ревнивы?
— Речь идет о ревности с применением насилия.
— Он что, бьет жену?
— Нет, не думаю, что он распускает руки. Или что она дает ему повод. Но вот если кто-то слишком долго на нее пялится…
Харри и Бельман лежали на краю пропасти, там, где обрывались следы снегохода. Оба пристально вглядывались в бездну. Черные, отвесные склоны уходили вниз, растворяясь в густой метели.
— Видишь что-нибудь? — спросил Бельман.
— Снег. — Харри протянул ему бинокль.
— Снегоход там. — Бельман встал и вернулся к их собственному снегоходу. — Будем спускаться.
— Мы?
— Ты.
— Я? Мне казалось, что это ты у нас скалолаз, Бельман.
— Правильно, — сказал Бельман, уже начав надевать на себя альпинистскую обвязку. — Поэтому будет логично, если я займусь веревкой, карабинами и прочим. Длина веревки — семьдесят метров. Я спущу тебя на это расстояние. Ладно?
Шесть минут спустя Харри уже стоял на краю, спиной к пропасти, с биноклем на шее и дымящейся сигаретой в углу рта.
— Нервничаешь? — улыбнулся Бельман.
— Не-а, — ответил Харри. — Боюсь до смерти.
Бельман проверил веревку, которая шла от спускового устройства вокруг тонкого деревца у них за спиной и тянулась вниз к обвязке Харри.
Харри закрыл глаза, глубоко вдохнул и сосредоточился на том, как отклониться назад и перебороть эволюционно обоснованный протест, выработанный опытом, насчитывающим миллионы лет: если шагнуть в пропасть, то твой род не продолжится.
Мозг одержал победу над телом — с минимальным перевесом.
Поначалу Харри еще мог касаться ногами горного склона, но спустившись ниже, просто повис в воздухе. Веревка подавалась вниз рывками, но эластичная обвязка амортизировала удар на позвоночник и бедра. Потом веревка пошла более плавно, через мгновение он уже потерял из вида вершину и теперь парил в одиночестве среди белых снежинок и черных скал.
Он отклонился в сторону и взглянул вниз. И там, в двадцати метрах под собой, разглядел черные зубцы камней, торчащие из снега. Крутая осыпь. И среди всего этого белого и черного что-то желтело.
— Вижу снегоход, — прокричал Харри, и слова его незамедлительно отозвались эхом.
Снегоход лежал перевернувшись, гусеницами вверх. Если считать, что ветер не отнес его веревку в сторону и ее можно считать вертикалью, то получалось, снегоход отлетел всего на три метра от перпендикуляра. При падении с более чем семидесятиметровой высоты. Следовательно, на момент падения снегоход шел на минимальной скорости.
Веревка резко натянулась.
— Еще ниже! — крикнул Харри.
Звучный голос сверху прозвучал, как голос с кафедры священника:
— Веревки не хватит.
Харри посмотрел вниз, на снегоход. Слева из-под него что-то торчало. Голая рука. Черная, раздувшаяся, как пережаренная на гриле сосиска. Белые пальцы на черном камне. Он попытался сфокусировать взгляд, чтобы разглядеть получше. Открытая ладонь, правая рука. Пальцы. Скрюченные, согнутые. Мозг Харри лихорадочно работал. Что там Тони Лейке говорил о своей болезни? Не заразная, просто наследственная. Ревматоидный артрит.
Харри взглянул на часы. Рефлекс сыщика. Труп обнаружен в 17.53. Почти совсем стемнело.
— Тяни! — крикнул Харри.
Ничего не произошло.
— Бельман!
Нет ответа.
Порыв ветра закружил Харри вокруг веревки. Черные камни. Двадцать метров. И тут он почувствовал, как сердце рвется из груди, и вцепился в веревку обеими руками, чтобы убедиться, что она никуда не делась. Кайя. Бельман знал.
Харри три раза глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем закричать снова:
— Темно, ветер, я тут яйца себе отморожу, Бельман. Пора домой.
