Ей снилось, что она стоит перед закрытой дверью и слышит монотонный, холодный крик птицы в лесу, и это было так странно, потому что солнце светило и светило. Что она открывает дверь…
Она проснулась. Голова ее лежала у Харри на плече, в уголках рта застыла высохшая слюна. Голос капитана сообщил, что они заходят на посадку в Гоме.
Она выглянула в иллюминатор. Серая полоска на востоке предвещала начало нового дня. Прошло двенадцать часов с того момента, когда они вылетели из Осло. Через шесть часов приземлится самолет из Цюриха с Юлианой Верни в списке пассажиров.
— Мне интересно, почему Хаген не возражал, чтобы мы последили за Лене, — сказал Харри.
— Наверное, решил, что твои аргументы достаточно убедительны, — зевнула Кайя.
— М-м-м. Он казался чересчур расслабленным. Я думаю, у него есть что-то про запас. Какая-то страховка, которая дает ему уверенность в том, что его за это не прищучат.
— Может быть, у него есть компромат на того в министерстве, кто принимает решения? — предположила Кайя.
— М-м-м. Или на Бельмана. Может, он знает, что у тебя с Бельманом был роман?
— Сомневаюсь. — Кайя, сощурившись, посмотрела в темноту. — Тут почти нет света.
— Такое ощущение, что нет электричества, — сказал Харри. — Но в аэропорту наверняка есть автономный источник питания.
— Вон там есть свет. — Она показала на красное мерцание к северу от города. — Что это такое?
— Ньирагонго, — ответил Харри. — Это лава светится.
— Правда? — Она прижала нос к иллюминатору.
Харри допил воду из стакана.
— Ну что, еще раз пройдемся по плану?
Она кивнула и подняла спинку кресла.
— Ты остаешься в зале прилета и следишь за табло, чтобы видеть, что все идет так, как надо. А я займусь шопингом. Отсюда только пятнадцать минут до центра, так что я вернусь гораздо раньше, чем приземлится самолет Лене. Ты следишь, смотришь, встретит ли ее кто-то, и следуешь за ней. Поскольку Лене знает меня в лицо, я буду сидеть в такси на улице и ждать вас. А если произойдет что-то неожиданное, ты мне сразу же звонишь. О'кей?
— О'кей. А ты уверен, что она будет ночевать в Гоме?
— Я вообще ни в чем не уверен. В Гоме всего два отеля, если верить Катрине, никто там номеров не бронировал, ни на имя Верни, ни на имя Галтунг. С другой стороны, партизаны контролируют дороги и на запад, и на север, а до ближайшего города на юге ехать восемь часов.
— Неужели ты думаешь, Тони вызвал сюда Лене только ради того, чтобы выдоить из нее деньги?
— Йенс Рат сказал, что проект переживает критическую фазу. А ты видишь какую-то другую причину?
Кайя пожала плечами.
— А что, если даже убийца способен любить так сильно, что просто-напросто хочет, чтобы она была рядом? Неужели в это так трудно поверить?
Харри кивнул. Словно бы соглашаясь — «да, ты права». Или же «да, трудно».
Когда самолет выпускал шасси, раздалось жужжание и щелканье, как при замедленной съемке.
Кайя выглянула в окно:
— Мне не нравится этот шопинг, Харри. Мне не нравится оружие.
— Лейке — насильник.
— И мне не нравится быть полицейскими инкогнито. Я понимаю, что мы не можем контрабандой провезти в Конго наше собственное оружие, но разве нельзя попросить конголезскую полицию помочь с задержанием?
— Я уже говорил, что договора о сотрудничестве у нас нет. Кроме того, вполне возможно, что Лейке, у которого денежки водятся, давно прикормил местных полицейских, и они у него на жаловании. Тогда они его предупредят.
— Теория заговора.
— Точно. Тут математика довольно простая. Зарплаты полицейского в Конго не хватает, чтобы прокормить семью. Расслабься, у ван Боорста есть прекрасный магазинчик металлических изделий, и он достаточно профессионален, чтобы не болтать.
Шасси с легким вскриком коснулись посадочной полосы.
Кайя, прищурившись, смотрела в окно.
— А почему тут так много солдат?
— ООН перебрасывает сюда подкрепление. В последние дни партизаны подошли еще ближе.
— Какие партизаны?
— Партизаны-хуту, партизаны-тутси, партизаны-май-май. Кто их разберет?
— Харри?
— Да.
— Давай поскорей сделаем эту работу и вернемся домой.
Он кивнул.
Уже светало, когда Харри шел вдоль вереницы такси у аэропорта. Перекинувшись парой слов с несколькими водителями, он нашел наконец того, кто прилично говорил по-английски. По правде говоря, великолепно говорил. Это был мужчина невысокого роста с бойкими глазами, седыми волосами и вздувшимися жилами на висках и на высоком блестящем лбу. Английский у него был довольно оригинальный, эдакий высокий оксфордский штиль с протяжным конголезским акцентом. Харри объяснил, что хотел бы нанять его на весь день, они быстро договорились о цене и обменялись рукопожатиями, третью оговоренной суммы в долларах и именами — Харри и доктор Дьюгам.
— Специалист по английской литературе, — объяснил мужчина и, не таясь, пересчитал деньги. — Но поскольку мы проведем вместе весь день, можешь звать меня Сол.
Он открыл заднюю дверь помятого «хёндая». Харри объяснил Солу, куда ехать — к той дороге, что идет от сожженной церкви.
— Вижу, ты бывал здесь раньше. — Сол уже ехал по ровной полосе асфальта, которая, едва они выбрались на шоссе, сменилась лунной поверхностью с кратерами и трещинами.
— Один раз.
— Ты должен быть осторожен, — улыбнулся водитель. — Хемингуэй писал, что если ты открыл свое сердце Африке, то тебе больше никогда не захочется куда-нибудь еще.
— Хемингуэй это писал? — усомнился Харри.
— Ну конечно, но Хемингуэй вечно писал такую романтическую фигню. Напивался, стрелял львов и писал сладкой мочой с виски на трупы. А правда заключается в том, что в Конго никто не возвращается, если в этом нет особой нужды.
— У меня она есть, — усмехнулся Харри. — Послушай, я пытался найти шофера, который меня возил в прошлый раз. Джо из «Помощи беженцам». Но его номер не отвечает.
— Джо уехал, — сказал Сол.
— Уехал?
— Взял семью, украл автомобиль и поехал в Уганду. Гома окружена. Они всех поубивают. Мы скоро уезжаем, видишь, я тоже. У Джо была хорошая машина, может, ему и удалось удрать.
Харри узнал шпиль церкви, возвышающийся над руинами той части города, что сожрал Ньирагонго. Он держался за сиденье, пока «хёндай», раскачиваясь, лавировал между воронками. Пару раз ему показалось, что машина шаркает днищем по дороге.
— Жди меня здесь, — сказал Харри. — Дальше я пойду пешком. Скоро вернусь.
Харри вылез из машины и вдохнул серую пыль, запах специй и гнилой рыбы.
И пошел дальше. Какой-то явно пьяный мужчина попытался задеть его плечом, но не попал и зашатался. Харри услышал несколько слов в свой адрес, но продолжал идти своей дорогой. Не слишком быстро, но и не слишком медленно. Добравшись до единственного кирпичного дома, зажатого между магазинами, он громко постучал в дверь и стал ждать. Услышал внутри быстрые шаги. Слишком быстрые для ван Боорста. Дверь чуть приоткрылась, он увидел половинку черного лица и один глаз.
— Van Boorst home?[138] — спросил Харри.
— No.[139] — Сверкнул большой золотой зуб в верхней челюсти.
— I want to buy some handguns, miss van Boorst.[140] He могли бы вы мне помочь?
Она покачала головой:
— Sorry. Good buy.[141]
Харри поспешил засунуть ногу в щель.
— Я хорошо заплачу.
— No guns. Van Boorst not here.[142]
— А когда он вернется, мисс ван Боорст?
— Я не знаю. Мне некогда.
— Я ищу одного человека из Норвегии, Тони. Tall, handsome. You've seen him around?[143]
Женщина покачала головой.
— А вечером ван Боорст вернется? Это очень важно, мисс.
Она посмотрела на него. Смерила его взглядом. Медленно, с головы до ног. И обратно. Мягкие губы раздвинулись, обнажая зубы.
— You a rich man?[144]
Харри не ответил. Она сонно моргала, черные глаза светились мутным светом. Потом она улыбнулась кривоватой улыбкой:
— Thirty minutes. Come back then.[145]
Харри пошел назад к машине, уселся на переднее сиденье, попросил Сола ехать к банку и набрал номер Кайи.
— Сижу в зале прилета, — сказала она. — Никаких сообщений, кроме того, что самолет из Цюриха прилетает по расписанию.
— Я зарегистрирую нас в гостинице, прежде чем поеду назад к ван Боорсту и куплю то, что нам надо.
Гостиница находилась к востоку от центра, на дороге, ведущей к руандийской границе. Перед ресепшеном была парковка, отполированная лавой и обрамленная деревьями.
— Их посадили после последнего извержения, — сказал Сол, словно прочитав мысли Харри, ведь в Гоме почти не было деревьев.
Номер на двоих находился на втором этаже невысокого здания у самого озера и имел балкон, нависающий над водой. Харри выкурил сигарету, глядя на утреннее солнце, сверкавшее в воде и отражавшееся в металле буровой установки вдалеке. Он взглянул на часы и пошел назад на парковку.
Казалось, образ жизни Сола в совершенстве приспособлен к вялому движению транспорта, частью которого он был: он ехал медленно, медленно говорил, и так же двигал руками. Он припарковался у церкви, на приличном расстоянии от дома ван Боорста. Выключил мотор и вежливо, но решительно попросил Харри уплатить треть суммы.
— Ты мне не доверяешь? — спросил Харри, подняв бровь.
— Я доверяю твоему искреннему желанию заплатить, — сказал Сол. — Но в Гоме деньгам будет спокойнее у меня, чем у Харри. Сожалею, но это так.
Харри лишь кивнул, услышав такие рассуждения, пересчитал оставшиеся деньги и спросил, нет ли у Сола в машине чего-нибудь тяжелого и компактного, размером примерно с револьвер, вроде карманного фонарика. Сол кивнул и открыл бардачок. Харри вынул оттуда фонарик, сунул его во внутренний карман куртки и посмотрел на часы. Прошло двадцать пять минут.
Он двинулся по улице быстрым шагом. Боковым зрением отмечал мужчин, которые поворачивали головы ему вслед и оценивали его взглядом. Оценивали рост и вес. Упругость походки. Чуть съехавшую на одну сторону куртку и выпирающий внутренний карман. И отворачивались.
Он подошел к двери и постучал.
Те же легкие шаги.
Дверь отворилась. Девушка быстро взглянула на него, потом мимо него, на улицу.
— Быстрее, заходите, — сказала она, схватила его за руку и втянула в дом.
Харри шагнул за порог и остановился в полумраке. Все шторы были задернуты, кроме одной, на окне над кроватью, где она лежала полуголая в прошлый раз.
— Он еще не тут, — сказала она на своем простом, но доходчивом английском. — Но скоро.
Харри кивнул и посмотрел на кровать. Попытался представить эту девушку в постели, до пояса прикрытую одеялом. Свет, озарявший ее кожу. Но не мог. Что-то отвлекало его внимание, что-то было не так, чего-то не хватало, или, наоборот, присутствовало нечто, чего тут быть не могло.
— Вы приехали один? — спросила она, подошла к нему и села на кровать перед ним. Оперлась одной рукой на матрас, так, что платье сползло, обнажив плечо.
Харри смотрел по сторонам, пытаясь понять, в чем же дело. И понял. В колонизаторе и эксплуататоре короле Леопольде.
— Да, — ответил он машинально, еще не до конца осознавая, что произошло. — Alone.[146]
Портрет короля Леопольда, висевший на стене над кроватью, исчез. Тут же подоспела следующая мысль. Ван Боорст не приедет. Он уехал туда же, куда делся портрет.
Харри приблизился к девушке на полшага. Она повернула к нему голову, облизнула пухлые красно-черные губы. Теперь ему было видно, кто же пришел на смену бельгийскому королю. На гвозде, где прежде висел портрет, теперь была пришпилена купюра. У человека на купюре было чувственное лицо и красивые, ухоженные усы. Эдвард Мунк.
