– Я не собираюсь подписывать ордер на арест.
Фраза Майер прозвучала как окончательный вердикт. Фогель уже в который раз сталкивался с упрямством прокурорши.
– Но вы нам все сорвете, – попытался возразить спецагент. – Нам необходим арест учителя, иначе станут говорить, что мы мучаем невиновного.
– А разве это не так?
Фогель представил ей решающую улику: увеличенные фрагменты, нарезанные из пленок камеры слежения на домах соседей Кастнеров. Он думал, что будет достаточно показать их Майер, чтобы она поменяла свою позицию. Очевидно, этого не случилось.
– Мне нужно неопровержимое доказательство. Как мне вам сказать, чтобы вы поняли?
– Доказательства нужны для приговора, а для ареста нужны улики, – протестовал спецагент. – Если мы его сейчас арестуем, то, возможно, он пойдет на сотрудничество со следствием.
– Вы намерены силой вырвать у него признание?
Закрывшись в раздевалке – кабинете Фогеля, они препирались уже минут двадцать.
– Когда он поймет, что все потерял и выхода у него нет, Мартини заговорит, чтобы облегчить себе совесть.
Они стояли друг напротив друга возле шкафчиков, и Майер нервно постукивала по полу носком туфли на высоком каблуке.
– Я поняла вашу игру, Фогель. Я не дура: вы хотите припереть меня к стенке и силой заставить принять решение, которое для меня неприемлемо. Под угрозой выставить меня в смешном виде перед публикой.
– Мне нет нужды вам угрожать, чтобы добиться своей цели, – предостерег он. – Моего стажа и опыта самих по себе уже достаточно, чтобы подтвердить мою позицию.
– Как в деле Мучителя?
Майер намеренно вытащила на свет божий эту историю. Фогель спросил себя, почему она не сделала этого раньше, и сказал с улыбкой:
– Вы ничего не знаете о деле Дерга. Вернее, думаете, что знаете, а на самом деле…
– Простите, а что там знать? Человека засадили в тюрьму по сфабрикованному обвинению. Он провел четыре года в одиночной камере, в изоляции. Он потерял все: и близких, и здоровье. Он чуть не умер от инсульта. И все из-за чего? Из-за того, что кто-то повел следствие по ложному пути, представив фальшивые доказательства. – Все это прокурор произнесла с презрением. – Кто даст мне гарантию, что все это не повторится?
Фогель не стал возражать. Он сгреб со стола фотографии, которые полагал своими неубойными картами, и направился к выходу.
– Вы хоть помните тот день, когда потеряли свою честь, агент Фогель?
Слова Майер настигли его на пороге, и он резко остановился. Что-то мешало ему уйти. Он обернулся к прокурорше, и в глазах его был вызов.
– Дерг был оправдан трибуналом и сразу же получил солидную компенсацию за годы несправедливого заключения… Но если Мучителем был не он, тогда почему после его ареста все покушения немедленно прекратились?
И он, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.
А в спортзале, переоборудованном в следственный штаб, стояла мертвая тишина. Его люди, несомненно слышавшие перепалку с прокурором, смотрели на него, пытаясь понять: неужели все старания и труды этих двадцати дней были напрасными?
Но Фогель обратился только к Борги:
– Настал момент прижать Мартини.
Утро было совсем не по-январски солнечное. Словно и не зима стояла на дворе. Лорис Мартини проснулся очень быстро. Вернее, мысли, которые его постоянно мучили, явились его будить, принеся с собой тревогу, что крылась в одном-единственном известии.
Момент настал. Его вот-вот арестуют.
Однако учитель не собирался зря транжирить этот солнечный и необычно теплый день. Он пообещал Клеа – и должен выполнить обещание. Взяв ящик с инструментами, он вышел в сад, где ему не будут надоедать журналисты и любопытные. Здесь, среди кустов, он уже начал переделывать старую беседку в теплицу.
Он орудовал молотком и чувствовал, как солнце пригревает затылок, как со лба маленькими каплями катится пот и как это усилие укрепляет и мышцы, и душу. Он возрождался к жизни. Но печаль раз за разом возвращалась. Она притаилась где-то рядом и приходила в тишине, чтобы напомнить, что же с ним случилось, почему он потерял все, что имел.
Все началось задолго до Авешота. Маленький городок в горах казался лучшим местом, чтобы начать все сначала, а стал эпилогом скверной истории.
Нечто. Оно. Стелла Хонер тоже об этом знала.
