Придорожный ресторанчик был переполнен.
Над окном, которое выходило на бензоколонку, все еще виднелась надпись: «Счастливого праздника!» Хозяин, как челнок, курсировал между кухней и столиками, проверяя, все ли хорошо обслужены и довольны. Чтобы справиться с лавиной неожиданно нахлынувших клиентов, ему пришлось нанять еще персонал. Здесь толклись журналисты, телевизионные техники, фоторепортеры и простые люди, приехавшие в Авешот, чтобы своими глазами увидеть место, где разворачивалась история, которой сопереживала вся страна.
Фогель назвал их хоррор-туристами.
Многие отправились в дальнюю дорогу всей семьей. Повсюду сновали дети, и в зале царила приподнятая атмосфера загородной прогулки. Под конец дня все увозили домой фотографии на память и впечатление, что они приняли участие, хоть и весьма косвенно, в медийном проекте, который потряс миллионы людей. И им было, в сущности, безразлично, что в сотне метров от них полицейские со служебными собаками и ныряльщики, не говоря уже о научных полицейских подразделениях, трудятся, чтобы найти хоть малейший след, хоть малейшее указание, способное пролить свет на судьбу пропавшей девочки. Все оказалось так, как и предвидел Фогель: шум, поднятый СМИ, убедил начальство махнуть рукой на урезанный бюджет и выделить ему те средства, в которых он нуждался. Было сделано все, чтобы не ударить в грязь лицом в глазах общества.
Спецагент сидел за тем же столиком, который занимал в день Рождества, когда он был единственным посетителем ресторана. Как обычно, он ел и одновременно делал пометки в черной записной книжке серебряной ручкой. Пометки он вносил со всем тщанием.
Теперь на нем был серо-зеленый твидовый костюм с темным галстуком. Такая элегантность шла вразрез с одеждой прочих клиентов. Но так и было задумано. Ему сейчас нужно было подчеркнуть разницу между собой и тем шумным и разношерстным людом, что толокся вокруг. Чем больше он наблюдал за посетителями, тем больше удостоверялся, что выглядит весьма значительно.
Все уже позабыли об Анне Лу.
Безмолвная героиня истории отошла на задний план. Зато ее молчание послужило поводом для болтовни остальных. Все хотели что-нибудь сказать о ней, о ее короткой жизни. Высказывались и СМИ, и простые люди – на улице, в супермаркете, в барах. Высказывались без всякого стеснения. Фогель и это тоже предвидел. В определенный момент срабатывал некий странный механизм, и реальные события превращались в сериал.
Преступления совершаются примерно каждые семь секунд.
Однако лишь мизерной их части посвящают газетные статьи, выпуски телевизионных новостей и бесконечные ток-шоу с продолжением. И к этой ничтожной части подключат экспертов-криминалистов и психиатров, ради нее побеспокоят психологов и даже философов. Будут изведены реки чернил, забиты многие часы телеэфира. И все это растянется на недели, если не на месяцы. А повезет – то и на годы.
Но главное, о чем никто не говорит, – так это то, что преступление может породить настоящих невежд.
Хорошо пересказанное преступление давало блестящие результаты, выряжаясь языком широкой публики, и приносило транслирующим компаниям миллионы от спонсоров и рекламодателей. Затраты минимальны: корреспондент, телекамера и оператор.
Если же какое-либо громкое преступление – убийство или необъяснимое исчезновение – происходило в малонаселенном «медвежьем углу», то за месяцы репортажей СМИ в этих местах растет количество посетителей, а следовательно, они начинают богатеть.
Никто не может сказать, почему тема преступления оказалась вдруг более привлекательной, чем любые другие. Но все согласны, что что-то в этом есть.
Фогель обладал чрезвычайно развитой интуицией, у него на такие случаи был просто нюх, благодаря которому он и прославился.
Только дело Мучителя не принесло ему известности.