Харри понял, что сейчас произойдет, собрался обернуться, но что-то подсказало ему, что он опоздал, что он находится как раз там, где и должен находиться согласно замыслу режиссера.
Он скорее почувствовал, чем увидел движение за спиной и не ощутил точного укола в горло, только чье-то дыхание у виска, но шея вдруг стала как ледяная, спина окаменела, онемела кожа головы, ноги подогнулись, поскольку вещество достигло мозга и он потерял сознание. И последней его мыслью — прежде, чем вокруг него сомкнулась тьма, — было: до чего же он быстро действует, этот кетаномин.
Кайя прикусила нижнюю губу. Что-то было не так.
Она снова набрала номер телефона Харри.
И ей снова ответил автоответчик.
Она просидела в зале прилета — бывшей, если уж на то пошло, одновременно и залом вылета, — почти три часа. Пластиковый стул успел натереть ей все части тела, которые с ним соприкасались.
Она услышала гул самолета. Сразу же после этого на единственном мониторе в зале — побитом ящике, подвешенном к потолку на двух проржавевших кусках проволоки, — появилась информация о том, что рейс KJ 337 из Цюриха совершил посадку.
Она снова, как делала примерно раз в две минуты, осмотрела собравшихся в зале людей и удостоверилась, что Тони Лейке среди них нет.
И позвонила еще раз, но нажала на отбой, осознав, что звонит просто от бессилия, оттого, что больше ничего не может поделать.
Двери зала выдачи багажа разъехались, начали выходить первые пассажиры с ручной кладью. Кайя поднялась со стула и подошла к стене рядом с дверью, встала так, чтобы видеть имена на пластиковых табличках и листках бумаги, которые держали в руках таксисты. Ни Юлианы Верни, ни Лене Галтунг.
Кайя снова уселась на свой стул. Сунула под себя ладони, мокрые от пота. Что ей теперь делать? Поверх больших солнечных очков она уставилась на раздвижные двери.
Секунды шли. Ничего не происходило.
Лене Галтунг было почти невозможно разглядеть за фиолетовыми солнечными очками и огромным черным мужчиной, который шел перед ней. У нее были рыжие вьющиеся волосы, джинсовая куртка, штаны цвета хаки и массивные горные ботинки. Она тащила за собой дорожную сумку на колесиках максимальных габаритов, допустимых для ручной клади. Вместо сумочки в руках у нее был блестящий металлический чемоданчик.
Ничего не произошло. Но произошло все. Параллельно, одновременно, и в прошлом, и в настоящем, и Кайя вдруг странным образом поняла, что наконец-то у нее появился повод. Повод, которого она давно ждала. Возможность сделать так, как надо.
Кайя не смотрела на Лене Галтунг, просто старалась не выпускать ее из поля зрения. Спокойно встала, когда та прошла мимо нее, взяла свою сумку и направилась следом. На улицу, в слепящий солнечный свет. Лене никто не встретил, а ее быстрая, решительная походка могла означать, что девушку подробно и четко проинструктировали, что делать. Она прошла мимо такси, перешла дорогу и забралась на заднее сиденье большого темно-синего «ренджровера». Дверь перед ней распахнул чернокожий мужчина в костюме. Потом закрыл и уселся за руль. Кайя скользнула на заднее сиденье первого в очереди такси, на секунду задумалась и поняла, что ничего не остается, кроме формулировки:
— Follow this car.[147]
В зеркале она увидела, как таксист удивленно поднял бровь. Кайя показала на машину впереди, шофер кивнул, что понял, однако машина продолжала стоять с включенным мотором.
— Double pay,[148] — сказала Кайя.
Шофер коротко кивнул, и машина тронулась.
Кайя позвонила Харри. И ей снова никто не ответил.
Они петляли по главной улице, направляясь на запад. Улицы были забиты грузовиками, повозками и легковыми автомобилями с чемоданами, привязанными к крыше. По обеим сторонам дороги шли люди, тащившие на голове огромные тюки с одеждой и домашним скарбом. Местами движение просто прекращалось. Таксист явно понял, чего именно от него хотят, и следил, чтобы между ними и синим «ренджровером» был по меньшей мере один автомобиль.
— Куда они все? — спросила Кайя.
Таксист, улыбаясь, покачал головой, показывая, что не понимает. Кайя повторила вопрос по-французски — с тем же успехом. В конце концов она просто показала пальцем на череду людей, бредущих мимо их машины, и сделала вопросительное лицо.
— Re-fu-gee, — сказал шофер. — Go away. Bad people coming.[149]
Кайя кивнула.
Она послала Харри эсэмэску. Пыталась не поддаваться панике.
Посреди Гомы главная дорога разделялась надвое. «Ренджровер» повернул налево. Чуть подальше он снова сделал левый поворот и покатился вниз к озеру. Они очутились в совершенно другой части города, с большими виллами за высокими заборами. Виллы были окружены ухоженными садами, раскидистые деревья давали тень и укрывали от посторонних глаз.
— Old, — произнес шофер. — The Bel-gium. Co-lo-nist.[150]
В районе особняков не было никакого движения, и Кайя сделала знак шоферу поотстать от темно-синей машины, хотя и сомневалась, что Лене Галтунг сумеет определить хвост. Когда «ренджровер» остановился в сотне метров перед ними, Кайя велела шоферу тоже остановиться.
Человек в серой форме открыл железные ворота, машина въехала во двор, ворота снова закрылись.
Лене Галтунг чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Оно колотилось с тех самых пор, как зазвонил телефон и она услышала его голос. Он сказал, что он в Африке. И что она должна приехать к нему. Что она нужна ему. Что только она может ему помочь. Спасти его замечательный проект, который теперь станет и ее проектом. Тогда у него будет работа. Мужчинам нужна работа. Будущее. Надежная жизнь в таком месте, где можно растить детей.
Шофер открыл дверь машины, и Лене Галтунг вышла. Солнце пекло вовсе не так сильно, как она боялась. Перед ней высилась великолепная вилла. Старая, строившаяся капитально, без спешки. Камень к камню. На старые деньги. Как сделали бы они сами. Когда они с Тони познакомились, его ужасно занимало ее родословное древо. Галтунги были норвежским дворянским родом, одним из крайне немногочисленных исконных, не иностранных, и Тони без устали повторял это. Может быть, именно поэтому она решила пока не рассказывать ему, что она сама вполне обычного, скромного происхождения, не алмаз, а серый гранитный камешек среди таких же на горной осыпи, парвеню.
Но теперь от них произойдет новый дворянский род, он просияет среди этой осыпи. И они будут строить.
Шофер, шедший впереди, поднялся на каменное крыльцо, и вооруженный человек в камуфляже распахнул перед ними дверь. Они вошли в холл с великолепной хрустальной люстрой. Лене стиснула в потной руке ручку металлического чемоданчика с деньгами. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Хорошо ли уложены волосы? Заметно ли по ней, что она мало спала и долго была в пути? По широкой лестнице кто-то спускался со второго этажа. Нет, это была чернокожая женщина, наверняка кто-то из прислуги. Лене улыбнулась ей вежливой, но не слишком открытой улыбкой. Женщина, блеснув золотым зубом, ответила уверенной, почти наглой улыбкой и скрылась в дверях у Лене за спиной.
Он был там.
Он стоял у перил второго этажа и смотрел вниз, на них.
Высокий, темноволосый, в шелковом халате, из-под которого белел красивый, широкий шрам на груди. Потом он улыбнулся. Она услышала свое собственное участившееся дыхание. Улыбка. Она осветила его лицо, ее сердце и этот холл ярче любой хрустальной люстры.
Он сделал шаг вниз по лестнице.
Она отставила чемоданчик в сторону и устремилась ему навстречу. Он распахнул руки и принял ее в свои объятия. Наконец-то она с ним. Она ощущала его запах сильнее, чем когда-либо. Смешанный с каким-то другим, пряным, сильным запахом. Наверное, так пахло от халата, потому что теперь она увидела: рукава этого элегантного шелкового одеяния ему коротковаты и оно совсем не новое. Только когда он попытался высвободиться из ее объятий, она поняла, что вцепилась в него мертвой хваткой, и быстро разжала руки.
— Дорогая, ты что, плачешь? — засмеялся он и провел пальцем по ее щеке.
— Правда? — засмеялась она, вытерла глаза, надеясь, что тушь не потекла.
— У меня для тебя сюрприз, — сказал он и взял ее за руку. — Пойдем.
— Но… — сказала она, повернулась и увидела, что металлический чемоданчик уже исчез.
Они пошли вверх по лестнице, прошли сквозь какие-то двери и оказались в большой светлой спальне. Длинные, невесомые шторы медленно колыхались под ветром, дующим через дверь террасы.
— Ты спал? — спросила она и кивнула в сторону неубранной кровати под балдахином.
— Нет, — улыбнулся он. — Сядь сюда. И закрой глаза.
— Но…
— Просто делай, как я говорю, Лене.
Ей показалось, что в голосе его прозвучало легкое раздражение, и она поспешила послушаться.
— Скоро сюда принесут шампанское, и тогда я тебя кое о чем спрошу. Но сначала я хочу рассказать тебе одну историю. Ты готова?
— Да, — сказала она. Она знала. Она знала, что вот он и наступил, этот самый миг. Которого она так долго ждала. Миг, который она будет помнить всю свою жизнь.
— История, которую я расскажу, обо мне. Дело в том, что тебе, по-моему, следует кое-что узнать, прежде чем ты ответишь на мой вопрос.
— Хорошо. — Ей казалось, что пузырьки шампанского уже попали ей в кровь, и пришлось сделать над собой усилие, чтобы не засмеяться.
— Я рассказывал тебе, что вырос у дедушки, что родители мои умерли. Но я не рассказывал, что жил с ними до пятнадцати лет.
— Я знала! — вырвалось у нее.
Тони поднял бровь. Какая изумительная форма, до чего же красивая бровь, подумала она.
— Я все время знала, что у тебя есть какая-то тайна, Тони, — засмеялась она. — Но у меня тоже есть тайна. Я хочу, чтобы мы все, все знали друг о друге.
Тони криво улыбнулся:
— Позволь мне продолжить и не перебивай меня, дорогая Лене. Моя мать была глубоко религиозна. Она повстречалась с моим отцом в молельном доме. Его только что выпустили из тюрьмы, где он отсидел срок за убийство из ревности. В тюрьме он обрел Иисуса. Для матери это стало чем-то вроде притчи из Библии: раскаивающийся грешник, человек, которому она могла бы помочь обрести спасение и жизнь вечную и в то же время искупила бы собственные прегрешения. Именно так она объясняла мне, почему она вышла замуж за эту сволочь.
— Что…
— Тихо! Мой отец возмещал совершенное им убийство, клеймя как грех все, что не служило прославлению Господа. Мне не разрешали делать ничего из того, что делали другие дети. Если я перечил ему, мне давали ремня. Он имел обыкновение провоцировать меня, говорить, что Солнце вращается вокруг Земли, что про это написано в Библии. И если я спорил, он меня бил. Однажды, когда мне было двенадцать, я пошел в туалет во дворе вместе с матерью. Так у нас было принято. Когда мы вышли, он ударил меня остро наточенной лопатой, потому что считал, что это грех, что я уже слишком взрослый, чтобы ходить в уборную с матерью. Он пометил меня на всю жизнь.
Лене сглотнула слюну, а Тони поднял искривленный артритом указательный палец и провел им по верхней части шрама на груди. Лене только сейчас заметила, что у него нет среднего пальца.
— Тони! А что…
— Тихо! Мне было пятнадцать, когда отец избил меня в последний раз. Он порол меня двадцать три минуты подряд. Тысячу триста девяносто две секунды. Я сосчитал. Он наносил удар каждую четвертую секунду, как машина. Бил и бил, разъяряясь все больше, потому что я не плакал. И остановился, только когда у него устала рука. Триста сорок восемь ударов. В ту ночь я подождал, пока он захрапит, прокрался к ним в спальню и капнул ему в глаз кислотой. Он закричал и продолжал кричать, пока я его держал и шептал ему в ухо, что, если он еще раз меня тронет, я его убью. И я почувствовал, как он застыл у меня в руках, и тут я понял: теперь он знает, что я стал сильнее его. Знает, что во мне это тоже есть.
— Что есть, Тони?
— Он. Убийца.
