Она хотела остаться дома украшать елку.
Но по понедельникам в пять пятнадцать был урок катехизиса для детей, и в ее обязанность входило сопровождать туда группу самых маленьких. Ее братья уже подросли и больше эти занятия не посещали, а потому могли весь вечер развешивать по веткам цветные шары и серебряный серпантин. Анне Лу особенно в этом году хотелось украшать елку, потому что в ней зародилось подозрение, что эта елка будет последней. Мать уже давно начала вести странные разговоры по этому поводу. Она говорила, что у Иисуса не было рождественской елки.
Когда она принималась так рассуждать, это означало, что в их жизни грядут перемены.
Например, был установлен день строгого поста, когда вся семья ничего не ела, только пила воду. Или, к примеру, день молчания, «пост словесный», как называла его Мария Кастнер. Она постоянно придумывала новые правила или настаивала на том, что то или иное надо делать совсем не так, как раньше. А потом увлеченно рассказывала о своих нововведениях на собрании и убеждала других родителей, и те с ней соглашались. Анне Лу нравилось братство, но она не понимала, почему было нельзя вести себя таким-то и таким-то образом. Например, она не видела ничего плохого в том, чтобы надеть в церковь что-нибудь красное, или в том, чтобы пить кока-колу. Вроде бы ничего подобного в Писании она не читала. Однако, похоже, для всех остальных было действительно важно вести себя в строго определенной манере, словно Господь их постоянно судил и молча решал в мелочах, достойны ли они называться Его детьми.
Анна Лу была уверена, что история с рождественской елкой кончится точно так же. По счастью, вмешался отец и сказал, что «дети пока нуждаются в определенных вещах». Но он обычно был податлив и в конце концов на все соглашался. Но в этом году позиций не сдал, и Анна Лу была счастлива, что хотя бы одна традиция ее детства сохранится еще на целый год и не изменится.
– Поторопись, моя хорошая, ты опоздаешь, – крикнула ей Мария снизу от лестницы.
Анна Лу стала быстро одеваться, потому что маме не нравилось, когда Иисуса заставляли ждать. Она уже надела серый спортивный костюм и кеды, оставалось только надеть белый пуховик и закинуть за плечи рюкзачок. Туда она сложила книги по катехизису, Библию и свой секретный дневник. Девочка подумала, что уже давно ничего туда не записывала. С тех пор как она заметила, что мать тайком обшаривает ее одежду, она решила вести два дневника. И вовсе не потому, что в одном из них она врала. Она всегда писала правду, просто избегала хранить внутри себя то, что чувствовала. Чувства – это то, что можно рассказать лишь самой себе. И потом, она хотела поберечь Марию, которая всегда так заботилась о детях. Ей не хотелось, чтобы мать подумала, будто она грустит, и еще меньше, чтобы решила, что она слишком счастлива. В их доме даже счастье строго дозировалось. Если его было в избытке, то вполне возможно, что к этому приложил лапу дьявол.
– А иначе почему Сатана все время улыбается? – говорила Мария.
И вправду, на иконах ни Мария, ни Иисус, ни святые никогда не улыбались.
– Анна Лу!
– Иду!
Она нацепила наушники МР3-плеера, которые подарила на день рождения бабушка, и сбежала вниз по лестнице.
Мария поджидала ее внизу возле лестницы, опершись одной рукой о перила, а другую уставив в бок, отчего стала похожа на чайник.
– Что за музыку ты слушаешь, милая?
Анна Лу ждала этого вопроса и сняла наушники:
– Одну детскую песенку. Я ее нашла и хотела выучить с малышами из группы. Там говорится про девочек и котят.
– Что-то мне не кажется, что она соответствует Евангелию, – заявила Мария.
Анна Лу улыбнулась:
– Я хочу, чтобы они заучивали псалмы наизусть, но для тренировки надо начать с чего-нибудь полегче.
Мать посмотрела на нее с сомнением, потому что ответить ей было нечего. Вместо ответа она тряхнула рукой, и на запястье звякнули разноцветные бусинки браслета, который Анна Лу сделала ей в подарок. Это был жест любви, и означал он, что они связаны друг с другом.
– На улице холодно, оденься потеплее.
Анна Лу чмокнула ее в щеку и вышла из дому.
