— Мы будем рады, если люди поймут, что она делает нечто свое, не пытаясь быть «пятым битлом».
Ожидая Йоко, чтобы утешить ее перед кремацией Джона двенадцать лет спустя, Ринго пробормотал: «Это она заварила всю кашу», слегка подкорректировав свое собственное заявление, сделанное в 1971 году, о том, что роман Джона и Йоко никак не мешает деятельности группы.
«Ринго был слегка озадачен, — заключил Клаус Форман, — потому что близость Джона и Йоко его огорчала. Джон и Йоко стали одной личностью, и Ринго не мог этого принять».
Когда «The Beatles» вернулись на Эбби–роуд для записи очередного альбома, постоянное присутствие Йоко рядом с Джоном как у пульта режиссера, так и в самой студии позволило Полу привести свою американскую подружку, а затем и ее преемницу, Линду Истмен, из семьи адвокатов, работавших в шоу–бизнесе. Хотя и Йоко, и Линда ходили в школу в одном и том же престижном районе Нью–Йорка, в них не было больше ничего общего, кроме того, что они вышли замуж за своих знаменитых английских кавалеров в одном и том же месяце.
Равнодушные взаимоотношения невозмутимых женщин двух главных битлов не ускользнули от внимания Старра, когда тот бездельничал, пока остальные трудились над двойным альбомом, название для которого, «The Beatles», придумал Джордж Мартин, решивший, что оно звучит «по–деловому», в то время как студийные инженеры уже привыкли к тому, что на записи отсутствуют сразу два или три музыканта. По мере того как исчезало эмоциональное и профессиональное единство четверки, причудливое сочетание эгоизма и согласия музыкантов привело к тому, что такие значительные вещи, как «Back in the USSR» (услышав которую Зак Старки «жужжал как самолет»), «While My Guitar Gently Weeps» и резкая «Revolution Nine», чередовались с абсолютно «проходными» вариантами: песенками, состоявшими из одной строчки, милыми, но бессмысленными романсиками, кусками записанных джем–сейшенов и самонаправленными музыкальными шутками вроде «Glass Onion». Ринго вспоминал о записи песни «Birthday»: «Каждый, кто мог, выкрикивал строчку… Если у кого–нибудь была подходящая фраза, ее тут же использовали».
В этой пародии на рок Старр максимально приблизился к тому, что называется «барабанное соло». Хотя в его новый барабанный комплект Drum City входили два тамтама, он так и не ударил ни по одному из них, а вместо этого все восемь тактов одновременно лупил по «бочке», малому барабану и хай–хэту в старой гамбургской манере mach shau.
Запись шла своим чередом. На этот раз группа пригласила больше чем когда–либо музыкантов и просто знакомых «покрывать пирог сахарной глазурью» (наводить лоск). Мэл Эванс дул в трубу в «Helter Skelter», а голос Йоко отчетливо слышен в «Continuing Story of Bungalow Bill» и «Revolution Nine». Из–за того, что такая «работа на стороне» могла повлечь неприятности с его компанией звукозаписи, авторство гитарных соло Эрика Клэптона было приписано несуществующему «Эдди Клэйтону» — эту идею подкинул Ринго — так же как и в саундтреке к «Wonderwall». Джека Фэллона, эмигранта из Канады, который еще во времена Пита Беста организовывал концерты «The Beatles» в западных графствах, наняли водить смычком по струнам скрипки в «Don't Pass Me By»; сам факт того, что эту песню вытащили из–под земли (для Ринго это, конечно, был триумф), демонстрировал, насколько низко опустились стандарты группы.
Было предпринято несколько попыток изменить название песни, но лишь после того, как ее нехитрая мелодия была в некоторых местах изменена, Пол Маккартни, Джон Леннон и Джордж Мартин решили, что она больше не является плагиатом. Даже после этого ее текст оставался все тем же беззаботно–пошлым и неуклюжим, да, собственно, никто и не расценивал маленького Ричи как гениального композитора, и поэтому сам факт, что Ринго написал эту не затейливую вещицу — которая была запрятана в середину второй стороны диска, — заставил битловских фанатов ее полюбить.