Сердце Лене остановилось. Это неправда. Это не может быть правдой. Он же тогда сказал ей, что убивал не он, что в полиции ошиблись.
— После того дня мы с ним подстерегали друг друга, как звери. И мать знала: или он, или я. Однажды она пришла ко мне и сказала, что он был в Йейлу и купил новые патроны для винтовки. Что я должен бежать, что она обо всем договорилась с дедушкой. Тот был вдовец и жил возле Люсерена. Дед знал, что ему надо меня спрятать, а то отец приедет за мной. И я уехал. Мать устроила так, что все подумали, будто я погиб под лавиной. Отец избегал людей, все контакты с окружающими происходили через мать. Он думал, она объявила меня в розыск, но на самом деле она рассказала о том, что сделала, только одному человеку. Они с помощником ленсмана Роем Стилле… они очень хорошо знали друг друга. Стилле хватило ума понять, что полиция вряд ли смогла бы защитить меня от отца и наоборот, поэтому он и помог замести мои следы. У деда мне было хорошо. До того самого дня, как пришло сообщение, что мать пропала в горах.
Лене протянула руку:
— Бедный, бедный Тони.
— Я кому сказал: закрой глаза!
Она вздрогнула как от удара, отдернула руку и вновь закрыла глаза.
— Дед сказал, мне нельзя ехать на поминальную службу. Никто не должен был знать, что я жив. Когда дед вернулся, он пересказал мне поминальную речь пастора. Три строчки. Три строчки о самой красивой и сильной женщине в мире. Последние его слова были: «Карен легко ступала по земле». А остальное лишь про Иисуса и отпущение грехов. Три строчки и прощение грехов, которых она никогда не совершала. — Теперь Лене слышала тяжелое дыхание Тони. — «Легко ступала». Чертов пастор заявил с кафедры, что мать не оставила за собой следов. Испарилась — так же легко, как жила. И перешел к следующему стиху в Библии. Дедушка рассказал все как есть, и знаешь что, Лене? Это был важнейший день в моей жизни. Понимаешь?
— Э-э… Нет, Тони.
— Я знал, что он тоже там был, этот гад, ее убийца. И я поклялся, что отомщу. Что я ему покажу. Всем им покажу. Именно в тот день я решил: что бы ни произошло, я закончу не так, как он. Или она. Тремя строчками. А отпущение грехов не нужно ни мне, ни тому гаду, все равно оба будем гореть в аду. И лучше уж гореть, чем делить рай с таким Богом. — Он понизил голос: — Никто, никто не сможет стать у меня на пути. Теперь понимаешь?
— Да, — улыбнулась Лене. — И ты это заслужил, Тони. Все заслужил. Ты столько работал!
— Я рад, что ты так хорошо все понимаешь, дорогая. Потому что я рассказал тебе еще не все. Ты готова?
— Да, — сказала Лене и сложила руки. И она тоже пусть знает, та, что сидит там, дома, и завидует, одинокая и озлобленная, не позволявшая родной дочери изведать любовь.
— Все было в моей власти, — сказал Тони, и Лене почувствовала его руку у себя на колене. — Ты, деньги твоего отца, мой проект. Я думал, что ничто не может этому помешать. Пока не трахнул ту похотливую сучку в Ховассхютте. Я даже не помнил, как ее зовут, пока она не написала мне, что беременна и хочет денег. Она встала у меня на пути, Лене. Я все тщательно подготовил. Закрыл все в машине полиэтиленом. Взял с собой пустую открытку из Конго, которая у меня дома завалялась, заставил ее написать текст, объяснявший ее исчезновение. А потом воткнул нож ей в горло. Звук крови, капающей на полиэтилен, Лене… это что-то особенное.
Словно ледяная сосулька пробила ей череп. Лене зажмурилась:
— Ты… ты… ее убил? Женщину… с которой… переспал там, в горах?
— Либидо у меня сильнее, чем у тебя, Лене. Раз ты не хочешь делать то, о чем я прошу, приходится использовать других.
— Но ты… ты хотел, чтобы я… — Она давилась слезами. — Это же противоестественно!
Тони коротко хохотнул:
— А вот она ничего не имела против, Лене. Да и Юлиана тоже. Хотя ей я хорошо заплатил.
— Юлиана? Ты о чем, Тони? Тони? — Лене, будто слепая, шарила перед собой руками.
— Шлюха из Лейпцига, с которой я регулярно встречался. За деньги она делает все, что угодно. Делала.
Лене заливалась слезами. Он говорил совершенно спокойно, и от этого казалось, что все происходит во сне.
— Скажи… что все это неправда, Тони. Пожалуйста, прекрати.
— Молчи. Я получил новое письмо. С фотографией. Представляешь, каково мне было увидеть на фотографии Аделе — в моей машине и с ножом в горле? Письмо было подписано Боргни Стем-Мюре. Она требовала денег, угрожая заявить на меня в полицию и обвинить в убийстве Аделе Ветлесен. Я понял, что нужно ее убрать. Но мне понадобилось алиби на случай, если в полиции догадаются связать меня с Боргни и попыткой шантажа. Вообще-то я думал отправить открытку, написанную Аделе, когда в следующий раз буду в Африке, но теперь мне в голову пришло кое-что получше. Я связался с Юлианой и послал ее в Гому. Она полетела туда под именем Аделе, отправила открытку из Кигали, заехала к ван Боорсту и купила у него яблоко, которым я собирался угостить Боргни. Когда Юлиана вернулась, мы с ней встретились в Лейпциге. И я позволил ей стать первой, вкусившей яблочко. — Тони хохотнул. — Бедняжка думала, это моя новая сексуальная причуда.
— И ты… ее ты тоже убил?
— Да. А потом Боргни. Я поехал за ней. Она как раз открывала ворота своего дома, когда я подкрался к ней с ножом. Привел ее в подвал, где все подготовил заранее. Навесной замок. Яблоко. Я воткнул ей в шею шприц с кетаномином, а потом уехал в Шиен, на встречу с инвесторами, чтобы они стали моими свидетелями. Алиби. Я знал, что, пока я смакую белое вино, Боргни сделает за меня всю работу. В конце концов они всегда дергают за шнурок. Потом вернулся, вошел в подвал, забрал навесной замок, на который запирал Боргни, вынул у нее изо рта яблоко и поехал домой. К тебе. Мы занимались любовью. Ты еще притворилась, что кончила. Помнишь?
Лене покачала головой, она не в силах была выговорить ни слова.
— Закрой глаза, я сказал.
Она почувствовала, как он провел пальцами по ее лбу и, будто агент похоронного бюро, опустил ей веки. Услышала его голос, говоривший нараспев, словно он беседовал сам с собой:
— Ему нравилось меня бить. Теперь я его понимаю. Ощущение власти, которое испытываешь, причиняя боль, видя, как другой человек уступает, как воля твоя осуществляется и на земле, как на небе.
Она ощущала его запах, и еще запах женщины. А потом прямо у нее под ухом вновь зазвучал его голос:
— Пока я их убивал, что-то произошло. Как будто их кровь пролилась на зернышко, которое дремало во мне все это время. Наконец-то я понял, что видел тогда во взгляде отца. И узнал. Точно так же, как он видел во мне себя, я узнавал его, когда смотрелся в зеркало. Мне нравилась власть. И чужое бессилие. Мне нравилась игра, риск, пропасти и вершины. Когда стоишь на вершине, головой в облаках, и внемлешь ангельскому хору, то тебе для полноты ощущения непременно нужно слышать, как под ногами у тебя шипит адское пламя. Мой отец это знал. А теперь и я знаю.
Красные пятна заплясали у Лене под закрытыми веками.
— Я и сам не представлял, как сильно я его ненавидел. Но как-то раз, через пару лет после моего бегства из дома, я стоял с девушкой на опушке леса, неподалеку от клуба, где были танцы. Вдруг на меня накинулся один парень. Я видел, у него в глазах пылает ненависть. И тут мне почудился отец, идущий с лопатой наперевес на нас с мамой. Я отрезал тому парню язык. Меня схватили и осудили. Так я понял, что делает с человеком тюрьма. И почему отец и словом не обмолвился о том, как тянул свой срок. Мне и дали-то не так много. И все равно я чуть не сошел с ума. Там-то, в тюрьме, я и понял, что мне делать. Я обязан был упечь его в тюрьму за убийство матери. Не убивать, а замуровать в тюрьме, похоронить заживо. Но для этого мне нужны были доказательства — останки матери. Чтобы их найти, я построил хижину там, высоко в горах, подальше от людей. Чтобы нечаянно не встретить кого-нибудь, кто узнал бы мальчишку, сгинувшего в пятнадцать лет. Каждый год я километр за километром обшаривал плоскогорье. Едва сходил снег, как я брался за дело, работал в основном по ночам, когда в горах никого нет, прочесывал обрывы и места оползней. Иной раз ночевал в туристических хижинах, все равно туда заглядывали лишь случайные туристы. Но кто-то из местных все-таки меня заприметил, поползли слухи о призраке сына Утму. — Тони душил смех. Лене открыла глаза, но Тони этого не заметил, он изучал мундштук, который как раз вынул из кармана халата. Она поспешила снова закрыть глаза.
— После того как я убил Боргни, пришло письмо, подписанное Шарлоттой. В нем говорилось, что прошлое послание прислала она. Я понял, что стал участником какой-то игры. Как знать, не было ли и это письмо блефом, ведь отправить его мог кто угодно из тех, кто провел ту ночь в Ховассхютте? Я поехал в горы, чтобы проверить по гостевой книге, но та страница была вырвана. Тогда я убил Шарлотту. И стал ждать нового письма. Оно пришло. И я убил Марит. А потом Элиаса. Потом прочитал в газете, что всех, кто оказался в Ховассхютте в ту ночь, просят дать о себе знать. Понятно, о том, что я там был, в полиции не знали, но я рассчитывал выпытать у полицейских, кто там был еще. Кто идет по моему следу. Кого мне предстоит убить. И я обратился к тому, кто, как я думал, знает больше всех. К этому сыскарю, Харри Холе. Попытался расспросить его о других постояльцах. Без особого успеха. Вместо этого появился Микаэль Бельман из КРИПОС и арестовал меня. Он рассказал, что кто-то звонил Элиасу Скугу с моего телефона. И тут меня осенило. Дело не в деньгах, просто кто-то пытается меня подставить. И отправить в тюрьму. Но кто способен хладнокровно наблюдать, как убивают людей, только чтобы продолжать этот… этот крестовый поход против меня? Кто может ненавидеть меня до такой степени? И тут пришло последнее письмо. На этот раз он не написал, кто он такой, сообщил лишь, что был в ту ночь в Ховассхютте, незримый, как призрак. И что я его даже слишком хорошо знаю. И что он придет за мной. Тогда я понял. Он таки нашел меня. Отец.
Тони перевел дух.
— Он задумал сделать со мной то, что я сам припас для него. Похоронить заживо, засадить в тюрьму пожизненно. Но как он узнал? Наверное, он приглядывал за Ховассхюттой и прослышал, что там произошло. Возможно, он знал, что я жив, и какое-то время следил за мной на расстоянии. Ведь после нашей помолвки в светской прессе стали печатать мои фотографии, а в такие журналы даже отец иногда заглядывал. Но ему бы понадобился сообщник, ведь он не мог, например, приехать в Осло и проникнуть в мой дом или сфотографировать Аделе с ножом в горле. Или все-таки мог? Я выяснил, что этот изворотливый козел покинул хутор. Но он не знал, как хорошо я изучил те места, пока искал тело матери. Лучше, чем он. Я нашел его в «Пасти», в туристической хижине. И радовался, как дитя. Но меня постигло разочарование.
Шелест шелковой ткани.
— Пытая его, я не получил того удовлетворения, на которое рассчитывал. Этот слепой чурбан меня даже не узнал. Хотя не это самое страшное. Я-то хотел, чтобы он увидел, что я стал тем, кем он так и не смог стать. Увидел мой успех. Хотел унизить его. А он увидел во мне свое отражение. Убийцу. — Он вздохнул. — И до меня постепенно стало доходить, что никакого сообщника у него не было. А в одиночку он бы не справился, слишком он был жалок, труслив, напуган. Вызвав лавину, я едва не впал в панику. Потому что теперь знал наверняка: это был кто-то другой. Невидимый охотник, который затаился в темноте и дышит в такт моему дыханию. Мне надо было скрыться. Бежать из страны. Туда, где меня не найдут. И вот мы здесь, дорогая. На краю джунглей размером с Западную Европу.