Мартини задавал себе вопрос, откуда ей стало известно. До самого простого ответа он не додумался. Так случается с наивными людьми. Особенно с теми, у кого из-под носа уводят жену, а они даже не замечают.
Эту информацию продал бывший любовник Клеа. Все очень просто.
Надо же, до сих пор он чуть ли не уважал этого человека. Наверное, потому, что его выбрала Клеа, а он доверял ее суждениям. Он и сам понимал, насколько абсурдна такая мысль, но она позволяла хоть как-то оправдать ее в своих глазах: он не мог допустить мысли, что Клеа настолько поверхностна.
«Мы всегда стремимся спасать других, чтобы спасти самих себя», – подумал он. Может быть, трактовка роли мужа как существа все понимающего его и уберегла. Иначе ему пришлось бы посмотреть правде в глаза.
Если Клеа ему изменила, то он тоже в этом виноват.
В то июньское утро глупая шутка кого-то из учеников заставила раньше закончить занятия. Анонимный звонок оповестил, что в здании школы заложена бомба. Такие штучки были типичны для конца учебного года, когда ученики старались увильнуть от опросов, чтобы потом не провалить экзамены. Никто ни в какие бомбы не верил, но по закону были обязаны очистить территорию для действий служб безопасности. И все разошлись по домам раньше.
Когда Мартини вошел в дом, его встретила непривычная тишина. Обычно, когда он приходил, Клеа и Моника были уже дома, и об их присутствии можно было догадаться по включенному телевизору или проигрывателю. И еще по запаху: Клеа пахла ландышем, а Моника земляничной жвачкой. В то утро учитель ничего такого не почувствовал.
Сидя в автобусе, который вез его домой, Мартини прикидывал, на что бы потратить неожиданно подаренные судьбой свободные часы. Ему надо было составить тесты для выпускных экзаменов, это была его идея. Однако желание сразу пропало, как только он вошел в дом. Он подошел к холодильнику, сделал себе бутерброд с колбасой и сыром, уселся в кресло и включил телевизор, убавив звук. Канал передавал какой-то старый баскетбольный матч, и ему не верилось, что он вот так может просто посидеть один.
Он точно не помнил, когда это произошло. То ли он дожевал бутерброд, то ли прервался матч, но он вдруг уловил какой-то звук, вклинившийся в голос диктора и в хлопки по мячу.
Какой-то шелест, будто птица забила крыльями.
Он завертел головой, чтобы понять, откуда идет звук. Потом, повинуясь инстинкту, встал с места. Звук больше не повторился, но Мартини устремился в коридор. Четыре закрытые двери, по две с каждой стороны. Кто знает почему, но он выбрал именно дверь спальни. Он тихо отворил ее и увидел…
Они его не заметили. Как и он поначалу. Их жизни так и переплетались бы дальше, если бы случай не подстроил эту встречу.
Клеа лежала голая, только ноги и таз прикрывала простыня. Она занимала ту позицию, в какой обычно был он. Лорис вгляделся в мужчину, который лежал под ней, уверенный, что увидит себя. Но там был другой. Эта сцена к нему не имела никакого отношения.
Что было дальше, он не помнил.
Клеа потом сказала ему, что услышала, как хлопнула дверь, и сразу поняла, что произошло.
Когда спустя много часов он вернулся, она сидела в том самом кресле, где он смотрел матч, и раскачивалась из стороны в сторону, подтянув колени к подбородку. На ней был просторный белый пуловер и широкие спортивные штаны. Наверное, ей хотелось спрятать собственное тело, а вместе с ним – и грех. Волосы у нее растрепались, лицо побледнело. Она посмотрела на мужа отсутствующим взглядом. Оправдываться она даже не пыталась. Только сказала:
– Давай уедем. Прямо завтра.
И он, все это время метавшийся по городу и искавший нужные слова, так их и не найдя, коротко произнес:
– Давай.
С тех пор они больше об этом не говорили. В Авешот они переехали недели две спустя. Она отказалась от любимой работы и бросила все, только бы он простил ее и ничего не говорил. В этот момент Лорис понял, насколько ее испугала мысль его потерять. Если бы она тогда знала, что он напуган еще больше…
Хуже всего было выяснить, кто был тот человек, с которым жена ему изменила. Он был адвокат, как и она, очень богатый, и его средств вполне хватило бы на то, чтобы она навсегда рассталась с тем полунищенским существованием, которое мог дать ей муж.
Лорис был вынужден принять эту горькую истину. Клеа заслуживала большего.
