Машиной Мартини занимался лучший криминалист из экспертного отдела.
Это был маленький человечек, уже в возрасте, очень необычного вида. Странность заключалась в том, что, будучи почти лысым, он завязывал остатки волос в хвостик, а участки тела, видневшиеся из-под белого халата, были сплошь в татуировках. Звали его Кропп.
– Мы взяли материал для всех возможных тестов, и на это потребуется немало времени, – оправдывался он, стоя перед Фогелем и Майер.
Чтобы создать наилучшие условия для работы команды исследователей, полиция реквизировала муниципальный гараж. Все просторное помещение по периметру обшили большими пластиковыми щитами, пол застелили белым непромокаемым полотном. Машину поставили на подъемник. Техники старательно разбирали внедорожник по винтику. Все детали были тщательно рассортированы и подвергнуты осмотру с помощью замысловатой аппаратуры.
– Ну что? Есть какие-нибудь новости? Да или нет? – нетерпеливо спросил Фогель.
Кропп, похоже, никуда не спешил и давал объяснения более чем флегматично:
– Первое, что следует из осмотра, – это то, что машину недавно чистили, причем только изнутри.
Такое известие не могло не понравиться спецагенту.
– Обнаружены следы чистящей жидкости и растворителей, и это может навести на мысль, что кто-то пытался уничтожить следы.
– Зачем чистить только салон, если тебе нечего скрывать? – заметил Фогель.
– Кровь или другие органические следы? – спросила прокурорша, явно неудовлетворенная первыми результатами.
Коротышка отрицательно покачал головой, и хвостик у него на спине пришел в волнообразное движение.
– В общем, нет никаких доказательств, что Анна Лу садилась в эту машину, – продолжила Майер.
– А вы что, действительно надеялись, что мы обнаружим следы крови? – пошел в наступление Фогель.
– Следы ДНК, – уточнила она. – Я ожидала, что обнаружатся следы ДНК девочки.
Фогель чуть не спросил, откуда берется такая детская наивность? Она говорит серьезно или хочет его подразнить?
– Неужели вы не понимаете, что это хороший знак: ничего не найти?
– Как так, прошу прощения?..
– Не все признаки осязаемы. Пустота, к примеру, тоже признак. Она указывает на то, что в данном пространстве что-то было, а теперь нет. Во всяком случае, учителю Мартини следует задать вопрос, почему он вычистил только салон автомобиля.
– Это, господин спецагент, только мнение, а не факт. Точнее, ваше личное мнение. У здравомыслящего человека может быть тысяча причин, по которым он зимой предпочитает не мыть кузов автомобиля, особенно если он живет в горной местности и часто ездит на природу. Грязь, снег и дождь сделают свое дело, и через несколько дней машина снова запачкается. А салон с точки зрения того же здравого смысла надо держать в чистоте, раз уж в нем ездят люди.
Майер пустила в ход все средства, чтобы действовать ему на нервы, но в глубине души он восхищался ее упрямством. Непонятно было одно: почему ей всегда хочется пойти против очевидности, даже если это противоречит ее интересам? У них ведь вообще ничего нет, кроме этого захудалого учителя, а расследование уже стоило налогоплательщикам миллионы, и очень скоро кто-то из них явится к ней и потребует отчета за потраченные средства.
– Механизм, который мы запустили, должен во что бы то ни стало принести плоды, – попытался спокойно объяснить Фогель. – Мы просто обязаны подогнать к процессу обвинение, а вы наконец обязаны это понять. Наша задача – не судить о доказательствах, а представить их судье и присяжным.
– Вы правы, наша задача – не судить о доказательствах, наша задача – их найти. Повторяю: нам нужна ДНК.
Кропп, до сих пор спокойно слушавший весь обмен репликами, решился вмешаться:
– На самом деле мы нашли ДНК.
Оба резко обернулись к нему, спрашивая себя, чего же он раньше молчал.
– Кое-что есть, правда очень странное, – продолжал Кропп. – ДНК кошачья. Вернее, кошачья шерсть.
– Кошачья шерсть? – недоверчиво переспросил Фогель.
– Шерсть пятнистого кота, каштаново-рыжего окраса, шерстинки в большом количестве найдены на сиденье и на ковриках.
– Но у Мартини нет кота, – сказала Майер.
Зато Анна Лу очень любила кошек, хотел сказать Фогель, но не сказал, потому что у входа в гараж заметил Борги. Молодой полицейский разговаривал по мобильнику и искал его глазами. Он был чем-то озабочен.
– Извините, – бросил Фогель и пошел ему навстречу.
Борги кончил говорить.
– У нас проблемы, – тихо сказал он шефу.
