В шесть утра было еще темно.
Мартини проснулся сразу. Жена и дочь еще спали. Он приготовил себе кофе и теперь смаковал его стоя, опершись на обеденный стол и наслаждаясь горячим напитком и уютным светом лампы, висевшей над столом. Он пил медленно, погрузившись в свои мысли. Оделся он как для похода в горы – в теплую спортивную одежду и горные ботинки. Накануне вечером он предупредил Клеа, что пойдет побродить по горным тропам.
Из дому он вышел около семи. На улице было холодно, но приятно. Морозный воздух пощипывал кожу, запахи леса стекли в долину, ненадолго вытеснив вонючие испарения, идущие от карьеров горных разработок. Он загрузил рюкзак во внедорожник и тут услышал, что его кто-то зовет.
– Эй, привет, Мартини!
С другой стороны улицы ему махал рукой сосед. Лорис тоже помахал ему. Одевисы сразу подружились с ним и Клеа. Оба, и муж и жена, были их ровесниками, а вот дети – гораздо младше Моники. Насколько понял Мартини, глава семьи занимался строительством, но, как говорили, капитал он сколотил, продав свой участок земли под разработки. К ним относились хорошо. Он держался слегка высокомерно, но, в сущности, был безвреден. А его жена смотрелась этакой безукоризненной недотрогой, просто ожившей рекламой образцовой домохозяйки пятидесятых годов.
– Куда это ты собрался?
– Поднимусь потихоньку наверх, а дальше пешком по восточному склону. Я там ни разу не был.
– Черт возьми! В следующий раз пойду с тобой. Вот только сброшу несколько кило, – рассмеялся сосед и похлопал себя по заметному животику. – А я сегодня решил вывезти погулять весь выводок.
Он показал на распахнутый гараж и стоящий в нем синий «порше». Это была одна из его последних дорогих игрушек. Одевис любил тратить деньги и хвастаться покупками.
– Может, в следующий раз и я к тебе присоединюсь, – ответил Мартини.
Сосед снова рассмеялся:
– Ну как, на Рождество договорились?
– Конечно.
– Будем рады, если вы к нам придете.
Клеа приняла приглашение, не посоветовавшись с ним, но Мартини не стал возражать. Жена целыми днями сидела дома, и не было ничего удивительного в том, что ей хотелось в компанию, пообщаться. К тому же ему казалось, что Одевисы тоже ищут себе новых друзей, может, отчасти потому, что, при их новом статусе, в отношениях со старыми наступило охлаждение.
– Ну, пока, хорошей прогулки, – сказал сосед, направляясь к своему «порше».
Учитель снова помахал рукой и поспешил усесться в старенький белый внедорожник, который намотал уже много километров и начал подавать признаки старения: под днищем возникала сильная вибрация, а при резком старте из выхлопной трубы вырывался клуб дыма.
Вернулся он, когда уже стемнело. Как только он открыл дверь, его сразу окутал неповторимый запах супа и жаркого. Было уже почти восемь часов, и этот аромат возвещал заслуженную награду за полный трудностей день.
– Это я! – громко возвестил он, но ему никто не ответил.
В коридор проникал свет из кухни, и громко шумела вытяжка. Наверное, поэтому Клеа его не услышала. Мартини поставил на пол рюкзак и снял ботинки, чтобы не запачкать пол. Он был весь в грязи, а левая рука, забинтованная кое-как тем, что под руку попалось, все еще кровила. Он спрятал руку за спину и босиком пошлепал в кухню.
Как он и думал, Клеа полностью сосредоточилась на плите и кастрюлях, время от времени бросая взгляд на маленький телевизор, висевший на стене. Мартини подошел к ней сзади и тихо, чтобы не напугать, сказал:
– Привет!
Клеа на секунду отвернулась от плиты.
– Привет, – отозвалась она и снова уставилась в телевизор. – Что-то ты поздно.
Фраза была брошена просто так, без намека на упрек. На самом деле жена думала о другом.
– Я звонила тебе на мобильник весь вечер, но ты не отвечал, – прибавила она.
Мартини порылся в кармане куртки и вытащил мобильник. Экран погас.
– Должно быть, разрядился в горах, а я не заметил. Прости.
Клеа его не слушала. И голос у нее изменился. По голосу сразу было заметно, когда она чем-то озабочена или взволнована. Он подошел к ней и легонько поцеловал в шею. Она протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но продолжала смотреть на экран.