Лене передернуло.
— Зачем это, Тони? Зачем ты мне это… рассказываешь?
Она почувствовала его руку у себя на щеке.
— Потому что ты заслуживаешь этого, дорогая. Твоя фамилия Галтунг, и ты, когда умрешь, удостоишься длинной надгробной речи. Вот я и считаю, что будет правильно, если ты узнаешь обо мне все, прежде чем дашь ответ.
— Какой ответ?
— Ответ на вопрос, согласна ли ты выйти за меня замуж.
У нее закружилась голова.
— Согласна ли я…
— Открой глаза, Лене.
— Но я…
— Открывай, я сказал.
Она сделала, как он велел.
— Это тебе, — сказал он.
Лене Галтунг хватала ртом воздух.
— Оно золотое, — добавил Тони. Солнечный свет мягко отражался в кусочке желто-коричневого металла, лежавшем на листке бумаги перед ними. — Я хочу, чтобы ты его надела.
— Надела?
— Разумеется, после того как поставишь подпись под нашим брачным контрактом.
Лене заморгала. Ей хотелось проснуться, чтобы этот кошмар наконец рассеялся. Изуродованная рука протянулась через стол и накрыла ее руку. Она взглянула на чудовище в бордовом шелковом халате.
— Знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — Денег, которые ты привезла, хватит ненадолго, но брак дает мне определенные права на наследство, когда ты умрешь. Ты думаешь, не собираюсь ли я тебя убить. Я прав?
— А ты собираешься?
Тони тихо рассмеялся и сжал ее руку.
— А ты собираешься мне помешать, Лене?
Она помотала головой. Ей всего лишь хотелось быть кому-то нужной. Ему. Словно во сне она взяла ручку, которую он ей протянул. Поднесла ее к бумаге. Слезы попали на подпись, чернила расплылись. Он потянул листок к себе.
— Прекрасно, — сказал он, подул на него и кивнул на журнальный столик. — А теперь давай, прими мой дар.
— Что ты имеешь в виду, Тони? Это же не кольцо.
— Я имею в виду, что ты должна открыть рот, Лене.
Харри моргнул. С потолка свешивалась одинокая лампочка. Он лежал на кровати, на спине. Голый. Тот же сон, только теперь он не спал. Над изголовьем в стене торчал гвоздь, а на гвоздь была насажена голова Эдварда Мунка. Норвежская купюра. Он разинул рот так широко, что казалось, сломанная челюсть вот-вот лопнет, но все равно давило ужасно, череп раскалывался от боли. Он не спал. Кетаномин уже не действовал, а при такой боли не заснешь. Как давно он здесь лежит? И сколько времени еще пройдет, прежде чем от боли он потеряет рассудок? Харри осторожно повернул голову и огляделся. Он по-прежнему был у ван Боорста, и он был один. Его не связали, и при желании он мог даже встать.
Он проследил глазами за проволокой, привязанной к ручке входной двери: она шла через всю комнату к стене позади него. Он осторожно повернул голову в другую сторону. Проволока проходила через скобу в каменной стене, а оттуда тянулась к его рту. Леопольдово яблоко было привязано намертво. Дверь открывалась так, что первый, кто за нее потянет, выпустит иглы, которые изнутри пронзят Харри голову. То же самое произойдет, если он будет двигаться слишком активно.
Харри засунул пальцы в уголки рта. Почувствовал шипы. Попытался надавить на один из них снизу. Безуспешно. Он почувствовал, что приближается приступ кашля, и в глазах у него почернело, когда он не смог дышать. До него дошло, что из-за шипов гортань распухла, и вскоре он может задохнуться. Проволока, привязанная к дверной ручке. Отрезанный палец. Случайность или же Тони Лейке знаком со Снеговиком? И задумал его превзойти?
Харри пнул стену ногой и заорал, напрягая голосовые связки, но металлический шарик заглушал крик. Он сдался. Прислонился к стене, стараясь не замечать боль, и сжал зубы. Где-то он читал, что человек может кусаться почти так же сильно, как акула. Но все равно ему удалось только чуть-чуть вдавить шипы, а потом они опять заставили его раскрыть рот. Такое ощущение, что они пульсируют, словно у него в пасти бьется живое железное сердце. Он потрогал шнур, тянущийся изо рта. Все инстинкты твердили, что он должен дернуть за него, вытянуть этот шар. Но ему показывали, что тогда произойдет, он видел фотографии с места преступления. Если бы он не видел…
И в этот самый миг Харри понял. Понял не только, как будет умирать он сам, но и почему умерли другие. И зачем это понадобилось. Абсурд, но ему стало смешно. Все так дьявольски просто. Так дьявольски просто, что придумать такое мог только дьявол.
Алиби Тони Лейке. Никакого сообщника у него не было. Вернее, его помощниками стали сами жертвы. Когда Боргни и Шарлотта очнулись в полном одиночестве, после того как их накачали наркотиком, они и понятия не имели, что у них во рту. Боргни заперли в подвале. Шарлотта была снаружи, но проволока тянулась от ее рта к багажнику разбитого автомобиля, и, сколько она ни скреблась и ни билась о крышку багажника, он так и не открылся. Никто из них не мог выбраться из того места, где оказался, и, когда боль становилась невыносимой, они поступали вполне предсказуемо. Дергали за шнурок. А если бы они знали, что произойдет? Отступила бы боль перед надеждой, надеждой на то, что, потянув за шнурок, они загонят шипы назад в этот загадочный шарик? И пока девушки медленно, но верно поддавались сомнению и в конце концов совершали неизбежное, Тони Лейке был далеко — ужинал с инвесторами или делал доклад, совершенно уверенный, что жертвы за него довершат начатое. И тем самым обеспечат ему непоколебимое алиби на момент убийства. Строго говоря, он их даже и не убивал.
Харри повертел головой, чтобы определить радиус, в пределах которого стальная проволока не натягивалась.
Он должен что-то предпринять. Хоть что-нибудь. Харри застонал, ему показалось, что проволока натянулась, и он задержал дыхание и уставился на дверь. Ждал, что она вот-вот распахнется, и…
Ничего не произошло.
Он попытался вспомнить, как ван Боорст показывал ему яблоко, как далеко высовывались шипы, когда не встречали сопротивления. Если бы ему удалось раскрыть рот пошире, если бы только челюсти…
Харри закрыл глаза. Его поразило, насколько нормальной и очевидной ему показалась его идея, удивило, что она не встретила в нем никакого сопротивления. Напротив, он испытал облегчение. Облегчение, потому что ему предстояло причинить себе еще большую боль, а если потребуется, лишить себя жизни в попытке выжить. Это было логично, просто сумерки отчаяния вытеснила светлая, ясная, безумная мысль. Харри повернулся на живот, приблизил голову к скобе, так, чтобы немного ослабить натяжение проволоки. Потом осторожно поднялся на колени. Потрогал челюсть. Нашел точку. Точку, в которой сошлось все: боль, челюстная кость, узел, спутанный клубок нервов и мускулов, которые едва удерживали челюсти вместе после инцидента в Гонконге. Ему не удастся нанести себе достаточно сильный удар, вся надежда на тяжесть его тела. Харри потрогал гвоздь пальцем. Он выступал из стены сантиметра на четыре. Самый обычный гвоздь с большой, широкой шляпкой. Если хватит силы тяжести, он сокрушит все на своем пути. Харри прицелился, уперся челюстью в шляпку гвоздя, приподнялся, чтобы рассчитать угол падения. Прикинуть, как глубоко должен войти гвоздь. И как глубоко он не должен войти. Шея, нервы, паралич. Рассчитал. Не сказать чтобы он действовал хладнокровно и спокойно. Но все равно рассчитал. Заставил себя это сделать. Шляпка у гвоздя была не такая ровная, как верхняя черточка в букве «Т», а чуть наклонная, поэтому не существовало никаких гарантий, что, когда он будет ее вытаскивать, она не вырвет все, за что зацепится. Под конец он постарался вспомнить, все ли предусмотрел. И понял, что бессознательно ищет предлог для отсрочки.
Харри глубоко вдохнул.
Тело отказывалось повиноваться, протестовало, сопротивлялось. Не хотело, чтобы голова падала на гвоздь.
— Идиот! — попытался крикнуть Харри, но вырвался лишь какой-то свист. Он почувствовал, как по щеке катится теплая слеза.
Хватит ныть. Сейчас самое время слегка умереть.
И он дал голове упасть.
Гвоздь принял его с глубоким вздохом.
Кайя пыталась найти мобильный телефон. Карпентеры[151] только что хором прокричали «Stop!», и Карен Карпентер ответила: «Oh, yeah wait a minute».[152] Мелодия эсэмэски.
На город уже резко и безжалостно опустилась тьма. Кайя отправила Харри три сообщения. Рассказала, что произошло, сообщила, что ее машина припаркована в начале той улицы, на которой стоит вилла, куда зашла Лене Галтунг, и теперь она ждет дальнейших указаний и просит его подать хоть какие-то признаки жизни.
Умничка. А теперь подъезжай и забери меня на улице к югу от церкви. Найти нетрудно, здесь это единственный кирпичный дом. Заходи прямо внутрь, там открыто. Харри
Она продиктовала адрес шоферу, тот кивнул, зевнул и завел мотор.
Пока они проезжали по освещенным улицам, Кайя набрала «Уже еду». Вулкан подсвечивал вечернее небо, словно лампочка накаливания, стирал звезды и окрашивал все еле заметным кроваво-красным мерцанием.
Через четверть часа они оказались на темной улице, напоминавшей воронку от бомбы. Перед магазином висели парафиновые лампы, свет то ли снова отключили, то ли в этом районе его не было вообще.
Шофер притормозил и показал на дом. Дом ван Боорста. И правда, это оказался совсем небольшой кирпичный дом. Кайя осмотрелась. Чуть дальше по улице она увидела два «ренджровера». Мимо с блеянием пронеслись два мопеда, мигая фарами. Из-за одной из дверей слышалось тяжелое африканское диско. То там, то тут Кайя различала огоньки сигарет и белки глаз.
— Wait here,[153] — сказала Кайя, убрала волосы под кепку и, проигнорировав предостерегающий возглас шофера, открыла дверцу и выскользнула на улицу.
Она пошла прямо к дому. Кайя не испытывала никаких иллюзий насчет того, на что может рассчитывать одинокая белая женщина в таком городе, как Гома, после наступления темноты, но именно сейчас темнота была ее лучшим другом.
Девушка разглядела дверь, с обеих сторон обложенную блоками застывшей лавы, и почувствовала, что стоит поторопиться: вот-вот что-то произойдет, и ей надо успеть раньше. Она чуть не споткнулась, но устояла на ногах. Перевела дух. Наконец-то она на месте. Положила руку на дверную ручку. Хотя после захода солнца быстро похолодало, по спине и груди у нее градом катился пот. Кайя заставила себя нажать на ручку. Прислушалась. Внутри было удивительно тихо. Так же тихо, как тогда…
Плач подступал к горлу, тяжелый, как бетонная масса.
— Нельзя, — прошептала она сама себе. — Не сейчас.
Она закрыла глаза. Сосредоточилась на дыхании. Постаралась выбросить все мысли из головы. Она справится. Мысли разбегались в разные стороны. Нечего, нечего. Delete, delete.[154] Вот так. Осталась одна-единственная маленькая мысль, а потом можно открывать дверь.
Харри очнулся оттого, что у него дергался угол рта. Открыл глаза. Уже стемнело. Судя по всему, он потерял сознание. Он заметил, как натянулся шнур, идущий к шарику, который все еще находился у него во рту. Сердце бешено заколотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Он практически прижался ртом к скобе, прекрасно понимая, что это вряд ли поможет, если кто-то откроет дверь.
На стене у него над головой появилась полоска света. Кровь закипела в жилах. Он засунул в рот пальцы, положил их на нижнюю челюсть и надавил. От дикой боли на секунду потемнело в глазах, но он почувствовал, что челюсти раздвинулись. Получилось! И, продолжая одной рукой давить на челюсть, другой он схватил шарик и попытался его вытащить.