По-прежнему никакого ответа. Харри закрыл глаза. Боялся ли он? Боялся, что коллега, человек на первый взгляд здравомыслящий, лишит его жизни по внезапной прихоти, когда подвернется случай? Черт, еще бы ему не бояться. Потому что это вовсе не была внезапная прихоть. И то, что Бельман остался, чтобы вывезти Харри в эту снежную пустыню, вовсе не было случайностью. Или? Он вздохнул. Бельман легко мог устроить, чтобы все выглядело как несчастный случай. Спустится потом вниз, снимет обвязку, смотает веревку, скажет, что была метель, Харри оступился и угодил в пропасть. В горле пересохло. Ну нет, так не пойдет. Не для того он выбрался из-под этой треклятой лавины, чтобы через двенадцать часов его скинули в пропасть. Да еще чтобы это сделал полицейский. Ни черта у тебя не выйдет, и не мечтай…
Натянутая обвязка вдруг обмякла. Он падал. Свободно. И быстро.
— Поговаривают, что Бельман избил коллегу, — сказал Йендем. — Только за то, что тот на рождественской вечеринке у них в полиции чуть чаще, чем следует, танцевал с его женой. Парень хотел на него заявить, ему своротили челюсть и проломили череп, но доказательств не нашлось, нападавший был в капюшоне. Однако все знали, что это Бельман. Ситуация щекотливая, так что ему пришлось найти место в Европоле, лишь бы уехать из страны.
— Вы верите этим слухам, Йендем?
Рогер пожал плечами:
— Складывается впечатление, что Бельман относится к такого рода правонарушениям с известной долей… терпимости. В связи с лавиной в Ховассхютте мы порылись в прошлом Юсси Колкки. Тот до полусмерти избил на допросе человека, подозреваемого в изнасилованиях. Да и Трульс Бернтсен, правая рука Бельмана, тоже не паинька.
— Хорошо. Это соперничество между КРИПОС и убойным отделом из-за того, кто будет главным в расследовании убийств… я хочу, чтобы его освещали именно вы. Я хочу, чтобы вы спровоцировали бурную дискуссию, например о психопатическом стиле руководства. Вот и все. И посмотрим, как отреагирует министр юстиции.
И, ни словом, ни жестом не завершив разговор, Бент Нурдбё надел свежеотполированные окуляры, развернул газету и вновь погрузился в чтение.
Харри не успевал думать. Он не успевал ничего. Жизнь не пронеслась перед его мысленным взором, он не увидел тех, кому должен был сказать о своей любви, не было и света, к которому его неодолимо влекло. Вряд ли можно все это успеть при падении всего на пять метров. Обвязка слегка впилась в позвоночник и пах, но эластичная веревка сделала торможение мягким.
Потом он почувствовал, что его поднимают. Ветер швырял снег ему в лицо.
— Какого черта? — спросил Харри, когда через пятнадцать минут вновь оказался на краю расщелины, качаясь под порывами ветра и поспешно освобождаясь от веревки.
— Ну что, теперь-то испугался? — улыбался Бельман.
Вместо того чтобы отложить веревку в сторону, Харри намотал ее на правую руку. Убедился, что веревки еще достаточно для свободы маневра. Короткий апперкот в кончик подбородка. Благодаря веревке рука не пострадает, не то что в прошлый раз, когда он ударил Бьёрна Холма и у него потом два дня болели костяшки.
Он сделал шаг к Бельману. Увидел удивление на лице комиссара, когда тот заметил веревку, намотанную на кулак Харри, увидел, как комиссар полиции пятится назад, пошатывается и валится в снег.