Мать Анны Лу, босая, в ночной сорочке, сосредоточенно собирала записки и высохшие цветы с рядов игрушечных котят, которых много дней назад люди приносили к ее дому. Паломничество прекратилось, едва только распространилось известие, что есть подозреваемый. Сострадание сменилось болезненным любопытством, судьба пропавшей девочки больше никого не интересовала. Даже журналисты ушли с площадки. Когда Фогель и Борги прибыли на место на полицейской машине, печальную сцену безжалостно фотографировали всего несколько корреспондентов.
– Гони их прочь, – сразу приказал спецагент своему подчиненному.
Потом подошел к женщине:
– Синьора Кастнер, я агент Фогель, вы меня помните?
Она обернулась и растерянно на него поглядела. Шел мелкий дождик, ночная сорочка на ней намокла, и стало видно, что под ней голое тело. Фогель снял пальто и накинул ей на плечи:
– Здесь холодно. Почему бы нам не пойти в дом?
– Я должна закончить наводить порядок, – ответила она, словно это было самое важное на свете занятие.
Тогда Фогель показал ей браслет из бусинок, сплетенный Анной Лу, который Мария надела ему на руку в день Рождества, когда он впервые появился у них в доме.
– Помните, какое обещание вы тогда меня просили дать? Так вот, есть новости… Только поговорим о них в доме, хорошо?
Мария Кастнер с минуту подумала.
– Этот человек, учитель… Вы действительно думаете, что это он? То есть я хочу сказать, что он не тот человек, чтобы… По-моему, он невиновен… Потому что, если бы он держал у себя Анну Лу, вы бы уже давно нашли мою девочку, правда?
Фогель не нашелся что ответить. Было очевидно, что женщина отказывается отдавать себе отчет, что происходит в действительности.
– Мы за ним наблюдаем, – успокоил ее спецагент.
– Однако дни идут, и Анна Лу наверняка проголодалась. Если этот человек под наблюдением, то кто же носит ей еду?
Впервые за свою карьеру, да и, пожалуй, за всю жизнь, Фогель утратил дар речи. На его счастье, в этот момент появился Бруно Кастнер, которого предупредили, что творится возле его дома.
– Простите меня, я был на работе, – начал он оправдываться.
Потом взял жену под руку и повел ко входу в дом.
– Это все снотворные препараты, которые ей прописал психиатр.
– Синьор Кастнер, мне нужно, чтобы ваша жена, насколько это возможно, пребывала в здравом уме. Может быть, стоит пересмотреть дозировку.
Он подумал о том, что СМИ могут воспользоваться состоянием женщины и приписать ей всякие необоснованные утверждения.
– Я поговорю с доктором Флоресом, – уверил его Бруно Кастнер, уже повернувшись к нему спиной.
Фогель остался стоять, наблюдая, с какой нежностью тот ведет жену домой. Потом снова взглянул на жемчужный браслет у себя на запястье.
Стелла Хонер сидела на диване в гостиной скромной, но красиво обставленной квартиры. Диван был накрыт смятым покрывалом, то ли для того, чтобы скрыть потрепанную обивку, то ли, наоборот, чтобы ее сохранить. Журналистка, как всегда, выглядела безупречно: на ней был серый костюм, а шею охватывал красный шелковый платок, завязанный узлом. В руке она держала микрофон.
Телекамера увеличила границы кадра, и на экране появился еще один персонаж, обитавший в этой квартире и сидевший рядом.
На этот раз одежда Присциллы не отличалась обычной бунтарской крикливостью. Она выглядела гораздо скромнее: на ней были хорошо отглаженные джинсы без единой прорехи и белая блузка. Из ушей исчезли гвоздики, а глаза были не накрашены. Без грима она смотрелась совсем ребенком и нервно комкала в руках платок.
– Итак, Присцилла, ты можешь рассказать, как все было? – ласково спросила Хонер.
Девочка кивнула, словно сделав над собой усилие:
– Я дежурила у дома Кастнеров, принесла Анне Лу шелкового котенка. Со мной были друзья, случившееся нас всех потрясло. И вдруг я обнаружила, что мне пришла эсэмэска… Она была от Мартини.
Девочка запнулась, ей было трудно продолжать.
Стелла Хонер поняла, что ей надо помочь:
– А почему тебя это так удивило?
– Я… я уважала учителя Мартини, он был для меня нормальным человеком… но после того, что случилось…
Хонер на этот раз не стала торопить девочку – пусть слушатели вдумаются в ее слова. Она была мастером создавать напряжение.
– Что же было написано в сообщении?
В точности следуя указаниям, данным ей перед прямым включением, Присцилла вытащила мобильник из кармана джинсов и прочла текст. При этом и рука, и голос у нее дрожали.
– Ты можешь прийти ко мне домой завтра вечером?