За дверью послышались какие-то звуки. Проклятье! Вытащить шарик изо рта никак не удавалось. Харри давил на челюсть, заставляя ее опускаться все ниже и ниже. Оглушительный звук ломающейся кости и рвущихся мышц шел словно непосредственно из уха. Может, у него получится оттянуть челюсть вниз с одной стороны настолько, чтобы шарик вышел сбоку, но тут мешала щека. Он заметил, что ручка двигается. Времени уже не оставалось. Времени больше нет. Время кончилось.
Последняя маленькая мысль. Сообщение. Умничка. Харри никогда ее так не называл. Кайя открыла глаза. Что он сказал ей, когда они сидели на террасе и говорили о названии той книги Фанте? Что он никогда не посылает эсэмэски. Потому что не хочет терять душу, предпочитает не оставлять следов, когда исчезнет. Она никогда не получала от него ни единого текстового сообщения. Он мог позвонить. Что-то не так, причем это говорил не ее разум, вечно выдумывающий оправдания, лишь бы не открывать дверь. А скорее чутье. Это ловушка.
Кайя осторожно выпустила ручку двери. Почувствовала теплое дуновение у себя на затылке. Словно кто-то в него дышал. Она отбросила «словно» и оглянулась.
Их было двое. И их лица сливались с темнотой.
— Looking for someone, lady?[155]
Она подумала про дежавю быстрее, чем ответила:
— Wrong door, that's all.[156]
В тот же миг она услышала звук заводящегося мотора, повернулась и увидела задние огни такси, которое, переваливаясь, удалялось по дороге.
— Don't worry, lady, — произнес голос. — We paid him.[157]
Она обернулась и опустила глаза. На пистолет, который на нее смотрел.
— Let's go.[158]
Кайя легко просчитала варианты. Вариантов не было.
Она пошла перед ними к двум «ренджроверам». Задняя дверь одного из них распахнулась, когда они приблизились. Она села в машину. Пахло пряным лосьоном после бритья и новой кожаной обивкой. Дверь за ней захлопнулась. Он улыбнулся. Зубы были крупные и белые, голос мягкий, веселый:
— Привет, Кайя.
Тони Лейке был одет в желто-серый камуфляж. В руке он держал красный мобильный телефон. Телефон Харри.
— Тебе же велели зайти. Что тебя остановило?
Она пожала плечами.
— Поразительно, — заметил он, склонив голову набок.
— Что именно?
— Ты вовсе не выглядишь испуганной.
— А почему я должна выглядеть испуганной?
— Потому что скоро умрешь. Ты разве не поняла?
Кайя почувствовала, как перехватило горло. Словно одна часть мозга кричала, что это пустая угроза, ведь она из полиции, а он конечно же не посмеет, но этот голос не мог заглушить другой, твердивший, что перед ней сидит Тони Лейке, весьма точно представляющий себе ситуацию. Что они с Харри — два идиота-камикадзе вдали от дома, без полномочий, без поддержки, без пути к отступлению. Без единого шанса.
Лейке нажал на кнопку, и боковое стекло поползло вниз.
— Go finish him and bring him up there,[159] — велел он тем двоим и снова закрыл окно.
— Мне кажется, вышло бы классно, если бы ты открыла ту дверь, — сказал Лейке. — Думаю, Харри заслужил поэтическую смерть. Но в нынешней ситуации придется сосредоточиться на лирическом прощании. — Он наклонился, потом посмотрел на небо. — Красивый красный цвет, правда? — И теперь она видела. Слышала. И тот ее голос, который говорил правду, сказал ей это. Она действительно умрет.
Кинзонзи показал на каменный дом ван Боорста и велел Удри подогнать «ренджровер» прямо к двери. Он видел свет за шторами и вспомнил, что мистер Тони решил не выключать его, когда они уходили. Чтобы тот белый знал, что его ждет. Кинзонзи вышел и ждал, пока Удри вынет ключ зажигания и присоединится к нему. Приказ ясен: убить и привезти. Это не вызывало у него никаких чувств. Ни страха, ни радости, ни малейшего беспокойства. Работа есть работа.
Кинзонзи было девятнадцать. Воевал он с одиннадцати. Тогда бойцы PDLA, People's Democratic Liberation Army,[160] напали на его деревню. Они размозжили брату голову прикладом «Калашникова» и изнасиловали двух его сестер, заставив отца на это смотреть. Потом командир сказал, что, если отец не станет совокупляться с младшей сестрой у них на глазах, они убьют Кинзонзи и старшую сестру. Но закончить предложение командир не успел, потому что отец ринулся прямо на их мачете. Раздался смех.
Когда они уходили, Кинзонзи впервые за несколько месяцев нормально поел. А еще он получил от командира берет, тот сказал, что теперь это его униформа. Через два месяца у него уже был свой «Калашников», тогда же он убил первого человека, женщину в деревне, отказавшуюся предоставить шерстяные оделяла в распоряжение People's Democratic Liberation Army. Ему исполнилось двенадцать, когда он стоял в очереди солдат, которые насиловали девушку недалеко от того места, где завербовали его самого. Когда подошла его очередь, он вдруг подумал, что это могла быть его сестра, возраст совпадал. Но, взглянув на нее, он понял, что уже не помнит их лиц. Матери, отца, братьев и сестер. Они стерлись, исчезли.
И когда через два месяца он с двумя товарищами отрубил командиру руки и оставил его истекать кровью, то сделал это не из мести или ненависти, а потому что CFF, Congo Freedom Front,[161] предложил им больше денег. Пять лет он жил на то, что удавалось добыть во время рейдов ФОК по джунглям Северной Киву, но им приходилось остерегаться других партизан, а деревни, на которые они нападали, уже были разграблены другими, так что им едва хватало на прокорм. Какое-то время ФОК вел с правительственными войсками переговоры о разоружении взамен на амнистию и работу. Но когда дело дошло до переговоров о зарплате, затея провалилась.
От голода и отчаяния бойцы ФОК напали на одну из шахт компании, добывавшей колтан. Они пошли на это, хотя знали, что у подобных компаний оружие и солдаты лучше, чем у них. Кинзонзи и не надеялся, что проживет долго или умрет не в бою. Поэтому он даже глазом не моргнул, когда, очнувшись, увидел, что на него направлено дуло винтовки белого человека, который заговорил с ним на незнакомом языке. Кинзонзи только кивнул, давая понять, что хочет, чтобы все поскорее закончилось. Через два месяца раны затянулись, и его новым работодателем стала добывающая компания.
Белый человек был мистер Тони. Мистер Тони хорошо платил, но беспощадно расправлялся с теми, кто казался ему недостаточно преданным. Он разговаривал с ними и был самым лучшим начальником из всех, кого знал Кинзонзи. Кинзонзи без малейших колебаний застрелил бы его, если бы понадобилось. Но это было невыгодно.
— Поторапливайся, — сказал Кинзонзи Удри и зарядил пистолет. Он думал, что смерть от металлического шарика, который выпустит иглы во рту белого полицейского, стоит им только открыть дверь, наступит не сразу, и собирался пристрелить его на месте, тогда они смогут отправиться наверх к Ньирагонго, где их ждут мистер Тони и его дамы.
Какой-то мужчина, сидевший перед соседним магазином и куривший, встал, что-то в ярости пробормотал и исчез в темноте.
Кинзонзи смотрел на дверную ручку. Первый раз он здесь оказался, когда они забирали ван Боорста. Тогда же он увидел и легендарную Альму. На тот момент ван Боорст истратил все свои деньги на «Сингапур слинг», охрану и Альму, которая была дорогой штучкой. И в отчаянии совершил последнюю в своей жизни ошибку: принялся шантажировать мистера Тони, угрожая пойти в полицию и рассказать то, что знает. Бельгиец выглядел скорее покорным, чем удивленным, когда они вошли, и поспешил выпить то, что ему дали. Они разделали его на куски подходящей величины, которые потом скормили удивительно жирным свиньям у лагеря беженцев. Альма перешла к мистеру Тони. Альма с ее бедрами, золотым зубом и похотливым лунатическим взглядом, который мог бы стать для Кинзонзи еще одним поводом пустить пулю в лоб мистера Тони. Если бы это было выгодно.
Кинзонзи нажал на дверную ручку. И дернул дверь. Она открылась, но только наполовину, мешала тонкая стальная проволока с внутренней стороны. В тот момент, когда она натянулась, раздался громкий отчетливый щелчок и лязганье металла, похожее на звук, который издает штык, входя в металлические ножны. Дверь, скрипя, стала закрываться.
Кинзонзи вошел, потянул за собой Удри и захлопнул дверь. В нос им ударил горький запах рвоты.
— Зажги фонарь.
Удри сделал, как ему было велено.
Кинзонзи смотрел в дальний конец комнаты. На гвозде над кроватью висела купюра, насквозь пропитанная кровью, стена тоже была в крови. На кровати в луже блевотины лежал окровавленный металлический шарик с длинными иглами, торчавшими во все стороны, как солнечные лучи. Но никакого белого полицейского там не оказалось.
Дверь. Кинзонзи быстро обернулся, держа пистолет наготове.
Никого.
Он опустился на колени и посмотрел под кроватью. Никого.
Удри распахнул дверцы единственного в комнате шкафа. Пусто.
— Он сбежал, — сказал Удри.
Кинзонзи стоял у кровати и пальцем щупал матрас.
— Что там? — спросил Удри, подойдя поближе.
— Кровь. — Он взял у Удри фонарь. Посветил на пол. Проследил за кровавыми следами. Они тянулись до середины комнаты. Крышка с металлическим кольцом. Он подошел к крышке, рывком поднял ее и посветил вниз, в темноту. — Тащи ствол, Удри.
Его товарищ исчез и тут же вернулся со своим АК-47.
— Прикрой меня, — приказал Кинзонзи и стал спускаться по лестнице.
Оказавшись внизу, он взял в руки пистолет и фонарик и стал поворачиваться. Луч света скользнул поверх шкафа и вдоль стены. Потом осветил стеллаж с причудливыми белыми масками на полках. У одной вместо бровей были гвозди, у другой — красный асимметричный рот, доходивший с одной стороны до самого уха, у третьей — пустые глазницы и татуировки в виде копья на обеих щеках. Луч заскользил по противоположной стене. И внезапно замер. Кинзонзи застыл. Оружие. Винтовки. Боеприпасы. Мозг — потрясающий компьютер. За какие-то доли секунды он способен регистрировать тонны информации, комбинировать и выдавать правильный ответ. Так что, когда Кинзонзи вновь направил фонарь на маски, у него уже появился правильный ответ. Свет упал на белого человека с асимметричным ртом. Были видны коренные зубы. Они отливали красным. Как и пятна крови на стене под гвоздем — там, наверху.
Кинзонзи никогда не надеялся, что проживет долго или умрет не в бою.
Мозг дал пальцу приказ нажать на спуск. Мозг — потрясающий компьютер.
В течение микросекунды палец нажал на спуск. За то же самое мгновение мозг додумал мысль. И выдал ответ. Мозг знал, чем все закончится.
Харри знал, что есть только одно решение. И нет времени ждать. Поэтому он повернул голову к гвоздю, на этот раз чуть повыше. Он почти ничего не почувствовал, когда гвоздь продырявил щеку и стукнулся о металлический шарик во рту. Потом он сполз с кровати, приблизил голову к стене и навалился на нее всей тяжестью, пытаясь напрячь лицевые мускулы. Сначала ничего не произошло, затем он ощутил приступ рвоты. И панику. Если его сейчас начнет рвать, с леопольдовым яблоком во рту он захлебнется. Но удержаться от рвоты было невозможно, желудок сжался и отправил первый заряд вверх по пищеводу. В отчаянии Харри поднялся на цыпочки и задрал голову. И рухнул всей тяжестью на гвоздь. Он чувствовал, как рвется кожа на щеке, как гвоздь раздирает ее в клочья. Кровь хлынула в рот, в дыхательное горло, это усилило рвотный рефлекс, он ощутил, как гвоздь уперся в передние зубы. Харри сунул в рот пальцы, но шарик был весь в крови, никак не ухватишь. Он засунул их за шарик, подтолкнул, а другой рукой попытался оттянуть челюсть вниз. Почувствовал, как шарик скребется о зубы. И тут его вывернуло наизнанку.
Возможно, рвотные массы и выпихнули изо рта металлическое яблоко. Харри лежал, повернувшись головой к стене, и смотрел на блестящее орудие убийства, плавающее в его собственной рвоте на матрасе под скобой.