Полученного урока ему не забыть. Однако, учитывая, какой резонанс получило дело об исчезновении Анны Лу, ему наконец представился случай отыграться.
Но стало очевидно, что все пойдет вовсе не по тому сценарию, что сложился у него в голове. За последующие дни паломничества к дому Кастнеров произошло несколько печальных эпизодов.
Жители Авешота поначалу восторженно отнеслись к паломникам, а потом начали вдруг отгораживаться от них. Выражаясь языком операторов, произошла «естественная засветка»[2]. Журналисты норовили влезть в личную жизнь каждого. А поскольку пока никаких ответов на вопросы расследования никто не получил, то люди заподозрили, что эти ответы кроются среди них, в их домах.
Пока о прямом обвинении речи не было, но все шло к тому.
В Авешоте вообще с подозрением относились к чужакам, а уж то, что ты стал объектом скрытой деятельности, которая тебя же может и обесчестить, вызвало уже прямое недоверие. В особенности у членов братства. И они все разом прекратили общение с журналистами.
Вначале горожане стали прятаться от объективов телекамер, потом грубо, иногда просто сердито начали отвечать на вопросы репортеров. В такой накаленной атмосфере, чреватой взрывом, было неизбежно, что кому-то придется поплатиться.
Поплатился какой-то молодой парень, приехавший в городок на заработки. Его единственной виной, вернее, легкомыслием было заговорить с местной девушкой, просто ее о чем-то спросить. К несчастью для него, это увидели посетителя бара. Ему стали угрожать, а потом перешли к действиям и изрядно намяли бока.
После обеда Фогель, воспользовавшись хорошей погодой и зимним солнышком, направился в школьный спортзал пешком и заметил, что на площади перед школой его ожидает прокурор Майер.
Судя по ее виду, визит не сулил ничего хорошего.
Она решительно пошла ему навстречу, громко стуча по асфальту каблуками, и бросила ему обвинение:
– Нельзя было приезжать сюда с тем, чтобы посеять подозрение в головах этих людей, и при этом полагать, что ничего особенного не случится.
– Они все сделали без меня, сами, – возразил Фогель.
Когда он появился в долине, то оказался перед сообществом людей скорее смущенных, чем испуганных. Здесь, среди гор, они были уверены, что зло мира их не коснется. Они не привыкли жить в условиях неопределенности. И теперь они все еще были убеждены, что зло пришло к ним извне. Однако где-то в глубине сознания у них зародилось подозрение, что зло всегда гнездилось в них самих, таилось в тишине, как болезнь. Фогель знал, что вот это больше всего и наводит на них ужас.
– Случилось то, чего я больше всего боялась, – сказала Майер. – Вы таки устроили спектакль.
– Вам известен хоть один случай побега подростка из дома, когда об этом не узнали бы все через несколько дней?
Вопрос спецагента прозвучал как вызов.
– Вы прекрасно знаете, что мы должны исключить эту вероятность и сосредоточиться на другом. Здесь речь идет не о сбежавшей из дома девочке, это вы понимаете?
Фогель категорически потребовал, чтобы Майер ничего не сообщали о мальчишке со скейтом, которого заметили несколько дней назад возле дома Кастнеров.
– Даже если согласиться, что за всем происшедшим стоит некто ответственный за преступление, это не дает вам права вовлекать в расследование население Авешота, внедрив сюда съемочную группу и фотографов. А их привлекли именно вы, не отрицайте.
У Фогеля не было желания выслушивать эти претензии. День выдался хороший, а прогулка от ресторана до спортзала зарядила его новой энергией. Он повернулся к прокурору спиной и пошел прочь, потом, словно передумав, остановился и сказал:
– Ни одного крика.
Удивленная Майер воззрилась на него, ничего не понимая.
– Анна Лу даже не вскрикнула, когда ее похищали. Ели бы она закричала, ее услышали бы соседи. Мне достаточно было похлопать в ладоши, чтобы привлечь внимание. Несколько хлопков – и все высунулись в окна.