– В Авешоте пропала девочка, – сказала она, показав рукой на телевизор, где шли новости.
Шум вытяжки заглушал голос диктора.
Мартини высунулся из-за плеча жены и тоже взглянул на экран.
– Когда пропала?
– Несколько часов назад, уже вечером.
– Ну, может, рано еще утверждать, что она пропала, – произнес он, чтобы успокоить жену.
Клеа обернулась и с тревогой на него посмотрела:
– Ее уже ищут.
– Ну, могла же она просто куда-то выйти. Может, она поругалась с родителями.
– Не похоже, – отозвалась она.
– Подростки в этом возрасте часто сбегают из дома. Я-то знаю, я с такими сталкиваюсь постоянно. Вот увидишь, вернется сразу, как только кончатся деньги. Ты все принимаешь слишком близко к сердцу.
– Она ровесница нашей Моники.
И до Мартини дошло, в чем причина страха. Он обнял жену, притянул ее к себе и нежно, как умел только он один, зашептал:
– Послушай, ведь это только сообщение местного канала. Если бы случилось что-то серьезное, об этом говорили бы по всем каналам.
Клеа, казалось, немного успокоилась.
– Может быть, ты и прав, – согласилась она. – Но девочка училась в твоей школе.
В этот момент на экране появилась фотография рыжеволосой девочки с веснушками. Мартини вгляделся в изображение и покачал головой:
– Она не из моего класса.
– Ой, где это ты так?
Учитель забыл о завязанной руке, и Клеа ее заметила.
– Да так, ничего серьезного.
Она внимательно осмотрела пораненную ладонь:
– Но похоже, ты потерял много крови.
– Я поскользнулся на гребне, схватился за острую ветку, торчавшую из земли, и порезался. Но порез неглубокий, ничего страшного.
– Почему ты сразу не пошел в травмопункт? Может, нужно зашить.
Мартини отнял руку:
– Да ничего не надо зашивать. Это пустяк, успокойся. Сейчас промою рану, наложу свежую повязку, и, вот увидишь, само заживет.
Клеа сложила руки на груди и мрачно на него взглянула:
– Упрямый, как всегда. Никогда не сделаешь, как тебе говорят.
Мартини повел плечами:
– Потому что, когда ты сердишься, ты делаешься еще красивее.
Клеа покачала головой и, вместо того чтобы сделать выговор, улыбнулась:
– Иди, сначала вымойся. Воняешь, как горный козел.
Учитель поднес к виску порезанную руку и отчеканил:
– Есть!
– И поторопись, ужин готов, – крикнула ему вслед Клеа, пока он шел в ванную.
В гостиной оба молча глядели друг на друга, а ужин тем временем остывал на столе.
– Сейчас я поднимусь наверх и ей задам, – с угрозой заявила Клеа.
Учитель ласково погладил жену по руке:
– Оставь, она скоро сама спустится.
– Я ее звала двадцать минут назад, а потом ты поднимался и стучал ей в дверь. Я уже устала дожидаться.
Он чуть не сказал, что тем самым она сделает только хуже, но побоялся вмешиваться в деликатные отношения матери и дочери. Клеа и Моника нашли только им одним понятный способ общения. Часто они ссорились, и иногда по сущим пустякам. Но в большинстве случаев достигали молчаливого перемирия: обе были изрядные гордячки, но дальше надо было как-то продолжать жить под одной крышей.
Они услышали, как открылась дверь в комнату дочери и по лестнице зазвучали ее шаги. Моника появилась, завернувшись в просторный кардиган, вся в черном, включая черную подводку для глаз, из-за которой ее обычно мягкий взгляд приобрел злобное выражение. Может, она этого и добивалась, подумал Мартини. Он объяснял жене, что у дочери переходный период, но Клеа возражала, что уж больно этот период затянулся.
– Она смотрится как вдова, я этого просто вынести не могу, – говорила она.
Обе были очень похожи, и не только внешне. У младшей Мартини находил те же повадки, какими старшая отличалась в юности, тот же подход к миру, к жизни.
Моника уселась за стол, не удостоив родителей взглядом. Голова низко опущена, челка падает на лоб, как специально задуманный защитный экран. И это молчание… Не просто молчание, а молчаливый вызов.
Мартини разрезал мясо и разделил на порции, последний кусок оставив себе. При этом он старался вовремя остановить Клеа, чтобы та не влезла со своими нахлобучками, но, судя по выражению ее лица, она была готова вот-вот взорваться.