Потом он встал, пошатываясь. Он освободился.
Харри проковылял к двери и только потом вспомнил, зачем сюда приехал. Крышку люка удалось приподнять лишь с третьей попытки. Спускаясь по лестнице, он поскользнулся в собственной крови и упал в кромешную тьму. Лежа на бетонном полу и пытаясь отдышаться, услышал, как подъехал автомобиль. Затормозил. До Харри донеслись голоса, захлопали дверцы машины. Шаря руками в темноте, он поднялся на ноги, добрался до лестницы, преодолел ее двумя большими шагами, нащупал и закрыл крышку. И тут же услышал, как распахнулась дверь комнаты и громко щелкнуло яблоко.
Харри осторожно спустился снова, ощутил подошвами холодный бетонный пол. Потом закрыл глаза и попытался вспомнить. Нарисовать картину: как все выглядело, когда он был здесь в последний раз. Полка слева. «Калашников». «Глок». «Смит-вессон». Чемоданчик с винтовкой «мерклин». Патроны. Именно в таком порядке. Выставив руки вперед, он двинулся туда, где должна была быть полка. Пальцы наткнулись на ствол. Гладкая сталь «глока». И дальше знакомые очертания «смит-вессона» 38-го калибра, такого же, как и его табельный револьвер. Он взял его и поковылял дальше, к коробкам с патронами. Ощутил кончиками пальцев деревянный ящик. Сверху послышались разъяренные голоса и шаги. Оставалось только снять крышку. Ну пусть ему хоть немного повезет. Он засунул руку в ящик и схватил одну из картонных коробок. Понял, что это патроны. Черт, слишком большие! Пока он поднимал крышку следующего деревянного ящика, люк открылся. Он прижал коробку к себе, оставалось только уповать на то, что эти патроны — подходящего калибра. Тут в подвал упал луч фонарика, осветив пол у лестницы. Достаточно, чтобы прочитать этикетку на коробке. 7,62 мм. Черт, черт! Харри смотрел на полку. Вон там. Соседняя коробка. Калибр 38. Свет переместился с пола на потолок. Харри разглядел очертания «Калашникова» и человека, который спускался по лестнице.
Мозг — потрясающий компьютер.
Пока Харри срывал крышку с ящика и пытался ухватить коробку, он уже все просчитал. Слишком поздно.
— Здесь бы не было дороги, если бы не наша шахта, — сказал Тони Лейке, пока машина толчками продвигалась по узкой тележной колее. — Предприниматели вроде меня — единственная надежда для жителей такой страны, как Конго: встать на ноги, догнать другие страны, стать цивилизованными. Альтернатива — предоставить их самим себе, и они продолжат заниматься тем, чем занимались всегда: убивать друг друга. Все здесь охотники и добыча в одном лице. Не забывайте об этом, когда смотрите в умоляющие глаза голодающего африканского ребенка. Вы дадите ему еды, а вскоре эти глаза взглянут на вас через прицел автомата. И тогда пощады не жди.
Кайя не ответила. Она смотрела на рыжие волосы женщины на пассажирском сиденье. Лене Галтунг не двигалась и ничего не говорила, просто сидела, держа спину прямо и расправив плечи.
— В Африке все циклично, — продолжал Тони. — Сезон дождей и засуха, ночь и день, поесть и быть съеденным, жить и умереть. Ход природы — все, изменить ничего нельзя, плыви по течению, выживай, сколько сможешь, бери то, что дают, больше ничего не поделаешь. Потому что жизнь твоих предков — это и твоя жизнь, ты не можешь ничего изменить, развитие невозможно. И это не какая-то там африканская философия, просто опыт поколений. Именно такой опыт нам и надо изменить. Именно опыт меняет образ мышления, а не наоборот.
— А если опыт говорит, что их эксплуатировали белые люди? — спросила Кайя.
— Идея об угнетении принадлежит белым, — сказал Тони. — Но она показалась весьма полезной африканским лидерам: им нужно найти общего врага, чтобы объединить людей вокруг себя. В шестидесятых годах, после отмены колониального правления, они воспользовались чувством вины, которые испытывали белые, для того чтобы захватить власть и наконец-то начать настоящую эксплуатацию народа. Чувство вины белых за колонизацию Африки сильно раздуто. Подлинным преступлением было предоставить африканца его собственной натуре, деструктивной натуре убийцы. Поверь мне, Кайя, конголезцам никогда не жилось лучше, чем под властью бельгийцев. Мятежников никогда не заботила воля народа, их действия были продиктованы одной жаждой власти. Мелкие группировки врывались в дома бельгийцев здесь, у озера Киву, где были роскошные виллы, и бандиты рассчитывали на богатую добычу. Так было, и так есть. Именно поэтому у здешних усадеб по меньшей мере двое ворот. Партизаны вламываются в одни ворота, а хозяева скрываются через другие, с противоположной стороны.
— Значит, так выбрался и ты, ведь я тебя не заметила?
Тони рассмеялся:
— Неужели вы и правда думали, что следили за нами? Я наблюдаю за вами с того момента, когда вы только прилетели. Гома — маленький город, где мало денег, а аппарат власти вполне обозрим. Вы с Харри поступили крайне наивно, приехав сюда вдвоем.
— Наивно? — спросила Кайя. — Как ты думаешь, что произойдет, когда выяснится, что в Гоме пропали двое норвежских полицейских?
Тони пожал плечами:
— В Гоме то и дело похищают людей. И я нисколько не удивлюсь, если местная полиция вскоре получит письмо от бойцов освободительной армии, в котором они потребуют за вас непомерно большой выкуп. А еще повстанцы будут требовать освободить нескольких заключенных, известных противников режима президента Кабилы. Пару дней будут вестись переговоры, но они ни к чему не приведут, потому что требования окажутся невыполнимыми. И больше вас никто не увидит. Дело житейское, Кайя.
Кайя постаралась поймать в зеркальце взгляд Лене Галтунг, но та смотрела в другую сторону.
— А что будет с ней? — громко спросила Кайя. — Ведь она знает, что вы убили всех этих людей, Тони?
— Теперь знает, — сказал Тони. — И она понимает меня. Вот такая она, настоящая любовь, Кайя. И поэтому мы с Лене сегодня вечером поженимся. Вы с Харри приглашены. — Он засмеялся. — Мы как раз едем в церковь. Мне кажется, церемония, на которой мы поклянемся друг другу в вечной верности, будет весьма волнующей. Правда, Лене?
В тот же миг Лене качнулась вперед, и Кайя увидела, почему у нее такие прямые плечи: ее руки были скованы за спиной парой розовых наручников. Тони потянулся следом, схватил Лене за плечи и с силой дернул ее назад. Лене повернулась к ним лицом, и Кайя вздрогнула. Узнать Лене Галтунг было практически невозможно. Лицо все в грязных потеках от слез, один глаз опух, а рот растянут в форме буквы «о». В центре этой «о» блестело что-то металлическое. Из золотого шарика тянулся короткий красный шнурок.
И слова, произнесенные Тони, прозвучали для Кайи эхом другого сватовства на пороге смерти, погребения в горном норвежском снегу:
— Пока смерть не разлучит нас.
Харри скользил вдоль полок с масками, а незнакомец спустился с лестницы, повернулся и посветил фонариком. Прятаться негде, до того, как его обнаружат, оставались считаные секунды. Харри зажмурился, чтобы его не ослепил свет, левой рукой открыл коробку с патронами. Вытащил четыре патрона, пальцы знали наизусть, что значит четыре патрона. Правой рукой он повернул барабан налево, надеясь, что сами собой вспомнятся движения, доведенные до автоматизма, когда он сидел один в Кабрини-Грин и от скуки тренировался, заряжая пистолет на скорость. Но тут он был не один. Да и о скуке речи не шло. Пальцы дрожали. Когда свет упал ему в лицо, он увидел красноту собственных век. Замер. Но выстрелов не последовало. Свет исчез. Его не убили, пока нет. И пальцы слушались. Они загнали патроны в четыре из шести свободных ячеек без напряжения, быстро, одной рукой. Барабан, щелкнув, встал на место. Харри открыл глаза, и тут свет снова ударил ему в лицо. Ослепленный, он выстрелил прямо в это солнце.
Свет дернулся, шмыгнул по потолку и исчез. Еще отдавалось эхо выстрелов, когда послышался стук фонарика, который катился по полу и, как маяк, чертил своим слабым лучом по стенам вокруг.
— Кинзонзи? Кинзонзи?
Фонарик остановился у полок. Харри кинулся вперед, схватил его, упал на спину, держа фонарь в вытянутой руке как можно дальше от тела, оттолкнулся ногами от полки и протиснулся под лестницу — теперь люк был прямо над ним. И тут началась стрельба. Бетонная крошка ударила Харри в руку и грудь, ливень пуль буравил пол вокруг фонаря. Харри прицелился и выстрелил по освещенному силуэту, который стоял, расставив ноги, над отверстием люка. Три быстрых выстрела.
Сначала появился «Калашников». С громким стуком он упал на пол рядом с Харри. За ним последовал человек. Харри едва успел вывернуться, прежде чем тело упало на бетон. Без сопротивления. Мясо. Мертвый вес.
Пару секунд было тихо. Потом Харри услышал, как Кинзонзи — если его звали именно так — тихо застонал. Харри поднялся, по-прежнему держа фонарь на отлете, увидел, что рядом с Кинзонзи лежит «глок», и ногой отбросил его в сторону. Потом схватил «Калашников».
Харри оттащил упавшего сверху мужчину к самой дальней от Кинзонзи стене и посветил на него. Его реакция была вполне предсказуема: как и Харри, он был ослеплен и стал палить именно в яркий свет. Взгляд сыщика, расследующего убийства, автоматически отметил, что брюки в промежности промокли от крови, пуля, вероятно, попала в живот, но вряд ли убила наповал. Кровь на плече, следовательно, еще одна пуля угодила в подмышку. Именно поэтому «Калашников» рухнул первым. Харри сел на корточки. Но все это никак не объясняло, почему мужчина не дышит.
Он посветил ему в лицо. Почему мальчик не дышит.
Пуля вошла под подбородком. Судя по углу попадания, затем она прошла в рот и через нёбо — прямо в мозг. Харри вздохнул. Мальчишке было не больше шестнадцати-семнадцати. По-настоящему красивый мальчик. Никому не нужная красота. Харри поднялся, приблизил дуло автомата к голове убитого и громко крикнул:
— Where are they? Mister Leike. Tony. Where?[162]
Он немного подождал.
— What? Louder. I can't hear you. Where? Three seconds. One-two…[163]
Он нажал на спуск. Оружие было переключено в режим автоматического огня, потому что «Калашников» сделал по меньшей мере четыре выстрела. Харри закрыл глаза, когда в лицо брызнул фонтан крови, и, открыв их снова, увидел, что от красивого лица мальчика ничего не осталось. То теплое и мокрое, во что оно превратилось, стекало по его собственному голому телу.
Он шагнул к Кинзонзи. Стал над ним, расставив ноги, направил свет фонарика ему в лицо, приставил ко лбу дуло автомата и слово в слово повторил вопрос:
— Where are they? Mister Leike. Tony. Where? Three seconds…[164]
Кинзонзи открыл глаза. Харри увидел дрожь белых глазных яблок. Страх смерти — следствие желания жить. Наверное, это так. По крайней мере, здесь, в Гоме.
Кинзонзи стал отвечать, медленно и отчетливо.
Кинзонзи лежал тихо-тихо. Высокий белый человек положил фонарик на пол так, что тот светил вверх, в потолок. Кинзонзи увидел, как он натягивает на себя одежду Удри. Как раздирает его майку на полоски, чтобы замотать зияющую от уха до уха рану. Теперь челюсть уже не свешивалась на одну сторону. На глазах у Кинзонзи повязка пропиталась кровью.
Он ответил мужчине на те вопросы, которые тот задал. Где. Сколько. Какое у них оружие.
Сейчас белый человек подошел к стеллажу и вытащил черный чемоданчик, открыл его и проверил содержимое.
Кинзонзи знал, что умрет, умрет молодым и умрет мучительно. Но может быть, не сейчас, не этой ночью. Живот болел так, как будто на него плеснули кислотой. Но может, пройдет.