«Ринго — самый лучший», — усмехнулся один из критиков, перед тем как беспощадно раскритиковать «Revolution Nine», за которой шла прощальная «Goodnight» — вторая вещь на альбоме «The Beatles», где Ринго была отведена роль вокалиста.
В записи «Goodnight» — колыбельной Леннона, написанной для сына, о котором он никогда особенно не заботился, принимал участие струнный ансамбль и «The Mike Sammes Singers». Так же как и в «Yellow Submarine», Джордж Мартин решил не вставлять разговорный пролог, предложенный Ленноном («детки, идите в постельку, спокойной ночи!»), однако жалобный голос Ринго гораздо лучше, чем резкие интонации Леннона, выражал необходимое (и насколько актуальное!) состояние смертельной усталости на последней дорожке альбома.
Ринго не испытывает большой любви к этому альбому, хотя поначалу у него не было и никаких особо отрицательных эмоций. По словам звукоинженера Кена Скотта, который по указанию Пола накладывал партию медных духовых в «Mother Nature's Son», «поначалу все шло хорошо, но затем вошли Джон и Ринго — и в течение получаса, пока они были в студии, атмосфера сгустилась настолько, что ее можно было резать ножом».
С тех пор как в жизни Джона появилась Йоко (и, как следствие, Леннон стал проявлять все меньшую активность в делах группы), попытки Маккартни «встряхнуть» остальных участников встретили ожесточенное сопротивление — его призывы они восприняли как желание взять бразды правления в свои Руки.
Надоедливые лекции этого зануды Пола по поводу использования приглушенного тамтама стали для Ринго последней каплей: однажды он поднялся и выскочил из студии на Эбби–роуд прямо посреди сессии. Он первым из битлов заявил на суде:
— Пол… настроен очень решительно. Он все пытается делать по–своему. Конечно, это не лишено своих достоинств, однако для нас это означало, что из–за наших музыкальных разногласий все чаще и чаще стали возникать конфликты.
Старр, однако, добавил, что трения внутри группы помогли задействовать ее внутренние творческие ресурсы. Тем не менее уже во время записи «The Beatles» он был сыт по горло начальственными замашками Пола и пассивностью вечно замкнутого Джона, который даже не пытался ничего предпринимать.
Ситуация, которую окружающие расценивали как «спад творческой активности в совместной деятельности Леннона и Маккартни», стала для Ринго настоящей катастрофой. Каждое утро, проехав много миль из Элстеда (с каждым днем он ненавидел эти поездки все больше и больше), Ринго садился и, по свидетельству одной из секретарш, «пялился на меня или читал газету, ожидая появления остальных». Когда же группа собиралась в полном составе и принималась за работу, Ринго оказывался в центре ожесточенной полемики, которая достигала такой напряженности, что обслуживающий персонал предпочитал ретироваться и переждать где–нибудь за дверью студии, пока буря не утихнет. Затем, когда Старр в наушниках сидел за своей установкой, у него звенело в ушах после того, как он отстукивал дубль за дублем; он уже не мог сконцентрироваться, вслушиваясь в монотонное бормотание Пола, Джона и Джорджа, которые плели свои интриги среди катушек с лентами и мигающих приборов. Когда же Пол позволил себе вслух усомниться в его профессиональной компетенции, «я понял, что с меня хватит».
То, что уход их уставшего барабанщика был больше чем просто знак протеста или вспышка раздражения, выяснилось, когда Ринго прямо высказал им свои претензии. Однако ни они, ни Джордж не придали большого значения крику души человека, который обычно служил залогом стабильности группы. Всю эту историю быстро замяли, и все продолжали вести себя так, как будто ничего не произошло. Демарш Ринго — пускай и не слишком приятное происшествие — все же не делал погоды, поскольку Джон, Джордж и Пол и без него сумели придумать и сыграть барабанную партию к «Back in the USSR».
Они уже собирались сделать то же самое и в «Dear Prudence», когда «блудный сын» заявился в студию через две недели, проведенные на Средиземном море на яхте Питера Селлерса. Находясь вдали от «The Beatles», он обрел душевное равновесие и даже сделал наброски к своему очередному опусу, «Octopus' Garden», вдохновленный потрясающим рассказом капитана судна о жизни на дне океана. Раздражение Ринго испарилось без следа: он тут же позвонил и объявил о готовности вновь приступить к своим обязанностям. Почти ожидая ссоры, Старр был поражен, когда его встретили с цветами и лозунгами «С возвращением!».