Закрыв за собой дверь, она поежилась. Мать была права: на улице действительно похолодало. Как знать, может, на Рождество пойдет снег. Это было бы здорово. Она подняла капюшон пуховика и прошла по аллейке до улицы, а потом направилась к церкви. Ей хотелось исповедаться. Поссорившись с Присциллой из-за Маттиа, она все еще чувствовала себя немного виноватой. Даже номер Присциллы удалила из своего телефона. А теперь подумала, что надо бы с ней помириться, но все не могла простить ей, что она так обошлась с несчастным мальчишкой. Что он сделал плохого? Она понимала, что он, должно быть, в нее влюблен, не поощряла его, но и не отталкивала. Присцилла этого не понимала, для нее у всех мальчишек было одно на уме. Ей хотелось рассказать об Оливере, о том, что почувствовала, едва с ним познакомившись, но не была уверена, что Присцилла ее поймет. Скорее всего, посмеется над этим детским чувством. Но Анне Лу именно такое чувство и было нужно. Оно помогало грезить с открытыми глазами. Для этого она и вывела у себя на запястье первую букву его имени. Ей не хотелось потерять то, что принадлежало только ей одной.
Завернув за угол в конце квартала, она замедлила шаг.
В нескольких шагах от нее к бровке тротуара был припаркован автомобиль. Поначалу она никак не могла понять, что за сцена разворачивается перед ней. Почему у этого синьора в руках маленькая клетка для животных? И что он ищет вокруг? Человек обернулся, и ей показалось, что она его знает. Она видела его в школе, он учитель. И преподает он не в ее классе. Его зовут… да, Мартини, он учитель литературы.
– Привет! – Он тоже ее увидел и помахал рукой. – Ты, случайно, не видела здесь кота?
– А что за кот? – спросила Анна Лу, держась в сторонке.
– Да такой толстый, вот такой. – Он показал руками размеры кота. – Пятнистый, коричневый с рыжим.
– Видела. Он уже несколько дней бродит тут возле домов.
Она его несколько раз кормила и даже надела ему на шею один из своих браслетов. Ей не хотелось давать ему кличку: она боялась, что со дня на день объявится его настоящий хозяин и заберет его. Кот был слишком ухоженный для простого побродяжки.
– Поможешь мне его найти?
– На самом деле мне надо идти: у меня собрание в церкви.
– Прошу тебя, – настаивал учитель. – Это кот моей дочки, она очень переживает.
Она хотела сказать ему, что мама не разрешает ей заговаривать на улице ни с кем, кто не принадлежит к братству. Это неприлично. Анна Лу считала, что в этом ограничении, в отличие от прочих, есть здравый смысл. Но у учителя дочь, и девочка, может быть, плачет целыми днями, потому что потеряла лучшего друга. И она решила довериться.
– А как зовут вашего кота?
– Дерг, – сразу ответил тот.
Какое странное имя, подумала она, но все равно подошла поближе.
– Спасибо, что согласилась помочь. Как тебя зовут?
– Анна Лу.
– Хорошо, Анна Лу, я попробую его позвать, а ты пока подержи клетку, – сказал человек, протянув ее девочке. – Как только он выскочит, я подгоню его к тебе, и мы его закроем.
Анна Лу не знала, как обращаться с клетками.
– Он мне казался таким ручным, может быть, его будет проще поймать голыми руками.
– Дерг терпеть не может ездить в машине, и если я не посажу его в клетку, то не знаю, как довезу до дому.
Тогда Анна Лу взяла клетку у него из рук и отвернулась.
– Иногда он попадался мне на глаза в саду у соседей, – сказала она, указав, где именно.
Последнее, что она увидела, была рука, которая накрывала ей лицо каким-то платком. Она не закричала, потому что не поняла, что происходит. Внезапное сокращение дыхательных путей заставило ее инстинктивно глубоко вдохнуть. Воздух был горьким и пах лекарством. В глазах у нее потемнело, и она уже ничего не могла с этим поделать.
– Я хочу быть честным с тобой… по крайней мере в этом.
Откуда идет голос этого человека? Я его знаю? Он идет как будто откуда-то издалека. И что за маленькая лампочка? Похожа на туристскую газовую горелку. У папы есть такая в гараже.
Я знаю, ты сейчас спрашиваешь себя, где ты и что происходит. Давай по порядку: мы в старой заброшенной гостинице. А вот второй вопрос, пожалуй, посложнее…
Я без одежды. Почему? Я сначала сидела, а теперь лежу. А где верх, где низ? Тут неудобно. Кажется, что я на все смотрю как сквозь какой-то кристалл. И что за тень пляшет вокруг меня?