Белый человек встал и схватил «Калашников» Удри. Подошел к Кинзонзи, постоял над ним, держа фонарь за спиной. Огромная фигура с замотанной в белое головой — у них так обычно подвязывают челюсти мертвецам, прежде чем их похоронить. Если Кинзонзи и застрелят, то именно сейчас. Мужчина бросил Кинзонзи те полоски ткани, которые ему не понадобились.
— Help youself![165]
Кинзонзи услышал, как он стонет, поднимаясь по лестнице.
Кинзонзи закрыл глаза. Если не терять времени, он успеет остановить сильное кровотечение, пока не лишится сознания от потери крови. Надо выбраться, переползти через дорогу, найти людей. Если ему повезет, может случиться, что они не принадлежат к виду местных грифов. Он сможет найти Альму. Сделать ее своей. Ведь у нее сейчас нет мужчины. А у Кинзонзи больше нет работодателя. Он видел, что было в чемодане, который большой белый человек взял с собой.
Харри остановил «ренджровер» перед низкими стенами церкви, лоб в лоб с побитым «хёндаем», который все еще там стоял.
В машине он разглядел огонек сигареты.
Харри выключил фары, опустил стекло и высунул голову:
— Сол!
Харри увидел, как приближается огонек сигареты. Таксист вылез из машины.
— Харри. Что случилось? У тебя лицо…
— Все пошло не совсем так, как было задумано. Я и не рассчитывал, что ты все еще здесь.
— А почему нет? Ты же заплатил мне за весь день. — Сол провел рукой по броне «ровера». — Хорошая машина. Украл?
— Одолжил.
— Машину одолжил. Одежду тоже?
— Да.
— Она вся в крови. Кровь прежнего владельца?
— Дадим твоей машине отдохнуть, Сол.
— А мне оно надо, Харри?
— Вероятно, нет. А что, если я скажу, что я хороший парень?
— Сожалею, но мы тут в Гоме забыли, что это значит, Харри.
— М-м-м. А сотня долларов делу не поможет?
— Две сотни, — сказал Сол.
Харри кивнул.
— …и пятьдесят, — добавил Сол.
Харри вылез, и Сол сел за руль.
— А ты уверен, что они именно там? — спросил Сол, выезжая на дорогу.
— Да, — ответил Харри с заднего сиденья. — Кто-то когда-то рассказывал мне, что это единственное место, откуда в Гоме можно попасть на небо.
— Не нравится мне это место, — заметил Сол.
— Правда? — сказал Харри и открыл чемоданчик рядом с собой. «Мерклин». Инструкция по сборке была приклеена с внутренней стороны крышки. Харри принялся за работу.
— Злые демоны. Ба-Тойе.
— Говоришь, ты в Оксфорде учился? — Части винтовки издавали легкие, смазанные звуки, охотно становясь в положенные места.
— Как я понимаю, ты ничего не знаешь о демоне огня?
— Нет, но вот этих демонов я знаю, — сказал Харри и поднял один из патронов, лежавших в особом отделении чемоданчика. — И готов поставить на них против Ба-Тойе.
В скудном желтом свете с потолка патронные гильзы засияли. Свинцовая пуля внутри имела диаметр шестнадцать миллиметров. Самый грозный калибр в мире. Когда он работал над рапортом по делу о покушении на короля, один эксперт-баллистик рассказал ему, что по калибру «мерклин» выходит за границы разумного. Даже если охотиться на слонов. Что это оружие больше подходит, чтобы валить деревья.
Харри защелкнул оптический прицел.
— Поддай-ка газу, Сол!
Он пристроил ствол на спинку пассажирского сиденья впереди и положил палец на спусковой крючок, стараясь не приближать глаза к оптическому прицелу, поскольку машина ехала по раздолбанной дороге. Прицел надо бы отрегулировать, откалибровать, подогнать. Но такой возможности не представится.
Они прибыли на место. Кайя выглянула в окно. Рассеянные огни под ними — это Гома. Вдали она видела свет от буровой вышки на озере Киву. Луна отражалась в зелено-черной воде. Последняя часть пути представляла собой тропинку, которая вилась вокруг вершины, фары освещали черный, голый лунный ландшафт. Когда они добрались до самого верхнего плато, совершенно плоской каменной тарелки диаметром в пару сотен метров, шофер повел машину на другую сторону плато сквозь облака белого плывущего дыма, который у кратера Ньирагонго окрашивался красным.
Шофер выключил мотор.
— Могу я спросить тебя кое о чем? — сказал Тони. — Кое-что очень занимает меня в последние недели. Каково это — чувствовать, что ты скоро умрешь? Я имею в виду не страх, что твоей жизни угрожает опасность, через такое я и сам несколько раз проходил. Но четко осознавать, что здесь и сейчас твоя жизнь кончится. Ты можешь… передать это? — Тони наклонился чуть вперед, чтобы видеть ее глаза. — Не торопись, подыщи верные слова.
Кайя взглянула на него. Она думала, что вот-вот наступит паника. Но она не приходила. Кайя превратилась в камень — такой же, что был вокруг.
— Я ничего не чувствую, — ответила она.
— Давай же, — сказал он. — Другим было так страшно, что они не могли ответить, бормотали что-то невразумительное. Шарлотта Лолле просто оцепенела и таращилась на меня. Элиас Скуг утратил дар речи. Отец плакал. Что у тебя в голове — хаос или же есть какая-то рефлексия? Ощущаешь ли ты грусть? Раскаяние? Или облегчение оттого, что больше не надо сопротивляться? Посмотри, например, на Лене: она сдалась, идет на казнь как жертвенная овечка, готовая на все. А как насчет тебя, Кайя? Сколько тебе надо, чтобы потерять над собой контроль?
Кайя увидела в его взгляде жгучее, неподдельное любопытство.
— Лучше ты скажи мне, Тони, сколько тебе надо, чтобы обрести над собой контроль? — сказала она и провела языком во рту в поисках влаги. — Когда неведомый человек управлял тобой, заставляя одного за другим убивать людей, а сам оказался мальчишкой, которому ты когда-то подрезал язык? Можешь мне рассказать?
Тони посмотрел в пустоту и медленно покачал головой, словно бы отвечая на второй вопрос.
— Мне это даже в голову не приходило, пока я не прочитал, что старый добрый Скай арестовал моего бывшего односельчанина. Уле-ботаника. И кто бы подумал, что у него хватит смелости?
— Хватит ненависти, ты хочешь сказать?
Тони вынул из кармана куртки пистолет. Взглянул на часы.
— Что-то Харри опаздывает.
— Он приедет.
Тони засмеялся:
— Но, к сожалению для тебя, бездыханный. Кстати, мне нравился Харри. С ним было интересно играть. Я ему позвонил из Устаусета, ведь он мне дал номер своего телефона. Автоответчик поведал мне, что Харри несколько дней будет вне зоны досягаемости. Я даже засмеялся. Он конечно же был в Ховассхютте, хитрый лис. — Тони взял пистолет и принялся другой рукой поглаживать лакированную черную сталь. — Когда я был в Управлении полиции, я все понял. Он такой же, как я.
— Сомневаюсь.
— Да ладно. Тертый калач. Крутой. Человек, который делает то, что должен, чтобы получить нужное, который пойдет по трупам, если понадобится. Разве не так?
Кайя не ответила.
Тони снова посмотрел на часы.
— Боюсь, придется начинать без него.
Он приедет, думала Кайя. Мне только надо дать ему еще немного времени.
— И ты бежал, — сказала она. — С паспортом отца и брекетами?
Тони взглянул на нее.
Она знала, что он понимает ее замысел. Но что ему даже нравится. Рассказывать. Как он их провел. Они все это любят.
— Знаешь, что я тебе скажу, Кайя? Мне хотелось бы, чтобы отец сейчас оказался здесь и видел меня. Здесь, на вершине моей горы. Увидел и понял. Прежде чем я бы его убил. Как Лене поняла, что должна умереть. Как, надеюсь, Кайя, понимаешь и ты.
Теперь она почувствовала его. Страх. Скорее как физическую боль, нежели как панику, которая парализует способность трезво мыслить. Она видела четко, слышала четко, думала четко. На самом деле четче, чем когда-либо раньше, подумала она.
— Ты начал убивать, чтобы скрыть измену, — продолжала она чуть севшим голосом. — Чтобы обеспечить себе миллионы семейства Галтунг. А как насчет тех миллионов, которые ты вытянул из Лене сейчас, разве их хватит, чтобы спасти твой проект?
— Не знаю, — улыбнулся Тони и обхватил рукоятку пистолета. — Посмотрим. Выходи.
— А он стоит того? Неужели он действительно стоит всех этих жизней?
Он ткнул дулом пистолета ей под ребра, Кайя задохнулась от боли. Голос Тони просипел ей в ухо:
— Посмотри вокруг, Кайя. Это колыбель человечества. Посмотри, чего стоит человеческая жизнь. Кто-то умирает, еще больше рождается в единственной яростной гонке, один круг за другим, и в одном не больше смысла, чем в другом. Смысл придает лишь игра. Страсть, всепоглощающее желание. Как выражаются некоторые идиоты, игромания. И все. Это как Ньирагонго. Он пожирает все, уничтожает все, но в то же время он — начало всего живого. Не будь там, внутри, страсти, смысла, кипящей лавы, все здесь стало бы мертвым, застывшим и замерзшим. А в тебе-то, Кайя, есть страсть? Или ты — мертвый вулкан, человеческая снежинка, и поминальная речь по тебе уложится в три строчки?
Кайя дернулась, Тони заржал.
— Готова к венчанию, Кайя? Готова растаять?
Она почувствовала запах серы. Шофер распахнул дверь, бросил на Кайю равнодушный взгляд и ткнул в нее винтовкой с обрезанным стволом. Даже здесь, в машине, в десяти метрах от края кратера, она ощущала жар. Она не двигалась. Чернокожий наклонился, влез в машину и схватил ее руку. Кайя позволила ему вытащить себя, не сопротивляясь, стараясь только повиснуть на нем как можно тяжелее, чтобы сместить его центр тяжести, и, когда она неожиданно вскочила, он отшатнулся назад. Мужчина был поразительно тощ и, похоже, пониже ее ростом. Кайя ударила локтем. Знала, что такой удар эффективнее, чем удар кулаком. Что лучше всего бить в горло, висок, нос. Локоть куда-то попал, что-то хрустнуло, мужчина упал, выронил оружие. Кайя подняла ногу. Ее учили, что проще всего обезвредить лежащего, наступив ему на бедро. Если давить сверху всей тяжестью тела, то в сочетании с сопротивлением земли это вызовет сильное кровоизлияние в крупных бедренных мышцах, и поверженный уже не сможет подняться и преследовать тебя. Альтернатива — наступить на грудь и горло с возможным летальным исходом. Она посмотрела на его голое горло, лунный свет упал на лицо мужчины. На какую-то ничтожную долю секунды она замешкалась. Он не старше Эвена.
Тут она почувствовала, как кто-то обхватил ее сзади, прижав ей руки к бокам, едва не выдавив из легких весь воздух. Ее оторвали от земли, она беспомощно задергала ногами. Голос Тони у уха звучал весело:
— Отлично, Кайя. Страсть. Жить хочешь. Я позабочусь о том, чтобы у него вычли из зарплаты, обещаю.
Лежащий перед ней парень наконец поднялся на ноги и схватился за оружие. Равнодушие как рукой сняло, в его глазах сверкала ярость.
Тони завел ей руки за спину, и она почувствовала, как запястья стянули тонкой пластиковой веревкой.
— Итак, — произнес Тони. — Смею ли я попросить вас, фрекен Сульнес, быть свидетельницей на нашей с Лене свадьбе?
И тут — наконец — она наступила. Паника. Она очистила ее мозг, сделала все пустым, голым, ужасным. Простым. Кайя закричала.
Кайя стояла на краю и смотрела вниз. Нагретый воздух поднимался вверх, обдавая лицо горячим дыханием. От ядовитого дыма закружилась голова, а может, это дрожащий воздух размывал очертания предметов, и там, внизу, в пропасти, переливающаяся всеми оттенками желтого и красного лава, казалось, трепетала за его завесой. Прядка волос упала ей на глаза, но руки были связаны за спиной пластиковой веревкой. Они с Лене Галтунг стояли плечом к плечу, но ту, как предположила Кайя, чем-то накачали: Лене не шевелилась, уставившись перед собой взглядом лунатика. Наряженный в белое живой труп — внутри ее, кроме холода и пустоты, ничего не осталось. Манекен в подвенечном платье в окне веревочной мастерской.