Эта примирительная и даже дружелюбная атмосфера сохранялась и во время сессий записи. Этому немало поспособствовало все более частое отсутствие Джона — он и Йоко с головой окунулись в нелепую борьбу за мир во всем мире, поддерживали какие–то немыслимые проекты и выкидывали безумные деньги на свои бесконечные художественные показы.
«Джон всегда был немного не в себе, — заявил Ринго. — Когда он женился на Йоко, это проявилось чуть сильнее».
Большинство причуд Леннонов — особенно любовь к эксгибиционизму — негативно отразилось и на отношениях с близкими знакомыми. Сразу же после скандального закрытия бутика Apple на Мэрилебон–роуд, когда оставшиеся товары были просто–напросто розданы, в Daily Mirror появилась карикатура: «Ринго слегка занесло, офицер», — говорит Пол констеблю, который пытается усмирить голого Ринго.
Неизвестно, нашел ли Ринго смешным это творение газетчиков, однако куда менее забавными были последствия рейда отряда по борьбе с наркотиками в его квартире на Монтегю–сквер, где Джон и Йоко обрели временное прибежище, пытаясь укрыться от вездесущей прессы. Сержант в штатском даже и слушать не хотел уверения супругов в том, что найденная в квартире марихуана осталась от предыдущих жильцов. Пытаясь свалить вину на свою бывшую тещу, Джон также проболтался, что Джими Хендрикс и писатель–битник Уильям Бэрроуз — бывший наркоман — тоже какое–то время проживали в этой квартире.
Получив нехорошую огласку, компания Brymon Estates Limited выставила против Старра гражданский иск, потребовав от него запретить Леннонам и прочим «персонам нон–грата» пользоваться ее недвижимостью. И хотя компания проиграла этот процесс, он оставил такой неприятный осадок на душе Старра, что тот поспешил поскорее продать свое недвижимое имущество.
В большинстве репортажей по этому делу подчеркивалось, что землевладельцы не имеют ничего против того, чтобы там жили Старки. Когда «The Beatles» отказались от употребления запрещенных наркотиков, Старр был единственным из них, кто действительно перестал их употреблять и некоторое время к ним не возвращался, хотя и заявил:
«Кто сказал, что выпивка и сигареты не такой же наркотик, как и «травка»?
Тем не менее в 1973 году он без колебаний согласился выступить с заявлением против наркотиков на американском радио. Он, видите ли, ширялся не так часто, как все эти чудаки. Джордж, который хранил у себя кокаин незадолго до ареста Леннона, так же как и Джон, он втайне баловался наркотиками; ходили слухи, что он собирался стать кришна–бхактой, постричься наголо, ну и все в таком духе. После того как в его жизни появилась Линда, даже Пол — который всегда был воплощением нарциссизма — оброс бакенбардами и стал неряшливо одеваться.
Вне зависимости от того, кто из битлов был любимчиком у того или иного журнала — Пол у Jackie, Джон у Disc, — Ринго был неизменно вторым. Ринго, который, кажется обрел вечное блаженство в кругу семьи, полагал: «…меня считают самым обычным человеком, таким заурядным семьянином. Люди сравнивают себя скорее со мной, чем, скажем, с Джоном». Когда в 1969 году .ATV приобрела большую часть акций Northern Songs, Старр купил свою долю за восемьдесят тысяч фунтов, иначе на сегодняшний день у него не было бы денег («если я чувствую, что меня надувают, я сразу же ухожу в сторону»). Несмотря на то что Ринго уже давно ни в чем не нуждался, он не позволял себе жить в праздности, как многие из тех, кто «имеет такую кучу денег, о которой я даже не мечтал». Его секретарь сортировал письма с прошениями («Я всегда помогал действительно талантливым людям, а проходимцы не получали ни пенса»). Еще одним «профессиональным риском» человека–у-которого–все–есть была проблема выбора:
— В коллекции у моего друга Рэя из Ливерпуля всего сорок пластинок; он знает и любит каждую из них. У меня их что–то около тысячи, и я иногда даже не знаю, которую из них поставить.