– То есть вы настаиваете, что девочка последовала за кем-то добровольно?
Фогель помолчал, позволяя этой мысли самостоятельно проникнуть в голову прокурора.
– Она кому-то доверилась и видела этого «кого-то» в лицо, – сказала Майер. – И если она видела его лицо…
Фогель закончил фразу:
– Если она видела его лицо, то Анна Лу уже мертва.
Потом выдержал долгую паузу.
Выражение лица прокурора стало меняться. Гнев сменился растерянностью и ужасом.
– Мы можем дожидаться событий, а можем их предотвратить, – заключил Фогель. – Вы что предпочитаете?
На этот раз спецагент ушел уже всерьез. Майер несколько мгновений постояла в неподвижности, потом чье-то покашливание заставило ее обернуться.
За углом здания стояла Стелла Хонер. Она, притаившись, курила сигарету и все видела и слышала.
– Если публика узнает о моих грешках – мне конец, – сообщила она шутливым тоном, бросила окурок на землю и затоптала его кончиком туфли. – Женщине вообще трудно пробиться, не находите?
И вдруг посерьезнела:
– Он, конечно, говнюк, но свое дело знает… Такие случаи редко попадаются в карьере женщины-прокурора.
Майер молча проследила за ней глазами, когда Стелла прошла мимо нее, но ничего не сказала.
В спортзале, переоборудованном в оперативный пункт, все бурлило. Количество полицейских выросло раз в пять. На месте ученических парт теперь стояли настоящие столы с компьютерами и телефонами, которые непрерывно звонили. Старую школьную доску заменили на широкий белый экран видеопроектора. Большой стенд заполнили отчеты, фотографии и результаты научных экспертиз. В середине зала появился макет долины, на котором раз за разом отмечали зоны, прочесанные поисковыми отрядами, которые работали круглосуточно благодаря специальной аппаратуре ночного видения.
– Синьор, ребята из альпийского подкрепления только что закончили обследовать ущелья на севере долины, – докладывал офицер в штатском агенту Борги, который отвечал за поисковые мероприятия.
– Хорошо, теперь пусть отправляются на восток, – скомандовал молодой полицейский.
Потом обернулся к агенту, который сидел за столом и принимал многочисленные звонки:
– Что там с вертолетом, который мы запрашивали?
– Говорят, будет здесь к полудню, – отозвался тот, на минуту оторвавшись от трубки.
– Они и вчера так говорили. Звони им непрерывно и не слезай с них, пока не скажут точное время прибытия.
– Есть, синьор.
Вертолет был очень нужен, и Фогель его уже давно запросил. Он обеспечивал куда более впечатляющую мизансцену, чем вид своры гончих, рвущихся в погоню. К тому же его было бы видно с любой точки долины. Телеоператоры весь день сходили бы с ума, гоняясь за ним. Теперь Борги полностью принял стратегию спецагента. Однако, отмечая на макете прочесанные поисковиками участки, он признавался себе, что вся стратегия и все усилия пока были впустую. Кроме парня со скейтом, у них не было ни одной конкретной зацепки. Как не было и никаких следов Анны Лу Кастнер.
Агент подошел уже к макету, но остановился. Он что-то увидел. Подозвав одного из проходивших мимо людей, он указал на дверь пожарного выхода:
– И давно он здесь?
Полицейский обернулся и тоже заметил Бруно Кастнера, который стоял возле стены и держал в руках что-то вроде письма. Он потерянно и робко оглядывался по сторонам, словно ждал, чтобы его кто-нибудь заметил.
– Не знаю, – ответил полицейский. – Может, уже час.
Борги не стал больше разговаривать и шагнул к Бруно:
– Здравствуйте, синьор Кастнер.
Тот вместо приветствия кивнул.
– Могу я что-то сделать для вас?