За спиной у них стоял Тони. Кайя почувствовала его руку на своей талии.
— Берешь ли ты того, кто стоит рядом с тобой, обещаешь ли любить и почитать его в горе и в радости… — шептал он.
Это вовсе не жестокость, так он им объяснил. Просто так удобнее. После них не останется следов. Даже вопросов никто задавать не будет. В Конго каждый день пропадают люди.
— Объявляю вас мужем и женой.
Кайя пробормотала молитву. Она думала, что это молитва. Пока не услышала слова:
— …потому что я и та, которую я люблю, никогда не будем вместе.
Слова из прощального письма Эвена.
Они услышали рев мотора на низких оборотах и увидели, как фары обшаривают небо. С другой стороны кратера показался «ренджровер».
— А вот и опоздавшие, — проговорил Тони. — Помашите им на прощание, девочки.
Поворачивая на плато к кратеру, Харри не знал, что его ожидает. Кинзонзи сказал, что помимо девушек с мистером Тони был только шофер. Но и у него, и у мистера Тони с собой автоматы.
Не доезжая до вершины, Харри предложил Солу высадить его, но тот оказался:
— У меня больше нет семьи, Харри. Может, ты и правда на стороне добрых сил. А потом — ты ведь заплатил за целый день.
Машину слегка занесло, когда она тормозила.
Фары освещали то, что было по другую сторону кратера: трех человек, стоящих на самом краю. Потом они растворились в облаке, но Харри уже все разглядел: мужчину с короткоствольной винтовкой за спиной у этих троих. И припаркованный рядом «ренджровер». И понял: время истекло. Потом облако ушло, и Харри увидел, что Тони и тот, второй, заслонив ладонью глаза, смотрят на машину, словно ждут кого-то.
— Глуши мотор, — сказал Харри и положил ствол «мерклина» на спинку переднего сиденья. — Но фары не выключай.
Сол сделал, как велели.
Мужчина в камуфляже опустился на колено, приложил винтовку к плечу и прицелился.
— Моргни два раза фарами, — сказал Харри и прильнул к оптическому прицелу. — Они ждут сигнала.
Харри зажмурил левый глаз. Отсек половину мира, бледные лица, Кайю, которую он видел в прицеле, Лене с раздутыми щеками и черными от боли глазами, отсек мысль, что это последние секунды. Он не думал про бирюзовые глаза, смотревшие на него, когда он произносил: «Клянусь». Он не обратил внимания ни на выстрел, означавший, что они ждали другого сигнала, ни на пулю, звякнувшую о кузов машины, а потом и на еще один выстрел. Отбросил все, что не имело отношения к преломлению света в лобовом стекле, преломлению света в дрожащем от жары воздухе над кратером, того, что пуля, вероятно, отклонится вправо, в ту же сторону, куда относит облака пара. Он знал, что сейчас его удерживает на ногах только адреналин. Короткое опьянение, способное кончиться в любую секунду. Но пока его сердце продолжает снабжать мозг кровью, секунды ему достаточно. Потому что мозг — потрясающий компьютер. Голова Лене наполовину заслоняла голову Тони, но он все-таки возвышался над ней.
Харри прицелился в острые зубки Кайи. Потом перевел прицел на сверкающий шарик между губами Лене. Немного переместил прицел. Не подогнан. Случайности. Делайте ставки, последний забег.
Слева надвигалось облако пара.
Скоро оно окутает их, и Харри, словно на секунду прозрев, увидел, что, когда облако проплывет мимо, там никого не будет. Харри нажал на спуск. Заметил, как Кайя моргнула прямо над крестом прицела.
Клянусь.
Он погиб. Наконец.
Казалось, от грохота салон машины вот-вот взорвется, казалось, плечо вывихнуто отдачей. На лобовом стекле появилась морозно-белая дырочка. Кроваво-красное облако закрывало все на другой стороне кратера. Харри дрожа вздохнул и стал ждать.
Харри лежал на спине и плыл. Куда-то уплывал. Тонул. Тонул в озере Киву, а кровь, его собственная и кровь других, смешивалась с кровью озера, исчезала в великом сне вселенной, а звезды над ним таяли в черной холодной воде. Мир в пропасти, тишине, пустоте. Пока его не вынесло на поверхность на пузыре метана — черно-синий труп, кишащий гвинейским червем. И ему надо было выбраться из озера Киву, чтобы жить дальше. Чтобы ждать.
Харри открыл глаза. Увидел над собой гостиничный балкон. Перевернулся на бок и доплыл до берега. Вылез из воды.
Скоро рассвет. Скоро он будет в самолете, летящем назад, в Осло. Скоро окажется в кабинете Гуннара Хагена и объявит, что все позади. Они исчезли, исчезли навсегда. Ничего не получилось. А потом снова постарается исчезнуть.
Харри, дрожа, завернулся в белое гостиничное полотенце и пошел вверх по лестнице в номер.
Когда облако уплыло, на краю кратера никого не было.
Через оптический прицел Харри автоматически стал искать стрелка. Нашел его и чуть было не нажал на спуск. Но обнаружил, что видит его спину, что тот идет к машине. Сразу после этого «ренджровер» завелся, проехал мимо и исчез.
Он переместил оптический прицел туда, где видел Кайю, Тони и Лене. Включил прицел. Увидел подошвы. Три пары подошв.
Потом отбросил в сторону винтовку, выпрыгнул из машины и побежал вокруг кратера, держа в вытянутой руке табельный пистолет. Он бежал и молился. Рухнул на колени рядом с ними. И, еще не взглянув на них, понял, что проиграл.
Харри отпер дверь в свой номер. Прошел в ванную, стянул с головы промокшую повязку и перевязал рану новым бинтом, полученным у администратора. Швы, которые наложили временно, не давали разойтись щеке, а вот с челюстью дело обстояло хуже. Уже упакованный багаж стоял возле кровати. Одежда, в которой ему предстояло ехать, висела на спинке стула. Он вытащил пачку сигарет из кармана, вышел на балкон и сел на один из стоявших там пластиковых стульев. Холод немного приглушил боль в челюсти и щеке. Харри посмотрел на сверкающее серебром озеро, которое ему больше никогда не доведется увидеть.
Она была мертва. Свинцовая пуля диаметром в полтора сантиметра прошла через ее правый глаз, снесла правую часть головы, потом впечатала крупные белые зубы Тони Лейке в его же череп, пробурив настоящий кратер в затылке и разбросав мозги по вулканической лаве в радиусе примерно ста метров.
И тогда Харри согнулся, его вырвало прямо на них чем-то зеленым. Он попятился.
А теперь вынул две сигареты из пачки. Сунул их в рот и почувствовал, как они скачут в клацающих зубах. Самолет через четыре часа. Он договорился с Солом, чтобы тот отвез его в аэропорт. Харри был настолько измотан, что ему с трудом удавалось держать глаза открытыми, но все равно — спать он не мог и не хотел. В первую ночь привидениям являться запрещено.
— Марлон Брандо, — сказала она.
— Что? — спросил Харри, прикурил сигареты и протянул ей одну.
— Тот актер-мачо, которого я никак не могла вспомнить. На самом деле из всех них у него самый женоподобный голос. И женский рот. Кстати, ты не замечал, что он шепелявит? Не совсем отчетливо, но это какой-то обертон, который ухо и не воспринимает как звук, а мозг его все-таки регистрирует.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Харри, затянулся и посмотрел на нее.
Она была вся в крови, осколках костей, ошметках плоти, мозгах. Потребовалось много времени, чтобы разрезать пластиковые веревки, которыми были связаны ее руки, потому что пальцы его просто не слушались. Наконец освободившись, она встала, а он так и остался на четвереньках.
Он не попытался помешать ей, когда она ухватила Тони за ворот куртки и ремень, подтащила труп к краю пропасти и спихнула вниз. Харри не слышал ни звука, только ветер, который что-то нашептывал. Он видел, как она стояла и смотрела в кратер, а потом повернулась к нему.
Он кивнул. Ей не нужно ничего объяснять. Именно так и следовало поступить.
Она указала подбородком на тело Лене Галтунг. Но Харри покачал головой. Он все взвесил. Практическую сторону и моральную. Дипломатические последствия с одной стороны и могилу, куда сможет прийти мать, с другой. Правду — и ложь, которая, возможно, облегчит жизнь. А потом он встал. Поднял Лене Галтунг, чуть не переломившись под тяжестью этой хрупкой девушки. Подошел к краю пропасти, закрыл глаза, почувствовал, как же ему тоскливо, какое-то мгновение постоял, качаясь. А потом отпустил ее. Открыл глаза и посмотрел ей вслед. Она уже превратилась в точку где-то вдали. А потом и точка исчезла в дыму вулкана.
— В Конго каждый день пропадают люди, — сказала Кайя, когда Сол вез их обратно, а он сидел на заднем сиденье, обнимая ее.
Харри знал, что рапорт будет коротким. Никаких следов. Исчезли. Могут быть где угодно. И ответ на все вопросы, которые им зададут, будет только один: в Конго каждый день пропадают люди. Такой же ответ получит и она, женщина с бирюзовыми глазами. Потому что так им будет проще. Ни трупов, ни внутреннего расследования, которое проводят в тех случаях, когда полицейскому приходится стрелять. Ни болезненного международного инцидента. Дело не закроют, во всяком случае, официально, но искать Лейке будут только для виду. Лене Галтунг объявят пропавшей без вести. У нее не было авиабилета в Конго, да и иммиграционные власти ее тоже не регистрировали. Так будет лучше, вот что скажет Хаген. Для всех. Во всяком случае, для тех, чье мнение имеет значение.
И женщина с бирюзовыми глазами кивнет. Примет его слова. Но, вероятно, все поймет, если прислушается к тому, чего он не сказал. Она может выбирать. Выбрать его рассказ о том, что ее дочь мертва. Что он на самом деле целился Лене прямо между глаз, а не взял чуть повыше и правее, хотя знал, что это было бы правильно. Но он боялся попасть в свою коллегу, ту, что приехала туда вместе с ним. Выбрать эту правду или ложь, которая вздымает и гонит воздушные волны, сулящие надежду, а не гибель.
В Кампале они пересели на другой самолет.
Сидели в пластиковых креслах у выхода на посадку и смотрели, как самолеты приземляются и взлетают, пока Кайя не заснула и голова ее не соскользнула на плечо Харри.
Она проснулась, когда что-то произошло. Она не знала, что именно, но что-то изменилось. Температура в помещении. Ритм ударов его сердца. Или черты его бледного, со следами бессонной ночи лица. Она увидела, как он опустил мобильный обратно в карман куртки.
— Что случилось? — спросила она.
— Звонили из Государственной больницы, — сказал Харри, и взгляд его, не задержавшись на ней, скользнул мимо, за большие окна и дальше к горизонту между бетонным покрытием аэродрома и пронзительно голубым небом. — Он умер.
Ван Боорст дома? (англ.)
Нет (англ.).
Я хотел бы купить несколько пистолетов, мисс ван Боорст (англ.).
Извините. До свидания (англ.).
Пистолетов нет. Ван Боорст нет здесь (англ.).
Высокий, симпатичный. Вы его тут нигде не видели? (англ.)
Вы богаты? (англ.)
Тридцать минут. Приходите потом (англ.).
Один (англ.).
Езжайте за этой машиной (англ.).
Плачу вдвойне (англ.).
Бе-жен-цы. Уходят. Приходят плохие люди. (англ.).
Старые. Бельгия. Колонист (англ.).
Американский поп-дуэт «The Carpenters».
О да, обождите минутку (англ.).
Ждите здесь (англ.).
Удалить, удалить (англ.).
Кого-то ищете, леди? (англ.)
Просто ошиблась дверью, вот и все (англ.).
Не волнуйтесь, леди. Мы ему заплатили (англ.).
Поехали (англ.).
Идите, прикончите его и отвезите туда (англ.).
НДОА, Народная демократическая освободительная армия (англ.).
ФОК, Фронт освобождения Конго (англ.).
Где они? Мистер Лейке. Тони. Где? (англ.)
Где? Громче. Я тебя не слышу. Где? Три секунды. Раз-два… (англ.)
Где они? Мистер Лейке. Тони. Где? Три секунды… (англ.)
Здесь: Перевяжи рану! (англ.)