— Не надо!.. Просто мне пришлось завязать на конце веревки узел, чтобы она не проскользнула в тормоз…
Харри по-прежнему шел к нему, и ползающий в снегу Бельман рефлекторно поднял руку, закрывая лицо:
— Харри! Был сильный ветер, и я… поскользнулся…
Харри остановился и с удивлением посмотрел на Бельмана. Потом прошел мимо дрожащего комиссара полиции. Он шел по снегу, и ледяной ветер продувал насквозь верхнюю одежду, белье, кожу, мясо, мускулы, даже скелет замерз. Харри схватил примотанную к снегоходу палку, огляделся в поисках тряпки, которую можно к ней привязать, но ничего не нашел, а жертвовать чем-то из собственной одежды вряд ли стоило. Он поглубже воткнул палку в снег, чтобы обозначить место находки. Один бог знает, сколько времени им понадобится, чтобы найти его вновь. Потом нажал кнопку на электрическом стартере. Нашел, где включаются фары, и включил их. И сразу все увидел. Понял по снегу, который стелился по ветру, бил в фары и танцевал сплошной непроницаемой стеной: им никогда не выбраться из этого лабиринта, никогда не вернуться в Устаусет.
Ким Эрик Локкер был самым молодым экспертом-криминалистом в криминалистическом отделе. Потому и особо сложных заданий ему не давали. Например, сегодня его отправили в Драммен. Бьёрн Холм говорил, что Брюн — гомик, любит пофлиртовать, но Киму Эрику надо только отдать ему одежду, а потом убираться восвояси.
Когда навигатор женским голосом возвестил: «You have arrived at your destination»,[127] он как раз подъехал к старому городскому дому. Припарковался, вошел в незакрытый подъезд, поднялся на третий этаж и подошел к двери, к которой скотчем была приклеена простая бумажка с именами: ГЕЙР БРЮН / АДЕЛЕ ВЕТЛЕСЕН.
Ким Эрик еще раз нажал на кнопку звонка и наконец услышал в коридоре чьи-то шаги.
Дверь открывалась внутрь. У мужчины, который ее открыл, вокруг бедер было повязано полотенце. Он был странно белокож, лысая макушка блестела от пота.
— Гейр Брюн? Н-надеюсь, я вам не помешал, — сказал Ким Эрик Локкер и протянул пластиковый пакет, который держал в вытянутой руке.
— Да ничего страшного, я просто трахаюсь, — сказал тот своим аффектированным голосом, который Бьёрн Холм так удачно передразнивал. — Что это?
— Это одежда, которую мы у вас брали. Боюсь, нам придется еще какое-то время подержать у себя лыжные штаны.
— Да?
Ким Эрик услышал, как открылась дверь за спиной Гейра Брюна. И абсолютно женский голос прощебетал:
— Что там, любимый?
— Тут просто принесли кое-что.
Из двери выскользнула фигура и встала у Гейра Брюна за спиной. Она даже не потрудилась закутаться в полотенце, и Ким Эрик успел констатировать, что миниатюрное существо было женщиной на все сто процентов.
— Привет, — прощебетала она из-за плеча Гейра Брюна. — Если у вас больше нет к нему дел, я хотела бы получить его назад. — Она подняла маленькую изящную ножку и захлопнула дверь. Дверное стекло еще долго дрожало.
Харри остановил снегоход и уставился в снежную круговерть.
Там что-то маячило.
Бельман сидел обхватив его руками за талию и прильнув головой к его широкой спине, чтобы хоть как-то укрыться от ветра.
Харри ждал. Смотрел.
Опять.
Бревенчатая хижина. И лабаз на столбах.
И опять все исчезло, снег все стер, как и не бывало ни лабаза, ни хижины. Но Харри уже понял направление.
Почему же он не нажал на газ и не поехал прямо к ней, в спасительное укрытие, почему он медлил? Он не знал. С этой хижиной что-то не так, он почувствовал это в те секунды, на которые она ему показалась из бурана. Что-то не так с черными окнами, он словно смотрел на что-то бесконечно заброшенное, но тем не менее обитаемое. И было в этом что-то нехорошее. Поэтому он осторожно нажал на газ, чтобы не заглушить порывы ветра.
Харри подбросил полено в железную печку.
Бельман сидел у стола в гостиной и клацал зубами. Пятна у него на лице отливали синим. Группа какое-то время стучала в дверь и кричала на воющем ветру, прежде чем разбить одно стекло в окне в пустую спальню. В спальню с неубранной постелью, в которой, судя по запаху, кто-то совсем недавно спал. Он чуть было не подошел и не потрогал — а вдруг постель еще теплая. Оба они сильно продрогли, поэтому гостиная и так показалась бы им теплой, но Харри все равно сунул руку в печку, чтобы проверить, нет ли углей под черной золой. Но их там не было.