Высокий и массивный Бруно казался совсем растерянным. Он не мог найти слов. Борги решил ему помочь – подошел и положил ему руку на плечо, чтобы успокоить:
– Что-нибудь случилось?
– Дело в том… Я хотел бы поговорить с агентом Фогелем, если можно.
Борги почувствовал, что эта просьба неспроста. Она напоминала мольбу о помощи. У него в голове снова прозвучали слова Фогеля: «Этот человек просто умирает от желания нам что-то рассказать».
– Конечно можно, – сказал он. – Пойдемте, я вас провожу.
В раздевалке, где ему оборудовали кабинет, Фогель сидел, положив ноги на край стола, и внимательно изучал какие-то бумаги. По губам его время от времени пробегала улыбка.
Документы не были отчетами полицейских, это были данные от телевизионщиков.
Каждый день ему высылали рапорт о рейтинге популярности ток-шоу и тех каналов, которые следили за делом Анны Лу Кастнер, а также отчет о том, что происходит в Интернете. Они выиграли по двум позициям. «Ладно, – сказал он себе, – известия об исчезновении все еще в числе самых популярных. К тому же это дело пока в списке „трендовых топов“ в социальных сетях и его широко комментируют во всех блогах».
Позиции принадлежали им, и публика пока не устала от новостей. Но Фогель знал, что, если не удастся в ближайшее время бросить СМИ другую кость, внимание ослабеет и переключится на более смачные новости хроники.
Публика – зверь свирепый. И всегда голодный.
Услышав, что в дверь раздевалки постучали, Фогель снял ноги со стола и убрал документы в ящик.
– Войдите! – сказал он и увидел на пороге агента Борги.
– Пришел отец девочки. У вас найдется минута?
Фогель жестом попросил пригласить посетителя. Вскоре Бруно Кастнер вошел в комнату вместе с Борги, по-прежнему сжимая в руках какой-то конверт.
– Прошу вас, синьор Кастнер, – приветствовал Фогель, поднимаясь ему навстречу.
Он усадил Бруно на скамью перед шкафчиками для одежды и сам устроился рядом. Борги остался стоять у двери, скрестив руки на груди.
– Мне не хочется вас беспокоить, – начал Кастнер.
– О, вы меня ничуть не побеспокоили.
– В тот вечер, когда она исчезла, меня не было дома, я был далеко, у заказчика. И я не перестаю думать, что, будь я тогда дома, всего этого можно было бы избежать. Когда жена позвонила мне, что Анна Лу не вернулась домой, я какой-то частью своего существа все понял.
– Напрасно вы себя казните, – попробовал его успокоить Фогель.
Однако не сказал Бруно, что его алиби уже проверили и вычеркнули его из списков подозреваемых.
– Мы слышали все, что говорили по телевизору, – продолжал Кастнер. – Скажите, это верно, что кто-то похитил мою Анну Лу? Вы в это верите?
Фогель прикрыл глаза, изобразив самый сочувственный взгляд, однако быстро скользнул глазами по конверту.
– Не стоит верить всему, что говорят журналисты.
– Но ведь вы кого-то ищете? Хотя бы это вы можете мне сказать?
Фогель и на этот раз ответил уклончиво и беспредметно:
– Опыт говорит, что родителям лучше не знать, как идет следствие. Поскольку мы держим во внимании множество ниточек и ни одну из них не выпускаем из виду, это может привести к неразберихе в идеях.
Он хотел прибавить: «И породить напрасные надежды».
Бруно Кастнер не стал настаивать. Он принялся возиться с конвертом, потом вскрыл его и что-то вытащил. Фогель и Борги обменялись вопросительными взглядами.
В конверте оказалось фото. Его дочь с улыбкой позировала вместе с лучшей подругой.
Кастнер протянул фотографию Фогелю, который, ничего не понимая, на него уставился.