В общем, они укрылись в горах, чтобы больше об этом не думать. Но горький привкус предательства остался и постепенно уничтожал то, что осталось от любви. Лорис это чувствовал и понимал, что бессилен что-либо сделать.
Поэтому он и дал эту клятву. Больше никогда.
И теперь, стоя под таким неожиданно теплым январским солнышком, он еще раз подумал об этом, надеясь, что нечто возникло в последний раз. Когда зазвонил телефон, он бросил молоток на высохшую январскую лужайку и пошел в кухню, чтобы ответить.
– Хорошо. Я буду, – коротко сказал он в трубку.
Потом открыл холодильник. Там осталось только сморщенное яблоко и упаковка из четырех бутылок пива. Он взял одну и вернулся в сад. Он поддел пробку отверткой и уселся на сухую траву, прислонившись спиной к балке беседки. Не спеша, прикрыв глаза, он посасывал прохладную жидкость.
Когда бутылка опустела, он принялся внимательно разглядывать руку, все еще перевязанную с того дня, как пропала Анна Лу Кастнер. Сняв повязку, он осмотрел рану. Она почти затянулась.
Тогда он взял отвертку, которой только что вскрывал бутылку, и то же самое проделал с раной: он ее вскрыл. Воткнул жало отвертки в шрам и раздвинул края. Ни малейшего стона не слетело с его губ. Когда-то он смалодушничал и теперь заслужил эту боль.
Из раны хлынула кровь, заливая одежду и тяжелыми каплями капая на голую зимнюю землю.
К вечеру от теплого солнечного дня осталось одно воспоминание. Над долиной повисли густые, плотные облака, и пошел частый крупный дождь.
Над стеклянной дверью придорожного ресторана все еще висел плакат с пожеланием «Хорошего Рождества» проезжающим автомобилям. Рождество и Новый год давно прошли, но ни у кого не нашлось времени снять плакат. В последние дни было очень много работы.
К десяти вечера заведение опустело.
Спецагент Фогель попросил хозяина зарезервировать для него зал: у него назначена важная встреча. Хотя полицейский и не требовал никакой благодарности за быстро выросший оборот заведения, хозяин чувствовал себя обязанным.
Стеклянная входная дверь открылась, звякнул дверной колокольчик. Учитель потопал ногами, чтобы стряхнуть с куртки капли дождя, снял кепку с козырьком и огляделся.
В зале было темно, свет горел только в одном из отдельных кабинетов, примыкавших к стене. Фогель уже сидел там и дожидался его. Учитель прошел к нему, и его ботинки поскрипывали на линолеуме, оставляя мокрые следы. Он сел с другой стороны голубого пластикового столика, прямо напротив спецагента.
Фогель, как всегда, был элегантен. Он не снял кашемировое пальто, на столе перед ним лежала папка, и он постукивал по ней пальцами.
Они встретились впервые.
– Вы верите в пословицы? – начал спецагент, даже не поздоровавшись.
– В каком смысле?
– Меня всегда приводил в восторг такой метод отличать истинное от ложного… Законы же, напротив, так сложны… Их следовало бы писать в виде пословиц.
– Вы полагаете, что добро и зло так просты?
– Нет, но очень утешительно думать, что кто-то их так воспринимает.
– Лично я думаю, что истина никогда не бывает простой.
Фогель кивнул:
– Да, возможно.
Мартини оперся локтями на стол. Он был абсолютно спокоен.
– Почему вы захотели встретиться со мной здесь?
– Здесь нет телекамер и микрофонов. Нет надоедливых журналистов. Никто не подкарауливает, не подстраивает ловушек. Только я и вы… Хочу дать вам возможность доказать, что я ошибаюсь, что ваша причастность к этому делу – плод серьезного недоразумения.
Мартини старался показать, что уверен в себе.
– Без проблем, – сказал он. – С чего начнем?
– На день исчезновения девочки у вас нет алиби, более того, у вас травмирована рука.
Он показал на испачканную кровью повязку.
– Я вижу, она еще не зажила, возможно, необходимы несколько стежков.
– Моя жена тоже так считает, – ответил Мартини, давая понять, что не оценил проявленной заботы. – Это была досадная случайность, – уже в который раз объяснил он. – Я поскользнулся и схватился рукой за острую ветку, чтобы не упасть.
Фогель опустил глаза на лежащую перед ним папку, но не стал ее открывать.
– Странно, потому что судебный медик сказал, что края раны такие ровные… как если бы ее нанесли ножом.