Бельман придвинулся поближе к печке.
— А ты видел там, в пропасти, что-нибудь кроме снегохода?
Это были его первые слова после того, как он бежал и кричал, чтобы Харри не бросал его, а потом едва успел запрыгнуть на снегоход.
— Руку, — сказал Харри.
— Чью руку?
— Откуда мне знать?
Харри встал и прошел в ванную. Проверил туалетные принадлежности. То немногое, что там было. Мыло и бритва. Зубной щетки не оказалось. Один человек, мужчина. Который либо не чистил зубы, либо уехал. Пол влажный, даже вдоль плинтусов, словно кто-то недавно все здесь вымыл. Что-то привлекло его внимание. Он опустился на корточки. Что-то черно-коричневое выглядывало из-под плинтуса. Мелкий камешек? Харри поднял его и осмотрел. Во всяком случае, это не кусочек лавы. Он сунул его в карман.
В ящиках на кухне он обнаружил кофе и хлеб. Потрогал хлеб. Относительно свежий. В холодильнике он нашел варенье, масло и две банки пива. Харри так проголодался, что ему казалось, он чувствует запах жареного сала. Он еще пошарил в шкафах. Ничего. Черт, неужели этот тип питался одним хлебом с вареньем? На стопке тарелок он обнаружил упаковку печенья. Тарелки те же, что и в Ховассхютте. И мебель та же. Могла ли эта хижина принадлежать Туристическому обществу? Харри остановился. Нет, ему не почудилось, он действительно чувствовал запах жареного — точнее, горелого — сала.
Он вернулся в гостиную.
— Ты запаха не чувствуешь? — спросил он.
— А что?
— Принюхайся, — сказал Харри и сел на корточки перед железной печкой. Рядом с дверцей к чугунному рельефу в виде оленя прилипли три черных кусочка, от них шел чад.
— Ты нашел какую-нибудь еду? — спросил Бельман.
— Смотря что считать едой, — задумчиво ответил Харри.
— На той стороне двора — лабаз. Может…
— Чем гадать, пошел бы и проверил.
Бельман кивнул, поднялся и вышел.
Харри подошел к письменному столу, посмотреть, нет ли там чего-нибудь, чтобы отскрести пригоревшие к печке кусочки. Вытащил верхний ящик. Пусто. Харри вытащил и остальные, но все они были пусты. Если не считать листка, лежавшего в самом низу. Он поднял его. Это был не просто листок, а фотография, перевернутая картинкой вниз. Первое, о чем подумал Харри, — кто же хранит семейные фотографии в туристской хижине? Снимок был сделан летом, перед домиком на ферме. Женщина и мужчина сидели на лестнице, а между ними стоял мальчик. Женщина в синем платье, в платке, без косметики и с усталой улыбкой. У мужчины поджаты губы, выражение лица — строгое, замкнутое — типичное для застенчивых норвежцев, но общее впечатление все равно такое, как будто они скрывают какие-то темные тайны. Внимание Харри, однако, привлек стоявший посредине мальчик. Он походил на мать: та же широкая, открытая улыбка, очаровательный взгляд, красивый лоб. Но он напоминал и кого-то еще. Крупные белые зубы…
Харри подошел к печке, ему почему-то опять стало холодно. Этот неотвязный запах сала… Он закрыл глаза и сосредоточился, попытался дышать глубоко и спокойно, через нос, но все равно чувствовал, как к горлу подступает тошнота.
И тут в домик ввалился Бельман, улыбаясь во весь рот:
— Надеюсь, ты любишь оленину?
Харри проснулся и подумал: что же его разбудило? Какой-то звук? Или, наоборот, отсутствие всяких звуков? До него вдруг дошло, что в гостиной совершенно тихо, ветер стих. Он сбросил с себя шерстяное одеяло и встал с дивана.