Тем не менее нельзя сказать, что Ринго с теплотой вспоминал годы бедности, проведенные в Ливерпуле:
— Это был полный мрак. Не думаю, что хотел бы снова там жить. Я не превратился в подобие моего папаши, как это сделали многие из тех, кого я знал в Ливерпуле. Мне было бы очень трудно жить с теми, кто рос рядом со мной, — я бы дважды подумал, прежде чем надеть, скажем, зеленый костюм в желтый горошек.
Присущая ему страсть к перстням на пальцах со временем поутихла, но, предвосхищая десятилетие, несовместимое со словом «изящество», Ринго пристрастился к столь немыслимым нарядам, как ярко–красная рубашка, горчично–желтый галстук с булавкой, украшенной драгоценным камнем, зеленый костюм в белую полоску и меховые ботинки до колена. Верх аристократизма — «я заявился на свадьбу двоюродного брата в старомодном золотистом костюме, не особо шокирующем, и некоторые из незваных гостей пытались на меня «наехать».
Что касается выбора блюд на подобных мероприятиях, то для семейства Старки не делалось никаких исключений (единственно, делалась скидка на то, что Ринго терпеть не может лук); их первая попытка стать вегетарианцами продолжалась всего несколько недель, хотя Ринго «никогда не хотел никого убивать, даже муху». Дальние родственники, которые пытались наладить близкие отношения со своим знаменитым родственником, были поражены, насколько он напоминал их отцов — и даже дедов. Тем временем Ринго держал руку на пульсе всех изменений в рок–музыке по ту сторону Атлантики, хотя и придерживался мейнстрима — в числе его фаворитов были «Canned Heat», «Blood, Sweat and Tears», гитарист–виртуоз Рай Кудер и барабанщик Джим Кельтнер из «Gary Lewis and the Playboys» («он доставляет мне гораздо большее удовольствие, чем любой джазовый ударник, который превосходит его по технике»}.
Он также выделял «Bob Dylan's Band», восхищаясь «электрическим фолком» с альбома «Music From the Big Pink». Иногда Старр слушал Тайни Тима, угрюмого певца, который славился своими кастратскими трелями, однако самым «экзотическим» из пристрастий Ринго были псевдоколдовские стенания «Doctor John the Night Tripper» (проект сессионного музыканта из Лос–Анджелеса Мака Ребеннека) с их мрачностью и шаманизмом. Ребеннек вовсе не придумал себе такой имидж: встретив Мака, Старр «был очарован его удивительным языком, который состоял на треть из английского, на треть из каюнского диалекта и еще на треть из какой–то рифмованной белиберды».
Ринго, который был скорее коллекционером, чем слушателем, отмечал: «…я почти не ставлю поп–музыку, это больше нравится Морин». И все же отдельные птенцы гнезда Tamla–Motown могли запросто вырвать Старра — пусть и на короткое время — из тихого заточения в Brookfields; во время очередной вылазки в Лондон Ринго успел побывать на концертах Фрэнка Синатры и Хэнка Шоу. Тихо, вполголоса, он напевал такие зажигательные номера, как «What the World Need Now Is Love», «For Once in My Life» и «Little Green Apples».
Ринго никак нельзя было обвинить в излишней «правильности» — включая у бассейна на всю катушку свой переносной магнитофончик, он нередко натыкался на откровенную враждебность со стороны заносчивых «туристов», которые отдыхали в том же отеле. Он был ужасно возмущен, когда из–за постановления Marine Offences Act прекратили существования пиратские радиостанции, которые «здорово поддерживали рок–сцену. Осталась монополия Би–би–си и что–то около полудюжины дурацких групп, которые звучат там весь день». Теперь, когда шоу на Radio Luxemburg вели те же люди, что заправляли на Light Programme в пятидесятые годы, на Top of the Pops можно было увидеть мало интересного; в 1968 году шоу потерпело фиаско, когда на нем была представлена единственная группа «The Tremeloes» (уже без Брайана Пула), некогда бывшая ядром триумвирата — вместе с «Marmalade» и «Love Affair», — безуспешно пытавшегося завоевать трон «The Beatles» в «серебряный век» британского бита. Всем было очевидно, что у них нет будущего, так же как и у многочисленных поставщиков однодневного поп–шлягера — «The Casuals» (хотя они, так же как и ливерпульская четверка, были «ветеранами Гамбурга»), «Cupid's Inspiration», «Pickettywitch», ливерпульские «Arrival» и вся остальная шатия–братия, что пару раз засвечивается в Тор 30 и пропадает в неизвестном направлении.