Мартини не ответил.
Но Фогель не стал настаивать и продолжил разговор:
– Видеозаписи Маттиа, на которых появляется ваша машина. Вы сейчас скажете, что это случайное совпадение и к тому же не видно, кто сидит за рулем. В конце концов, внедорожник был в распоряжении всей семьи… А кстати, у вашей жены были права?
– Машину всегда водил я, оставьте мою жену в покое.
Он нарушил рекомендации Леви, но ему было все равно. Ему не хотелось, чтобы Клеа втягивали в это дело, даже если это и могло бы облегчить его положение.
– Мы обследовали салон машины, – продолжал Фогель, – и не обнаружили ДНК Анны Лу. Однако странная вещь: там была кошачья шерсть.
– Но у нас нет кошки, – простодушно парировал учитель.
Спецагент наклонился к нему и проворковал медовым голосом:
– А что вы скажете на то, что именно благодаря кошке мне удалось установить, что вы были в том месте, где пропала Анна Лу?
Мартини явно не понял вопроса, но в его глазах промелькнуло любопытство, смешанное со страхом.
Фогель вздохнул:
– Кое-что меня поразило с самого начала… Почему Анна Лу не сопротивлялась, когда ее увозили? Почему не кричала? Никто из соседей ничего не слышал. И я пришел к выводу, что девочка пошла за похитителем по своей воле… Потому что ему доверяла.
– Значит, она его хорошо знала, но тогда меня надо исключить: хотя она и училась в моей школе, вы не найдете никого, кто мог бы сказать, что видел, как мы общаемся или просто разговариваем.
– На самом деле, – спокойно сказал Фогель, – Анна Лу не была знакома с похитителем… она была знакома с его котом.
Фогель наконец открыл папку и протянул учителю те самые снимки, что недавно показывал Майер, убеждая ее арестовать Мартини.
– Мы изучили снимки с систем видеонаблюдения домов, соседних с Кастнерами. К сожалению, ни одна камера не смотрит на улицу. Как говорится, каждый заботится только о своем огороде. Но было выявлено, что в течение нескольких дней, предшествовавших исчезновению, в этом месте объявился бродячий кот.
Мартини вгляделся в снимок. На английской лужайке действительно виднелся толстый, пятнистый, каштаново-рыжий кот.
Фогель ткнул в снимок пальцем:
– Видите, что у него на шее?
Учитель вгляделся и заметил браслет из разноцветных бусинок.
Фогель снял с руки тот, что ему подарила Мария Кастнер, и положил его рядом со снимком.
– Такие браслеты плела Анна Лу и раздаривала тем, кого любила.
Казалось, Мартини застыл на месте, не в состоянии ничего сказать.
Фогель решил, что настал момент нанести решающий удар:
– Похититель воспользовался котом как приманкой. Он принес его заранее и пустил свободно разгуливать по кварталу, надеясь, что Анна Лу, которая очень любила кошек, но не могла завести свою, его рано или поздно заметит… Но она его не только заметила, она его приняла в круг самых близких существ, надев ему на шею браслет. А посему, дражайший учитель, с этого дня я вас больше не преследую. Если мне удастся найти эту кошку, то ваша песенка спета.
На несколько секунд воцарилась тишина. Фогель знал, что учитель попался, и, пристально на него глядя, выжидал, когда тот хоть как-то отреагирует и даст понять, что он не ошибся. Но учитель не проронил ни слова. Вместо этого он встал и спокойно пошел к выходу. Однако, прежде чем шагнуть за порог, он обернулся и так же спокойно сказал:
– Кстати, о пословицах. Однажды кто-то сказал мне, что самый глупый из грехов дьявола – тщеславие.
И вышел из заведения, звякнув дверным колокольчиком.
А Фогель еще какое-то время сидел, наслаждаясь моментом. Он был убежден, что справился с очень важной задачей. Но Майер все еще составляла проблему. Надо найти способ ее нейтрализовать.
Самый глупый из грехов дьявола – тщеславие.
Кто его знает, что Мартини хотел сказать этой фразой. Ее можно расценить и как оскорбление. Но Фогель не был мнителен. Он хорошо знал, что удар можно нанести, но можно получить и ответный. И часы учителя сочтены.
Он решил, что настало время уходить. Укладывая снимки в папку, он вдруг застыл на месте: на столе что-то виднелось. Нагнувшись пониже, он вгляделся.
В том месте, где учитель опирался перевязанной рукой на голубой пластик, краснело маленькое пятно свежей крови.