Дерг – это не кличка кота. Да и кот уже мертв. Его труп в багажнике моего внедорожника. Поверь мне, я не хочу тебя напугать, просто будет справедливо, если ты узнаешь. Мне пришлось его убить, чтобы никто не мог его найти. Когда они начнут осматривать мою машину, то найдут его шерсть и ДНК. Потому что они должны подозревать меня до самого конца, иначе мой план не сможет осуществиться… Итак, я уже говорил: Дерг – не кот, Дерг – человек. И когда несколько месяцев тому назад я узнал о его истории, то понял, что, по сути дела, этот человек – счастливчик. У него случился инсульт, но в конечном итоге взамен он получил новую жизнь… И тогда мне пришла идея.
Тень перестала плясать, ну и ладно. Он надевает на меня куртку от спортивного костюма. Может, решил, что мне холодно. Так оно и есть.
Я всегда говорю ученикам: первое правило хорошего романа – удачно скопировать. И тогда я понял, что надо найти того, кто научит меня сделать то, чего я никогда в жизни не сделал бы. Убить. Я много вечеров просидел в библиотеке и на интернет-сайтах, чтобы найти то, что мне было нужно. И наконец нашел… Это был сайт, который вела одна журналистка, некая Беатрис Леман. Думаю, туда уже давно никто не заходил. Но на страницах сайта была как раз нужная история. Тридцать лет тому назад в Авешоте и в окрестностях пропали шесть девочек примерно твоего возраста. Это были особенные девочки: все рыжеволосые, с веснушками, как ты. Никто особенно не занимался их судьбой, но Леман была уверена, что их похитил один и тот же человек. Она индивидуализировала монстра и дала ему имя: «человек тумана». Это было здорово, прямо в точку. Мне оставалось только воспроизвести то, что на языке сыщиков называется способом действия. И тогда вину за то, что совершу я, наверняка припишут ему, даже после стольких лет. В общем, если все пойдет как надо, это будет моим алиби, ключом, который вызволит меня с галеры.
Он натягивает на меня спортивные штаны. Я чувствую, как они скользят по коже, это похоже на щекотку. Не знаю, приятно мне или нет.
Я уже говорил: мне было нужно, чтобы подозрение пало именно на меня. И я стал повсюду оставлять следы. Начал с Маттиа. Он и привел меня к тебе. Потому что, знай, не так-то легко найти рыжую девочку с веснушками. А потом однажды, когда класс был в спортзале на уроке гимнастики, я ходил между партами, обдумывая лекцию о поэтах-романтиках для следующего урока. Проходя мимо парты Маттиа, я обнаружил видеокамеру. Он ее забыл в классе. Я ее включил и увидел главную героиню его съемок… Тебя… Мне было достаточно проследить за ним во всех его перемещениях. Он следил за тобой, я за ним. Таким образом, я узнал, что ты любишь котят. Я несколько раз попал в его поле зрения, с таким расчетом, что Маттиа снимет мой автомобиль. Я надеялся, что полиция увидит его записи и начнет меня разыскивать. Когда я им расскажу, что сегодня был в горах один, и в особенности когда они увидят порез у меня на ладони, они сразу меня заподозрят. Я взял с собой нож. Думаю, будет очень больно разрезать себе руку. Но не бойся, ты при этом присутствовать не будешь…
Так шуршит капюшон пуховика, когда надеваешь его на голову. Но это не я его надеваю, это та самая тень, что со мной говорит. А теперь она надевает мне ботинки и завязывает шнурки.
Я так надеялся, что они пришлют полицейского. Его зовут Фогель, и он очень искусно распутывает дела. Ему всегда удается всех убедить, что он прав, – к примеру, в деле Дерга ему это удалось. Я уже знаю, что он разрушит мою жизнь. Но мне нужно потерять все, иначе ничего не получится. Все должны во мне усомниться, даже моя семья. Вчера твоя подружка Присцилла дала мне свой номер телефона. Думаю, я ей позвоню или пошлю мейл, а потом она попадет на телеэкраны и всех заставит поверить, что я пытался ее соблазнить. И я стану все больше превращаться в монстра, которого так жаждет публика.