– Как прошел день? – спросил он у дочери, стараясь предотвратить ссору.
– Как обычно, – последовал лаконичный ответ.
– Я слышал, вам устроили неожиданный опрос по математике.
– Ага.
Моника водила вилкой по тарелке, гоняя еду с одного края на другой и кладя в рот крошечные кусочки.
– Тебя спрашивали?
– Да.
– И какая оценка?
– Шестерка.
Она лениво растянула слово, и это была явная провокация, как и демонстративное молчание и односложные ответы.
Мартини не собирался ее упрекать. При обсуждении переезда в Авешот она была единственной, чей голос не учитывался. Они ей даже толком не объяснили, почему переезжают. У Моники не было другого выбора, кроме как следовать непонятному и абсурдному решению родителей, но ей хватило хитрости понять, что за это бегство почему-то расплачивается она.
Нечто, вспомнилось Мартини.
– Ты бы поискала себе какое-нибудь занятие, Моника, – начала Клеа. – Нельзя же весь вечер торчать в своей комнате.
Мартини видел, что дочь не отвечает, но жена не унималась:
– Займись хоть чем-нибудь. Пойди покатайся на коньках, запишись в спортивную секцию, выбери себе музыкальный инструмент.
– И кто будет оплачивать занятия?
Моника оторвалась от тарелки и буквально пригвоздила мать взглядом. Но Мартини знал, что обвинение относилось к нему.
– Мы что-нибудь придумаем, верно, Лорис?
– Конечно.
Однако его ответ не особенно обнадеживал. Моника была права, с его зарплатой они не могли себе это позволить.
– Но ты не можешь все время сидеть в одиночестве.
– Я всегда могу пойти в общину. Там посещения бесплатны, – парировала она с убийственным сарказмом.
– Я хочу сказать, что тебе надо с кем-нибудь подружиться.
Моника стукнула кулаком по столу, и приборы звякнули.
– Представь себе, у меня были друзья! Но мне пришлось с ними расстаться.
– Ну… Ты быстро найдешь новых, – вывернулась Клеа.
Мартини заметил, что она чуть сдала позицию, словно не зная, что ответить.
– Я хочу обратно, хочу вернуться домой, – протестовала девочка.
– Хочешь ты этого или нет, но теперь наш дом здесь.
Слова были жесткие и решительные, но тон, которым их произнесла Клеа, выдавал ее слабину.
Моника вскочила из-за стола и ринулась вверх по лестнице к своей комнате. Немного погодя внизу услышали, как хлопнула дверь. Воцарилось короткое молчание.
– Она даже не доела, – сказала Клеа, поглядев на все еще полную тарелку дочери.
– Успокойся, я потом поднимусь и принесу ей что-нибудь.
– Не понимаю, откуда такая враждебность.
Однако Клеа прекрасно все понимала, Мартини был уверен. И был убежден, что в знак протеста дочь не притронется к еде, которую он ей принесет. Когда-то все было по-другому. Когда-то он мог утихомиривать стычки между матерью и дочерью, умел стать посредником. Он чувствовал себя всего-навсего странным тощим парнем, который живет под одной крышей с этими двумя женщинами, бреет себе физиономию, а не ноги, не кидается на всех по пустякам за отсутствием критических дней и не стремится всюду вставить свои пять грошей. С Моникой роль молчаливого, но понимающего отца всегда срабатывала. А теперь у них в семье что-то сломалось.
Но он был убежден, что ему все удастся исправить.
Он заметил, что Клеа вот-вот расплачется. Он всегда умел различать, когда слезы наворачивались у нее на глаза от нервного напряжения. Но сейчас это были слезы боли и страдания.
«Это, наверное, из-за той пропавшей девочки, – сказал он себе. – Она сейчас думает, что все это может случиться и с нашей дочерью, потому что она перестала ее понимать».
Мартини почувствовал себя виноватым. Потому, что он был простым учителем старших классов, потому, что зарплата у него была мизерная, потому, что он не мог предложить лучшей жизни двум женщинам, которых любил больше всего на свете, и, наконец, потому, что заточил свою семью в горах, в местечке под названием Авешот.
Клеа вернулась к еде, но по щекам ее побежали слезы. Мартини больше не хотел видеть ее в таком состоянии.
Да, он все исправит. Он поклялся себе, что снова расставит все по своим местам.