Сдвинулись с места вековые пласты, весь мир вспенился и вскипел на жарком пламени войн и революций, «началось мировое кочевье», — говорит Марина Цветаева, — не сдвинулась, не вспенилась и не вскипела лишь душа ее, и в этом ее пафос.
Замкнуться в глухой и тесный круг лирических переживаний и — «спать». Так велит ей, верной «дочери Иаира», ее «Господь».
Вот почему «островитянкой с далеких островов»[183] чувствует себя в этом мире Марина Цветаева, вот почему старательно обходит она «чужие дома».
Но нет такой силы, которая могла бы удержать человека на этой грани, в самом стремлении к такому равновесию таится суровое «возмездие». И это хорошо знает Марина Цветаева.
В этом порыве от жизни к отражению ее в «строках» и «рифмах» таится роковое мертвящее начало.
И как бы ни хотелось Марине Цветаевой пройти «мимо дому ничьего», как бы ни хотела она сбросить с себя «жернова», навешанные ей на шею на земле,[185] жизнь властно зовет ее на свои пути. С грустью говорит об этом Марина Цветаева:
И будет «маяться», пока не сойдет со своего окольного пути, пока не нарушит тяжкий «сон» своей «молодой плоти».
Из стихотворения «Проста моя осанка…»
Из стихотворения «Пожирающий огонь — мой конь!..»
Из стихотворения «Не самозванка — я пришла домой…»
Из стихотворения «Мой путь не лежит мимо дому — твоего…»