Конечно, при желании даже любовные песенки вроде «Loving Things» в исполнении «Marmalade» и «Jesamine» группы «The Casuals» можно истолковать как политические, поскольку они выражают определенную точку зрения, однако после «19th Nervous Breakdowns», «Dead End Street» и «Strawberry Fields Forever» у композиторов появился совсем иной «источник вдохновения»: пропавшие без вести солдаты в Индокитае, жертвы бойни на антивоенных демонстрациях и, конечно же, Ирландия, кровавая Ирландия. Последнюю тему затронула некая Дана из Ольстера, в весьма саркастическом ключе исполнив «Isn't It a Pity» Джорджа Харрисона, написанную в 1969 году. Еще более прямой намек на драматические события в Северной Ирландии содержался в песне Эдвина Старра «War». Однако войны и теракты стали настолько обычным делом в девятичасовых новостях, что они пугали телезрителей не больше, чем перестрелка в каком–нибудь третьесортном боевике.
Когда ему задавали вопросы о Вьетнаме или еще на какие–нибудь животрепещущие темы, Старр был достаточно хорошо проинформирован о мировых событиях, чтобы изрекать суждения вроде того, что убивать людей — это неправильно. Он не присоединился — в отличие от Мика Джаггера — к тем, кто вышел к посольству США на демонстрацию против войны во Вьетнаме, и даже не разразился каким–нибудь хитом на злобу дня вроде ленноновского «нерешительного» гимна «Revolution», зато он проявлял прямо–таки бурную активность — естественно, в несколько отстраненной, обтекаемой манере, как это делают все поп–звезды, — изливая свой пацифизм бурным потоком слов: «В данной ситуации мы, конечно, можем выразить наши чувства, но это мало что изменит. Я не доверяю политикам. Вы же прекрасно знаете, они все лгуны. И когда идет голосовать более младшее поколение, всегда интересно посмотреть, за кого оно отдаст свои голоса, а за кого нет. Все молодые люди хотят мира, и они его получат — для этого нужно немного подождать, все равно они переживут всех этих политиков».
Воспитание отпрысков Старра проходило без эксцессов и каких–либо серьезных травм, которые могла бы повлечь за собой слава отца семейства: «Я бы не хотел, чтобы люди проявляли к ним интерес только потому, что они мои дети». Как бы то ни было, Зак и Джейсон были прекрасно осведомлены о богатстве и славе своего снисходительного папаши. Битлоподобное существо, намалеванное четырехлетним Заком, украсило обложку мягкого диска, выпущенного на Рождество 1969 года для фан–клуба.
— Как и любому ребенку, — улыбался Старр, — Заку хочется иметь свои собственные игрушки, да и мои тоже.
Поскольку его отец никогда не любил уроки игры на барабанах, Зак удостоился лишь одного занятия («А потом он мне сказал: «Слушай записи и играй вместе с ними»). Заку был предоставлен свободный выбор, поэтому он предпочитал играть под «The Who», чем под «The Beatles». Как впоследствии и к его брату, к Заку пригласили учителя по фортепиано. Он также начал учиться игре на рекордере (вид деревянной флейты, распространенный в эпоху барокко, в XVII — начале XVIII века) в начальной школе местной англиканской церкви. Когда семья переехала в Лондон, дети поступили в более престижные учебные заведения, но в Элстеде Старр не хотел устраивать их в частную школу–интернат:
«Я не сделаю этого до тех пор, пока они сами не изъявят свое желание в нем учиться. И потом, если у них будет оставаться всего час свободного времени, я бы хотел, чтобы они проводили его со мной».
После съемок в эпизодической роли в «Candy» его пригласили на одну из главных ролей в фильме «The Magic Christian» вместе с Питером Селлерсом, и Старр рискнул привезти на съемочную площадку свою семью.
«Здесь есть свой скрытый подвох, — рассуждал он. — Детям быстро становится скучно, и они начинают играть со всем, что попадется им под руку. К тому же очень неудобно, если во время съемки очередного дубля один из них вдруг крикнет: «Папа!»