– Я мучаюсь уже столько дней… – проговорил Бруно, стиснув руки, так что костяшки пальцев побелели. – Ну почему она? Ведь Анна Лу совсем… некрасивая.
«Это утверждение стоило ему немалого труда», – подумал Борги. Какому отцу придет в голову говорить такие вещи о своей маленькой принцессе? Этот человек, видимо, отчаянно пытался найти объяснение.
Фогель заметил, насколько велика разница между двумя девочками. Одна выглядела как взрослая женщина, другая – как девчонка. Потому ее и выбрали. Вот что надо бы сказать отцу. Неприметная девочка, за ней можно было наблюдать на расстоянии, не возбуждая подозрений. Такую запросто можно похитить зимним вечером почти у самого дома, и никто обратит внимания. Но Фогель, заметив, как бессильно повисли мощные плечи здоровяка, вдруг понял, что тут кроется еще что-то.
– Я сделал одну вещь, которой до сих пор стыжусь, – еле слышно сказал Бруно Кастнер.
Все это очень походило на начало исповеди.
– Вторую девушку на фото зовут Присцилла. Однажды я искал номер ее телефона в мобильнике Анны Лу… и набрал номер. Как только она отвечала, я вешал трубку. Думаю, она не догадалась, что звонил именно я. Сам не знаю, зачем я ей звонил.
Фогель и Борги снова переглянулись, на этот раз с тревогой. По лицу Бруно Кастнера, осунувшемуся за последние дни, вдруг побежала слеза и добралась до самого подбородка. Он как-то по-детски всхлипнул и провел ладонью под носом.
Тогда спецагент крепко взял его за руку и помог встать:
– Почему бы вам сейчас не пойти домой? Давайте забудем эту историю. Мне кажется, так будет лучше.
Фогель сделал знак Борги, чтобы тот проводил Кастнера.
Тот подошел, но Бруно Кастнер еще не договорил.
– Моя жена очень верующая… Братство… Трудно быть идеальным отцом и мужем рядом с такой несгибаемой прямолинейностью. Знаете, порой я ей завидую. Мария никогда не колеблется, никогда не сомневается. Даже сейчас, когда все это случилось. Более того, она считает, что страдание нам предначертано Богом и эта история – часть предначертания. Но что это за страдание? Мы должны плакать, но о чем? Если бы кто-нибудь нам сказал, что Анна Лу умерла, тогда была бы ясность. А так… Я был недостойным отцом, я должен был заниматься ею, защищать, а я… проявил слабость. Я впал в искушение.
– Я уверен, что вы хороший отец, – попробовал подбодрить его Фогель, но исключительно для того, чтобы тот прекратил это самобичевание.
Если пронюхают СМИ, его просто-напросто распнут. Вина Бруно Кастнера смехотворна, но из него быстро сделают отца, который пристает к девочкам. Монстра сделают. И тому образу семейного совершенства, который создал Фогель, это явно пользы не принесет. И отвлечет внимание от настоящего преступника, кто бы он ни был.
– Был еще мальчик, – выдохнул Бруно, уже идя к выходу.
Фогель насторожился:
– Какой мальчик?
Бруно Кастнер заговорил, опустив глаза:
– Мать не разрешала ей с ним встречаться, потому что он не был членом братства. Но он, наверное, нравился Анне Лу.
– Что за мальчик? – настаивал Фогель.
– Я не знаю, кто он, но часто видел его возле нашего дома. У него куртка с черным капюшоном и скейт.
Борги встревожился от такого неожиданного открытия.
А Фогель рассердился:
– Почему вы нам об этом говорите только сейчас?
Бруно наконец поднял на него глаза:
– Потому что трудно указывать на кого-то пальцем, когда думаешь, что Бог хотел покарать тебя за твои собственные грехи.
Естественной засветкой при съемке называют нарушение равновесия выдержки и диафрагмы, что делает снимок нестерпимо светлым.