Посмотрел в окно. И ему почудилось, что снаружи словно кто-то ко всему прикоснулся волшебной палочкой. То, что шесть часов назад было суровой, безжалостной снежной пустыней, сейчас в колдовском свете луны показалось ему мягким, родным, почти красивым. Харри вдруг понял, что ищет следы на снегу. Что он действительно слышал какой-то звук. Это могло быть что угодно. Птица. Зверь. Он прислушался и уловил легкое похрапывание за дверью в одну из спален. Значит, вставал не Бельман. Его взгляд проследил за цепочкой следов от дома до лабаза. Или от лабаза к дому? Или и туда и сюда, следов было много. Может, это следы Бельмана шестичасовой давности? Когда, кстати, прекратился снег?
Харри надел лыжные ботинки, вышел на улицу и посмотрел на туалет. Туда не вели никакие следы. Он повернулся спиной к лабазу и помочился на стену дома. Почему мужчины всегда так делают? Почему им непременно надо мочиться на что-то? Неужели это остатки инстинкта, заставлявшего их метить территорию? Или… Харри внезапно осознал, что его занимает не то, на что он мочился, а то, что у него за спиной. Лабаз. Словно оттуда за ним кто-то наблюдает. Он застегнул штаны, повернулся, посмотрел на строение с остроконечной крышей. И двинулся к лабазу. Проходя мимо занесенного снегом снегохода, подхватил лопату. Он хотел было сразу войти внутрь, но вместо этого застыл у простой каменной лестницы, ведущей к низкой двери. Прислушался. Ничего. Какого черта он медлит, там же никого нет. Он поднялся по лестнице, попытался поднести руку к двери, но рука не слушалась. Что, черт возьми, происходит? Сердце колотилось в груди так сильно и больно, что казалось, сейчас лопнет. Он вспотел, тело отказывалось ему повиноваться. Постепенно Харри припомнил, что ему уже описывали все эти симптомы. Классический приступ паники. И тогда на выручку пришел гнев. Он сильно пнул дверь ногой и ввалился в темноту. Пахло жиром, копченым мясом и свернувшейся кровью. Лучик лунного света прорезал мрак, в нем что-то задвигалось, блеснула пара глаз. Он занес лопату. И попал. Услышал мертвый звук мяса, почувствовал, как оно поддается. Дверь за его спиной приоткрылась, помещение залил лунный свет. Харри уставился на висящую перед ним оленью тушу. На туши других животных. Он выпустил лопату и опустился на колени. И тут все нахлынуло разом. Рухнувшая стена хижины, снег, который едва не сожрал его заживо, паника оттого, что он не может дышать, долгий вздох, наполненный настоящим, неподдельным ужасом, когда он падал на черные камни. Как одиноко. Потому что все они уехали. Отец лежит в маске, подключенный к аппарату искусственного дыхания, он всего лишь транзитный пассажир. И Ракель, и Олег — силуэты в контровом свете в аэропорту, они тоже транзитные пассажиры. Харри хотелось назад. Назад в комнату, где падают капли. Влажный бетон стен. Пропахший потом матрас, сладкий дым, который приводил его туда, где были они. Транзит. Харри уронил голову и почувствовал, что по лицу его текут теплые слезы.
Я распечатал фотографию Юсси Колкки с сайта «Дагбладет» и прикрепил ее к стене рядом с остальными. В новостях ни слова не сказали о Харри Холе и других полицейских, которые там были. И про Иску Пеллер ни слова, кстати, тоже. Это был блеф? Они стараются. Во всяком случае. А теперь еще и мертвый полицейский. Придется им стараться изо всех сил. Они ДОЛЖНЫ стараться изо всех сил. Слышишь, Холе? Ты должен стараться, ведь я так близко, что могу шептать тебе на ухо.
Лапскаус — блюдо из солонины, картофеля, сельди матье, репчатого лука и маринованной свеклы.
«Дагбладет» — одна из крупнейших норвежских ежедневных газет.
Первая строчка ставшего детской песенкой стихотворения норвежского поэта Хенрика Вергеланна, в котором говорится о взрывных работах в горах.
Вундеркинд (сленг., англ.).
«Вы прибыли в пункт назначения» (англ.).