На съемках долгожданной третьей картины «The Beatles» «Let It Be» («Пусть будет так») детишек Ринго не было заметно. Для одноименной пластинки группа записала пародию на «Lady Madonna», напичканную таким количеством лишних деталей, что она звучала почти в натуральном виде: сырость звука ранних «The Beatles» эпохи Cavern сочеталась здесь с передовыми технологиями. Пообещав однажды больше никогда не снимать фильмов о самих себе, битлы засели в студии перед камерами и… сделали это еще более откровенно — на этот раз без надуманного веселья, которым буквально дышал «A Hard Day's Night» — «The Beatles» репетировали, записывались, джемовали, а потом устроили импровизированное представление под свинцовым небом Лондона, взобравшись на плоскую крышу Apple в теплых дубленках, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Толпы народа, вытягивая головы в сторону громкоговорителей, высыпали на улицу, перекрывая дорожное движение, а полицейские из ближайшего участка пытались усмирить нарушителей общественного порядка, пусть они и были Членами Британской Империи. Наиболее популярной в то время была шутка Ринго, которая, правда, не попала в фильм:
«Впервые за несколько лет мы даем «живое» выступление. Разве наша вина, что на него пришло всего пятьсот человек?»
Как до, так и во время съемок «Let It Be» к вопросу о том, чтобы вернуться к концертной деятельности — или даже поехать в турне, — музыканты обращались все реже и реже. Джон и Йоко уже создали прецедент, выступив со специальной программой AN Other на шоу Rock 'n 'Roll Circus, которое до сих пор не было показано; хэдлайнерами этого шоу были «The Rolling Stones», которые сами вернулись на подмостки в том же году — устроив сенсационное десятиминутное представление на вечеринке для лидеров хит–парада NME. В 1966 году после того же мероприятия «The Beatles» навсегда покинули английскую сцену.
От «не вижу причин, почему бы не…», когда вопли фанатов из Сан–Франциско все еще звучали у него в ушах, до «…не думаю, что я когда–либо еще…» в 1969 году Ринго холодел при одной мысли о том, что «The Beatles» могут выступить с концертом. В апреле представитель по связям с общественностью компании Apple воздержался от каких–либо комментариев, пока «Джон и Ринго еще не пришли к соглашению» относительно опрометчивого заявления Леннона о том, что квартет «в этом году даст несколько публичных выступлений». Старр никогда не был против выступлений как таковых, «но пока туда доберешься… Это же такая морока!». Кроме того, он боялся, что после уплаченных налогов и прочих издержек «каждый из нас останется с пятью фунтами и пачкой сигарет».
Несмотря ни на что, Ринго как всегда предпочел подчиниться решению большинства — а именно Джона и Джорджа. Предложенный Ринго вариант — «когда имеется всего одна камера, каждый выходит и делает свое дело, как в Grand Ole Opry» — прошел незамеченным, как будто Старр был не более чем жужжащей мухой. Так как у Леннона, Маккартни и особенно Харрисона было много своих песен для нового альбома, «Octopus's Garden» была на неопределенное время отложена в долгий ящик, хотя Джордж, а затем Джон (сев за барабаны) подкинули Ринго пару забавных идей, когда тот представил песню на суд публики.
Эта снисходительная несерьезность и эпизоды вроде нарочито сюрреалистических диалогов между Джоном и Ринго — «истинными личностями в фильме», как написала о них The Morning Star, — были своего рода «оазисами» в разворачивающейся комедии на фоне бесконечных миль целлулоидных нервов Пола, которые мотали все, кому не лень, демонстративного ухода Джорджа, скрипучего пения Йоко, замаскированных издевок и прочих микроскопических диссонансов, заметных лишь глазу тех, кому выпала нелегкая доля играть в поп–группе, особенно в последние дни ее существования. Зрители могли, например, под болтовню Маккартни ощущать, как у них стекленеют глаза. Как бы то ни было, «The Beatles» удалось справиться с «Let It Be» во многом благодаря живительному присутствию веселого техасского клавишника Билли Престона, старого знакомого группы еще со времен Star–Club, который пришел в Apple и сразу же получил предложение заскочить на съемки, когда появился Харрисон, «сгреб его в охапку и утащил в студию».