Снова повисла рассчитанная журналисткой пауза. Она заметила, что в левом глазу девочки блеснула слеза, но ей вовсе не было нужно, чтобы та разревелась. Пока не нужно. Чтобы дать Присцилле прийти в себя, она мягким движением вынула у нее из рук мобильник и поднесла его к объективу телекамеры:
– Нас часто обвиняют в том, что мы рассказываем только часть правды, манипулируя публикой. Но вот это – не выдумка журналистов, смотрите: это действительно посланная эсэмэска.
Она какое-то время подержала телефон перед камерой, чтобы зрители успели прочесть сообщение на дисплее, потом снова обратилась к своей гостье:
– И что ты подумала потом, Присцилла?
– Сначала ничего, просто как-то это странно… А потом, когда по телевизору сказали, что полиция подозревает учителя, я подумала об Анне Лу и о том, что и со мной может случиться то же самое…
Хонер серьезно кивнула и накрыла своей рукой руку Присциллы. Это движение вызвало именно ту реакцию, какую ожидала журналистка. Присцилла разревелась. Хонер ни о чем больше не стала ее спрашивать. Телекамера тем временем крупным планом показала лицо девочки.
– Это всего лишь фантазии девчонки, которая умирала от желания попасть на телеэкран.
Голос Мартини осекся от отчаяния.
Однако его жена была разъярена, как никогда:
– Между прочим, эта девчонка стоила тебе работы! Ну и скажи на милость, что нам теперь делать?
За два дня до конца каникул и начала занятий директор школы вызвал учителя к себе и объявил ему, что он временно отстранен от преподавания и, что хуже всего, временно лишен зарплаты.
– Как мы теперь оплатим расходы на твою защиту? Мы и так все в долгах, а ты еще вытворяешь глупости с ученицей? С девчонкой?
– Я хорошо знаю Присциллу. Этот смиренный вид, этот скромный прикид – всего лишь игра, спектакль!
Спецагент Фогель наслаждался, слушая этот разговор в своем временном кабинете в раздевалке спортивного зала. На нем были наушники, он сидел, задрав ноги на стол, и покачивался на стуле, сложив руки на животе. Идея напичкать дом Мартини жучками во время обыска пока не принесла никаких результатов, однако теперь дело, пожалуй, сдвинется с места. Фогеля развлекала ссора между супругами. Это он убедил директора школы отстранить учителя раньше, чем интервью Хонер с Присциллой вызовет ярость у родителей и учеников. Эта ярость неизбежно падет и на директора. И он, бесчувственный бюрократ, дал себя убедить даже слишком легко.
– Зачем ты послал это сообщение? – напрямую атаковала его жена.
– Она попросила меня позаниматься с ней декламацией. Но послушай, если бы я захотел ею воспользоваться, неужели я пригласил бы ее к нам домой? Как тебе кажется?
Клеа Мартини помолчала, словно колеблясь. Потом снова заговорила со страдальческой ноткой в голосе:
– Я с тобой знакома почти всю жизнь, а потому знаю, что ты прекрасный человек… Но я не знала, что ты настолько наивен.
Фраза произвела впечатление взорвавшейся бомбы, и за ней последовало долгое молчание.
– Ты достаточно умен, чтобы понимать разницу между двумя вещами: и добрые, и хорошие люди тоже могут ошибаться… Выходя из дому, я все время чувствую на себе враждебные взгляды. Мне все время страшно, что кто-то может сделать зло тебе или нам всем. Моника больше не выходит из дому, она потеряла и тех немногих друзей, которые у нее были. Она не выдержит такого напряжения.
Фогель понимал, что происходит, он сам это задумал, и он этого добился.
– Велики или малы твои ошибки, – продолжала Клеа, – я буду с тобой рядом столько дней, сколько мне назначено жить. Я это обещала, и я это выполню. Но твоя дочь не связана никакими клятвами… И поэтому я ее увезу подальше отсюда.
Фогель чуть не подпрыгнул от радости, но сдержался.
– Ты хочешь сказать, подальше от меня.
Реплика Мартини прозвучала не как вопрос, а как горькая констатация.
Жена ему не ответила. Потом послышался звук открывшейся и закрывшейся двери. Спецагент снял ноги со стола и пригнулся, прижав ладони к наушникам, чтобы лучше слышать, что происходит там, в тишине.
Мартини все еще был в комнате. Он слышал его дыхание. Тихое, ритмичное. Дыхание человека, загнанного в угол. Он пока не мог отправить учителя на каторгу, но тот уже и так попался в капкан собственной жизни, из которого больше не вырвется.
Фогель создал вокруг него пустоту. «Теперь, когда и жена, и дочь его бросили, он расколется, – сказал себе спецагент. – Он человек конченый».
И тут произошло нечто непредвиденное. Нечто абсурдное и лишенное всякого смысла.
Учитель принялся напевать. Тихонько, вполголоса. И это веселье никак не вязалось с тем, что только что произошло. Фогель изумленно вслушивался в странную песенку. Песенка была детская. Он с трудом уловил несколько слов.
В песенке говорилось про девочек и котят.