Здесь пахнет сыростью. Я одета, но мне все равно холодно, и я не в состоянии двигаться. Наверное, я пьяная, как тогда, в шесть лет, когда я потихоньку хлебнула бабушкиного смородинового ликера. А братья сейчас уже заканчивают наряжать елку. Я знаю, она будет очень красивая.
Кроме голоса инстинкта, у Фогеля против меня куча косвенных улик. И ни одного доказательства. Надо его подтолкнуть к мысли, что, чуть-чуть исказив истину, он сможет меня арестовать. Я покажу ему раненую руку и найду способ сделать так, чтобы она не зажила. А когда мы встретимся, я нарочно оставлю где-нибудь на виду капельку крови. Знаю, искушение ею воспользоваться будет велико, но он должен дойти до полного отчаяния. А когда они обнаружат в отстойнике твой рюкзачок, то, я уверен, он обязательно сделает то, что когда-то сделал в истории с Дергом: приспособит истину к своим целям… Но для этого надо, чтобы механизм, который я запустил, функционировал четко, как часы. Всему свое время…
Какую бы ошибку я ни совершила, клянусь, я больше ее не повторю. Прости меня. Отпусти меня домой.
Я пойду в тюрьму. Будет тяжело вдали от семьи. Может, будет страшно, что я вообще никогда не вернусь. Но надо держаться твердо. А шестеренки запущенного механизма там, на воле, будут крутиться сами… Знаешь, в детстве я был большим мастером играть в поиски сокровищ. Мне нравилось устраивать обманки и всякие загадки и расставлять их повсюду, пока не обнаружится сокровище. И поэтому я пошлю кое-что мадам Леман, но на посылке будет и имя Фогеля. Я нашел дневник у тебя в рюкзачке. Вот его-то я и пошлю, чтобы возбудить его любопытство… Не так давно мы сняли видеосообщение – а ты даже не заметила. Я знаю, куда его спрятать. Я пошлю копию и в СМИ. Чтобы все прошло отлично, Фогель должен пасть. Я смогу восстать из праха только при условии, что он окажется во прахе… И тогда наружу выйдет история «человека тумана», который за тридцать лет, может, уже успел умереть. Но он возродится к жизни, и станут искать его, чтобы воздать по справедливости тебе. А я стану свободен…
Туман уже здесь, я его вижу. Он вокруг меня. Он прохладный, легкий…
А теперь самый трудный вопрос. Ты, наверное, хочешь меня спросить, зачем я все это делаю?
Нет… Я не уверена, что хочу это знать.
Потому что я люблю свою семью. И хочу, чтобы у них было все, чего они заслуживают. Я не хочу снова рисковать потерять жену. Знаю, ты не понимаешь еще, о чем я говорю. С этим мы пережили скверный период. Я ощущал себя второсортным, неполноценным: подумаешь, какой-то учитель старших классов… А теперь Клеа и Моника смогут мной гордиться. И поэтому я себя задешево не продам, буду держаться стойко. Буду демонстрировать свою неподкупность. Но признаемся честно: каждый имеет свою цену, и отрицать это бесполезно.
Я тоже люблю свою семью. И они меня любят. Почему ты этого не понимаешь?
Ладно, вот и все. Мне жаль, что я втянул тебя в это дело, но знаешь, как в романах: историю движет зло, и читателю не нравятся повести, где все герои добрые. И твоя роль вовсе не второстепенная. Как знать, может, кто-нибудь действительно найдет «человека тумана», и тогда шесть девочек, о которых все давно позабыли, тоже найдут свою справедливость. И произойдет это только благодаря тебе, Анна Лу…
Зачем ты мне все это рассказываешь? Мне это неинтересно, мне это не нравится. Я хочу к маме, к папе, к братьям. Хочу их хоть раз еще увидеть, ну пожалуйста, хоть разок! Я должна им поклониться, хотя мне и не хочется с ними прощаться. Мне будет их не хватать.
А теперь извини, но эффект от эфира, по-моему, ослабевает. Я все сделаю быстро, ты ничего не почувствуешь.
Что-то укололо мне руку. Я приоткрываю глаза, теперь у меня получается. Он мне вводит в руку иглу и рассматривает «о», посвященное Оливеру. Наверное, спрашивает, что это такое. Но это тайна.
Прощай, Анна Лу, ты такая красивая.
Мне холодно. Мама, где ты? Мама…