Через сорок один год после смерти моей матери, Мари-Бланш, я поехал в Лозанну, вместе с подругой, Мари Тудиско, и ее шестнадцатилетней дочерью Изабеллой. Моя мать умерла, когда мне было шестнадцать, но истинную причину ее смерти я узнал лишь четверть века спустя, случайно встретив на углу одной из чикагских улиц ее старую подругу. Мне было тогда сорок один, и я верил тому, что отец рассказал перед своей смертью, ровно через двенадцать дней после смерти матери. По его словам, она умерла от цирроза печени, что ввиду ее алкоголизма казалось вполне логичным. Но в тот день, на ветреном чикагском углу, когда я столкнулся с подругой матери, которую не видел долгие годы после ее смерти, мы немного поговорили, и она сказала:
— Твоя мать была очень храбрая.
— То есть?
— Покончила с собой таким способом.
— Каким способом?
В этот миг она, разумеется, поняла, что я ничего не знаю, и побледнела.
— Прости, Джим, мне очень жаль… Я… я думала, ты знаешь. — Ничего, все нормально, а теперь расскажи мне остальное. И она рассказала.
У меня сохранились два письма, написанные матерью из лозаннской квартиры деверю, Джону Фергюсу, брату моего отца, который в 1965-м отвез ее в Clinique de la Métairie. На конвертах стоял обратный адрес отеля «Флорибель», где моя мать жила, выписавшись из клиники, и где она умерла 11 марта 1966 года. В этих письмах Мари-Бланш описывала свою квартирку, этаж, где она располагалась, и вид на Женевское озеро, на другом берегу которого в ясные ночи виднелись огни французского Эвиана.
Приехав в Лозанну, мы — Мари, Изабелла и я — в тот же вечер разыскали отель «Флорибель», теперь уже несколько обветшалый жилой дом; по стечению обстоятельств он оказался совсем недалеко от нашей гостиницы. Я поговорил с консьержкой, объяснил свое дело и узнал, что в угловую квартиру на пятом этаже, которую я описал, недавно въехал новый жилец. Она предложила мне зайти на следующий день, в субботу.
Позднее тем вечером я оставил Мари и Изабеллу в гостинице и один вернулся к «Флорибелю». Сел на бровку противоположного тротуара и закурил, глядя на людей, входящих в подъезд и выходящих. Вот подъехал автомобиль, припарковался у подъезда, из машины выскочил молодой парень, поспешил к дому. Его подружка, которая, очевидно, жила здесь, вышла из дверей, они обнялись, счастливо смеясь, и рука об руку побежали к машине. Наверно, собирались поужинать, или в кино, или на концерт. По тротуару подошла пожилая женщина, сосредоточенно тащившая за собой полную покупок хозяйственную сумку на колесиках. Наверно, она из тех, кто работает допоздна, и только сейчас возвращается домой. Когда она вошла в подъезд, оттуда вышли отец и дочь с маленькой собачкой на поводке, вывели питомицу на вечернюю прогулку.
Некоторое время я сидел на бровке, курил и наблюдал за домом. Потом за спиной у меня вырос полицейский, спросил по-французски, не может ли он мне помочь.
— Нет, спасибо, — ответил я. — Все в порядке.
— Что вы здесь делаете? — спросил он, явно расслышав американский акцент.
— Просто сижу. Это незаконно?
— Здесь не парк, сударь, — сказал полицейский. — Здесь жилой район, и у нас есть законы против праздношатающихся.
— Ладно, — сказал я, вставая. — Ухожу.
Я прогулялся вокруг квартала, увидел, что полицейский ушел, и снова сел на то же место на бровке тротуара. Время было позднее, улица затихла. Я сам не знал, чего жду или что надеюсь здесь найти. Бросил взгляд вверх, на угловую квартиру пятого этажа и представил себе свою мать, Мари-Бланш, карабкающуюся на балконную балюстраду. И в этот миг в окнах квартиры вспыхнул свет, раздвижная дверь отворилась. Должно быть, пока я гулял вокруг квартала, жилец вернулся домой и теперь в халате вышел на балкон. Отсюда я не мог определить, мужчина это или женщина, но человек подошел к перилам, прислонился к ним и стал смотреть на озеро, на переливчатые огни французского Эвиана. У меня по спине пробежали мурашки, руки покрылись гусиной кожей.
— Не прыгай, мама, — прошептал я и заплакал. — Пожалуйста, не прыгай.
Человек немного постоял на балконе, повернулся и ушел в комнату.
На следующий день Мари, Изабелла и я вернулись к отелю «Флорибель», поднялись по лестнице на пятый этаж, и я постучал в дверь угловой квартиры. Открыл молодой человек.
— Извините за беспокойство, — сказал я по-французски, — но когда-то, много лет назад, в этой квартире жила моя мать. Я специально приехал из Америки. Может быть, вы позволите мне увидеть квартиру?
— Да, конечно, — любезно ответил молодой человек, — Но я только что въехал, так что простите за беспорядок.
Он впустил нас в квартиру. Мы представились.
— Когда ваша мать жила здесь? — спросил он.
— В шестьдесят пятом — шестьдесят шестом.
Отчасти еще не распакованные коробки молодого человека заполняли маленькую гостиную, где стояли маленький диванчик и кофейный столик с ноутбуком.
— Я предупреждал, — виновато развел руками хозяин, — я пока не успел навести порядок.
— Что вы, не беспокойтесь. Очень любезно с вашей стороны впустить нас, — сказал я.
— Что ваша мама делала в Лозанне? — спросил он.
— Она была француженка. Приехала сюда по причинам нездоровья, лечилась в клинике.
— Вашей маме нравилось жить в этой квартире? — спросил молодой человек.
Мы с Мари переглянулись, и ответил я далеко не сразу:
— Да. Она была счастлива здесь. Особенно любила вид на озеро и огни Эвиана на том берегу.
— Правда? Мне тоже нравится смотреть на озеро.
— Вы не возражаете, если мы выйдем на балкон? — спросила Мари.
— Нет, конечно.
Мари с Изабеллой вышли на балкон, я остался в квартире, разговаривая с молодым человеком. Сказать по правде, я боюсь высоты и избегаю выходить на балконы верхних этажей. Но в конце концов я заставил себя выйти в раздвижную стеклянную дверь… в конце концов я и проделал весь этот путь сорок лет спустя, чтобы увидеть.
Мари и Изабелла стояли плечом к плечу у перил в углу балкона. Полтора года назад, в сорок девять лет, Мари диагностировали терминальную форму рака. Статистически ее уже не должно быть в живых, но она жила, и ей хватило сил совершить это путешествие. Она умрет через год с небольшим.
Сейчас я смотрел на них обеих, мать и дочь, прижавшихся друг к другу у балконного парапета, глядящих вниз, на улицу, а сам слишком боялся подойти ближе. И я услышал, как Изабелла — милая, дорогая Изабелла, которой в ее короткой жизни довелось так много испытать и которая никак не могла представить себе мать, умышленно кончающую самоубийством, — прошептала на ухо Мари:
— Знаешь, мама, может быть, она не прыгнула. Может быть, просто упала.